"Том 1. Дживс и Вустер" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава XIII

Взглянув на вошедшую в комнату Филлис, я подумал, что нетрудно понять, отчего Бобби подняла такой шум, когда Увидела ее в объятиях Селедки. Я, конечно, не юная дева, влюбленная в штатного сотрудника газеты «Рецензии по четвергам», но, окажись я на месте Бобби, я бы не на шутку забеспокоился, застукав своего жениха со столь привлекательной особой, как приемная дочь Обри Апджона. С головой у нее, правда, не все в порядке, но что касается внешности — красотка, каких мало. Голубизна ее глаз сияла ярче небесного свода, а скромное летнее платье скорее подчеркивало, нежели скрывало грациозные обводы ее фигуры; стоит ли удивляться, что, увидев Филлис, молодой Артроуз сломя голову помчался за томиком стихов и прямиком потащил ее на ближайшую тенистую поляну.

— Добрый день, миссис Траверс, — прощебетала она. — Я только что разговаривала по телефону с папой.

Это сообщение заставило престарелую родственницу позабыть про Селедку, Бобби и все хитросплетения их многотрудных взаимоотношений, которые так занимали ее всего минуту назад, и я ничуть не удивился. Оставалось всего два дня до вручения призов в Маркет-Снодсбери — событие, на котором будет присутствовать весь цвет местного общества, и тетушка не могла не волноваться из-за столь долгого отсутствия высокопоставленной особы, намеченной для обращения к юным питомцам с рассказом о высоких идеалах и о жизни, которая ждет их во взрослом мире за порогом школы. Представьте себе, что вы член правления школы и обязались найти оратора, который выступил бы перед учениками в этот выдающийся день. Как вы будете себя чувствовать, если узнаете, что ваш златоуст укатил в Лондон, не сказав ни слова о том, когда он вернется и вернется ли вообще? Кто знает, какой на Апджона мог найти стих? Что если он собирается фланировать по лондонским бульварам до второго пришествия? Представляете, какой выйдет скандал, если школьный шабаш останется без главного докладчика? Поэтому, услышав, что Апджон жив и здоров, тетушка, естественно, расцвела, как майская роза, и спросила, не говорил ли случайно старый прохвост о том, когда он собирается вернуться.

— Он приедет сегодня вечером. Надеется, что не заставил вас волноваться.

Сестра моего покойного отца фыркнула — казалось, неподалеку взорвался склад боеприпасов.

— Ах, вот как — он надеется? Тогда можете ему передать — он заставил меня поволноваться. А чем это он так занят в Лондоне?

— Встречался со своим адвокатом по поводу судебного дела о клевете, которое он возбуждает против газеты «Рецензии по четвергам».

Я часто спрашиваю себя, на сколько дюймов Селедка подпрыгнул на стуле при этих словах. Порой мне кажется, что на десять, иногда — что только на шесть, но, как бы там ни было, он взвился над обивкой стула точно атлет, участвующих в состязаниях по прыжкам в высоту сидя. Меченый Маккол мог бы у него поучиться.

— Против «Рецензий по четвергам»? — переспросила тетя Далия. — Сельдинг, это же, кажется, ваша газетенка? Интересно, чем она ему так насолила?

— Все дело в книге, которую папа написал про приготовительные школы. Видите ли, он написал книгу про приготовительные школы. Вы знали, что он написал книгу про приготовительные школы?

— Не имела ни малейшего понятия. Мне никто ничего не рассказывает.

— Так вот, он написал книгу про приготовительные школы. Там речь идет о приготовительных школах.

— Понятно, о приготовительных школах.

— Да, о приготовительных школах.

— Слава Богу, мы, наконец, разобрались с этим вопросом. Терпение и труд все перетрут. И что же потом?

— В «Рецензиях по четвергам» напечатали что-то клеветническое про папину книжку, и папин адвокат сказал, что по суду ему должны заплатить не меньше пяти тысяч фунтов. За то, что они его оклеветали. Поэтому он и был все это время в Лондоне, советовался с адвокатом. Сегодня вечером он вернется. Приедет для вручения призов, я уже закончила печатать его речь. А, вот и мой ненаглядный Крошка, — сказала Филлис, услышав отдаленный собачий лай. — Проголодался, мой сладенький ангелочек. Сейчас, моя радость, мамочка идет, — пропела она и полетела спасать ангелочка от голодной смерти.

