"Мир не меч - 2" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна)

Глава 4 Сон разума

Вайль наконец выцарапал из волос котлету — остывая, она утрачивала хищные замашки, и в конце концов превратилась в комок непропеченного картофельного теста с остатками панировки. Две ее горячие товарки ухитрились растворить верхний слой кожи на куртке Лаана, а вот броня комбинезона Аэль оказалась им не под силу.

— Свет, — наконец, сказал что-то внятное Вайль. — Нужно включить свет...

Лаан посмотрел вверх, в путаницу балок, вентиляционных труб и проводов. Ни одной лампы на потолке он не увидел. Окно было метрах в двух, но удастся ли, вскочив на подоконник, сорвать жалюзи, Лаан не знал. К тому же под подоконником что-то шевелилось и клацало челюстями — судя по жестяному звуку, это была батарея.

— Где бы еще лампу найти, — пробурчал он. — Не оснащено лампами помещеньице-то...

— А то тебе нужна лампа, — удивилась Аэль. — Кто мне фокусы показывал?

— Не уверен, что такой свет сработает. Все-таки здесь есть определенные законы...

Объяснить мысль до конца Лаану не дали — он хотел объяснить, что если Черную-черную Руку полагается сжечь, то топить ее бесполезно и даже опасно. Но Адская Кухня сочла, что жертвы слишком уж расслабились и перешла к следующей фазе активных действий.

Одновременно лопнула труба над головой, и опрокинулся котел впереди — из него начала выползать вонючая и вязкая белая масса. А сверху полился кипяток, терпеть который было нереально — все трое рефлекторно шарахнулись вперед, хотя и комбинезоны Аэль и Вайля, и кожанка Лаана, под которой был надет все тот же комбинезон, защищали от горячей воды. Но брызги и отдельные струи попадали на голую кожу, а под ногами мгновенно образовалась лужа почти по щиколотку.

Стоя на узкой грани между кипятком и подозрительно бурлящей кашей, Лаан толкнул Вайля в бок.

— Как свет зажечь?

— Не знаю я!!! — завопил парень. — Нет тут ламп!

— Ламп нет, а выключатель — есть, — крикнула Аэль, стараясь перекричать льющуюся воду, и показала на небольшую и едва различимую коробочку у самой двери, которая стала заметна, когда плита, барражировавшая в углу, слегка отодвинулась. Каша меж тем прибывала, и намерения ее были самыми недобрыми — в белой массе оформлялись и пропадали оскаленные пасти, черепа и щупальца.

Вайль не стал раздумывать — он прыгнул с места, приземлился, едва не вляпавшись в край каши, и метнулся вперед и вбок, к выключателю. Он даже успел ударить по нему, но плита среагировала моментально, ударив всей тушей и пригвоздив его ладонь к пластиковой коробочке. Аэль не слышала звука, но видела, как пластик треснул. Что произошло с рукой парня, догадываться не хотелось.

Верхний свет не зажегся, нечему было зажигаться — но над разделочным столиком, стоявшим у той же стены, на которой располагался выключатель, вспыхнула небольшая лампа дневного света. Освещала она от силы метр пространства, но в этом метре всякое шевеление и скрежетание прекратилось. Лаан подхватил Аэль на руки и швырнул ее туда, к спасительному свету, потом прыгнул сам.

К сожалению, участок около двери в круг света не попадал, а потому дела Вайля были плохи. Он пинал ногой плиту, стараясь отодвинуть ее и высвободить руку, но это было бесполезно. Погромыхивая, плита надвигалась на него боком, пыталась прижать к стене. Лаан помянул многое, и бросился туда, привалился плечом к громадине металла — и едва не отпрянул, застонав. Окаянная тварь была еще и раскалена. Через куртку и комбез ему обожгло плечо, но он продолжал давить, упираясь ногами в пол, и выиграл необходимые сантиметры.

Вайль не растерялся — они оба быстро отскочили назад, под защиту лампы. Руку парень держал наотмашь, и видно было, что кисть сильно пострадала. Ожог и перелом нескольких костей, прикинул Лаан. Это было совершенно лишним в текущей ситуации. Что ж, зато никто не погиб, и ранцев они не потеряли, утешил он себя.

— Дай посмотрю, — сказала Аэль, сидевшая на краю разделочного столика. — Ого... сейчас будет лучше.

