"Другая жизнь" - читать интересную книгу автора (Купцова Елена)

1860 год

— Что такое я слышу, Маша? — недовольно спросил Павел Петрович.

Его породистое, слегка обрюзгшее лицо покраснело, как всегда, когда он был не в духе. Машиному отцу недавно минуло сорок четыре года, и нельзя сказать, чтобы время было к нему благосклонно.

Его высокая, некогда статная фигура рано отяжелела, волосы заметно поседели, щеки отвисли. Походка, когда-то легкая и стремительная, сделалась неторопливой и грузной. Он величаво носил свое крупное тело с высоко поднятой головой и слегка оттопыренной нижней губой. Любому с первого взгляда становилось ясно — барин!

Маша уже и не помнила его другим. Ей трудно было представить себе влюбленного юношу, который ухаживал когда-то за ее матерью, страдал, бесновался от ревности, писал страстные письма. А ведь это было, было. Письма по крайней мере сохранились. Маменька показывала их ей. Все было: любовь, нежность, безумие. И куда только подевалось?

— Что, папенька? — робко спросила Маша. Она побаивалась отца. Он всегда был строг с ней, никогда не подпускал ближе, чем на дозволенную дистанцию.

— Что-о? Да все только об этом и говорят. Вот и Антон Викентьевич… — Он бросил фразу недосказанной.

Маша молчала. Она начала понимать, к чему он клонит. Предательский румянец разлился по щекам, в глазах защипало.

— Ну что, сударыня моя, может быть, довольно отмалчиваться? — Голос отца стал еще жестче. — Танцуешь весь вечер с каким-то светским хлыщом. Никого, кроме него, не замечаешь. Что это значит?

— Но он вовсе не хлыщ, — попробовала возразить Маша.

— Вот как! Так кто же он, позвольте спросить?

— Вадим Петрович Серебряков Он гостит в «Дубравах». Друг Арсения.

— Превосходная рекомендация! Когда ты успела с ним познакомиться? Не помню, чтобы он бывал у нас.

Маша промолчала. Что она могла ему ответить?

— Это из каких же он Серебряковых? — продолжал Павел Петрович, будто и не рассчитывая на ответ. — Не из петербургских ли?

— Кажется.

Еле заметная тень пробежала по лицу Павла Петровича, настолько легкая, что Маша не обратила на нее внимания.

— Вот что, голубушка, — холодно отрезан отец. — Чтобы я больше ничего подобного не слышал. Ты уже, считай, невеста. Негоже так вести себя. Заруби это на носу.

Он резко развернулся и вышел.

— Но, папенька… — пролепетала Маша.

Дверь громко хлопнула за ним, и Маша осталась одна. Нестерпимый холод сжал сердце. Невеста. Как страшно прозвучало это слово в устах отца. Невеста.

Значит, няня была права. Ее сговорили за ее же спиной, даже не спросили, просто поставили перед фактом. Маша задрожала всем телом, ноги подкосились. Она бессильно опустилась в кресло.

Но это же дикость, домострой какой-то! Между тем на дворе уже девятнадцатый век. Неслыханно! Это просто не может происходить с ней.

Тихий скрип открывающейся двери, легкие шаги. Маменька. Маша повернула к ней смертельно побледневшее лицо.

— Что ты тут сидишь впотьмах, мой друг? Шла бы чай пить. На веранде уже накрыто.

— Это правда, маменька? — прошептала Маша еле слышно. — Что… что вы обещали меня Антону Викентьевичу?

— Странная ты, Маша, право! Говоришь так, будто ты какая-то вещь.

Маша резко втянула в себя воздух. Вольно или невольно, но мать облекла в слова ее мысли.

— Выходит, так. Меня же не спросили.

— Антон Викентьевич — превосходный человек. Ты за ним будешь спокойна и счастлива.

И богата, добавила про себя Маша.

— Я не люблю его, — сказала она вслух.

— Дорогая моя, что ты можешь знать о любви? — рассудительно сказала мать. — Поверь мне, не в ней счастье.

— А в чем?

— Счастье — это надежность и покой. Антон Викентьевич… Маша нетерпеливо махнула рукой.

— То ли вы мне говорили, маменька, когда рассказывали о себе и о папеньке!

— Ты тоже его полюбишь. Дай только срок.

— Не бывать этому! Он мне противен.

— Маша!

Губы матери вытянулись, отчего она стала похожа на резонерствующую гусыню. И отчего Маша раньше этого не замечала?

— Не станешь же ты перечить отцу? Кроме того, ты же знаешь…

Она не договорила. Маша спрятала лицо в ладони, чтобы мать, не дай Бог, не увидела его.

Деньги. Всему виной деньги. Имение в упадке, средств хватает только чтобы кое-как подлатать дыры. Состояние Трегубовича дает шанс спасти положение. Но какой ценой?

«Меня продают, — подумала Маша. — Как на базаре. Но я…»

— Но я же живая! — простонала Маша. — Меня нельзя продать.

— Какие возмутительные глупости! — вскричала мать, округлив глаза. — Подумать только! И отчего я должна все это слушать?

Маша встала, выпрямившись во весь рост. Губы ее трепетали.

— Вы правы, маменька. Вы этого вовсе не должны.

Она вышла и, поднявшись к себе, заперла за собой дверь.