В комнате воцарилось молчание.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — произнесла наконец тетя Далия с вызовом. — Но ум вовсе не главное. Она милая, славная девушка. Я люблю ее, как дочь, и мне наплевать на тех, кто считает ее дурочкой. Эй, молодой человек, — сказала она, увидев, что Селедка, бессильно отвалившись на спинку стула, пытается, без особого, впрочем, успеха, вернуть в исходное положение отвисшую нижнюю челюсть. — Что с вами, Сельдинг?

Заметив, что Селедка сейчас не в состоянии поддерживать светскую беседу, я решил сам объяснить, в чем дело.

— В боксе это называется «пропустить удар», моя престарелая родственница. Вы слышали, что сказала Ф. Миллс перед тем, как отправилась ублажать Крошку? В ее словах ответ на ваш вопрос.

— Как это?

— Она же прекрасно изложила все факты. Апджон написал брошюрку, где говорится, если вы, конечно, не забыли, про приготовительные школы. И там он, как поведал мне Селедка, утверждает, что время, которое мы проводим в этих заведениях, самое счастливое в нашей жизни. Главный передал книжку Селедке на рецензию, и Селедка, вспомнив черные дни, проведенные в Малверн-Хаусе, Брамли-он-Си, где мы с ним грызли гранит науки, без колебаний разнес книжонку в пух и прах. Так было дело, Селедка?

Он снова обрел дар речи, если считать речью звуки, похожие на чавканье копыт буйвола на болоте.

— Но, черт возьми, — сказал он, когда дар этот достиг уровня членораздельной речи, — то была вполне законная критика. Я, конечно, не слишком церемонился в выражениях…

— Интересно, что это были за выражения, в которых вы не церемонились, — сказала тетя Далия, — потому что некоторые обойдутся владельцу газеты в пять тысяч столь горячо всеми любимых фунтов стерлингов. Вот что, Берти, садись в машину и дуй на станцию в Маркет-Снодсбери — у них наверняка остался экземпляр последнего номера… Или нет, погоди… Автомобильная прогулка отменяется. Я буквально на минуту, — сказала она и вышла из комнаты, оставив меня в полном недоумении. Ох уж эти тетушки, никогда не знаешь, чего от них ожидать.

— Плохо дело, — сказал я Селедке.

В ответ он скривился, что, по всей видимости, означало: «Хуже некуда».

— А что бывает, когда из-за помощника редактора еженедельной газеты ее владельца привлекают к крупному штрафу за клевету?

На этот вопрос он ответил сразу:

— Выставляют за дверь, и, что самое скверное, потом невозможно найти работу. Попадаешь в черный список.

Все понятно. Эти ребята, которые заправляют еженедельными газетами, привыкли трястись над каждым грошом. Считают, что должны положить в карман все, что можно ухватить, и каждый сотрудник обязан, как пчелка, тащить в улей свою порцию прибыли, а если он вместо этого приносит убыток, ему наверняка не поздоровится. Насколько я знаю, лавочка, где трубил Селедка, финансировалась каким-то не то правлением, не то синдикатом, но правления и синдикаты так же не любят раскошеливаться, как и единоличные владельцы. Как заметил Селедка, они не только вышвырнут проштрафившегося работника на улицу, но и оповестят об этом другие правления и синдикаты.

«Сельдинг? — спросят там, когда Селедка придет просить места. — Уж не этот ли писака пустил по миру «Рецензии по четвергам»? Спустить паршивца с лестницы, да не с парадной, а с черного хода». Если дело у Апджона выгорит, шансы Селедки получить работу в газете следует расценивать как близкие к нулю. Потребуется много лет, чтобы эту историю забыли.

— Торговать карандашами на улице — вот все, на что я могу рассчитывать, — сказал Селедка и закрыл лицо руками, как поступают люди, размышляющие о не слишком радужном будущем. В это самое мгновение дверь распахнулась, и на пороге появилась не тетя Далия, как я ожидал, а Бобби.

— Я взяла не ту книгу, — сказала она. — Мне нужна была… Тут она заметила Селедку и застыла на месте, совсем как жена Лота, которая, как вы, вероятно, помните, сделала что-то не так во время известных событий в Содоме и Гоморре, и была превращена в соляной столб, хотя, что всем этим хотели сказать, я, честно говоря, никогда не мог понять. При чем тут соль? Странно, во всяком случае я ожидал чего-то другого.

