"Том 2. Лорд Тилбури и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава XIII БИЛЛ СОВЕРШАЕТ ОТКРЫТИЕ

Облаченный в цветастый халат, Джадсон Кокер завтракал в гостиной дома номер девять по улице Принца Уэльского, Баттерси. В открытое окно проникал легкий ветерок, запах весенней листвы мешался с ароматом крепкого кофе и жареной ветчины. К кофейнику был прислонен номер «Нью-Йорк Уолд», прибывший сегодня утром с американской почтой. Часы показывали 10.30.

Джадсона переполняло неизъяснимое блаженство. Он откусил еще ветчины и привычно задумался, откуда такая легкость во всем теле. Здесь есть чем заинтересоваться врачам: вот уже два месяца он лишен возможности регулярно подкреплять организм алкоголем, как рекомендует — нет, требует — медицина, и на тебе — так и пышет здоровьем. Он в превосходной форме. Почему в Нью-Йорке он с утра шарахался от ветчины, словно испуганная лошадь, а сейчас ни свет, ни заря задумался о второй порции?

Не иначе как дело в бодрящем лондонском воздухе. Джадсон пришел к выводу, что вторая порция необходима, и двинулся на кухню. Когда он вернулся, то застал Билла Веста, который с тоской созерцал заставленный стол.

— Привет, — весело сказал Джадсон. — Перекусить решил? Садись и придвигай стул. Я хотел сказать, придвигай стул и садись. Вскорости подоспеют спасатели с провизией.

Билл не откликнулся на дружеский призыв.

— Я позавтракал три часа назад, — сказал он мрачно. — Ты еще не закончил? Мне нужен стол, написать письмо.

Живительный лондонский воздух, пробудивший вторую молодость в Джадсоне, видимо, обошел Билла стороной. В последние несколько недель тот сделался раздражителен, часто срывался по пустякам, чем очень огорчал своего друга. Джадсон, проникшись сентиментальной любовью ко всему сущему, хотел видеть вокруг только улыбки.

— У тебя весь день впереди, — заметил он. — Садись и смотри, как я ем. Я быстро.

— Тебе письмо, — сказал Билл. — В гостиной лежит. От Алисы.

— Да? — отозвался Джадсон с поистине братским безразличием. Он глядел в газету. — Вот послушай: «Признание в эфире. Веллингтон, штат Массачусетс. Вчера вечером здешняя жительница мисс Луэлла Фипс включила радиоприемник в ту самую минуту, когда ее возлюбленный Джеймс Дж. Ропер из Нью-Йорка объявил в эфире об их помолвке. Радиолюбитель рассчитывал порадовать невесту, во всеуслышание сообщив о грядущем радостном событии…»

— Зачем печатают такую чушь? — кисло произнес Билл.

— Разве не трогательно? — спросила новая Полианна[13] из-за кофейной чашки. Счастливый Джадсон готов был умиляться чему угодно.

— Нет!

— Ох! — Джадсон вернулся к литературным изысканиям. — «Догонят ли чудо-пловчиху мисс Бауэр?»

(Он как раз дошел до спортивного раздела.)

— Кто догонит?

— Тут сказано просто «догонят». Дружки, наверное. «Во время шестидневных соревнований по плаванию мисс Бауэр поставила четыре мировых рекорда и два американских».

— Ну и что?

Джадсон перевернул страницу и хихикнул.

— Горничная спрашивает постояльца: «Вам кофе в постель?». — «Нет, — отвечает он, — пожалуйста, в чашку».

Он с надеждой взглянул на друга, но на лице у Билла не дрогнул ни единый мускул. Джадсон, испробовав трогательные истории, спорт и юмор, взглянул на него встревоженно.

— Что стряслось?

— Ничего.

— Ты кислый, как дождливое воскресенье в Питсбурге. Вот уже несколько дней ходишь мрачнее тучи. Тебе чего-то не хватает.

— Всего мне хватает.

— Откуда ты знаешь? — с жаром произнес Джадсон. — Симптомы налицо. Ты весь дерганый, сто лет не улыбался. Я тебе объясню, в чем дело. Нам просто необходимо держать в доме чуточку бренди на такие случаи.

— Вот как?

— Я слышал, безнадежно больных спасали чуточкой бренди. Известное дело. Прямо-таки из могилы вытаскивали. Вот сюда и поставим. В этот шкаф. Места совсем не займет.