Утро застало ее в дороге. Резвый бег Звездочки, как всегда, попадал в такт ее мыслям. Но жемчужная даль, открывавшаяся ее взору, не трогала ее сердце. Кудрявые купы деревьев, изумрудные квадраты полей, извилистые берега неторопливой речки не привлекали ее взгляда. Твердой рукой направляла она Звездочку в ей одной известное место.

Маленький охотничий домик на краю владений Хомяковых, надежно скрытый буйной растительностью от посторонних глаз, уже однажды служил местом их свидания. Туда и скакала сейчас Маша, почему-то надеясь встретить там Вадима.

Бессонная ночь не принесла облегчения, но, кажется, кое-что прояснила. По крайней мере Маше хотелось так думать. Если все дело в деньгах, то какая разница родителям, кто именно оплатит их счета?

Вадим, судя по всему, далеко не беден, хотя, конечно, не так богат, как Трегубович. Если она будет достаточно тверда, а твердости ей не занимать, то ей удастся уговорить родителей.

Еще издалека она увидела лоснящуюся холку Цезаря, любимого коня Вадима. Соскочив со Звездочки, она набросила поводья на столбик у крыльца и, замирая сердцем, распахнула дверь.

Вадим стремительно обернулся на звук шагов и замер, завороженно глядя на нее. Ее тонкая фигурка в дверном проеме, залитая утренним солнцем, была точно статуэтка, выполненная вдохновенным резцом мастера.

— Вы! — задохнувшись, вымолвил он. — Вы!

Они шагнули друг к другу. Вадим взял ее руки и припал к ним губами.

— Я не ждал вас, — проговорил он наконец, отрываясь от ее рук. — И так ждал! Мне так много нужно сказать вам.

Он усадил ее в кресло и опустился на пол подле ее ног. Чтобы скрыть охватившее ее волнение, Маша принялась стаскивать перчатки. Вадим взялся помогать ей, поминутно целуя каждый дюйм открывающейся его нетерпеливому взору нежной белой кожи.

— На балу я не осмелился говорить с вами об этом. Слишком много было вокруг любопытных глаз и ушей. Последние дни перевернули всю мою жизнь. Я и мечтать не мог о подобном, даже в самых отчаянных снах. Я люблю вас, Маша, и прошу стать моей женой. Я не тороплю вас, но знайте, что одним своим словом вы можете составить счастье или несчастье целой жизни.

Маша закрыла глаза. Его слова отдавались у нее в ушах сладкой музыкой.

— Вы молчите? О, не терзайте меня, умоляю! Скажите, смею ли я надеяться?

— Да. — Ее ответ прозвучал еле слышно.

— Значит ли это, что вы согласны? Что вы любите меня?

— Да, да, да! — упоенно повторяла Маша. — Я люблю вас. Люблю с первой встречи.

— О небо! — вскричал в восторге Вадим. — Благодарю тебя! Она моя, и мне нечего больше желать!

Перчатка соскользнула с ее колен и упала на пол. Маша потянулась за ней. Их руки снова встретились, губы слились в страстном поцелуе, сердца затрепетали от блаженства.

Фырканье лошадей за окном вернуло их к действительности. Маша с трудом оторвалась от него и выпрямилась.

— Вадим, — сказала она твердо, — есть одно обстоятельство, которое может помешать нам.

К ее изумлению, он ничуть не удивился. Лишь смутился и нахмурился:

— Значит, вам все известно?

— О чем вы? Я не понимаю.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Нет, ничего. Я все объясню, но позже. Скажите сначала вы.

— Меня хотят выдать замуж за здешнего помещика Трегубовича. Я подозревала, что отец был бы рад такому исходу, но не знала, что дело зашло так далеко. Вчера вечером отец сообщил мне, что дело это решенное. О вас отец и слышать не хочет.

— Он знает обо мне?

— Я лишь сказала ему ваше имя.

— Этого довольно. Я боялся, что все так обернется, поэтому и не просил представлять меня вашему отцу.

— Что это значит? — вскричала взволнованно Маша. — Вы говорите загадками. Объяснитесь.

— Это касается одной истории, трагической истории из жизни вашей семьи. Ваш дед, через много лет после смерти вашей бабушки, женился вторично на девушке много моложе его.

— Боже мой! — прошептала Маша. — И я ничего об этом не знала.

— Она была из обедневшего старинного рода и подчинилась требованию родителей. Она была очень хороша собой, Маша, нежный белокурый ангел, возвышенный и мечтательный, который грезил о чистой, романтической любви, а вместо этого попал во враждебное окружение. Ваши родные приняли ее в штыки. Да и чему тут удивляться? Вашему отцу было почти столько же лет, сколько и ей. Они, очевидно, считали этот брак причудой стареющего отца.

Развязка не заставила себя ждать. Однажды на балу она познакомилась с блестящим молодым кавалергардом, кутилой, повесой, любимцем женщин. Любовь поразила их внезапно, и все полетело к чертям. — Он запнулся. — Простите меня. Так бывает, редко и только с избранными Богом людьми, но бывает, Маша.

— Я понимаю, — прошептала Маша. — О, как я их понимаю!

— Значит, вы не будете судить их слишком строго. Вся их дальнейшая жизнь с лихвой искупает ту боль, которую они причинили другим. Они пытались объяснить все вашему деду, но безуспешно. Ее хотели запереть, изолировать от окружающего мира, но ей удалось бежать со своим возлюбленным. Потом была дуэль, нелепая гибель вашего деда, скандал. Кавалергард был разжалован и удалился со своей любимой в деревню, где они и прожили долгие годы. Красиво прожили, Маша, очень красиво, — сказал он, глядя на ее смертельно побледневшее лицо. — Если правда, что браки совершаются на небесах, то это о них. В один вздох, в одну улыбку, в один поцелуй. Надо было видеть ее лицо, когда он, уже в годах.

