"Том 12. Лорд Дройтвич и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава III ДЖИЛЛ И НЕЗНАКОМЕЦ СПАСАЮТСЯ БЕГСТВОМ

В наши дни, когда власти, следящие за благополучием общества, взяли на себя хлопоты повторять неоднократно в напечатанных уведомлениях, что весь театр можно освободить в три минуты, и в экстремальной ситуации от публики требуется одно — идти, а не бежать к ближайшему выходу, пожар в театре утратил былой ужас. И все-таки, было бы подтасовкой истинных фактов, возьмись мы утверждать, будто публика, собравшаяся на премьеру новой пьесы, пребывала в таком уж спокойствии. Опустился асбестовый занавес, что должно бы подействовать успокаивающе, но вид у асбестовых занавесов всегда какой-то ненадежный. Взгляду непрофессионала так и кажется, что именно он-то и вспыхнет. Более того, человек у пульта не сообразил включить в зале свет, и темнота увеличивала суматоху.

Одна часть публики отнеслась к происшествию разумнее другой. На галерке поднялась большая суматоха. Топот ног почти заглушал крики. Минуту назад представлялось невероятным, что хоть что-то заставит зрителей галерки оживиться, но инстинкт самосохранения оживил их дальше некуда.

Кресла контроль над собой растеряли не до конца. Тревога висела в воздухе, но еще минутку эти зрители балансировали на самом краешке между паникой и достоинством. Паника подталкивала их шевелиться побыстрее, действовать поэнергичнее; достоинство же советовало терпеливо ждать. Им, как и обитателям галерки, страстно хотелось поскорее оказаться на улице, но было бы дурным тоном бежать опрометью и толкаться. Мужчины помогали женщинам надеть манто, заверяя их, что «все в порядке, пугаться нечего». Но как раз перед тем, как асбестовый занавес опустился до конца, выполз новый клуб дыма, и словам их недоставало убежденности. Движение к выходу еще не обернулось паническим бегством, но те, у кого места были ближе к сцене, начали подумывать, что индивидуумы, сидевшие ближе к выходу, как-то медленно двигаются.

И вдруг, точно бы по общему наитию, самообладание партера стало рассыпаться. Глядящий сверху наблюдатель уловил бы, как по толпе пробежало нечто вроде дрожи, оттого, что каждый в толпе начал двигаться быстрее.

Чья-то рука ухватила Джилл под локоть. Рука надежная, рука человека, не потерявшего головы. Приятный голос подкрепил это чувство:

— Втискиваться в толпу — бесполезно. Да и больно. Опасности нет никакой, пьесу уже не играют.

Джилл, конечно же, нервничала, но дух у нее был боевой. Она терпеть не могла показывать, что нервничает. Паника стучалась в дверь ее души, но достоинство отказывалось выселяться оттуда.

— Все-таки, — с натянутой улыбкой возразила она, — неплохо бы выбраться.

— Как раз хотел предложить. Мы можем уйти вполне спокойно, своим собственным маршрутом. Пошли.

Джилл оглянулась через плечо. Дэрек и леди Андерхилл затерялись в толпе беглецов. Она их нигде не видела. На минутку ее уколола легкая обида — как же это Дэрек бросил ее? Она ощупью двинулась за своим спутником, и вскоре они через нижнюю ложу вышли к железной двери на сцену.

Когда дверь открылась, вырвался дым, и запах гари стал грозным. Джилл невольно отпрянула.

— Все в порядке, — успокоил ее спутник. — Пахнет всегда хуже, чем надо. И в любом случае отсюда выйти на улицу быстрее всего.

Они прошли на сцену и очутились среда такой шумихи и суматохи, в сравнении с которыми зал казался весьма мирным местом. Дым клубился всюду. Мимо с воплями пробежал рабочий сцены, тащивший, кренясь, ведерко. Откуда-то, с другой, невидимой стороны донесся стук топора. Спутник Джилл быстро подбежал к пульту, нашарил рубильник и дернул его. В узкой щели между углом просцениума и краем асбестового занавеса вспыхнул свет и одновременно — внезапно — упал шум в зале. Партер, выхваченный из путающей темноты, увидевший лица друг друга, обнаружил, что ведет себя некрасиво, и сдержал свой напор, немножко устыдясь. Облегчение было всего лишь минутным, но и этого хватило, чтобы усмирить панику.

