"Путь наверх" - читать интересную книгу автора (Брэйн Джон)

28

Прошло почти два месяца, прежде чем Элис вышла из больницы. Накануне этого дня мне в ратушу позвонил Браун. Он звонил мне сам, а не через секретаря.

– Мистер Лэмптон? Вы завтракаете сегодня со мной в Леддерсфорде в Клубе консерваторов. В час дня.

– Вы уверены, что вам нужен именно я? -спросил я.

– Конечно, уверен. И по важному делу. Не опаздывайте.

Его тон рассердил меня. Было серое дождливое сентябрьское утро – как будто бы теплое, но вдруг налетал ветер и становилось холодно. Корзинка для входящих документов на моем столе была полна, а кроме того, мне предстоял разгрвор с нашим младшим клерком Реймондом о недостаче по статье мелких расходов. Сейчас Реймонд – вполне респектабельный чиновник, занимающий мое прежнее место, и трудно даже поверить, что тогда он был тощим юнцом с бледной прыщеватой кожей, что ходил он в лоснящемся от старости синем саржевом костюме с бахромой на брюках и в рубашках, которые нельзя было назвать ни вполне чистыми, ни совсем грязными.

Когда позвонил Браун, он наливал чернила в чернильницы и, должно быть, для того, чтобы поддержать бодрость духа, дрожащим голосом напевал: «Вперед, христовы воины!»

– У вас что там, молитвенное собрание? – спросил Браун.- Я сам себя почти не слышу.

Я заметил, что на этот раз он не прибегает к своей простонародной манере говорить.

Я прикрыл рукой телефонную трубку.

– Замолчи, Рей, я разговариваю. Для чего вы хотите видеть меня, мистер Браун?

– Я не могу сказать этого по телефону, да если бы и мог, то у меня нет на это времени.- И он повесил трубку.

Я закурил сигарету,- вкус ее мне не очень понравился. После возвращения из Дорсета курение вообще не доставляло мне особого удовольствия. Мне еще повезло, подумал я, что этот разговор состоится только теперь: Хойлейк, не сумев отпугнуть меня от Сьюзен, передал дело Брауну, и тот собирается без всякого стеснения разделаться со мной. Человек, у которого лежит в банке всего несколько сотен – еще счастье, что у него есть хотя бы это,- бессилен против человека, у которого там сто тысяч. Меня заставят уехать из Уорли. Я уже понимал, что ждет меня в будущем, если я останусь работать в муниципалитете: я ведь видел, как напыжился Тедди, получив повышение (ему к тому же дали оклад по четвертой категории). Накануне вечер я провел со Сьюзен; она была молчалива, расстроена и то и дело принималась плакать, но ни за что не хотела сказать мне, что с ней.

Теперь я понял все. Папочка топнул ногой, и она отступила, думая сейчас лишь о том, как бы успеть вскочить на поднимающийся мост, пока ворота замка еще не закрылись. Да и Джек Уэйлс вернется на рождество. Куда уж свинопасу тягаться с принцем! И вот сейчас, когда то, чего я так боялся, случилось, я почувствовал даже облегчение: мне некуда отступать, мне не надо быть любезным, и я могу позволить себе роскошь высказать все, что накопилось у меня на душе.

Я посмотрел на Рея: руки у него были в красных и синих пятнах от чернил, нижняя губа дрожала. Он заметил, что я дольше обычного проверял статью мелких расходов, и чувствовал, что его ждет. В моей власти было изменить всю его жизнь: он происходил из бедной семьи, а я знал, что может случиться с мелким служащим муниципалитета, если его уволят. Деловитый Зомби как-то уволил младшего клерка за ту же провинность, какую совершил Рей, и тот кончил чернорабочим. Один проступок – и из-за системы рекомендаций ваша жизнь будет бесповоротно погублена: избежать подобной судьбы может только очень удачливый человек, или очень богатый, или очень талантливый. Рей сидел на скамье подсудимых – худой мальчишка невысокого роста; я был и судьей и присяжными. Достаточно мне сказать слово Хойлейку – и Рей больше у нас не работает.

– Принеси мне кассу, книгу с гербовыми марками и книгу мелких расходов,- сказал я.