седой, солидный, целовал ей руки. Его глаза, когда ее пальцы касались его щеки…

— И эта женщина… — прошептала Маша, уже догадываясь, но страшась ответа.

— Эта женщина была моя мать.

Петр Алексеевич, тяжело дыша, выбрался из автобуса и побрел по пыльной дороге. Увесистая сумка с книгами оттягивала руку и била по ноге. С каждым разом поездки в Москву отнимали все больше и больше сил.

На этот раз улов был богатым. Он выкупил в книжном на Кузнецком мосту последние тома собрания сочинений Соловьева, но не смог на этом остановиться и приобрел еще несколько книг. Теперь не то, что раньше, столько соблазнов, глаза разбегаются. Только плати.

Однако жарко сегодня. Духота, Грудь теснит, и сердце покалывает. Скорее бы добраться до дома. Сонечка даст чаю, залопочет о чем-то своем, уютном, домашнем, и сразу станет легче.

На дорогу рядом с ним упала чья-то тень. Кто-то идет следом. Ну, идет и идет. Оглядываться не хотелось.

— Эй, старик, ты здешний?

Петр Алексеевич остановился, опустил сумку с книгами на землю и подождал, пока тот, кто так бесцеремонно окликнул его, поравняется с ним.

Незнакомый худощавый парень в потертых джинсах и грязной, давно не стиранной футболке. Круглое, ничем не примечательное лицо под неровным ежиком волос. Парень как парень. Вот только тяжелый взгляд странных белесых глаз неприятно царапнул по лицу.

— Здешний. А вы кого-то ищете?

— Может, и ищу. Это ведь Апрелево? Неопределенный жест в сторону утопающих в зелени крыш.

— Апрелево, — согласно кивнул Петр Алексеевич. Что-то ему определенно в его собеседнике не нравилось, вот только понять бы, что именно.

— А другой такой деревни здесь нет? Может, Апрелевка или Апрелевское, или еще как?

— Насколько мне известно, нет.

Парень удовлетворенно кивнул. Его пустые, ничего не выражающие глаза на мгновение сверкнули и снова подернулись мутноватой дымкой.

— А Маша Антонова не здесь живет?

Петр Алексеевич лихорадочно соображал, что не так. Вроде обычный вопрос, ничего особенного. Но такая вдруг повисла вязкая, тяжелая тишина, что он растерялся. Чтобы скрыть смятение и выиграть время, он достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб вдруг дрогнувшей рукой.

Однако его состояние не укрылось от парня. Он неожиданно приблизился и, дохнув в лицо перепрелым запахом давно не чищенных зубов, врастяжку произнес:

— Не темни, старик. Не советую. И не таких обламывал. Сердце дернулось и заныло, будто тупая игла медленно, мучительно вошла в него. Петр Алексеевич вдруг понял, кто перед ним. Однажды они с Машей задержались в школе после уроков, разговорились, и она в порыве откровенности рассказала ему о пережитом кошмаре, о странном парне по имени Коля, который из-за нее убил человека и обещал вернуться за ней. О своих ночных страхах, о кровавых снах, которые, несмотря на прошедшие годы, все еще посещали ее.

Веселое тарахтение мотора заставило старика вздрогнуть. Поднимая тучи пыли, около них затормозил задрипанный грузовичок. Молодой шофер, сверкая белозубой улыбкой, высунулся из кабины.

— Петр Алексеевич, вы домой? Давайте подброшу.

На негнущихся ногах он доплелся до машины и, с трудом превозмогая боль в сердце, вскарабкался в кабину, унося в памяти прищуренный, недобрый взгляд парня.

— А сумочка-то не ваша?

Он конвульсивно дернул подбородком. Шофер выскочил из кабины, подхватил сумку и, скользнув глазами по лицу незнакомца, захлопнул за собой дверцу.

Машина бойко запрыгала по ухабам. Петр Алексеевич откинулся на спинку и закрыл глаза. Боль становилась нестерпимой.

— А кто это такой с вами был? Я его вроде раньше не видел.

— Маша… Предупредить… — прошептал Петр Алексеевич и потерял сознание.

Лиля с наслаждением вытянулась на кушетке, ощущая приятную тяжесть во всем теле. В воздухе расслабляюще пахло лавандой. Тихая протяжная музыка ласкала слух. Лиля прикрыла глаза в предвкушении удовольствия.

Она была частой гостьей в салоне «Афродита». Раз в неделю, самое большее в десять дней, устраивала себе праздник души и тела. Сауна, прохладный бассейн, массаж, замысловатые процедуры на умопомрачительном оборудовании. Это было почти так же хорошо, как секс. Каждый раз она выпархивала оттуда словно на крыльях.

Лиля почувствовала прикосновение сильных скользящих пальцев к спине. Ирма, массажистка. Высокая, широкоплечая, мускулистая, она выделывала с хрупким Лилиным телом поразительные вещи. Доставала каждую косточку, каждую мышцу, разбирала на составные части и собирала снова. Казалось, захоти она, и сможет в узел ее связать.

