"Кошачье кладбище" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

17

Нормальный человек засыпает за семь минут, а просыпается, если верить учебнику физиологии, за пятнадцать-двадцать. Сон — как озеро, куда легче нырнуть, чем вынырнуть. Просыпается человек постепенно, переходя от глубокого сна к легкому или, как его еще называют, «быстрому». Спящий в состоянии слышать, даже отвечать на вопросы, не сознавая этого. А проснувшись, забывает, а если и помнит кое-что, так приписывает сновидению.

…Стук и клацанье преследовали Луиса, становясь все громче, к ним добавилось лязганье, будто били железным по железу. Удар! Кто-то вскрикнул. Опять лязгнуло… Что-то покатилось? Да, конечно, с готовностью подхватил эту мысль выныривающий из сна мозг. Пусть катятся к черту все эти кости!

До него донесся голос дочки:

— Держи, Гейдж! Лови скорее!

За этим — довольное гуканье малыша. Луис открыл глаза и увидел потолок спальни.

Он лежал не шевелясь, упиваясь тем, что видел и слышал вокруг, — благословенной явью. Все кончилось, он дома!

Значит, приснилось! Пусть страшное и правдоподобное — но приснилось. И теперь захоронено далеко в подсознании.

Опять что-то лязгнуло. Так это же наверху дети катают машинки Гейджа.

— Лови, Гейдж!

— Лови! — выкрикнул малыш легкое слово. — Лови, лови, лови!

Вот затопали маленькие босые ножки. Послышался смех.

Луис повернул голову — неубранная кровать Рейчел пустовала. Солнце уже высоко. Взглянул на часы — почти восемь! Рейчел не разбудила его вовремя. Может, нарочно?

Раньше он бы рассердился, но сегодня… Глубоко с наслаждением вздохнул. До чего ж хорошо лежать дома в постели, глядеть на солнечный квадрат на полу, каждой клеточкой своего существа смакуя явь. В лучах солнца кружились пылинки.

Рейчел крикнула снизу:

— Элли, бегом завтракать, сейчас автобус придет!

— Иду! — И быстро-быстро затопали ножонки по полу. — Держи машинку, Гейдж! Мне в школу пора!

Гейдж возмущенно заорал. Всех слов не разобрать (да Гейджу их и не выговорить), очевидно одно: Элли должна остаться и поиграть с ним еще. А ее образование отложится на денек.

Снова заговорила Рейчел:

— Эл, будешь спускаться, загляни к папе, растолкай соню.

Элли вбежала в спальню. Красное платьице, волосы собраны в хвостик.

— А я и не сплю, доченька. Беги-ка скорее вниз, а то опоздаешь.

— Хорошо, папа. — Чмокнула в щетинистую щеку и унеслась.

Сон отпустил, уходил из памяти. И слава Богу!

— Гейдж! — позвал Луис. — Поди-ка, поцелуй папу!

Но Гейдж и ухом не повел. Он нетвердо шагал следом за сестрой и кричал что было мочи:

— Лови! Лови! Лови!

Вот он промелькнул мимо двери в спальню, маленький крепыш в одних лишь ползунках.

Зато внизу откликнулась Рейчел:

— Проснулся, Луис?

— Проснулся! — И сел в кровати.

— Я же сказала, что он уже не спит! — на ходу бросила Элли. — Я ушла! До свидания!

Хлопнула входная дверь, и Гейдж снова возмущенно завопил.

— Тебе одно яйцо или два? — крикнула Рейчел.

Луис откинул простыню с одеялом, опустил ноги на кусачий коврик, хотел было крикнуть, что яиц не надо, хватит овсянки, но слова застряли в горле.

Ноги у него были в грязи, к ступням прилипла хвоя.

Сердце заметалось в груди, точно сошедший с ума заводной чертик, вдруг забывший, как ему выскакивать из коробки. Вытаращив глаза, не чувствуя, что крепко прикусил язык, он, приподняв одеяло, взглянул на пол — там тоже полно хвои. А на простынях остались грязные пятна.

— Ну, так как, Луис? — снова крикнула снизу Рейчел.

Даже к коленям прилипли редкие еловые иголки. Резко повернувшись, он взглянул на правое плечо. Через весь бицепс тянулась свежая царапина. Точно, ведь он задел острую ветку… во сне.

НЕ УДЕРЖУСЬ — ЗАКРИЧУ!

И немудрено. В груди холодной пулей засел страх. Все поплыло перед глазами. Нет, явь — это не солнце за окном, не крики детей; явь — это хвоя, грязь, свежая царапина на плече.