— Идите прямо через сцену, — услышала Джилл голос спутника, — в коридор. Потом повернете направо и окажетесь у служебного выхода. А я, поскольку никто не собирается этого делать, выйду и скажу несколько слов зрителям. А то еще перекусают друг дружку.

И он протиснулся сквозь узкую щель.

— Леди и джентльмены!

Джилл не двинулась с места, опершись одной рукой на пульт, не делая ни малейшей попытки последовать указаниям. Рядом с таким человеком, в таком приключении, она чувствовала дух товарищества. Если остался он, значит, нужно остаться и ей. Уйти сейчас в безопасность через служебную дверь — чудовищное дезертирство. Она прислушалась и ясно услышала его голос, несмотря на шум.

Дым стал еще гуще, он ел глаза, теперь фигуры театральных пожарных, мечущихся туда-сюда, казались ей брокенскими призраками.[9] Джилл приложила ко рту уголок шарфа, и дышать стало легче.

— Леди и джентльмены! Заверяю вас, опасности нет. Вы меня не знаете, а значит, и причин верить мне — нет, но, к счастью, я могу дать вам веское доказательство. Ведь существуй опасность на самом деле, я не стоял бы здесь. Произошло вот что: пыл, с каким вы принимали спектакль, воспламенил декорацию…

Раскрасневшийся рабочий сцены, тащивший в почерневших руках топор, заорал ей на ухо:

— Чеши скорей отсюда! — И с грохотом швырнул топор. — Что, не вишь, театр горит?!

— Я… я жду… — Джилл указала туда, где ее союзник все еще обращался к публике, которая никак не желала задерживаться и слушать его. Рабочий заглянул за край занавеса:

— Коли он ваш друг, мисс, уж, пожалуйста, уговорите его закругляться да драпать скорее. Мы все сматываемся. Тут уж ничем не поможешь. Слишком много повсюду хлама. Еще пара минут, и крыша рухнет!

— Эй! — Новый друг Джилл протиснулся обратно на сцену. — Вы еще тут? — Он одобрительно покивал сквозь дым. — Да вы стойкий маленький солдатик! Ну, так что, Огастес, у тебя на уме?

От этого простого вопроса рабочий сцены вроде как растерялся.

— Чо на уме? Ладно, скажу. Правда, он у меня сполз набекрень.

— Не говори. Давай, я сам догадаюсь. О, есть! В театре — пожар!

Рабочий сцены с отвращением откашлялся. Легкомыслие в такой момент задевало его.

— Мы сматываемся! — бросил он.

— Великие умы и мыслят в лад. Мы — тоже.

— Да уж, оно лучше! Пошевеливайтесь.

— Сейчас, сейчас. И обо всем-то ты думаешь!

Джилл поспешила через сцену. Сердце у нее бешено колотилось. Было уже не только дымно, но и жарко. По сцене промелькивали красные язычки пламени. Рухнуло что-то большое и тяжелое, невидимое в дыму. В воздухе резко пахло горящей краской.

— Где сэр Честер? — окликнул ее спутник рабочего сцены, бегущего рядом.

— Смылся, — коротко бросил тот и залаял, глотнув дыма.

— Странно! — бросил новый знакомец на ухо Джилл, таща ее за собой. — Вот сюда! Не отставайте! Странно, как драма предвосхищает жизнь! В конце второго акта есть сцена, где сэру Честеру приходится таинственно и мрачно исчезать в ночи. Вот он и в самом деле исчез.

Спотыкаясь, они перешагнули порог и очутились в узком коридоре, где хотя и пахло дымом, но все-таки воздух был сравнительно чист. Джилл вдохнула поглубже. Ее провожатый, повернувшись к рабочему, стал шарить у себя в кармане.

— Вот! — Монетка перешла из рук в руки. — Ступай, купи себе выпить. Сейчас не помешает.

— Спасибо, сэр.

— Не за что. Ты спас нам жизнь! Что, если б ты не подскочил и не сообщил про пожар? Пожалуй, мы ничего и не заметили бы! — Он повернулся к Джилл. — Вот служебный выход. Ну, как? Таинственно и мрачно исчезнем в ночи?