— Как ваши дела, Лилечка? — приглушенно донесся до нее хрипловатый голос Ирмы.

Этот низкий голос, обволакивающая музыка, теплые волны, исходившие от ее рук, как-то странно подействовали на Лилю. Ей вдруг стало ужасно жалко себя, такую красивую, молодую, соблазнительную. И еще этот отвратительный случай с рулеткой. Лиля почувствовала, как слезы закипают на глазах. Как несправедливо все!

— Я, кажется, ухожу от Вадима, — неожиданно для самой себя сказала она тоненьким, срывающимся голосом. — Вернее, он уходит.

— Дурак, — убежденно произнесла Ирма, не переставая массировать ее плечи. — Только дурак может уйти от такой красавицы, как вы. Он еще не раз пожалеет об этом.

Лиля тихонько вздохнула. Кажется, все понимают это, только не он.

— А с другой стороны, — продолжала Ирма, — можете считать, что вам крупно повезло. Что могут грубые, вонючие мужики понимать в женщинах? Как они могут их ценить, если все поголовно убеждены, что главный приз растет у них между ног?

Грубые, вонючие, главный приз… Это было совсем не похоже на Вадима и на их отношения, но Лиля почему-то почувствовала облегчение. Приятно было видеть себя жертвой чужого эгоизма.

Ирма тем временем принялась за ее ягодицы, ненароком соскальзывая в нежную ложбинку между ног. С каждым разом она задерживала руку чуть дольше, нащупывая и поглаживая чувствительные места.

Лиля вдруг почувствовала какое-то неприятное, противное возбуждение. Впервые существо одного с ней пола начинало с ней сексуальную игру. Ошибки здесь быть не могло. Уж слишком настойчивы становились ее пальцы. Никогда раньше она не позволяла себе ничего подобного.

Из-под полуопущенных ресниц она через плечо взглянула на Ирму. Ее обычно холодноватые серые глаза теперь были намертво прикованы к ее заднице. Острый язычок, как ящерка, высунулся изо рта и скользнул по тонким губам. На лице ее было написано такое откровенное вожделение, что Лиля даже растерялась.

Сейчас, впервые внимательно приглядевшись к Ирме, Лиля подивилась своей ненаблюдательности. Все в ней вполне могло бы принадлежать мужчине: широкие, мускулистые плечи, узкие бедра, плоская грудь, стрижка «под мальчика». И голос, и походка, и даже запах, не мужской, не женский, какой-то бесполый, унисекс, как сейчас стало модным говорить. Сама Лиля предпочитала ароматы тяжелые, чувственные, подобные сенлорановскому «Опиуму», которые одним дуновением своим будили сексуальные фантазии.

«Итак, Ирма лесбиянка, — решила про себя Лиля. — И недвусмысленно приглашает меня к любовной игре. Теперь дело за мной. Стоит мне поморщиться или каким-либо другим способом выразить недовольство, и она тут же перестанет. Слишком хорошо вышколена и дорожит своим местом. Странно, что она вообще посмела… Видно, дело тут во мне».

Оставалось только решить, хочет она продолжения или нет. Лиля задавала себе этот вопрос, уже зная ответ. Ее замершее в предвкушении неизведанного доселе наслаждения тело подсказало его. Кроме этого, в голове вертелась поганенькая мыслишка: не слабо будет изменить Вадиму с лесбиянкой, а потом в красках рассказать ему об этом. Вроде как и не измена в полном смысле этого слова, но чувствительный удар по самолюбию. Как знать, может, проймет.

— Лилечка, — услышала она приглушенный, дергающийся голос Ирмы. — Вы — неправдоподобная красавица. Светитесь вся.

Лиля мелко, дробно запульсировала изнутри. Между ног повлажнело. Ее дрожь передалась Ирме. Теперь ее пальцы вибрировали в такт, добираясь до самых сокровенных, чувствительных местечек.

Лениво потянувшись, Лиля медленно перевернулась на спину. Ее полуприкрытые, подернувшиеся влагой глаза встретились с жадным взглядом Ирмы.

Осторожно, чтобы не вспугнуть ее, Ирма провела руками от колен вверх, помедлила у золотистого треугольника волос, скользнула по животу и сомкнула пальцы на розовых, напрягшихся в ожидании сосках. Лиля откинула голову назад и закусила губку, чтобы сдержать стон.

— Я знала, что так будет когда-нибудь. Я узнала тебя, — шептала Ирма.

Ее лицо приближалось, тянулось к лицу Лили. Она уже ощущала незнакомое дыхание.

«Она сейчас поцелует меня, — подумала в панике Лиля. — Нет, нет, я не хочу!» Сама мысль о поцелуе в губы была невыносима.

Она обхватила руками голову Ирмы, потянула вниз, к груди, и тут же ощутила прикосновение остреньких зубок, влажную ласку языка. Мириады огненных искр разбежались по ее разгоряченному телу.

Ирма скользила все ниже, ниже к безвольно раскинувшимся ногам. Ее язык змейкой юркнул в пульсирующую, истекающую соком глубь, завибрировал, затанцевал.

— Да, да! — простонала Лиля, чувствуя приближение оргазма. — Люби меня хоть ты, хоть ты…

Она дернулась и замерла, вцепившись пальцами в кушетку. Все было неправильно, все не так. Обычно в такие минуты она чуть не лопалась от счастья, баюкая голову Вадима на своей груди, перебирая его мягкие, чуть влажные волосы. А сейчас на душе было пусто, холодно и гадко.