ЗАКРИЧУ, СВИХНУСЬ СОВСЕМ, ТОГДА И БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО!

— Луис! — Рейчел уже поднималась по лестнице. — Ты что, опять заснул, что ли?

В эти две или три секунды ум его заработал четко, как и в те страшные минуты, когда в лазарет принесли умирающего Паскоу. Тогда Луис сумел взять себя в руки, победил отвращение и панику. Сейчас главное — чтобы жена не застала его в таком виде: грязные ноги, налипшая хвоя, испачканная простыня.

— Да не сплю я! — бодро отозвался он. Только сейчас почувствовал он привкус крови — так сильно прикусил язык. Мысль напряженно работала, но откуда-то изнутри поднялся вдруг вопрос, совсем не связанный с сиюминутной необходимостью: а может, он всю жизнь прожил в двух шагах от мира абсурдных, безумных видений? А может, они всегда и везде рядом? И не только у него, но у всех?

— Так, два яйца или одно? — Жена остановилась на середине лестницы. Слава Богу!

— Два. Сделай мне глазунью, — проговорил он, вряд ли понимая смысл своих слов.

— Вот умница. — И, удовлетворившись ответом, она вернулась на кухню.

Он с облегчением опустил веки, но сразу же во тьме увиделись отливающие серебром глаза Паскоу. Веки тут же взлетели вверх: надо действовать, хватит думать и гадать! Он сорвал с постели простыни. Осмотрел одеяло — кажется, чистое. Скатал простыни, вынес в коридор, швырнул в бельевую корзину.

Чуть не бегом бросился в ванную, включил душ, едва не обжегся, пустив лишь горячую воду. Но боли не почувствовал. Наскоро смыл с ног грязь.

И сразу почувствовал себя лучше, увереннее. Наверное, то же испытывают убийцы, уничтожив все улики, подумал он, вытираясь, и засмеялся. Так и стоял: тер себя полотенцем и смеялся в голос. И остановиться никак не мог.

— Эй там, наверху? Над чем смеемся? — крикнула Рейчел.

— Так, вспомнилось кое-что, — смеясь, ответил Луис, хотя внутри все сжималось от страха. А смех, казалось, сам по себе исходил из живота, напрягшегося, как камень, как каменная стена. Как здорово он придумал: сунул простыни в бельевую корзину! Раз в пять дней приходила Мисси Дандридж, прибрать, почистить пылесосом пол и… постирать! Рейчел так и не увидит этих простыней, а когда увидит, они будут уже чистехоньки… на кровати. А вдруг Мисси скажет Рейчел что-нибудь? Вряд ли. Скорее, со своим мужем поделится: дескать, эти Криды устраивают странные сексуальные игры, вроде грязью себя обмазывают и на еловых иголках лежат.

И при этой мысли Луис засмеялся взахлеб.

Он перестал смеяться, когда уже оделся. На душе полегчало. От чего — он и сам не знал. В спальне прибрал, не хватает только простыней на постели. Преступник избавился от яда. Наверное, больше подошло бы слово «улика», но его прихотливое воображение подсунуло «яд».

Свой приступ смеха он объяснил так: ОЧЕВИДНО, ЛЮДИ ВСЕГДА ТАК РЕАГИРУЮТ НА НЕОБЪЯСНИМЫЕ ЯВЛЕНИЯ. НА ВСЕ ТО, ЧТО НЕ РАСКЛАДЫВАЕТСЯ ПО ПОЛОЧКАМ ПРИЧИН И СЛЕДСТВИЙ, КОТОРЫЕ ПРАВЯТ ВСЕМ ЗАПАДНЫМ МИРОМ. Наверное, так люди встречают «летающие тарелки», бесшумно зависшие над их полем одним прекрасным утром, отбрасывающие тень, хоть и небольшую, но явную; так относятся к невиданному «дождю» из лягушек; так поступают, когда ночью из-под кровати вылезает рука и гладит по ноге. Либо разражаются смехом, либо воплем, но… поскольку мы не можем допустить саморазрушения, то мы удаляем воспоминания, как удаляют камень из почек.

Гейдж сидел за столом на своем высоком стульчике и уплетал детскую овсянку — «шоколадных мишек». Крошечные коричневые медвежата украшали и стол, и подстилку под стульчиком. Наверное, он и мыться пойдет с пригоршней «мишек».

Рейчел вышла с кухни, принесла яичницу и чашку кофе.

— Так над чем ты хохотал? Как полоумный! Я уж испугалась.