Минуту он с надеждой глядел в непреклонное лицо Билла, потом сник.

— Ладно, — сухо сказал он. — Для твоей же пользы предлагал.

Прибыла вторая порция ветчины; разобиженный Джадсон набросился на нее, затем убрался в гостиную. Билл расчистил место за столом и сел писать.

Билл писал Алисе Кокер по вторникам и пятницам. Сегодня была пятница, соответственно, ему предстояло сочинить любовное послание. Казалось, глаза его должны сиять, но нет, они были тусклы и безжизненны; после первых пяти слов он остановился и начал грызть ручку.

Литературный процесс часто бывает долгим и мучительным, но молодого человека, который пишет возлюбленной, должны переполнять гениальные фразы. Вот уже некоторое время Биллу все труднее становилось заполнить лист, и это его смущало. Как ни кощунственно предположить, что писать Алисе — смертная скука, приходилось честно признать, что он спозаранку выставил Джадсона из-за стола, чтобы поскорее отделаться и забыть.

Он почесал в затылке. Никакого эффекта. Слова не шли.

Все это было тем более странно, что в начале лондонской жизни он составлял свои поэмы в прозе с вдохновенной легкостью. Стоило сесть, перо начинало летать по бумаге. Выражения самых достойных чувств рождались так быстро, что он не успевал записывать. То, что издают огромными тиражами в розовато-лиловых обложках, давалось ему без всяких усилий. И вот, нате — ни единой мысли.

Он встал и прошел в гостиную. Если что и может его вдохновить, так это двенадцать фотографий. Алиса Кокер царственно улыбалась с каминной полки, этажерки и столика. Билл рассматривал третью карточку слева, смутно чувствуя, что она не дает ему ни малейшего толчка, когда глухой голос воззвал к нему из глубины кресла.

— Билл, старина, — сказал голос. Билл резко обернулся.

— Чего еще? — рявкнул он.

Разумеется, не следует так грубо отвечать верному другу, но, признаем, сейчас для этого был повод. Джадсон ел его глазами, в которых была написана какая-то странная жалость. Это Билла доконало. В теперешнем раздраженном состоянии он и так с трудом переносил Джадсона, эта же гримаса скорби окончательно вывела его из себя.

— Что ты на меня пялишься? — спросил он.

Джадсон не ответил. Он встал, подошел, похлопал Билла по плечу, молча стиснул ему руку, потом еще раз похлопал по плечу и наконец вернулся в кресло.

— У меня для тебя известия, — глухо сказал он.

— Какие?

— Билл, старик, — трагически произнес Джадсон. — Ты был не прав. Поверь мне. Насчет бренди.

— Какие известия?

— Кто угодно, — сказал Джадсон, — может заболеть. В любую минуту. Поэтому в каждом доме нужно держать наготове небольшой запас бренди. Я читал. Оно широко применяется в медицине как легкоусвояемый и питательный продукт. К тому же это возбуждающее, ветрогонное и снотворное средство. Что, убедил?

— Перестанешь ты нести околесицу? Что случилось?

— Сколько раз было, что при дурных известиях совершенно здоровые люди падали в обморок и могли бы умереть, если б не стопочка бренди. Дай мне денег, Билл, я сгоняю на угол за пинтой-двумя.

— Какие известия?

— Помню, отец рассказывал, когда он сильно погорел в биржевую панику девятьсот седьмого… Нет, — поправился Джадсон. — Вру, не отец, его приятель. Он потерял все. Так вот, он пошел домой, открыл бутылку, хватил два стакана подряд и сразу почувствовал, что заново родился. Мало того, бренди так его вдохновило, что он спас половину состояния. Больше половины. Тут близко. Прямо на углу. За десять минут обернусь.

— Слушай, — прохрипел Билл, — если ты не скажешь, что за известия, я сверну тебе шею.

Джадсон печально покачал головой, словно горюя о том, как опрометчива и нетерпелива юность.

— Ладно, — сказал он. — Дело твое. Алиса слиняла. Обручилась со сталепрокатчиком. Просила тебя подготовить.

Билл вытаращил глаза. Роковые слова медленно проникали в его сознание.

— Обручилась? Джадсон скорбно кивнул.

— Со сталепрокатчиком?