Она полезла в карман ранца за баллончиком спрея, залила Вайлю руку до самого запястья, потом погладила его по щеке.

— Ты умница! А рука заживет быстро, обещаю.

— Если мы выберемся, — Вайль довольно трезво оценивал ситуацию.

— Выберемся, — пообещал Лаан. — Но тебе придется сделать то, чего ты никогда еще не делал.

— Что? — удивился Вайль. — Я многое никогда не делал...

— Видишь лампу у нас над головой? Зачерпни свет в ладонь.

— Как это?!

— Как я говорю, — сказал Лаан, и Аэль добавила:

— Делай, что он говорит.

На Вайля было жалко смотреть. Такое же лицо у него было бы, если бы ему предложили пройти по воздуху или через стену. Или совершить еще что-нибудь совершенно нереальное. «Я и рад был бы, да как?» — читалось на этой физиономии. Но ему предстояло поверить в то, что это возможно, и сделать. Других выходов не было.

Он извернулся и поднес здоровую руку к лампе, сложив ладонь лодочкой. Подержал, отодвинул от лица. Результат, его, видимо, не удовлетворил — Вайль повторил действие еще раза три, и только потом опустил руку.

— Нет. Не могу. Не понимаю.

Островок света, прикрывавший их от лязгающих, щелкающих, шипящих и клацающих взбесившихся предметов быта, плохо годился для лекций. Примерно, как морг для танцев, по мнению Аэль. Но иных вариантов не было, и им пришлось объяснять Вайлю азы практической магии. То, что не мог четко выразить Лаан, поясняла Аэль. Через три минуты замученный и загруженный ценными сведениями под завязку парень попытался проделать фокус вновь. Ничего у него не вышло.

— Ты хочешь отсюда выбраться?

— Хочу.

— Так постарайся.

— Не могу.

На этом вдохновляющем обмене репликами Аэль поняла, что Лаан, как бы он не бодрился, явно уже на пределе. Чего именно он боится, она не знала. Но обычно он мог объяснить кому угодно что угодно — и его понимали. Недаром среди Смотрителей он считался самым мудрым и опытным.

— Так, погоди-ка, бородатый. Что-то тебя не в ту степь понесло. Вайль, мы же тебе говорили. Свет — это не только освещение. Это еще и сила. Вот видишь, вся эта пакость железная от нее шарахается. Попробуй понять, в чем разница. Понять и... ухватить.

— Я пытаюсь.

— Давай еще раз. У тебя получится. Сейчас. Ну!

Вайль был левшой. Именно левой рукой он бил по выключателю, и левую же руку поднес сейчас к лампе. Он не слишком думал, что делает — боль отступила, а пользоваться левой рукой всегда было удобнее. Он прикрыл глаза и попробовал ощутить то, о чем говорила Аэль.

Свет. Тепло — несильное, только совсем рядом с лампой. Колющее ощущение в кончиках пальцев — что это, откуда? Лишнее. Не боль ожога. Ощущение шло извне, его приносил свет. Холод, иголки снега, впивающиеся в пальцы. Словно в ладони лежал снежок. Большой хрустящий снежок, и он таял — но медленно. Чувствуя вес и холод, Вайль приоткрыл глаза, и тут же зажмурился, боясь спугнуть удачу. На его ладони лежал ком света.

От него исходили лучи, щекотавшие между пальцами. По запястью стекали струйки растаявшего света, от них в рукаве было холодно и приятно. Вайль осмелился открыть один глаз, но комок в ладони не исчез. Медленно, словно во сне, он спрыгнул со стола и сделал несколько шагов вперед — к котлу с кашей, которая уже заполонила добрую половину пола и набралось ее почти по пояс. Вайль поднес к бурлящей массе ладонь, слегка повернул ее, так, чтобы капли света упали на кашу.

Там, где они коснулись белой поверхности, образовались прожженные дыры. А каша отодвинулась, оскорбленно булькая. Вайль протянул руку к дребезжащей и потрескивающей плите — и как только лучи упали на нее, плита превратилась в то, чем ей и следовало быть, в механизм, не способный нападать на человека.

— Работает, — обрадовалась Аэль. — Вайль, радость моя, иди к выходу, пожалуйста!