Ирма приблизилась к ней, явно намереваясь продолжить. Неизвестно, когда она успела сбросить одежду. Лиля смотрела на ее тонкие, похотливо изогнутые губы, на худощавую, плоскую фигуру, покрытую бледной, зеленоватой кожей. «Как лягушачье брюхо, — подумала Лиля и почувствовала, как комок омерзения подкатывает к горлу. — Господи, что на меня нашло? Как я могла?»

Поняв, что ее сейчас стошнит, она резко отпихнула Ирму и, кубарем скатившись с кушетки, устремилась в туалет.

Когда она вышла, Ирмы уже не было. Лиля быстро оделась и выскочила на улицу. Скорее, скорее домой, укрыться в мерцающей зеркальной тиши ванной и скрести, скрести себя губкой, чтобы навсегда соскоблить, содрать вместе с кожей само воспоминание о том, что с ней сейчас произошло.

Телефон надрывался вовсю. Лиля чудом услышала его сквозь шум льющейся воды. Проклиная себя за забывчивость, она выскочила из ванной и, оставляя на ковре мокрые следы, бросилась в гостиную. И что стоило взять его с собой?

Теплая ванна с ароматной пеной и контрастный душ слегка привели ее в чувство, хотя ощущение гадливости все еще преследовало ее. Откинув за спину мокрые волосы, она поднесла трубку к уху.

— Алло!

— Лиля, это я, Вадим.

Глупый, неужели он думает, что она может не узнать его? Сердце бешено заколотилось, под ложечкой заломило от мысли, что она могла не успеть.

— Вадим!

— Нам надо поговорить. Я могу заехать сейчас?

— Да, да, конечно.

Лиля ринулась в спальню, застучала ящиками, дверцами шкафов. Тонкое кружевное белье порхнуло с полки на ковер. Какое выбрать? Черное, красное, лиловое? Нет, к черту белье!

Будь ее воля, она бы встретила его нагой, если б только не боялась отпугнуть слишком откровенным натиском.

Итак, белья не будет. Теперь платье. Вот то, что ей сейчас нужно. Золотой струящийся шелк. Вадим еще не видел ее в нем. Оно держалось на одном плече с помощью тонкой золотой змейки. Один нажим пальца, и оно соскользнет к ее ногам.

Лиля взглянула на себя в зеркало и осталась довольна. Поразительный эффект. Перед таким не устоит ни один нормальный мужчина.

Она быстро высушила волосы, разметав их по плечам, подкрасила глаза и губы, прыснула духами на грудь и шею и как раз раздумывала, не нарумяниться ли ей слегка, когда раздался звонок в дверь.

Решив, что интересная бледность ей больше сейчас к лицу, она не торопясь отправилась открывать. По дороге зашла в спальню, закрыла шкафы, помедлила в гостиной. Пусть не думает, что она сломя голову бросится к нему только потому, что они два дня не виделись.

Он стоял на пороге, высокий, элегантный, как всегда, идеально выбритый. Она ощутила запах знакомого одеколона и с трудом подавила в себе желание броситься ему на шею. Что-то остановило ее. То ли мрачноватый огонек в глазах, то ли цветы, которые он держал в руках. Желтые гвоздики. Он никогда не дарил ей гвоздик. Ее цветком была белая лилия.

Он шагнул в прихожую, протянул ей букет.

— У тебя усталый вид, — сказала она, принимая цветы. — Много работы?

— Как всегда. А ты выглядишь прекрасно.

Лиля потянулась к нему, ожидая поцелуя, но он прошел мимо нее в комнату. Когда она принесла вазу, он уже сидел в кресле спиной к окну и курил.

Лиля поставила вазу с цветами на стол и, вставив в янтарный мундштук сигарету, подошла к нему. Он вскочил и поднес ей зажигалку. Не говоря ни слова, она прикурила и уселась напротив.

Что-то происходит, поняла она. Как бы то ни было, она не станет облегчать ему задачу. Наверное, он пришел извиниться и не знает, как начать. Ничего, пусть помучается. Она закинула ногу на ногу, чтобы ему лучше была видна изящная линия бедра, и томно поднесла мундштук к губам. Она как бы смотрела на себя со стороны. Золотая неприступная красавица ждет объяснений от своего ветреного любовника. Пухлая нижняя губка надменно выдвинулась вперед. Ее непросто будет умилостивить. Однако молчание затягивалось. Лиля не выдержала первой.

— Странные цветы, — проговорила она, поведя бровью в сторону букета на столе. — Ты мне никогда таких не дарил.

Вадим потянулся к пепельнице, затушил сигарету.

— Никогда.

Он встал и, шагнув к ней, протянул плоскую коробочку. Лиля машинально открыла крышку. На винного цвета бархате сверкало усыпанное бриллиантами колье.

— Это мой прощальный подарок.

— Какая пре… — Слова застряли у нее в горле. Только сейчас она поняла, что именно он сказал.

Глаза ее округлились, от былой томности не осталось и следа.

— Что это значит?

— Это значит, что мы не сумели быть вдвоем. Прости меня.

— Но…

Она судорожно искала нужные слова и не находила. Мысли прыгали, мешая сосредоточиться. Что, как, почему? Должна же быть какая-то причина.

— Но… почему? Вадим молчал.

— Отвечай же! Я имею право знать. У тебя другая женщина?

— Да.