Он вынул все это из сейфа и подошел к моему столу, шаркая стоптанными ботинками.

– Сегодня утром я произвел проверку, Рей,- сказал я.- Тут не все сходится.

Он тупо смотрел на меня.

– Есть ошибки,- сказал я.- Ошибки, которые должны были подтвердиться излишком наличности, но не подтверждаются. За последние две недели недостает пятнадцати шиллингов. Эти пятнадцать шиллингов у тебя?

Он покачал головой. Глаза его наполнились слезами.

– Ну хорошо. Может быть, я где-нибудь напутал. Давай проверим вместе.

Он смотрел через мое плечо, и его красно-синяя от чернил рука с обкусанными ногтями послушно следовала за моим пальцем, скользившим по длинным колонкам цифр.

Эта рука и стоптанные ботинки доконали меня; я увидел себя его глазами,- старый, самодовольный, всемогущий. И захлопнул книгу.

– Чертов дурак, зачем ты это сделал? Ты же понимал, что это раскроется.

– Не знаю,- сказал он, всхлипывая.

Зато я знал. Его приятели по школе зарабатывали пять-шесть фунтов в неделю, а он всего только два. И он пытался не отставать от них, бедняга.

– Перестань хныкать,- сказал я.- Ты попал в скверное положение, и слезы делу не помогут. Эти пятнадцать шиллингов у тебя?

Он покачал головой.- Нет. Извините меня на этот раз, мистер Лэмптон: клянусь вам, что я никогда больше не буду. Пожалуйста, не выдавайте меня.

Я вынул из кармана бумажку в десять шиллингов и две полукроны и положил их в кассу.

Лицо его просветлело.

– Вы не выдадите меня, мистер Лэмптон?

– А какого бы черта стал я это делать? Он схватил мою руку и принялся ее трясти.

– Благодарю вас, сэр, благодарю вас. Я верну вам все до последнего пенни, клянусь, я…

– Не надо, – сказал я. Для него пятнадцать шиллингов были столь же огромной суммой, как для другого полторы тысячи.- Не надо, дурачок. Просто никогда этого больше не делай, только и всего. На этот раз я все улажу, но если ты еще раз попадешься, то даже будь недостача всего в полпенни, ты немедленно отправишься к мистеру Хойлейку. А теперь иди и умойся.

Когда он ушел, я подумал, уж не произошло ли у меня размягчение мозгов. Ведь я покрыл вора, и если он еще что-нибудь украдет, то мне придется плохо. Но я не мог поступигь иначе: я еще помнил то время, когда сам отчаянно нуждался и пятнадцать шиллингов были для меня целым состоянием, и помнил, что я чувствовал, глядя, как дафтонские юнцы расхаживают в новеньких костюмах, с бумажниками, набитыми банкнотами, а у меня не было денег даже на лишнюю пачку сигарет. А может быть, у меня мелькнула суеверная мысль: если я сжалюсь над Реймондом, Браун сжалится надо мной.

Леддерсфордский Клуб консерваторов занимал большое здание классического стиля в центре города. В свое время камень, из которого его построили, был светло-бежевого цвета – мне порою кажется, что у всех архитекторов девятнадцатого века в голове не хватало какого-то винтика.- но за сто лет оно так прокоптилось, что теперь выглядело побуревшим. В вестибюле, устланном ковром вишневого цвета, в котором нога утопала по щиколотку, стояла тяжелая темная викторианской эпохи мебель, и все, что можно было отполировать, вплоть до прутьев, придерживающих ковер на лестнице, было начищено до блеска. Пахло сигарами, виски и филе, и все окутывала тяжелая, давящая тишина. По стенам висело множество портретов знаменитых деятелей консервативной партии: у всех было скаредно мудрое выражение лица, колючие глаза и похожий на капкан рот, плотно сомкнутый, чтобы не выпустить сочный кровяной бифштеке успеха.