Сторож у служебной двери, полный недоумения, топтался у входа в свой закуток. Соображал он туго, а жизнь его всегда текла заведенным порядком, и от нынешних событий он совсем растерялся — как же теперь действовать?

— Что там такое с этим пожаром? — спросил он. Друг Джилл приостановился.

— Пожар? — Оглянулся он на Джилл. — Вы что-нибудь слышали?

— Да все бегут, орут, что в театре пожар! — настаивал сторож.

— И впрямь! Теперь, когда я покрепче все обмозговал, то понял, что вы правы. Действительно, пожар! Если будете и дальше топтаться, он вам наподдаст пониже спины. Послушайте старого приятеля, желающего вам добра, и бегите. На красочном языке нашего нового друга — сматывайтесь, да поскорее!

Сторож глубоко задумался над советом.

— Да как же… Мне ведь положено оставаться тут до половины двенадцатого. Вот оно что мне положено-то делать. Оставаться до полдвенадцатого и запереть! А сейчас без четверти одиннадцать!

— Ваши затруднения мне вполне понятны, — раздумчиво откликнулся спутник Джилл. — Н-да, Касабьянка,[10] н-да… Как вам помочь, не пойму. Это уж дело вашей совести. Не хочу сманивать с горящей палубы. С другой стороны, если останетесь тут, то, скорее всего, поджаритесь с обоих боков… Однако, объясните мне… Вы твердите, что должны запереть что-то такое в половине двенадцатого. И что, собственно?

— Да театр!

— А-а, ну тогда все в порядке! К половине двенадцатого никакого театра уже не будет. Я б на вашем месте тихонько, незаметно ушел. А завтра, если пожелаете, можете прийти и посидеть на руинах, если к тому времени они поостынут. Доброй вам ночи.

Снаружи воздух был холодный, бодрящий. Джилл плотнее запахнула теплую шубку. Из-за угла доносились шум и крики. Прикатили пожарные машины. Незнакомец закурил сигарету.

— Желаете остаться и полюбоваться на Большой пожар?[11] — осведомился он.

Джилл передернуло. Оказывается, она больше испугалась, чем думала.

— Нет, спасибо. На пожар я уже насмотрелась.

— Я тоже. Да, волнительный вечерок. Начался, не спорю, вяловато. Но позже здорово разогрелся! Что мне сейчас требуется, это неспешная тонизирующая прогулка по набережной. Знаете, сэру Честеру не понравилось название моей пьесы. Он решил, что оно звучит чересчур мелодраматично. Ну, теперь он никак не сможет сказать, что оно не подошло.

Обогнув улицу, полную народа и пожарных машин, они направились к реке. Когда они пересекли Стрэнд, спутник Джилл оглянулся. В небе краснел отблеск пламени.

— Ну и полыхает! Можно сказать — всесожжение! Так его наверняка и назовут газеты. Прекрасное развлечение для масс.

— Вы думаете, его сумеют потушить?

— Ни малейшего шанса. Слишком уж располыхался. Жалко, что при вас не оказалось садового шланга, а?

— Что вы сказали? — Джилл резко остановилась и широко раскрыла глаза.

— А разве вы не помните садовый шланг? Я помню. До сих пор ощущаю, как холодными струйками сбегает вода по спине.

Память, вечно ковыляющая по обочине и лишь в последнюю минуту наверстывающая упущенное, домчалась наконец до Джилл. Набережная преобразилась в залитый солнцем сад, январский вечер — в июльский день. Джилл уставилась на спутника. Тот со странной усмешечкой смотрел на нее. Эта усмешечка, приветливая сегодня, была издевательской и враждебной в тот день, много лет назад. Джилл всегда чудилось, будто мальчишка глумится над ней, а в двенадцать лет она сердилась, если кто забавлялся на ее счет.

— Нет, не может быть! Так вы Уолли Мэйсон!

— Мне было интересно, когда же вы наконец вспомните.

— Но в программке стоит другое имя… Джон какой-то.

— Хитроумная маскировка. Уолли Мэйсон — вот мое подлинное и единственное имя. Ах ты, Господи! Я только что вспомнил вашу фамилию. Маринер! Кстати, — он запнулся на почти неощутимую секунду, — она не изменилась?