Парень двинулся туда, неся перед собой светящуюся ладонь, словно факел. Каждый шаг сопровождался грохотом и скрежетом — взбесившаяся техника, издав прощальный вопль протеста, замирала. Плита у двери попыталась отползти, оказав всем немалую услугу — не пришлось отодвигать ее, когда она стала просто плитой, белым эмалированным параллелепипедом на ножках.

Дверь открылась легко — Лаан привстал и нажал на ручку, потянул ее на себя. И все. Выход был свободен. На прощание Вайль метнул комок света словно снежок — в глубину кухни, где еще что-то шевелилось. Там оглушительно грохнуло, треснуло, поднялся ворох искр, словно при коротком замыкании, запахло горелым. Не оглядываясь, все трое пробежали через столовую и вынырнули наружу.

— Я победил, — спросил Вайль после того, как все они повалились на землю и отдышались. — Я победил?

— Да, да, счастье мое! — Аэль, не стесняясь скептического взгляда Лаана, обняла Вайля за плечи и звучно чмокнула в лоб. — Ты супер! Это было круто!

— Тогда можно мы отсюда уйдем? — Голос Вайля был почти спокойным. Почти. И все же между нарочитым спокойствием самоконтроля и истинным внутренним покоем была пропасть.

— Мы не уйдем, пока не закончим, — в который раз объяснила Аэль. — Тебе придется тут поработать. Ты играл когда-нибудь в компьютерные игры?

— Да, пару раз...

— Ну вот. Не очистишь уровень — не выйдешь.

— Зачем?

— Ох, откуда я знаю...

Договорить им не дали, и следующий час всем троим было не до разговоров, если не считать, конечно, таковыми короткие реплики приказов и подсказок. Их по очереди атаковали: Бешеная Швабра — почти что настоящая швабра, вот только ростом в пятиэтажку; ее Лаан остановил пулей, попавшей в основание. Красный Мяч, который сначала показался безобидным, но, повернувшись в очередной раз продемонстрировал зубастую пасть — ему отбил аппетит Вайль, продырявив оболочку на боку ножом. Чудо-Грибочек, на который они натолкнулись, решил, что чужаки выбрали не слишком удачное место для отдыха — безобидный такой «грибок» над песочницей, вот только опершись на него, Аэль обнаружила, что рука проваливается внутрь, и в нее вцепляются острые зазубренные иглы. Швейной Машинке, норовившей поймать и засунуть под иглу ногу Вайля при помощи двух росших из основания металлических лап, уже никто не удивился. Нечисть наступала — поодиночке, по паре. Казалось, что ассортимент взбесившихся предметов бесконечен — только успокаивали одну штуковину, как из тумана вырисовывалась следующая.

На разные предметы Вайль реагировал по-разному. Чудо-Грибочек моментально поверг его в истерику и беспомощный лепет, Красный Мяч рассмешил. Предсказать реакцию парня возможным не представлялось — наверное, у нее была какая-то логика, но сейчас некому было разбираться, что и почему его пугает, что вызывает только ярость, а что забавляет.

Потом, все потом — сейчас нужно было не расслабляться ни на миг, плотно вбивать в жесткую сухую землю скобы на подошвах ботинок, осматривать свой сектор — они стояли, образовав треугольник, и каждый, увидев врага, подавал сигнал товарищам, и тогда все разворачивались к новому противнику. По щекам Аэль тек ручьями пот, смешиваясь с пылью и образуя на губах соленую хрустящую корку. Лаан сбросил куртку, в каждой руке он держал по револьверу, уже не удивляясь, но тихо радуясь, что патроны все не кончаются и не кончаются. Убивать, ломать, уничтожать — только это, и ничего иного. Примитивный закон джунглей — убивай или убьют тебя.

Аэль казалось, что уж здесь-то Вайль должен чувствовать себя в своей стихии. Бессмысленное уничтожение — не его ли любимое занятие. Бей, бей, бей и не думай. А между тем он начал сдавать первым. Он давно уже ничего не боялся, ни над чем не смеялся, действовал, как автомат — стрелял, бил ножом, ломал голыми руками. В скупых четких движениях был только расчет, ни позы, ни особого изящества. Но после очередного чудовища, поименования для которого уже никто не придумывал — наверное, оно происходило от брандспойта, возомнившего себя удавом, — Вайль просто уселся на землю, бросил нож и пистолет перед собой.