Я ощутил какое-то странное ледяное волнение. Это была оранжерея, где выращивались деньги. Много богатых людей посещает дорогие отели, туристские гостиницы и рестораны, но никогда нельзя быть по-настоящему уверенным, к какому социальному слою они принадлежат, ибо всякий, у кого есть деньги, чтобы заплатить за вино и еду, а также воротничок и галстук, может попасть туда. А вот леддерсфордский Клуб консерваторов, где годовой взнос равняется десяти гинеям плюс прочие расходы («Запишите против моей фамилии сотню, Том,- все равно она достанется налоговому управлению, так уж лучше пусть пойдет нашей партии»), был только для богачей. Это было место, где между супом и десертом принимались решения и заключались сделки; это было место, где своевременное слово, или жест, или улыбка могли сразу перевести человека в следующую категорию. Это было сердце страны, которое я давно стремился покорить; здесь был край чудес, здесь вонючий свинопас превращался в принца, который каждый день меняет рубашку.

Я назвал швейцару свою фамилию.

– Мистер Лэмптон? Да, сэр, мистер Браун ждет вас к завтраку. Его неожиданно задержали, но он просил вас подождать его в баре.

Он оглядел меня с некоторым сомнением: я не успел переодеться, и на мне был светлосерый костюм и коричневые ботинки – еще совсем недавно это было мое парадное одеяние. Ботинки были вполне приличные, но казались тяжелы для костюма, а пиджак был слишком тесен и коротковат. Третьесортные портные всегда обуживают вещи. Мне показалось, что во взгляде швейцара мелькнуло презрение, и я сунул обратно в карман шиллинг, который приготовил для него (все вышло к лучшему: потом я узнал, что в клубе не принято давать на чай).

В баре было полно деловых людей, трудившихся в поте лица на благо экспорта.

Помещение бара было старательно модернизировано: на полу лежал ковер, пестревший синими, зелеными и желтыми зигзагами; стойка была облицована пластмассовыми плитками и чем-то вроде черного стекла. Ничто не говорило о том, что этот загон отведен для представителей высших категорий, если не считать портрета Черчилля над стойкой,- впрочем, такие портреты красуются почти во всех кафе. Да и отнюдь не все присутствующие свободно говорили на чистом литературном языке.

Леддерсфорд – это город текстильных фабрик, и большая часть его верхушки получает образование в Политехническом институте; там будущие леддерсфордские магнаты бывают вынуждены общаться с простым людом, и в конце концов это отражается на их речи. Но о богатстве посетителей этого бара говорил их рост и ширина плеч. В Дафтоне или даже в Уорли я считался высоким, но здесь было по крайней мере два десятка человек одного роста со мной и еще два десятка, которые были и выше и шире в плечах. А один, стоявший неподалеку от меня, казался настоящим великаном: шесть футов четыре дюйма росту и плечи широкие, как у гориллы,- причем это были явно кости и мускулы, а не ватная прокладка пиджака.

Он мог бы переломить меня пополам о колено без всякого труда и, судя по тому, как он исподлобья поглядел на меня, сделал бы это с большим удовольствием, будь его воля. Минуту спустя хмурый взгляд сменился любезной улыбкой, и я узнал Джека Уэйлса.

– Как поживаете, старина?

– Отлично. Я прекрасно отдохнул в Дорсете. А вы, должен признаться, так и пышете здоровьем.

– Я был на Мальорке. После этого острова Кембридж кажется сырым и холодным. Я лишь ненадолго заглянул в Уорли и сейчас снова возвращаюсь туда. Отец что-то прихворнул. Он слишком много работает.

– От души ему сочувствую,- сказал я, злорадно прикидывая, чем страдает Уэйлс старший: подагрой, несварением желудка или гипертонией.

– Он уже выздоровел,- сказал Джек. И улыбнулся мне.- Что поделаешь: отец изволит работать по шестнадцать часов в день. Что будете пить, старина?

– Виски.

– Заказывайте сразу двойную порцию. Тогда не придется дважды подзывать официанта.

– Для вас это едва ли затруднительно.

– Что вы сказали? А, понял. Мой рост – это какое-то проклятье. Никуда не скроешься… Что привело вас сюда? Я полагал, что вы рьяный лейборист. Узрели свет истины, а? – И он рассмеялся своим деланно добродушным смехом.

– Меня пригласил мистер Браун.

– Отец Сьюзен?

– Угу.

– Очень милый человек. Только не поддавайтесь ему. Назовите самую высокую цифру, какая только возможна, и уж не отступайте,- я полагаю, речь идет о работе?