Вадим даже удивился, как легко выговорилось это слово. Да. И не надо объяснять, как нежданно ворвалась в его жизнь Маша, как заслонила собой все и всех, как заполнила все его помыслы так, что ни для кого не осталось места. Да. У него другая женщина.

Но Лилю его ответ явно не удовлетворил.

— Кто такая? — спросила она, резко вздернув брови. — Я ее знаю?

— Да. Вы встречались однажды.

— Только не говори мне, что это та ободранная деревенская кошка!

Вадим поморщился:

— Не надо, Лиля.

Ответом ему был издевательский смех, самый глумливый, на который она была сейчас способна.

— Нет, надо. Я ведь попала в точку, а, Вадим? Поздравляю! И о чем ты с ней только говоришь, не представляю. Разве что о козах и свиньях. Впрочем, тебе должен нравиться запах хлева. Ты же теперь у нас помещик.

Руки Вадима непроизвольно сжались в кулаки. Потемнев лицом, он шагнул к двери. Лиля вскочила и вцепилась ему в рукав.

— Подожди! Не уходи так. Не сердись. Я не хотела тебя обидеть, но и ты пойми, какую страшную ошибку совершаешь. Сам подумай, на кого ты меня променял.

Голос ее дрогнул. Глаза были сухи и лихорадочно блестели. Волосы растрепались, окутав обнаженные плечи золотистой зыбкой пеленой. Она была неповторимо, сказочно хороша в эту минуту. Взгляд Вадима потеплел. Он взял ее руки в свои и поцеловал. Грустно, что все кончается именно так.

Лиля расценила его порыв по-своему. Торжество мелькнуло в ее глазах. Она дернула змейку на плече, платье скользнуло на пол, обнажая соблазнительное тело.

— Это все принадлежит тебе, — прошептала она, дразнящим жестом пробежав пальцами по своей полной груди. — Возьми меня.

Вадим печально посмотрел на нее, будто хотел навсегда запомнить.

— Прости, Лиля. Я уже не в силах ничего изменить. Повернулся и исчез в дверях. Лиля невидящими глазами смотрела ему вслед.

— Запомни, уйдешь сейчас, обратно можешь не возвращаться! — отчаянно крикнула она. — На коленях приползешь — не пущу!

Негромкий щелчок замка. Тишина. Лиля в ярости пнула ставшее вдруг ненавистным платье, бросилась на диван и разрыдалась.

Внезапно прямо над ее ухом заворковал телефон. Лиля села, вытерла глаза и уставилась на трубку. Она была зла, раздражена, оскорблена, сбита с толку. Что прикажете делать с таким коктейлем? Лопнуть от избытка чувств?

А телефон все звонил и звонил. Лиля дернула со стола трубку, вложив в это движение все, что сейчас душило и мучило ее. А вдруг это Вадим, очухался в лифте и ищет примирения?

— Алло?

— Добрый день! — зажурчал в трубке бодрый мужской голос. — Вас беспокоят из газеты «СПИД-инфо». Мы проводим социологический опрос на тему: «Ваше отношение к мастурбации». Что вы по этому поводу думаете?

Лиля настолько обалдела, что не сразу нашлась, что ответить.

— Алло, девушка, не вешайте трубку. Вы занимаетесь…

— А пошел бы ты к такой-то матери, козел! — со вкусом выругалась Лиля.

Трубка поперхнулась и ответила короткими гудками отбоя. Лиля согнулась пополам от душившего ее истерического смеха. Не день, а сплошной театр абсурда! Но отчего-то ей стало легче.

Маша неподвижно сидела у кровати Петра Алексеевича. Его заострившееся посеревшее лицо на фоне ослепительной белизны подушки казалось неживым. Отросшая за сутки седая щетина состарила его сразу лет на десять. «А я ведь никогда раньше не видела его небритым, — подумала Маша. — И как-то не задумывалась о его возрасте».

Он всегда был такой большой, энергичный, шумный, полный жизни, что мысли о старости и болезнях казались смешными и неуместными. А между тем ему, наверное, уже здорово за шестьдесят. Как страшно болезнь меняет людей.

На соседней койке ворочался и стонал пожилой грузный мужчина с одутловатым багровым лицом. На его круглой лысине стояли бисеринки пота.

— Господи ты Боже мой, Господи ты Боже мой, — беспрерывно бормотал он, тяжело дыша.

Маша не могла понять, бредит он или мается наяву. От его монотонного бормотания ей стало не по себе. В этом царстве болезни она вдруг показалась себе неприлично молодой и здоровой.

Около кровати бесшумно возникла молоденькая сестричка в белой шапочке, кокетливо пришпиленной к пышным волосам.

— Шли бы вы домой, девушка, — шепнула она Маше. — Все равно сейчас ему ничем не поможете. Ему что нужно? Полный покой и никаких внешних раздражителей. Инфаркт все-таки, не шутка. Вот пойдет на поправку, тогда и приходите.

Маша легко прикоснулась к руке Петра Алексеевича. Ей так хотелось передать ему хоть немного своей силы. Вздохнув, она встала и вышла вслед за сестрой в серый больничный коридор.

— А он вам кто? Отец или дедушка? — полюбопытствовала сестра.

— Он — учитель. Мы работаем вместе.

— Учи-и-итель? — почему-то удивилась сестра. — Вот оно, значит, как.

— Ему долго здесь лежать? — спросила Маша.