— С ним самым.

Последовало долгое молчание. Билл внезапно осознал, что испытывает непомерное облегчение: письмо можно не заканчивать! Все утро оно давило на него тяжелым грузом, и теперь он, как ни старался, не мог удержать переполнявшего грудь восторга.

Он понимал, что это — неправильные чувства. Стыдно человеку, чьи мечты разбиты, радоваться из-за какого-то недописанного письма. Да разве это труд — дописать письмо? Вывод напрашивался один: он — бесчувственная скотина.

Поглощенный своими усилиями побороть неуместную радость, Билл вдруг заметил, что наследник Кокеров ведет себя как-то чудно. Джадсон снова покинул кресло и теперь совал ему в руку листок бумаги. Исполнив тяжелый долг, он вздохнул, еще раз похлопал Билла по спине и, крадучись, двинулся к дверям. На пороге он задержался, дважды горестно кивнул и выскользнул на лестницу. Только через несколько секунд до Билла дошло, что так выражалось дружеское участие. Джадсон был уверен, что мужчину надо оставить наедине с его горем.

Оставшись один, Билл решил честно выполнить, что полагается. Он взглянул на листок. Почерк Алисы. Видимо, то самое письмо. Вероятно, Джадсон считает, что Билл будет его читать. Но зачем? Коли уже выяснилось, что девушка, которую ты считал своей невестой, слиняла со сталепрокатчиком, какой смысл узнавать подробности? Билл бросил непрочитанное письмо на стол.

Внезапно ему пришло в голову утешительное объяснение. Да, он ничего не чувствует. Это шок, который наступает от сильной боли, спасительное отупение. Он просто оглушен. Дальше, без сомнений, начнется агония.

Заметно успокоившись, он решил выйти на свежий воздух и там терпеть душевную муку. Он смутно помнил, что именно так поступали страдальцы в книгах. В этих книгах селяне, пасущие скот на открытых холмах, вздрагивали, завидев высокого, подтянутого мужчину с бледным напряженным лицом, который шагал сквозь завывания ветра, сурово стиснув губы, глаза его метали молнии, невидящий взор из-под надвинутой шляпы был устремлен вдаль.

Билл надел ботинки и принялся искать шляпу. И тут перед ним возникло затруднение.

Двенадцать снимков Алисы Кокер… Что с ними делать?

С фотографиями вероломных можно поступить двояко. Можно переложить их лавандой и созерцать до конца дней, седея год от года, а можно уничтожить недрогнувшей рукой. Как ни удивительно, когда по некотором размышлении Билл остановился на последнем варианте, в душе его ничего не шевельнулось. Он без всякого сожаления завернул фотографии в оберточную бумагу, словно бакалейщик — ветчину. Безусловно, это шок.

Билл решил, что избавится от воспоминаний прошлого где-нибудь на лоне природы. В последнюю неделю было тепло, камин не топили, так что этот путь был для него отрезан, а разорвать фотографии и выбросить в корзину мешал страх перед Джадсоном. Не хватало только выслушивать его замечания! Билл порадовался, что друг настолько равнодушен к фотографиям сестры. Он ненаблюдателен и вряд ли заметит внезапную пустоту.

С точки зрения обманутого возлюбленного, у Лондона есть один недостаток — тут трудно сыскать пустынное место, по которому можно брести, вперив невидящий взор в пространство. На открытые ветрам холмы больше всего походил парк Баттерси. Туда-то Билл и устремился с пакетом, крадучись, чтобы не потревожить селихемского терьера Боба. Прознай тот, что кто-то собирается на прогулку, обязательно увязался бы следом. При всем уважении к Бобу Билл предпочел бы обойтись без него. Четвероногим без поводка вход в парк запрещен, а Билл не мог представить себя на пару с упирающимся псом. В любую минуту может начаться агония, а страдать надо в одиночестве. Он на цыпочках вышел за дверь и бегом спустился по лестнице.

Утро было чудесное. Не раз отмечено, что Природа равнодушна к людским страданиям, и довольно будет сказать, что сейчас она не изменила своему правилу. В такой день даже самые мнительные выходят без зонтика. Билл шел по зеленым аллеям, слышал веселые возгласы играющей детворы и не мог избавиться от странного ощущения, что жизнь — прекрасна. Не будь он уверен в противоположном, он сказал бы, что в душе закипает радость. Дойдя до укромного уголка, он — мы вынуждены употребить это слово — зашвырнул пакет куда подальше. Тот шлепнулся о землю, Билл, нимало не удрученный, зашагал по дорожке, но тут сзади раздался пронзительный крик:

— Дяденька!