– Вероятно,- сказал я. Да и что другое мог я сказать?

– Скрытничаете? – заметил он.- Мудро поступаете.- Он взглянул на золотые часы, казавшиеся нелепо маленькими на его широком волосатом запястье.- Ну, мне пора.- И он допил виски.

– Повторим?

– Нет, благодарю, старина. Да вам и не подадут – таково клубное правило.- Он щелкнул пальцами, подзывая официанта.- Двойную порцию виски для мистера Лэмптона, Генри.- Он дал официанту бумажку и, не пересчитывая, сунул сдачу в карман.- Всего хорошего, Джо.

– Всего хорошего, Джек.

Три двойных порции виски стоили примерно те самые пятнадцать шиллингов, недостача которых чуть не обрекла бедного плаксу Реймонда на жизнь, мало чем отличающуюся от каторги. Впрочем, эта мысль отнюдь не испортила мне удовольствия от виски.

В бар вошел Браун и направился прямо ко мне.

– Я вижу, вы тут вполне освоились, молодой человек. Я, пожалуй, тоже закажу себе виски, пока запасы еще не совсем истощились.- Он сделал легкое движение рукой, и тотчас к нему скользнул официант.

– Вы причиняете мне немало забот, молодой человек,- сказал он. У него были очень густые черные брови,- в сочетании с седеющими волосами и красным лицом они производили весьма устрашающее впечатление. Сейчас они сошлись над его глубоко посаженными глазами, и казалось, что этот судья-вешатель (весельчак и bon viveur* в частной жизни) готовится обречь беднягу батрака или клерка на смерть от веревки и такой приговор для него – точно аперитив перед хорошим обедом с бутылкой доброго, самого лучшего – смотрите, милейший, чтобы был самый лучший! – портвейна.

* Любитель хорошо пожить (франц.).

Он достал золотой портсигар и предложил мне сигарету.

– Нет, благодарю вас.

– Вы поступаете разумно. Курить перед едой вредно. Только в этом, как видно, вы и разумны, а во всем остальном ведете себя, как совершеннейший дурак.

Кровь бросилась мне в лицо.

– Если вы пригласили меня сюда только затем, чтобы сообщить это, то мне нет нужды здесь задерживаться.

– Ну-ну, не беситесь. У меня есть к вам предложение. Во всяком случае,- и он улыбнулся мне своей неожиданно чарующей улыбкой, сразу превратившись из судьи-вешателя в доброго деда-мороза, готового исполнить любую твою прихоть,- вам незачем отказываться от завтрака. Правда, он будет не слишком хорошим: с тех пор как введены карточки, здесь стали гораздо хуже готовить.

– Однако никто из присутствующих, судя по их виду, не голодает.

– Я ведь этого и не говорил. Просто здесь больше нельзя получить приличной еды.

Вы впервые в этом клубе?

– Не только в этом, но и в клубе консерваторов вообще,- сказал я.- Если бы мой отец увидел меня сейчас, он перевернулся бы в гробу.

– Мой тоже,- сказал он и подмигнул.- Мой тоже, юноша. Но нам не обязательно идти дорогой отцов.

Я холодно посмотрел на него. Эта простецкая манера держаться была, конечно, привычной маской, фланелевой перчаткой на стальном кулаке, который вот-вот нанесет мне удар в челюсть. Почему он все-таки медлит?

К нам подошел официант и со множеством поклонов, почтительно изогнувшись, повел нас к столику в столовой. Тут царил тот же стиль, что и в вестибюле. Жестко накрахмаленные скатерти слепили белизной, а столовые приборы были тяжелы, как может быть тяжелым только серебро. Правда, такой обеденный зал мог быть в любом приличном отеле, но здесь самый придирчивый посетитель не обнаружил бы ни единой пылинки, ни единой щербинки, ни единой царапины, и казалось, что официанты, глазом не моргнув, принесут вам все, что вы пожелаете, и в том виде, как вы пожелаете, будь то – если вам очень захочется – их собственные уши и глаза в хересе.

Я только было взял в рот первую ложку супа из дичи, как Браун, словно между прочим, сказал:

– Я подумываю о том, чтобы сделать вас совладельцем какой-нибудь фирмы.

