"Путь наверх" - читать интересную книгу автора (Брэйн Джон)

6

В тот вечер, помнится, была первая читка «Фермы в лугах». Когда я приехал в театр, наш режиссер Ронни Смит был уже там. Ронни работал в банке, но, глядя на него, вы бы никогда этого не подумали. Он носил зеленые замщевые туфли, старые фланелевые брюки, желтый свитер и спортивную куртку. У него было помятое лицо и гладкс прилизанные с помощью бриолина волосы, начинавшие редеть на висках; все это вместе взятое делало его похожим на профессионального актера средних лет, к чему, как мне кажется, он и стремился.

– Здорово, Джошуа! – сказал, вернее выкрикнул, он, что также являлось частью усвоенной им театральной позы.- Черт побери, у вас чудная роль. Не от мира сего.- Он дважды повторил, смакуя:- Не от мира сего. Но тем не менее вы должны работать, черт побери, вы должны работать!

– Вы нагоните на него страху,- сказала Ева, входя вместе с Элис.- «Малый-то пришел, чтоб повеселиться малость, так, что ли, дружок?»

– Привет, Ева,- сказал я.- Привет, Элис. Вы сегсдня неотразимы, должен признаться.

– Вы очень любезны,- сказала она.- На самом деле я чувствую себя препогано.- Это прозвучало не слишком дружелюбно. Что верно, то верно: она отнюдь не намеревалась тут же на месте пасть жертвой моих чар.

Рядом с розовощекой, живой, задорной Евой Элис и в самом деле казалась какой-то изможденной и бледной. У нее были тонкие черты лица и волосы цвета меда, которые в тот вечер она стянула узлом на затылке. Я подумал, что фигура у нее – как с картинки модного журнала, но бюст, пожалуй, великоват. Обтянутые белым свитером груди ее, казалось, чуть-чуть обвисали под собственной тяжестью, и в этом было что-то еще более влекущее, чем упругость,- ощущение безыскусственности,- и мне вдруг захотелось коснуться их.

Я тотчас отогнал от себя эту мысль. Все это пустое! Мне припомнилось, как прижималась ко мне Ева: «Вы изумительны, мы должны что-то придумать, давайте удерем куданибудь…» И какой был от этого прок? Затем мне припомнилась Сьюзен на последнем спектакле: Джек ни на секунду не спускал с нее глаз, и не успел я опомниться, как он умчал ее домой в своем новом сверкающем автомобиле. Нет, Элис не для меня. Я должен тотчас выбросить эти мысли из головы, пока они там не засели слишком прочно.

Я окинул взглядом остальных участников будущего спектакля. У Херберта Даунса была небольшая ткацкая фабрика, у отца Джонни Роджерса – торгопля углем, отец Энн Барлби был владельцем трех бакалейных магазинов, Джимми Мэтью, самый молодой из всех, учился в Леддерсфордском техническом колледже: он готовился стать помощником своего папаши в фамильном предприятии, как, впрочем, и Джонни.

Старший брат Энн, само собой разумеется, изучал бакалейное дело, начиная с самых азов, как все простые смертные. Энн посещала Леддерсфордское художественное училище – это должно было удерживать ее от глупостей, пока она не выйдет замуж – вероятнее всего, за Джонни, отец которого успешно расширял свое предприятие под эгидой ненавистного лейбористского правительства. У каждого из них было больше денег, чем у меня, но никто не обладал по-настоящему крупным капиталом.

Достигнуть их уровня было, вероятно, не так уж трудно, и поэтому я не испытывал к ним особого почтения. Я слышал, как они болтают о модных пьесах, щеголяя изысканностью своих интонаций, непринужденно, но нарочито угловато жестикулируя, и мысленно издевался над ними, словно какой-нибудь титулованный землевладелец, наблюдающий, как торговцы стараются подражать людям из общества. Но мое чувство превосходства было недолговечно: первая читка прошла для меня из рук вон плохо.