— Это уж как получится. Если не будет осложнений, месяц-полтора. Так что находитесь еще.

— Значит, увидимся, и не раз. Вас как зовут? Меня — Маша.

— Ира.

— У меня сейчас каникулы. До конца августа я совершенно свободна. Я уже спрашивала доктора, не нужно ли помочь. Он сказал, нет. Я буду часто приезжать. Могу убрать, поухаживать за ним, покормить. Все что угодно. Только скажите, ладно?

— Ладно, договорились.

— Ира! — позвали ее. — У тебя капельница во второй палате.

— Иду. Мне пора, — заторопилась она. — До свидания.

— До свидания.

Маша вышла на залитый солнцем больничный двор. В кустах оглушительно чирикали воробьи. Мимо ворот пробежали, перекрикиваясь, мальчишки. Розовые головки клевера подмигивали ей с газона. Сверкающий мир обрушил на нее все многообразие запахов, звуков, красок. Маша с наслаждением выдохнула тягучий, лекарственный воздух больницы. Он выздоровеет, обязательно выздоровеет. Все пройдет и снова будет как прежде.

В привокзальном кафе, как всегда в этот час, было людно и шумно. Участковый Сидоркин расставил на подносе свой незатейливый обед, состоявший из щей, битков и киселя, и окинул взглядом зал в поисках свободного места.

— Федор Иваныч, давай ко мне!

Он повернулся на голос. Из дальнего угла ему сигналил Степан, шофер из Апрелева. Он подошел, лавируя между столиками, и уселся на свободное место.

— Здорово, Степан. Чего там у вас слышно?

— А чё? Коптим еще небо, слава Богу, — ответил тот, уписывая за обе щеки макароны, щедро политые каким-то коричневым соусом.

— Ты бы хоть кепку снял, — заметил, усмехаясь в усы, Сидоркин. — За столом все-таки.

Степан ответил ему широченной белозубой улыбкой, отчего его веснушчатый курносый нос пошел складочками, но кепку все же снял.

— А ты все воспитываешь, Федор Иваныч.

— Работа, Степа, такая.

Несколько минут они молчали, усердно работая челюстями. Наконец Сидоркин отодвинул от себя пустую тарелку и, ковырнув вилкой битки, взглянул на Степана.

— Значит, все тихо, говоришь?

— Да как сказать. Жизнь ведь она какая, хочешь не хочешь, а подкинет кренделей. Вчера вот Петр Алексеич, учитель, в больницу загремел.

— Что так?

— С сердцем чего-то. Я его в больницу и отвез. Ему, можно сказать, у меня в машине и поплохело.

В голосе Степана звучала неподдельная гордость, как у человека, оказавшегося в центре важных событий.

— Это жаль, — протянул Сидоркин. — Хороший он мужик.

— Хороший, — согласился Степан. — Я его на дороге недалеко от автобусной остановки подсадил. Он мне тогда сразу странным показался. Весь как деревянный, лицо серое, а глаза… — Он замялся в нерешительности. — Испуганные, что ли.

А как отъехали, он и отключился. Ну и я прямиком в больницу. Мне там сказали, мол, молодец, вовремя привез.

— И впрямь молодец. — Сидоркин вытер усы платком и принялся за кисель. — Может, ты жизнь ему спас.

Степан приосанился.

— Только я все думаю, чего он так испугался? Ведь мужик-то не робкий. И парень тот…

— Какой парень? — Сидоркин почему-то насторожился.

— Парень с ним стоял. Разговаривали они.

— А какой он из себя?

— Парень как парень, ничего особенного. Не здешний, я тут всех наперечет знаю. Издалека, видно, пришел. Весь в пыли. Мелкий такой, жилистый, волосы клоками. — Степан живо изобразил, какие у того были волосы.

Вышло смешно, но Сидоркин даже не улыбнулся.

— Что еще помнишь?

— Да все. Я его мельком видел. Во, вспомнил! — Степан звонко хлопнул себя по колену. — Петр Алексеич, прям перед тем, как ему плохо стало, сказал: «Маша. Предупредить». Я тогда не понял, хотел переспросить, но тут такое началось — я все и забыл. А теперь вот вспомнил.

— Хм, Маша. — Сидоркин задумчиво потер рукой лоб. — И что за Маша, как думаешь?

— А кто ее знает? У нас ведь Маш, как коз. В каждом доме, почитай, коза Манька да дочка Машка. — Степан громко расхохотался, ему понравилось, как складно у него вышло.

Но Сидоркин опять не улыбнулся.

— Ты, Степа, погоди гоготать. Если увидишь еще где того парня, сразу же мне сообщи. Сумеешь?

— Обижаешь, Федор Иваныч. Дело-то нехитрое.

— Ну, ладно. Бывай.

И Сидоркин вразвалочку направился к выходу.

В Москве вдруг похолодало, посерело, помрачнело, будто задули свечки на рождественском пироге. Откуда-то с запада наползала темнобрюхая лохматая туча. Закапал мелкий дождик. Тут и там уже пестрели зонтики. Продавцы книг поспешно укрывали свой товар длинными полосами целлофана.

Машина свернула с Охотного ряда на Большую Дмитровку, бывшую Пушкинскую. В глаза Вадиму сразу же бросилась ярко-зеленая вывеска с крупными золотыми буквами: «Джобис. Модная женская одежда». Иссиня-бледный манекен с неестественно выгнутой шеей манерно заламывал руки за сияющим стеклом витрины.