Я чуть не подавился.

– Вы это серьезно?

Он нахмурился.

– Я вызвал вас сюда не для того, чтобы шутить. Вы слышали, что я сказал.

Говорите, сколько вам для этого нужно.- Он нагнулся вперед, ухватившись руками за стол. Ногти его побелели от напряжения.- Вы неглупый молодой человек и не собираетесь всю жизнь провести в муниципалитете, правда? Сейчас такое время, когда бухгалтер может легко выбиться в люди. Предположим, я одолжу вам сумму, необходимую для того, чтобы купить права компаньона в какой-нибудь фирме. Я не собираюсь обманывать вас и даже буду поручать вам дела и рекомендовать вас своим друзьям.

– Но за этим что-то кроется,- сказал я.

– Да, конечно. Я сделаю вас богатым человеком – в муииципалитете о таком богатстве вам нечего и мечтать! – но при одном условии.- Он помолчал; лицо его вдруг стало старым и больным.- При условии, что вы никогда больше не увидите Сьюзен и не будете пытаться продолжать свое знакомство с ней.

– Насколько я понимаю, мне придется также уехать из Уорли?

– Да, вам придется уехать из Уорли.- Он вытер лоб белым шелковым платком.- Вам нет нужды долго раздумывать над моим предложением, правда? Если вы его не примете, то вы ничего не получите. Больше того: я сделаю все, чтобы осложнить вам жизнь.

У меня зашумело в ушах: мне хотелось опрокинуть стол и ударить Брауна – бить его до тех пор, пока у меня хватит сил, а потом пинать его, пинать, пинать… Я сделал глубокий вдох.

– Нет. Нет, категорически. Будь вы моложе, я избил бы вас и как бы избил! – К моему ужасу, я почувствовал, что начинаю говорить на языке моей юности.- На черта мне нужно это ваше проклятое предложение. Да я лучше пойду канавы копать, чем продамся вам…- И уже более твердым голосом, взяв себя в руки, я сказал: – Послушайте. Вам, конечно, не понять, но я люблю Сьюзен.

– Конечно, не понять,- сказал он, растягивая слова.- Где уж мне понять влюбленных.

– Я не влюблен в нее. Я ее люблю. Я не знаю девушки лучше ее. Я решил жениться на ней, еще когда увидел ее в первый раз; тогда я не знал, кто она, да это и не интересовало меня. Черт побери, я получу разрешение на брак через суд. Она может жить у меня, если вы выгоните ее из дому. Суд даст нам разрешение на брак. А если не даст, то я устрою такой скандал…

– Не устроите, Джо,- сказал он спокойно.

– Почему?

– Потому что вы женитесь на ней. С моего согласия. И очень скоро.

Я смотрел на него, открыв рот.

Лицо его вновь обрело обычный вид, и он даже почти улыбался. Я смотрел на него, тупо моргая.

– Ешьте суп,- сказал он.- Столько народу мечтает о таком супе, а у вас он стынет.

Послушно, словно ребенок, я стал есть суп. Браун смотрел на меня колюче-ласковым взглядом.

– Зачем же вы предлагали мне отступного? – спросил я.

– Я хотел проверить, подходите ли вы ей, и в любом случае это было бы выгодным помещением капитала. У вас ведь хорошая голова на плечах.

Я вспомнил, что рассказывал мне Реджи на званом вечере у Кастейрсов.

– Один раз вы уже давали отступного, правда?

– Ей тогда было только шестнадцать лет,- словно извиняясь, сказал он.- Это был заводской счетовод. Воображал себя писателем. Ну и, конечно, охотился за богатой невестой. Я предложил ему место в рекламной фирме. Да ведь это было просто детское увлечение. Он и не думал сопротивляться. Стоило на него прикрикнуть, как он уже принимался лизать тебе сапоги. Но все это неважно. Главное сейчас – назначить день свадьбы.

– С самого начала вы были против нашего брака,- сказал я,- а теперь вдруг так торопитесь… Я все-таки не понимаю почему.

– Причина очень проста. Ну, я рад, что у вас достало совести покраснеть.

– Но почему она не сказала об этом мне?

Браун посмотрел на принесенного ему цыпленка.