Быть может, это объяснялось тем, что из-за Евы и Сьюзен я утратил душевное равновесие, но так или иначе я все время сбивался и все путал, произносил неправильно самые простые слова и почти в каждой фразе делал акцент не на том, на чем следовало. Когда я вместо «землекоп вошел к бухгалтеру» прочел «землекоп вошел в бюстгальтере», читку пришлось прервать. Я смеялся вместе со всеми, но это стоило мне значительных усилий.

– Шевалье д'Эон* воскрес из мертвых,- сказала Элис.- Что за мысль – эротомания в рабочей среде! – Она обращалась прямо ко мне.

– Я сам из рабочей среды,- сказал я угрюмо.- И вы можете не разъяснять вашу милую остроту. Я знаю, кто был шевалье д'Эон. Я читал о нем.

Она покраснела.

– Вам не следует…- начала она и остановилась.- Я потом вам скажу,- прибавила она, улыбнулась мне и опустила глаза в тетрадку.

* Французский авантюрист ХVIII века, часто выдававший себя за женщину.- Прим. ред.

С этой минуты я все время наблюдал за ней, пока не кончилась читка. Когда по ходу пьесы ей нечего было делать, она казалась мне совсем неинтересной, даже некрасивой: подбородок был у нее несколько тяжеловат, на лбу и шее залегли резкие, словно врезанные ножом морщины. Но когда она играла, лицо ее преображалось, в нем будто пробуждалась жизнь: не то чтобы вы переставали замечать его недостатки – нет, но самые эти недостатки становились какими-то милыми и трогательными. А все остальные женщины рядом с ней начинали казаться неряшливо одетыми и непривлекательными. И Ева тоже – к немалому своему удивлению заметил я.

Когда читка была закончена, Ронни некоторое время молча глядел на нас, громко сопя трубкой, играя золотым «вечным» карандашиком и перебирая в руках листы с заметками.

– Нам придется как следует потрудиться, ребята. Эта пьеса куда тоньше, чем может показаться с первого взгляда.- Он вынул трубку изо рта и указал мундштуком в мою сторону.- Джо, прошу не забывать, что вы простой, честный фермер, и, ради всего святого, не злоупртребляйте… э… хм… принадлежностями дамского туалета.- Вее, за исключением меня, рассмеялись.- Пожалуй, вам лучше совсем выпустить этот кусок.

– Берегитесь, Джо,- сказала Ева.- Ронни обожает купюры. Если вы не поостережетесь, от вашей роли ничего не останется.

Ронни подарил ей сияющую улыбку.- Все пьесы необходимо сократить наполовину,- сказал он.

– «Так считаем мы с Орсоном Уэллесом…»* – шепнула Элис мне на ухо.

– Ну ладно, ребята,- сказал Ронни.- На сегодня хватит. Теперь мы с Хербертом попытаемся разобраться, что автор намудрил с освещением.

– Может быть, выпьем кофе? – спросил я Элис, когда она поднялась.

– Нет, благодарю вас.

«Ну и черт с тобой»,- подумал я и повернулся на каблуках.

– А вот пивом вы меня можете угостить.

– Поедем в «Кларенс»?

*Популярный американскнй кинорежиссер.- Прим. ред.

– Там бывает слишком много «Служителей Мельпомены». И слишком светло и чисто.

Скоро они повесят неоновые лампы. В «Сент-Клэре» куда уютнее. Темно, пахнет жареной говядиной и сальными свечками.

Ее автомобиль, зеленый «фиат-500», стоял у подъезда. Она отперла правую дверцу и приостановилась в нерешительности.

– Вы умеете водить машину?

– Как ни странно, умею,- сказал я.

– Черт вас побери, почему вы так обидчивы?

– Я и не думал…

– Нет, думали. Я просто хотела предложить вам вести машину. Большинство мужчин не выносят, когда за рулем женщина. И к тому же я вожу машину отвратительно.

Я ничего не ответил, сел за баранку и распахнул перед Элис левую дверцу.