От неожиданности Биллу показалось, что зовет пакет. Вроде бы на сотню ярдов вокруг не было ни души; однако у лондонских парков есть печальное свойство — здесь невозможно полностью укрыться от чужих глаз. Из земли выросла маленькая девочка в ситцевом платье, ее чумазое личико светилось желанием помочь. Левой рукой она тащила малолетнего родственника, который, в свою очередь, тянул родственника поменьше, а правой держала пакет.

— Вы книжку уронили!

Не мог же Билл обидеть ребенка! Он изобразил крайнюю признательность, взял пакет и с фальшивой улыбкой протянул доброй девочке шестипенсовик. Семейство исчезло.

Билл пошел дальше. Событие подействовало на его нервы, и он, не замедляя шага, прошел несколько укромных местечек, устроенных лондонским магистратом словно нарочно для пакетов с фотографиями неверных девушек, которые линяют со сталепрокатчиками. И вот, в своих бесцельных скитаниях он очутился перед водной гладью, и здесь, подобно Аластору[14] на длинном хорезмийском берегу, остановился.

У пруда копошились дети и собаки, на поводках и привязанные к скамейкам. Няньки степенно беседовали, дети пускали кораблики, собаки лаяли. Посреди пруда был островок с деревом, которое облюбовала шумная колония грачей. Место было веселое, но Билла оно очаровало главным образом тем, что все присутствующие — няньки, дети, собаки и грачи — глубоко погрузились в свои дела. Они и не заметят, если хорошо одетый молодой человек подойдет и станет швырять в пучину бурые бумажные пакеты. Такой случай нельзя упустить. Рассеянно глядя на грачей и беспечно насвистывая, Билл бросил пакет. Раздался всплеск, потом еще, такой громкий, что Билл испугался; неужели какое-то крупное дитя поправляло паруса своей яхты и свалилось в воду? Стыдно сказать, но первой его мыслью (а он ведь уже спас одного утопающего) была досада — вот, сейчас придется прыгать в холодную воду.

Однако он возвел на ребенка напраслину. Тот по-прежнему стоял на бережке. В воду прыгнул огромный пес — черный, лохматый, с неподдельной тупостью на морде, — теперь, не жалея лап, плыл к пакету. Он доплыл, поймал пакет мощными белыми зубами, развернулся к берегу, а через мгновение сложив добычу к ногам Билла, встряхнулся, обдавая его с головы до пят, и блаженно оскалился, явно предлагая поиграть еще.

Билл подобрал пакет и двинулся прочь. На него накатило отчаяние. Злила не мокрая одежда, и не то, что кто-то спустил собаку с поводка в нарушение четко обозначенных правил; нет, злила глухая ненависть к пакету и всему, что с ним связано. Билл не мог понять, с чего он взял, будто любит Алису Кокер. Мало того, что она выходит за всяких сталепрокатчиков — есть что-то зловещее в девушке, от чьих фотографий невозможно избавиться. Проклятие какое-то! Сумрачный, как Юджин Арам,[15] Билл зашагал прочь от пруда и углубился в тихую лиственную аллею.

Если что и могло успокоить бушевавшую в его сердце ярость, то именно эта мягкая зелень в безлюдном уголке парка, куда, по всей вероятности, не ступала людская нога. Слева пели на ветках птицы, справа гудели над клумбами шмели. Однако Билл не поддался на лесные чары и не бросил пакет. Его преследовало суеверное чувство, что ему недолго оставаться одному в этом заброшенном уголке. Предчувствие не обмануло. Через долю секунды из-за большого (куста на повороте показались двое, молодой человек и девушка.

Девушка была хорошенькая, ладная, но внимание Билла привлек ее спутник. Он был высокого роста, кареглазый, с каштановыми волосами, в длинном развевающемся галстуке розовато-лилового шелка, из-за чего казался похожим на художника. В чертах его Биллу померещилось что-то смутно знакомое. Вроде бы они уже встречались.