– Опять цыплята,- проворчал он.- Эдак я скоро сам стану цыпленком. Видите ли, Джо, она не сказала вам потому, что не хотела, чтобы вы женились на ней из чувства долга. А я не сказал вам потому, что не хотел, чтобы вы женились на ней ради денег. Да к тому же, с какой стати было мне давать вам револьвер, чтобы вы приставили его к моему виску?

Я почувствовал, что мое уважение к нему возросло. И тут вдруг я осознал, что через живое существо связан с жизнью другого живого существа, что я вступил в главный поток жизни,- все твердят о радостях материнства, но о радостях отцовства говорится очень мало, о том, какую огромную животную нежность начинаешь испытывать к женщине: правильно сказано в библии, «внутренность моя взволновалась».

– Так, значит, вы готовы были позволить ей иметь ребенка и скрыть это от меня?

– Да, я скорее выбрал бы такой путь, чем сделать ее несчастной на всю жизнь.

– У Сьюзен будет от меня сын,- сказал я и улыбнулся. Голова моя кружилась от счастья. Это счастье было сладким и свежим, как мед в сотах: наконец я стал мужчиной. У меня не отняли книгу, я прочту и следующую главу.

– Можете не улыбаться,- резко сказал Браун.- Не так думал я выдать замуж мою дочь.- Глаза его стали тусклыми, как ртуть, а в голосе таилась угроза.- Некоторые отцы отправляют своих дочерей в другой город – в женскую больницу.

Время еще есть.

– Она не согласится,- в тревоге воскликнул я.- И вы никогда этого не сделаете, вы не можете убить собственного внука. Я никогда не поверю, что на свете есть люди, способные на такую мерзость. Я заберу ее к себе сегодня же, так и знайте!

– Вы меня недооцениваете,- сказал он.- Я буду говорить с ней первым, а кроме того, я лучше вас умею обращаться с ней.

– Только попробуйте, только попробуйте! Я заявлю в полицию.

– Пожалуй, вас на это хватит.- Казалось, Браун был очень доволен.- Пожалуй, вас и в самом деле на это хватит. С вами лучше не связываться, а?

– Если человек проявляет простую порядочность, это еще не значит, что с ним лучше не связываться.

– И то правда. Впрочем, я не собираюсь никуда отсылать Сьюзен.

– Зачем же вы меня так напугали?

– Хотел посмотреть, из чего вы сделаны,- сказал он с полным ртом.

– Очевидно, поэтому вы и рекомендовали мне держаться подальше от Сьюзен?

– Я никогда не рекомендовал вам этого,- возразил он, накладывая себе на тарелку жареного картофеля.- Жена как-то встретила Хойлейка на церковном собрании, поговорила с ним, и он решил посоветовать вам держаться подальше от моей дочери.

В той мере, конечно, в какой он вообще способен давать советы. Настоящий муниципальный чиновник, образцово-показательный.

– А почему вы сами мне ничего не сказали?

– А зачем? Если вы человек настоящей закалки, вы послали бы меня к черту и продолжали бы поступать по-своему. Если же вы слюнтяй, хватило бы и этих неопределенных угроз, чтобы без всяких хлопот запугать вас. Все дело в том, мой милый, что человек, занимающий мое положение, не может близко узнать человека, занимающего такое положение, как вы. Вот я и решил дать вам попотеть.

– Но Джеку Уэйлсу не приходилось потеть,- огрызнулся я.

Браун засмеялся.

– Надо было выбрать себе родителей побогаче. Не я ведь так устроил мир.

Теперь я мог позволить себе роскошь заняться отдельными деталями своего счастья, так сказать, полюбоваться радужными разводами на чеке.

– Одного я не понимаю,- сказал я.- Мне казалось, что у вас все решено насчет него и Сьюзен. Ведь поговаривали даже о слиянии ваших предприятий…

– Ничего не было решено, и слияние не имеет к этому никакого отношения. Я ведь не король и выдаю свою дочь замуж не для того, чтобы скрепить сделку.

– А слияние от этого пострадает?

– У вас странное представление о том, как ведутся крупные дела, молодой человек.