Приятно было снова вести машину. Правда, собственного автомобиля у меня никогда не было. Я научился управлять машиной, когда служил в армии: у нас на четверых летчиков был один «остин-чэмми». Когда я включил первую скорость, мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведет во весь голос «На маневрах», или «Коты на крышах», или «Три почтенные старушки». И меня вдруг охватила тоска по тем дням, когда я мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и даровую выпивку и женщин из общества. Конечно, наш «остин» был мало на что пригоден (да и не удивительно после семнадцати лет безалаберного с ним обращения), но как бы то ни было, а одна четвертая часть его принадлежала мне. Томми разбил его в лепешку на Северном шоссе под Финчли, прикончив и себя самого, и капрала, и солдата, сидевшего за баранкой «джипа», в который он врезался.

– Отчего вы хмуритесь? – спросила Элис.- Вам известно, что в этой шляпе вы похожи на гангстера? Сверните здесь направо, пожалуйста.

– Где мы находимся?

– Уже неподалеку от шоссе Сент-Клэр. И от моего дома, кстати сказать.

– Вы живете Наверху, разумеется? – Вероятно, в моем голосе прозвучала издевка: я заметил, как Элис поморщилась, и удивился сам, что за бес в меня вселился.

– Я живу на шоссе Коноплянок,- сказала она.- Не я выбирала этот дом, но, впрочем, он вполне хорош. А вы живете на Орлином шоссе, да?

– Я снимаю там комнату,- сказал я.

Мы ехали по Тополевому проспекту. Из окон большого особняка по левую сторону проспекта на мостовую упал сноп света, и до нас долетели звуки музыки. Ворота в высокой ограде были приотворены, и я увидел блеск воды и белый помост.

– Бог мой! – сказал я.- Бассейн для плавания.

– Здесь живет Сьюзен Браун,- сказала Элис.- У нее сегодня званый вечер: она справляет день рожденья.

– Как мило,- сказал я.- Вероятно, Джек в числе приглашенных. Надеюсь, я не слишком много себе позволяю, именуя его столь фамильярно?

Элис, казалось, не слышала.

– Сверните, пожалуйста, налево,- сказала она. По узкой улице мы спустились вниз и выехали на небольшую площадь. Дома в этой части города были уже поменьше: большой особняк на вершине холма был последним аванпостом мира частных бассейнов для плавания, тополей и автомобилей новейшей марки. Привокзальные рабочие кварталы простирались дальше, чем я думал: они словно щитом прикрывали Тополевый проспект от фабричного дыма долины. Узкая и крутая каменная лестница вела с площади к прямой, словно проложенной по линейке, улице с домами из песчаника.

Кабачок «Сент-Клэр» находился в переулке неподалеку от площади.

В кабачке, как и говорила Элис, царил полумрак и пахло жареной говядиной и свечами. Небольшая комната за баром была совершенно пуста, только два каких-то старика сидели, сгорбившись, у огня. На стенах висели две старые гравюры с изображением Уорли и снимок дома, с которого в 1888 году сорвало ураганом крышу.

В промежутках между ними поблескивали медные жаровни и украшенные бляхами уздечки. Диванчики, стоявшие вдоль стен, были обиты кожей.

Элис с удовлетворением огляделась вокруг.

– Вот где, на мои взгляд, хорошо,- сказала она.- Так уютно и уединенно, что в этом есть даже что-то зловещее.

= Подошел, шаркая ногами, тощий, седой старик – хозяин кабачка.

– Добрый вечер, миссис Эйсгилл. Добрый вечер, сэр. Чем могу служить?

– Попробуйте «Старое»,- сказала мне Элис.- Вот уж это настоящее пиво. Верно, Берт?

– Очень приятный напиток, миссис Эйсгилл,- отвечал тот глухим, замогильным голосом.- Красота, а не пиво.

Пиво – темное, мягкое и душистое – оказалось и в самом деле очень хорошим. В этом уютном уголке было тепло и покойно, и мне было очень хорошо с Элис. Я не чувствовал необходимости ухаживать за ней, а следовательно, и не боялся получить отпор. Я предложил ей сигарету и закурил сам. Это была моя первая сигарета в тот вечер – я как-то забываю курить, когда взволнован,- и она показалась мне особенно крепкой и приятной, даже чуть-чуть горьковатой на вкус, что я всегда любил.