— Все. Не могу. Гори оно все огнем...

Пусто было у него внутри — словно насос отсосал все мысли и чувства, оставив только немного омерзения к происходившему и жажду скорого конца — любого, хоть в пекле Буйной печки, хоть в объятиях удава-брандспойта. При мысли, что сейчас придется вставать и вновь бить, ломать, крушить его тошнило. Он не хотел больше бить. Никогда. Никого. Он хотел сдохнуть. Прямо сейчас...

Видимо, именно этого и добивался Город — прошло уже не меньше часа, они успели отдохнуть, распить на троих литровую бутылку воды, обработать все раны и ожоги, которыми обзавелись во время Великого Побоища Вещей, а новая нежить так и не появилась. Да и туман начинал рассеиваться.

— Поставим палатку? — предложил Лаан, показывая на появившееся в небе солнышко. Припекало оно так, словно торопилось за час выполнить норму по ультрафиолетовому излучению за все время засилья тумана.

— Пожалуй, — согласилась Аэль.

Вайль не отреагировал. После того, как девушка отстала от него с антисептиками и пластырь-гелем, он как сел по-турецки на землю, так и не пошевелился. Похлопав по плечу, Аэль пригласила его в палатку, которую разложил Лаан — парень молча подчинился, как автомат с кончающимся заводом. В палатке он упал на пол с самого края, дождался, пока Аэль села, притянул ее к себе за пояс и моментально заснул.

Девушка лежала на боку, чувствуя на шее теплое равномерное дыхание Вайля. Ей спать не хотелось, Лаану тоже. Они тихонько разговаривали.

— Ты думаешь, это поможет? — спросила в какой-то момент Аэль. — Все это побоище...

— От чего-то поможет, конечно. Но — игра-то еще не кончилась. И мы не знаем, чем она кончится. Да и надолго ли такой пацифизм — не знаю.

— Все-таки мы ведем себя как варвары. Ни ты, ни я не психологи. Взяли парня, у которого своих проблем по горло, засунули в эту мясорубку...

— Капелька, да разве ж я каждый день чем-то подобным занимаюсь? Думаешь, мне не противно? Но он нужен — и ты видишь, Город нам помогает. Значит, мы занимаемся нужным делом. — Лаан приподнялся на локте, грустно посмотрел на Аэль. — Так вот ему не повезло. И нам в придачу. Мне, между прочим, с ним потом работать.

— Если будет с чем, — горько сказала Аэль. — Видишь, как он спит. Как дети после какой-нибудь травмы...

Звук Аэль услышала, конечно, гораздо раньше, чем осознала и опознала его. В Городе этому звуку не было места, и слышать его сейчас означало — присутствовать при потрясении основ, при падении неба на землю, при исполнении пророчеств об Апокалипсисе. Тонкий, негромкий, но почему-то режущий слух и словно наматывающий ниточки нервов на колючую ось боли.

Детский плач.

Именно он и разбудил Вайля — парень резко сел, едва не снеся головой палатку, прислушался, потом побледнел. Обычно смугловатое лицо сейчас казалось иссиня-белым, как снятое молоко. Скулы обострились, под глазами залегали густые серо-бурые синяки. Он попытался закрыть уши ладонями, но это не помогло, и тогда он зажмурился, надеясь, что перестанет слышать. Тщетно. Звук словно резал его заживо. Проникал через плотно притиснутые к ушным раковинам пальцы, вползал под куртку, выстуживая последнее тепло, выедал костный мозг в предплечьях.

— Я не могу это слышать, — тихим неживым голосом сказал Вайль, и одним коротким неуловимым движением вылетел из палатки.

Треснул полог — молния была безнадежно сломана, с сухим резким щелчком лопнула одна из натяжек. Палатка покосилась, но ни Аэль, ни Лаана это уже не интересовало — они бежали следом за Вайлем, стараясь не отстать. Нагнали они его только у очередного серого здания — парень на пару секунд задержался, ударом ноги вышибая дверь. Лаан и Аэль ввалились туда следом за ним, дыша, как запаленные лошади. У Аэль в легких булькало что-то, она и не подозревала, что там что-то может булькать — но при каждом вдохе невесть откуда взявшаяся жижа поднималась из легких к горлу и заставляла кашлять.