Молодой человек поднял глаза, и на лице его появилось выражение, которого Билл не понял. Это было узнавание — но не только. Не будь предположение настолько нелепым, Билл сказал бы, что это — страх. Карие глаза расширились, каштановые волосы зашевелились от ветра (шляпу он нес руке), и Биллу почудилось, что они встали дыбом.

— Привет, — сказал Билл. Он не мог вспомнить, кто это, но, судя по его реакции, они знакомы.

— Привет, — сипло произнес молодой человек.

— Хороший денек, — заметил Билл.

Неведомый знакомец явно успокоился, словно ожидал от Билла враждебности и приятно изумлен его вежливым тоном. Тонкое лицо просветлело.

— Чудесный, — сказал он. — Чудесный, чудесный, чудесный.

Наступило неловкое молчание. И тут на Билла что-то нашло. Повинуясь непреодолимому порыву, он выбросил вперед руку.

— Держите! — выпалил он, сунул молодому человеку пакет и быстро зашагал прочь. Чувства в нем бурлили, но сильнее всего было непомерное, ошеломляющее облегчение. Он вспомнил, как в детстве впервые прочел рассказ Стивенсона — тот самый, в которым надо продать бутылку с чертиком дешевле, чем ты ее купил. С той поры прошло лет двенадцать, но сейчас отчетливо вспомнилось то мгновение, когда пьяный шкипер забирает у героя бутылку. Ощущение — в точности то же самое. Молодой человек, вполне вероятно, сочтет его сумасшедшим, но вряд ли побежит следом. Если же побежит, придется держаться твердо.

Билл остановился. Плавный ход его мыслей резко застопорился — он внезапно сообразил, где видел этого молодого человека. Ну конечно же, в саду Холли-хауза, когда гонялся за ним, чтобы учинить расправу! Это Родерик Пайк.

Билл мрачно улыбнулся. Родерик Пайк! Нет, Родерик Пайк не побежит возвращать пакет.

И тут мысли его понеслись с такой быстротой, что он перестал за ними поспевать. Если это Родерик Пайк, то с какой стати он разгуливает по парку рука об руку с девушкой? Ему положено брести, не разбирая дороги, и думать о сбежавшей невесте! Как смеет человек, лишившийся Флик, вести себя настолько бездушно!

Тут мысли приняли новое направление, и были они так тяжелы, что Биллу пришлось сесть.

Флик! Конечно, он и на минуту по-настоящему не забывал ее, но именно встреча с Пайком воскресила в памяти ее образ, да так живо, будто он только что вспомнил. Флик!.. Он видел ее так явственно, словно она рядом… Флик радостная, улыбающаяся; Флик усталая, в слезах; Флик испуганная, ищущая у него защиты… целая галерея портретов, один милее другого. И вдруг, как если бы он знал это все время, Билл понял, что любит Флик.

Конечно… Какой же он болван, что не догадался раньше! Джадсон говорит, что он хмурый, как дождливое воскресенье в Питсбурге. Правильно. Так и есть. А почему? Потому что с отъездом Флик жизнь стала пустой и бессмысленной. Это и терзало его в последние недели.

Билл встал. Горя тем жаром, который находит в минуты прозрения, он полез в карман за трубкой — сейчас определенно требовалось выкурить трубочку, а то и две — и обнаружил, что забыл ее дома. Поскольку без трубки думать невозможно, он повернул назад.

Джадсон, образец такта, по-прежнему где-то гулял. Билл порадовался — он предпочитал побыть в одиночестве. Трубка отыскалась на обеденном столе рядом с недописанным письмом; Билл забрал ее и ушел в гостиную.

На столике лежала телеграмма. Билл распечатал ее, втайне надеясь, что она — от Флик, и с разочарованием прочел, что дядя Кули прибывает завтра в Саутгемптон и рассчитывает увидеть его в три часа в Клубе букинистов на Пэлл-Мэлл.

Билл не знал, что мистер Параден собирается в Англию, и пожалел, что не сможет сообщить ничего ошеломляющего о мистере Уилфреде Слинсби. Да, дядя Кули приезжает совсем некстати.

Однако от него нельзя просто отмахнуться. Билл посчитал, что произведет лучшее впечатление, если не станет дожидаться трех, а поедет на вокзал Ватерлоо встречать поезд из Саутгемптона. Приняв решение, он сел и погрузился в сладкие мечты о Флик.