– Послушайте, Джо,- сказала Элис.- Вам и мне еще предстоит поработать вместе, и нужно, чтобы между нами все было ясно с самого начала. Почему вы все время лезете в бутылку? Мне не хотелось объясняться с вами при всех, но вы, черт вас побери, разговаривали со мной очень оскорбительным тоном. Что с вами такое? У вас комплекс неполноценности?

– Нет,- пробормотал я.

– Тогда в чем же дело?

– Мне показалось, что вы держитесь покровительственно по отношению ко мне, вот и все. Мой отец не был владельцем заводов или фабрик, но это еще не значит, что я никогда ничего не читал или не могу управлять машиной.- Я чувствовал, что мое объяснение звучит неубедительно: ведь на Элисто я вовсе не был зол.

– Но, Джо, дорогой,- сказала она.- Кто придает этому значение? Во всяком случае, не я. Да и Томпсоны, и Ева…- Она сдвинула брови.- Должно быть, это Ева, да?

Она всегда кокетничает напропалую, а потом напускает на себя чопорность. Так уж она создана, ее не переделаешь. Знаете, я бы нисколько не удивилась, если бы…

Нет, пожалуй, не стоит говорить.

Я заказал еще пива.

– Раз уж начали, лучше сказать.

– Я бы не удивилась, если бы узнала, что она рассказывает Бобу о своих проделках. Они какие-то ненастоящие оба. Ведь вы же не приняли ее всерьез?

– Все зависит от того, что вы под этим подразумеваете.

– То же самое, что и вы, голубчик.

– О господи, нет! Ни на секунду!-Я рассмеялся.- Каким должен я вам казаться идиотом!-И тут я вспомнил главную причину моей досады.- Джек Уэйлс… смотрел на меня сверху вниз, хвастал офицерской столовой, забыл, как меня зовут, когда я обратился к нему…

– Скоро он уедет обратно в свой университет,- сказала Элис.- И притом вовсе не поэтому вы на него злитесь. Он заявляет права на Сьюзен – вот почему, верно?

Я ничего не ответил. И только удивился, как это получилось, что мы чувствуем себя так непринужденно друг с другом. Я говорил с ней так же свободно и просто, как с Чарлзом. Это открытие несколько ошеломило меня.

– Разве я не права?-настаивала она.

– Ну ладно. Пусть так. Обыкновенная зависть. Дело в том, что такие люди, как он, всегда забирают все самое лучшее, словно по какому-то божественному праву. Мне слишком часто приходилось это наблюдать.

– Я сейчас поколочу вас,- сказала Элис.- Ведь Сьюзен не помолвлена с ним. И вы тоже как будто не женаты. Боитесь вы его, что ли? Почему бы вам не позвонить Сьюзен по телефону и не пригласить ее куда-нибудь?

– Я как-то не думал об этом,- пробормотал я вяло.

– Вам нравится жалеть себя,- сказала она.- Вместо того чтобы предпринять что-нибудь, вы просто сидите сложа руки. Может быть, вы и впрямь думаете, что вам не под силу тягаться с Джеком?

– Нет,- сказал я.- Да это и не важно – кому с кем тягаться… если он ей нравится. Но я вижу, что это не так. Просто она привыкла, что он всегда рядом, вот и все… А я мог бы ей понравиться – я это чувствую. И вот это-то и досадно.

Вы, верно, думаете, что я слишком самонадеян?

– Нет,- сказала она.- Просто вы молоды и страшно неопытны, Но если вы и в самом деле так чувствуете, то, должно быть, вы правы.

Веру в интуицию я не могу считать исключительно моей привилегией – это вещь довольно распространенная,- и тем не менее, услыхав от Элис эти слова, я почувствовал, что уже ничего не могу от нее скрыть. Взгляяув на свой пустой стакан, я сказал:

– Не умею пить половинками.- И сунул было руку в карман.

– Дайте я закажу,- сказала Элис.

– У меня хватит…

Она жестом заставила меня замолчать.