Они стояли на пороге душевой — восемь или десять кабинок, железные крюки душей, шум льющейся воды. Смех, свист. В углу четверо пацанов с полотенцами на бедрах, все — лет двенадцати от силы, тощие, но крупные, лупили кого-то мочалками. Аэль сделала шаг вперед, покосилась на Вайля и ойкнула. До сих пор она считала, что выражение «глаза побелели от ярости» — плод фантазии романистов. Но сейчас она видела именно это — сошедшиеся в точку зрачки, сузившаяся радужка.

Пацаны резво отпрянули от своей жертвы, и Аэль разглядела мальчишку — видимо, ровесника мучителей, но хлипкого, несчастного и забитого. Губы у него были разбиты в кровь, по подбородку текли розовые струи, смешанные с мыльной пеной. Смуглый, с отчетливо желтой кожей, с раскосыми темными глазами. Впалая грудная клетка, тощие ручонки-лапки, синяки на ногах. И страх, льющийся из глаз. И скулеж, безнадежный и отчаянный, рвущийся с губ.

Вайль замер на несколько секунд, а потом бросился вперед — черная молния, змея в траве.

— Это же дети, Ва... — попыталась крикнуть она, но Лаан зажал ей рот и перехватил поперек груди, удерживая на месте.

— Это не дети. Это модели. И все это — то, ради чего мы сюда явились, — прошептал он ей на ухо.

Аэль очень хотела зажмуриться, она не могла смотреть, как Вайль будет убивать подростков, даже таких трусливых паразитов, как эта четверка, мучившая раскосого доходягу. Но глаза не хотели закрываться — их словно клеем залили, и через этот клей очень хорошо было видно, как двигается Вайль. У него словно появилась дополнительная пара рук. Все четыре охламона практически одновременно получили по хорошей зуботычине, отлетели к стенам. Вайль замер, стоя над телом смуглого мальчика и озирая хулиганов. Все были целы и невредимы — может быть, кто-то лишился пары зубов или больно ушибся о стену, но, кажется, Вайль не собирался их убивать.

— За что вы над ним издевались? — спросил он негромко, но низкий голос раскатился под сводами душевой громом близкой грозы. — За что?

Дети молчали. Четыре светловолосые головы были повернуты к Вайлю и на похожих, как капли воды, рожицах отражалось только недоумение. Дескать, так устроена жизнь — снег падает на землю, камни тяжелее воды, а им самой природой велено измываться над парнишкой, который выглядит по-другому и не может дать сдачи.

— Просто так? — спросил Вайль. — Потому что можно? Потому что в ответ не получите? Вы, четыре кретина. Я могу убить вас в любой момент. Мне это несложно. Еще проще чем вам бить его. Верите?

— Да, — согласился нестройный хор ломающихся голосов, на мгновение заглушив всхлипывающий скулеж.

— Убивать легко, — горько сказал Вайль — от его тона у Аэль перехватило сердце и тугой комок заткнул горло. — Бить — еще легче. А еще что-нибудь вы можете? Хоть что-нибудь?

— Что? — спросил один из пацанов. Точнее, спросил он «фыто» — губа у него была разбита довольно сильно.

— Вы можете сделать так, чтобы он перестал плакать? — с презрением и одновременно с надеждой спросил Вайль.

Пацанята призадумались. Видимо, к размышлениям они были не приучены со младых ногтей — того, что спрашивал, аж перекосило от напряжения. Аэль смотрела на их голые ноги, на убогие застиранные полотенца, едва прикрывавшие бедра, на серые плохо вымытые шеи. В ней боролись два противоречивых чувства. Эти дети заслуживали наказания, сравнимого с виной. Но это были — дети, оголодавшие злые дети, и вина их была пустяковой по сравнению с виной тех, кто их воспитывал.

— Не-а, — ответил все тот же мальчишка, видимо, он был здесь за вожака. — Сам перестанет...

— Разумеется, нет, — вздохнул Вайль. — Кто бы ожидал иного...