Вадим тронул Севу за плечо.

— Притормози-ка здесь. Я на минуту.

— Вадим Петрович, здесь стоянки нет.

— Подождешь меня на Кузнецком, сразу за углом.

Увесистый охранник у входа с характерным коротким ежиком и квадратной челюстью окинул его беглым, цепким взглядом, как сфотографировал, и, явно расслабившись, отступил в угол.

В небольшом торговом зале скучали две молоденькие продавщицы в одинаковых красных пиджачках с золотыми пуговицами и синих коротких юбочках. Покупателей не было.

При виде Вадима они оживились и повскакали с мест, всем своим видом выражая готовность услужить клиенту. Вадиму достаточно было лишь взглянуть на однообразные ряды стояков с вешалками, чтобы понять, что он попал не туда. Монотонная черно-бело-бежевая гамма, струящиеся линии, консервативный покрой. Типичный гардероб светских дамочек средней руки.

— Вы ищете что-нибудь конкретное? — спросила у него одна из продавщиц.

— Вполне, но здесь этого явно нет. Девушки приметно погрустнели.

— Мне нужны дамские джинсы. Не посоветуете, где можно купить?

Одна из девушек удивленно приподняла брови, как бы говоря: «И только-то!», пожала плечами и отошла. Другая, еще раз мельком взглянув на Вадима, ответила:

— Попробуйте в ГУМе. Там много неплохих джинсовых магазинчиков.

Сева довольно долго петлял по узким улочкам, но, несмотря на все свои ухищрения, попал в пару пробок и наконец, чертыхаясь вполголоса, подрулил к ГУМу.

Вадим стремительно выскочил из машины. Времени оставалось в обрез. На четыре часа у него была назначена встреча в мэрии.

Войдя в первый попавшийся магазинчик, он сразу очутился в совершенно ином мире. Из-под потолка приглушенно урчало что-то металлическое. С плакатов и развешанных по стенам футболок скалились черепа и причудливые монстры. Высокий парень в косухе с заклепками, перевалившись через прилавок, лениво переговаривался с ярко накрашенной девицей в крошечных кожаных шортах и огромных армейских башмаках на толстой подошве. Она хихикала и выдувала прямо ему в лицо пузыри из жвачки. Огненного цвета волосы торчали клоками в разные стороны.

Да-а, респектабельностью тут и не пахнет, подумал Вадим. Однако покупателей здесь было не в пример больше, чем в предыдущем магазине. С полдюжины тинейджеров тусовались у стеллажей с джинсами, деловито переговариваясь и толкая друг друга локтями.

Парень и девушка у прилавка посмотрели на Вадима, как на ископаемое. Его изысканный песочного цвета костюм от Ромео Джильи был здесь явно неуместен. «И когда я только успел так заматереть? — с усмешкой подумал Вадим. — Ведь вчера еще, кажется, был студентом и считал свой джинсовый костюм верхом крутизны и элегантности».

Он шагнул к прилавку.

— Я хочу купить джинсы. Дамские. — Он покосился на грубые башмачищи девушки, каким-то немыслимым образом подчеркивающие незащищенную тонкость ее полудетских ног. — Что-нибудь женственное, но с изюминкой.

— Коли так, то вы зарулили прямо по адресу, — ответил парень. — Ну-ка, Кристина, подсуетись. Что-нибудь от Кельвина Кляйна.

Девица лениво сползла со стула.

— Какой размер?

Вопрос поставил Вадима в тупик.

— Не знаю.

— Что же так? Приехали джинсы выбирать, а размера не знаете. Джинсы должны сидеть, как вторая кожа. Привезли бы свою девушку, она бы сама и выбрала.

Вадим представил себе Машу в этом колоритном вертепе и даже зажмурился от удовольствия. Как здорово, наверное, было бы водить ее по магазинам, выбирать вместе одежду, прикасаться невзначай к ее руке, смотреть в ее сияющие глаза. Он никогда раньше не занимался этим. А жаль!

— Обязательно привезу, но не сегодня. Сегодня мне придется выкручиваться самому. Вы мне поможете?

— Если смогу. — Девушка с интересом посмотрела на Вадима.

«А если ее отмыть, причесать и перекрасить, была бы хорошенькая, — подумал он. — Слава Богу, что не дует пузыри мне в физиономию».

— Что ж, начнем, — деловито сказала она. — Рост?

— Сантиметров на десять повыше вас.

— Ясно. Сто семьдесят — сто семьдесят три. Талия? Вадим замялся.

— М-м-м, я ее почти обхватываю руками.

Он показал, как именно. Парень у прилавка понимающе хмыкнул.

— Примерьте-ка на Кристине. Вадим подчинился.

— Примерно.

— А дальше?

Вадим посмотрел на узенькие бедра девушки.

— Дальше — больше.

— Понятно. Тащи двадцать седьмой.

Джинсы понравились Вадиму. Светло-голубые, тонко выкроенные, без лишних наворотов.

— Как насчет аксессуаров? А то прямо как духи без упаковки. Ремень, натуральная кожа, браслет такой же. Могу посоветовать курточку в тон с кожаными вставками. Или вот топчик нехилый, до пупа, чтобы животик дышал. Если не понравится даме вашей, можете поменять.

Вадим купил все. Пробираясь с пакетом к машине, он все пытался вспомнить, когда в последний раз он был так по-мальчишески счастлив, и не мог.