"Кинто" - читать интересную книгу автора (Достян Ричи Михайловна)

XI

Люди смеются, кричат и клевещут, а котенок растет.

Природа оказалась щедрой, наделив Кинто не только редкой внешностью, но и тем, что у людей принято обозначать словом «личность».

Раннее детство кончилось у него очень быстро. Войдя в возраст мальчишки-шалопая, он начал заводить свои порядки.

На кухне появлялся в одно и то же время. Для послеобеденного сна выбрал укромное местечко в гостиной под столом, покрытым плюшевой скатерью. Спал здесь долго, а потом в течение дня досыпал в самых неожиданных местах.

Однажды родители ушли в гости без Ламары.

Был прохладный вечер после грозы. Бабушка возилась на кухне. Кот, видимо, спал: не слышно было ни игры с грецким орехом, ни шуршания бумажной мыши, которую он без конца ловит и терзает.

Ламара в длинном халатике читала за своим столом при свете настольной лампы. Вдруг чувствует, кто-то потянул ее за подол. Видит — Кинто. И не играет, а лезет к ней. Цепляется коготками за ткань, подтягивается и лезет. Добрался до коленей. Ламара думала, здесь он и уляжется спать. Ничего подобного. Кинто бесцеремонно карабкается выше. Уцепился за нагрудный карманчик, вылез на плечо, оттуда — прыг на книгу и к настольной лампе. В ее сиянии, как на солнечной полянке, стал устраиваться, и не как-нибудь, а лицом к ней, к Ламаре.

Он очень долго устраивался. И раз, и два привставал, прямо как пожилая кошка, которая никак не угнездится. Наконец подоткнул под грудку обе лапы, затих и только тогда направил на девочку золотистые лучики уже осмысленных глаз.

Ламара заволновалась. Было ясно, сам в гости к ней пришел. Очень хотелось приласкать, но что-то подсказывало — не надо, сейчас нельзя. Она с самого начала обращалась с котенком так, словно это птица, которую не надо трогать руками. Когда бывало нужно перенести или поднять с пола, она не хватала его, как все, точно берутся за утюг, а подводила ладони снизу, и кот оказывался в люльке.

Неужели он это запомнил и ценит?

Девочка опустила глаза, но читать уже не смогла. Взглянула на гостя и заметила, что он своих пристальных глаз с нее не сводит. Весь его спокойный и вдумчивый вид говорил: «Я пришел с тобою быть…»

Прозрачная занавеска серым дымком улетела в окно, впуская в дом тишину.

С комнатой что-то стало твориться. Стены как бы отхлынули, словно бы вытесняло их чье-то все более ощутимое присутствие. Ламара сидела, потупя взгляд, кожей испытывая на себе упорное, разумное смотрение… Нечто над мыслями и вне слов отчужденно ютилось в немигающих глазах зверька.

А что, если так смыкаются края пропасти между нами и зверем?!

— Кинто, — шепотом сказала Ламара и тут же услышала, сначала издалека, потом все отчетливей, странный звук, идущий из-под лампы — то ли лобзиком деликатно пилят, то ли камушки в ладони мнут. Котенок мурлыкал.


Как видим, рос Кинто не только в длину и в высоту, но и вглубь. Это почувствовали вскоре и все домочадцы.

С той поры взял себе кот привычку забираться на комод, и оттуда этими своими блестящими, ироническими глазами терроризировал каждого.

Предположим, мама убирает, не обращая на Кинто внимания, а он водит за нею взглядом, сопровождает каждое ее движение, да так, что женщина невольно оборачивается.

То же самое он проделывал с Датико.

Найдя хозяина дома где-либо, он усаживался таким образом, чтобы обойти его взглядом было невозможно, и принимался за свое — глядит, и больше ничего, а Датико не по себе — так откровенно может смотреть только человек, который знает тебя как облупленного.

В первый раз Датико растерялся, обозвал его собачьим сыном, привстал. Кот понял своего покровителя, тоже приподнялся, не отводя, однако, дерзкого взгляда, а в следующую секунду его уже не было, он опередил окрик. Но это не значит, что кот отказался от своей манеры въедливо смотреть на человека.

Дни шли.

Оттого, что Кинто перестал пропадать, крики в доме не прекратились: он не видел разницы между полами и столами. Конечно, мама поднимала шум:

— Или ты его привяжешь, или я запру его в уборной!

Кот в присутствии целого семейства мог влезть на стол с уголка скатерти, как матрос по вантам, а взобравшись, разгуливал, по-бандитски кося глазом, прямо видно было, как он придирается к вещам, выбирая, какую бы скинуть…

Он давно разделил весь окружающий мир на живое и мертвое. С предметами неподвижными играл, то есть заставлял их двигаться, а на все, что само двигалось — охотился.

Примерно к этому времени Кинто переоделся. Не птичий пух топорщился на нем — плотный упругий короткий мех ловко облегал его, давая возможность видеть, как он силен и строен.

Вместе с лапами и хвостом рос у зверька и характер. Заметила это даже такая ненаблюдательная женщина, как Ламарина мама. Кот поразил ее своим достоинством. Достаточно было ей сердито взмахнуть над ним батистовой рубашкой, чтобы кота больше не видели на белых покрывалах.

Так от случая к случаю, деликатно, но категорически давал Кинто понять людям, что не он принадлежит им, а они принадлежат ему!

Хочет — глядит на них. Не хочет — удаляется прочь! И ни в чем никогда себе не отказывает.

Явно нравилось ему общество главы дома, и кот не пропускал случая доставить себе это удовольствие, без навязчивости, однако. Если Датико на минутку присядет на свою любимую тахту, чтобы переобуться, кот не появится. А вот когда уважаемый Датико Гопадзе после обеда медленно садится на свою любимую тахту, а затем вытягивается на ней, Кинто непременно придет, но не сразу, нет! Он точно хороший музыкант — владеет паузой, оттого каждое его появление имеет смысл.

Невесомо вскинув себя на угол тахты, он замирает ненадолго, мерит человека взглядом и только после этого начинает неспешный путь вдоль отдыхающего главы дома.

С поразительной точностью находит Кинто себе место: не слишком близко, но и не далеко, а где-то около. И двое мужчин, довольные друг другом, коротают послеобеденные часы. Трудно сказать, кто кого берет себе в товарищи, кто кого наталкивает на философские размышления. Во всяком случае, у кота подозрительно умный вид.

Исподволь и, казалось бы, по мелочам Кинто привязывал к себе. Если хотите — приручал, и не без успеха. С некоторых пор, приходя домой, каждый невольно ищет глазами никому не нужную «прошлогоднюю шишку», а в разговорах начало мелькать словечко «наш». «Наш бандит» и даже «наш урод».

Как ни странно, а проблеск симпатии к котенку у мамы возник раньше всех. Это произошло в самые первые дни, когда малыш еще нетвердо держался на лапах, но уже лакал из блюдца. Наевшись, он выпрямлялся и тут же подносил к мокрой морде легкую, как лепесток, лапу, но пока рано было отрывать ее от пола, и он вместе с этой лапой падал на нос, без передышки поднимал себя снова и снова опрокидывался. В третий раз он уже не вставал, а, лежа на пузе, терся мордочкой о лапы, а затем осушал их языком.

Не оценить такое она не могла, не могла, однако, и смириться с вторжением в ее блистающий чистотой и порядком дом этой нелепой и бесполезной твари.