– Нет. И не надо спорить. Я всегда плачу за себя. У меня такая привычка еще с того времени, когда я служила в театре.

– Но я никогда не служил в театре.

– О, перестаньте! Будь вы государственным казначеем или владельцем этого кабака, мне все равно. Я люблю быть независимой и в состоянии сама уплатить за свое пиво.

Ясно?

Я взял у нее деньги и заказал пиво. По правде говоря, я был доволен: «Старое» пиво стоило два шиллинга пинта, и судя по тому, как мы его пили, счет к концу вечера легко мог возрасти до девяти шиллингов. В банке у меня лежало восемьсот фунтов: жалованье, накопившееся за время моего пребывания в лагере для военнопленных, плюс то, что я получил по страховому полису после смерти родителей. Но к этим деньгам я не прикасался. Я знал, что снова собрать такую сумму мне будет нелегко, и жил на свое жалованье, а оно не позволяло мне пускаться в авантюры, которые грозили обойтись чуть ли не в десять шиллингов.

Я с благодарностью поглядел на Элис.

– Может быть, вы хотите картофельной соломки, дорогая?

– Да, пожалуйста,- по понедельникам они получают «Смитовскую». И попросите, чтобы подали солонку. Терпеть не могу этих противных голубых пакетиков.

– Я тоже люблю соленое к пиву. Хотя кусок жирной свинины с маринованным луком, пожалуй, лучше всего.

Она широко улыбнулась мне. Это была товарищеская улыбка, без малейшего кокетства.

– Согласна. У меня низменные вкусы. И я могу выпить пива не меньше, чем вы.

– Ловлю вас на слове.

– А я вас. Я с детства привыкла к пиву, а все мужчины вокруг меня, кажется, никогда не пили ничего, кроме виски и джина. И они думают, что я шучу, когда говорю, что люблю пиво, и угощают меня какой-то дрянью, которая продается в бутылках, или жидким немецким пивом.

«Старое» оказалось крепче, чем я думал. Когда я доканчивал третью пинту, теплая волна нежности внезапно захлестнула меня.

– Я хочу вам что-то сказать, Элис. Вы мне нравитесь. То есть я не влюблен в вас, нет: просто вы очень хорошая. Я могу разговаривать с вами, как с товарищем. Я могу делиться с вами… Вот, черт побери, все «я» да «я»…- Тут я снова отхлебнул пива и основательно набил рот хрустящим картофелем.

– И вы мне тоже нравитесь,- сказала она.- Вы знаете, временами вам можно дать не больше восемнадцати.

Мы просидели в этом кабачке до самого закрытия, а потом Элис отвезла меня домой.

И только уже лежа в постели я подумал о том, что еще никогда ни одной женщине на свете не рассказывал так много о себе… Более того: я не испытывал ни малейшего страха, что сказал что-нибудь лишнее, попал в глупое положение… От наволочки еле уловимо пахло лавандой, и это снова напомнило мне Элис. Это был ее запах – прохладный и чистый, как свежее белье, теплый и дружелюбный, как пиво. Я неприметно погрузился в сон, и мне приснилось, что мы с Элис едем в ее «фиате» где-то не то в Линкольншире, не то в Пруссии, и машину дико забрасывает на каких-то фантастически крутых зигзагах шоссе. А затем Элис внезапно превратилась в Сьюзен – с сияющими глазами, с побледневшим от наслаждения лицом, и тут же я оказался совершенно один в какой-то незнакомой пустынной местности, в дюнах- среди сосен, песка и вереска – и громко звал не Сьюзен, а Элис и пробудился наконец у себя в комнате в коттедже на Дубовом Зигзаге и, открыв глаза, увидел прямо перед собой на стене репродукцию: «Олимпию» Мане – белокожую, нежную и прелестную, отлично сознающую все свои достоинства,- и она все росла и росла, пока не заполнила стену, и тогда, закрыв глаза руками, я хотел закричать и снова пробудился – на этот раз в Уорли: над ухом у меня звенел будильник, а из кухни доносилось шипение сала на сковородке.