Я ни минуты серьезно не думал о соединении сил с Уэйлсом. Во-первых, я слишком долго был полным хозяином своих предприятий, чтобы меня манила мысль стать только одним из директоров, а, во-втооых, мне не нравится, как у них поставлено дело. Правда, они получают большие прибыли, но в наши дни любой человек, умеющий сосчитать до десяти, может добиться того же…

Впрочем, я пригласил вас сюда не для того, чтобы беседовать об Уэйлсах. Я хочу, чтобы вы как можно скорее ушли из муниципалитета.

– Видите ли, я ведь еще не получил квалификации бухгалтера. Я числюсь всего лишь счетоводом…

Он жестом заставил меня замолчать.

– Я сужу о людях по их делам, а не по бумажкам. У меня сейчас нет времени входить в подробности, но мне нужен – и нужен чертовски срочно – человек, который перестроил бы работу моей конторы. Там развелось слишком много всяких бумаг. Началось это во время войны, когда нам приходилось брать кого попало в надежде, что удастся найти им применение. Я инженер, меня не интересует административная сторона дела. Но я знаю, что нам по средствам, а что нет.

– Значит, я буду экспертом по производительности труда?

– Не совсем. Я вообще против подобных экспертов. Из-за них всегда начинаются недоразумения и свары. Просто необходимы перемены, и лучше поручить это свежему человеку. Только и всего.

– Но у меня жена и ребенок,- сказал я.- Какое жалованье вы мне предлагаете?

– Для начала тысячу. И ни гроша – если вы не сумеете себя проявить. Можете пользоваться казенным автомобилем: вам придется часто ездить в Лидс и Уэйкфилд, где у нас есть склады.

– Все это так хорошо, что даже не верится,- сказал я, стараясь придать своему лицу восторженно мальчишеское и немного смущенное выражение.- Не знаю, как вас и благодарить.

– Остается покончить еще с одним делом,- сказал он.- И если вы откажетесь, считайте, что нашего разговора не было. Это и так уж тянется слишком долго.- Он нахмурился.- Ну и выдержка же у вас, черт возьми. Как вспомню, так, кажется, и свернул бы вам шею.

Он снова умолк. Через минуту я не выдержал.

– Я могу что-то предпринять, только если вы скажете мне, в чем дело,- сказал я.- Я не умею читать мысли.

– Порвите с Элис Эйсгилл. Тотчас же. Я не потерплю, чтобы моя дочь продолжала страдать. И я не потерплю, чтобы мой зять фигурировал в бракоразводном процессе.

Во всяком случае, не из-за этой старой потаскухи.

– Я уже порвал с ней. И вы могли бы не употреблять подобного слова.

Он внимательно посмотрел на меня, сузив глаза.

– Я употребляю те слова, какие считаю нужным, Джо. Вы не первый молодой человек, с которым она спала. Это всем известно…- Я вдруг вспомнил, вплоть до мельчайших интонаций, шутку Евы о «Молодом Вудли»…- Нет такого красивого парня, которого она бы не приветила. У нее есть приятельница, какая-то старая развалина, которая предоставляет к ее услугам свою квартиру… Джек Уэйлс…

Во время налета на Кельн штурман бомбардировщика получил в лицо полный заряд зенитки. Я говорю «заряд» потому, что так яснее; на самом же деле это был кусочек металла величиной в два квадратных дюйма – но он выбил ему оба глаза и сорвал переносицу. Когда это случилось, он сначала только ахнул, а потом сказал:

«Нет, не это, нет!»

Вот что сказал я, когда Браун произнес имя Джека Уэйлса и, заметив, что удар попал в цель, поспешил воспользоваться этим.

Было все: было рукопожатие, был разговор о контракте, было проявление терпимости («Все мы в молодости легкомысленны!»), была лесть («Вы именно такой молодой человек, который нам нужен. Наверху всегда есть место для достойных»), была строгость («Завтра же повидайтесь с ней и покончите раз навсегда; я не потерплю проволочек»), был коньяк и сигары, был «бентли», на котором меня подвезли в Уорли, и я на все отвечал «да», и, судя по выражению лица Брауна, это звучало вполне убедительно; но про себя, словно тот сержант, пока морфий не заставил его замолчать, я снова и снова повторял все те же слова потрясенного изумления и боли.