Голос его ударил Лаану по ушам, как плеть. Еще с утра — если начало похода по Стране Кошмаров можно было счесть за утро, Вайль говорил не так. Голос его звучал то по-детски, то как голос подростка. Дело было не в тембре — говорил-то он низким баритоном. Все было в интонациях, в манере строить фразы — короткие, отрывистые. Интонации же были — пустыми, другого слова Лаан подобрать не смог бы. За вопросами, даже на больные для Вайля, не было глубины чувств. Он говорил так, как каркали вороны, как лаяли собаки — выражая звуками что-то насущно актуальное, зародившееся на самом краю сознания.

А сейчас это был голос взрослого человека, немало повидавшего на своем веку. Настоящий голос. И слушать его было больно. «Он будет петь», — подумал Смотритель. «Он будет петь так, что мы будем плакать...»

— Уйдите вон, — сказал Вайль, поняв, что иного ответа не дождется.

Дети вжались в стены, словно ожидая удара напоследок, а потом начали вдруг сливаться с кафельными плитами, растворяться в струях душа, становиться прозрачными. Минута — и они вовсе исчезли, словно и не было. Аэль задохнулась удивлением, но Вайль не обратил на это никакого внимания. Он присел на корточки рядом с взахлеб рыдающим пацаном лицом к своим товарищам, робко положил ему руку на плечо — но от этого плач только усилился.

Вайль поднял несчастные ярко-синие, светившиеся в полумраке глаза на Аэль. «Что мне делать?» — беззвучно спросил он. Аэль разобрала вопрос по движению губ. И больше всего на свете ей хотелось сделать десяток шагов вперед, помочь синеглазому. Но на мгновение она увидела ситуацию во всей ее яркой метафоричной полноте. Помогать она не имела права. Подсказать же могла.

— Успокой его. Успокой сам. Это же ты, Вайль, этот мальчик — это ты... — голос таял бессильным шепотом, перед глазами возникла странная горячая муть. «Слезы» , — поняла Аэль. «Это же я плачу...»

Вайль услышал ее. Он приподнял мальчика с пола, прижал к себе. Дальше Аэль смотреть не могла. Она развернула Лаана спиной к Вайлю и ребенку — руки вдруг налились шальной невесть откуда пришедшей силой, держа его за лацканы, уткнулась в его куртку.

— Не смотри на них, не смотри, это только его, его личное, не смотри, ты не имеешь права смотреть, ты дурак, скотина... — ярость клокотала в горле, получался у нее только шепот, и она все держала и держала Лаана за куртку, и никак не могла понять, что он вовсе и не собирается поворачиваться, что он уткнулся лицом ей в затылок и крепко держит ее за плечи — молча, неподвижно...

Они стояли, обнявшись, прикрыв глаза, не смея коснуться чужой тайны и не смея разделить тяжесть и боль чужого испытания. И стихал за спиной Лаана отчаянный детский плач, сменяясь тишиной, а потом — смехом, неуверенным и робким, но искренним.

Самого интересного они не увидели — мальчик, обнимавший теперь Вайля за плечи, начал меркнуть, выцветать, становиться прозрачным. И там, где у людей находится сердце, бился маленький, с кулак от силы сгусток теплого желтого цвета. Два силуэта — плотный Вайля и полупрозрачный мальчика — слились в один. Пульсирующий желтый сгусток на миг облил старшего из двух братьев — именно братьями они сейчас казались, старший и младший, сильный и слабый, спаситель и спасенный — теплым сиянием, и растаял, впитавшись в кожу.

Вайль замер на коленях, запрокинув голову к потолку. Он прислушивался к себе, он не мог понять, что именно в нем изменилось — да и существует ли он вообще. Что-то новое появилось в нем, важное, нужное — но что, пока понять Вайль не мог. Знал он, что больше не будет вечно стоящей за плечом тьмы. Знал, что заново родился в этот момент — или в первый раз по-настоящему. И от этого было хорошо. Но знал он и то, что призрак плачущего мальчика еще долго будет стоять там, где раньше стояла тьма. И понадобится не день и не два, чтобы раз и навсегда успокоить ребенка, заставить его смеяться.

И все же мир был прекрасен. Даже эта душевая, где еще не смылась с плит кровь, где пахло больше плесенью и тухлятиной, чем чистотой. Даже обожженная ладонь, которую от воды начало вдруг сводить судорогой боли. Все было хорошо. Словно бабочку сняли с булавки, словно вынули из груди осиновый кол, скинули с лица темные очки.

Словно он наконец проснулся от кошмарного сна.