Она смерила его презрительным взглядом, словно один его вид был для нее невыносимо оскорбителен, но тут Селедка издал глухой стон и поднял мертвенно-бледное лицо. И при виде этого мертвенно-бледного лица высокомерие Бобби как ветром сдуло, на смену ему хлынула былая любовь, сострадание, женская нежность и все прочее, она кинулась к нему, как тигрица, нашедшая, наконец, пропавшего тигренка.

— Реджи! Реджи, милый, что с тобой? — воскликнула она. Выражение, с которым она смотрела на Селедку, на глазах становилось все более и более нежным. Короче говоря, его страдания тронули ее сердце, как это часто случается с представительницами слабого пола. Эту черту женского характера любят воспевать поэты. Вы наверняка помните известные строки: «В минуты счастья и покоя, о, женщины, вы что-то-там-такое. Когда же та-та-та невзгоды, вы та-та-та венец природы[91]».

Она повернулась ко мне и зарычала, как разъяренная волчица.

— Что ты сделал с моим бедным ягненком? — спросила она, бросив на меня угрожающий взгляд, который мог бы сорвать первый приз на ежегодном конкурсе угрожающих взглядов в Центральных графствах. Я едва успел объяснить ей, что это не я, а злой рок согнал румянец счастья и радости с лица бедного ягненка, как вернулась тетя Далия. В руках у нее был листок бумаги.

— Я оказалась права, — сказала она. — Когда Апджон решил опубликовать книгу, он, как и следовало ожидать, первым делом подписался на пересылку ему газетных вырезок с рецензиями. Вот что я нашла на столе в холле. Это ваш отзыв на его брошюру, Сельдинг; я просмотрела статью по пути сюда: неудивительно, что она привела его в бешенство. Сейчас я вам прочту.

Как я и предполагал — а вы знаете, у меня для этого были веские основания, — отзыв, написанный Селедкой, никак нельзя было отнести к разряду хвалебных, и на меня лично он подействовал как освежающий фруктовый десерт. Я получил огромное удовольствие. Рецензия заканчивалась так:

«Возможно, что Обри Апджон изменил бы свой взгляд на приготовительные школы, если бы ему самому довелось отбывать срок в Малверн-Хаусе, Брамли-он-Си, где он насаждал палочную дисциплину, достойную Дотбойз-холла. Те, кому выпало несчастье это испытать, никогда не забудут сосиски по воскресеньям, изготовленные из мяса тех несчастных хрюшек, что испустили дух, оплакиваемые чадами и домочадцами, от сапа, ящура и туберкулеза».

До того момента, как моя престарелая родственница прочла заключительный пассаж, Селедка сидел, смиренно сложив ладони вместе, и время от времени кивал головой с видом: «Да, едкая, но абсолютно справедливая критика». Но тут он совершил еще один прыжок в высоту сидя, перекрыв все прежние рекорды сразу на несколько дюймов. Я мимоходом подумал, что, если ему не удастся найти других источников дохода, он вполне сможет зарабатывать на жизнь, выступая акробатом в цирке.

— Но я этого не писал! — Он даже задохнулся от возмущения.

— Тем не менее здесь это написано — черным по белому.

— Это клевета!

— Того же мнения придерживается и Апджон вкупе со своим адвокатом. Должна признаться, на мой взгляд, этот текст вполне тянет на пять тысяч фунтов.

— Дайте взглянуть! — воскликнул Селедка. — Ничего не понимаю. Нет, одну секунду, милая. Не сейчас. Чуть позже, пожалуйста. Мне нужно сосредоточиться, — сказал он, потому что Бобби бросилась к нему и прильнула к его груди, словно ветка плюща к садовой ограде.

— Реджи! — простонала она — да, именно простонала. — Это я!

— Что ты?

— Этот абзац, который только что прочла миссис Траверс. Помнишь, как-то мы обедали вместе, ты показал мне корректуру этой статьи и попросил забросить ее в редакцию, потому что спешил на гольф. После твоего ухода я перечла статью еще раз и увидела, что ты пропустил этот эпизод с сосисками — видимо, случайно, — и так как мне он показался таким остроумным и забавным… Короче говоря, я его туда вписала. На мой взгляд, получилась прекрасная концовка…