Что ей рассказать? — ломал голову Луис. На память пришел анекдот, слышанный неделю назад на придорожном базарчике, что-то про еврея-портного, купившего говорящего попугая. Но оказалось, что тот говорит только одну фразу: «Ариэль Шарон — онанист».

Рейчел рассмеялась, а за компанию — и Гейдж.

ПРЕКРАСНО. НАШ ГЕРОЙ ВСЕ ПРЕДУСМОТРЕЛ, УНИЧТОЖИЛ УЛИКИ: ПРОСТЫНИ И ИДИОТСКИЙ СМЕХ В ВАННОЙ. И ТЕПЕРЬ НАШ ГЕРОЙ ПОЛИСТАЕТ УТРЕННЮЮ ГАЗЕТУ, НЕБРЕЖНО ПРОСМОТРИТ — И ВОТ УТРО ОКАЖЕТСЯ СОВСЕМ-СОВСЕМ ОБЫЧНЫМ.

И Луис раскрыл газету.

ТАК И ТОЛЬКО ТАК НУЖНО ПОСТУПАТЬ: УДАЛЯТЬ ИЗ ПАМЯТИ ВСЕ НЕПРИЯТНОЕ, КАК ПОЧЕЧНЫЙ КАМЕНЬ!.. РАЗВЕ ЧТО ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ, СИДЯ С ДРУЗЬЯМИ У КОСТРА, СЛУШАЯ, КАК ЗАВЫВАЕТ ВЕТЕР, ПОДДЕРЖИТ ЛЕГКУЮ БЕСЕДУ О НЕОБЪЯСНИМОМ И ТАИНСТВЕННОМ…

Он доел яичницу. Поцеловал Рейчел и Гейджа. Выходя, бросил взгляд на белый квадратный ящик с принадлежностями для стирки — он стоял как раз под бельевой корзиной на втором этаже. Все в порядке. Да, сколько ж ударов снес он только за одно утро! Но денек сегодня на славу, лето и не собирается уходить, и все образуется. Выводя из гаража машину, он невольно оглянулся на тропу, но и она не внушала опасений. Все в порядке. Дурные воспоминания — вон!

И все действительно шло как по маслу, но вдруг, когда позади осталось миль десять, его начала бить крупная дрожь, пришлось даже съехать с шоссе. Он поставил машину на полупустой стоянке подле китайского ресторана недалеко от медицинского центра… Туда привезут тело Паскоу. В медицинский центр, а не в ресторан, разумеется. Виктору Паскоу больше не полакомиться изысками китайской кухни.

Как же его трясет, все тело ходуном ходит, с собой не совладать. Он чувствовал беспомощность, и ужас охватывал его, нет, не ужас перед сверхъестественным (сейчас день, ярко светит солнце, чего бояться?), он боялся сойти с ума. Будто кто-то вворачивал в голову бесконечно длинную проволочную спираль.

— Хватит! — прошептал он. — Хватит! Ну, пожалуйста!

Он нашарил кнопку радио: пела Джоан Баэс, пела о пепле и алмазе. Чистый ровный голос успокаивал. Луис собрался с силами — можно двигаться дальше.

Приехав на работу, он поздоровался с Чарлтон и забежал в туалет: надо взглянуть на себя в зеркало, небось страшно на люди показаться. Да нет, вроде ничего. Чуть ввалились глаза, но даже Рейчел не заметила. Он ополоснул лицо холодной водой, насухо вытер, причесался и пошел к себе в кабинет.

Там, просматривая личные дела студентов, сидели за чашкой кофе Стив Мастертон и доктор-индиец Шурендра Харду.

— Доброе утро, Лу.

— Доброе.

— Да уж добрее, чем вчерашнее, — вставил Харду.

— Что верно, то верно. Вы вчера такое пропустили!

— Да у Шурендры своих хлопот полон рот, — усмехнулся Мастертон. — Расскажи, Шурендра.

Харду протер очки, улыбнулся.

— В час ночи приводят ко мне двое парней свою подружку, — начал он. — Пьяная в стельку, но довольная, как-никак с родным университетом после лета встретилась, сами понимаете. И так сильно бедро поранила, что швы нужно накладывать. Я ей об этом сказал. «Валяй, — говорит, — накладывай». Ну, я и давай над ней колдовать. — Харду показал, как склонялся он над потерпевшей, как вновь поднимался — ни дать ни взять молящийся мусульманин. — Зашиваю я это, значит, потихоньку, и тут она мне как блеванет на макушку!

Мастертон расхохотался. Не удержался и Луис, Харду лишь спокойно улыбнулся, будто подобное случалось с ним тысячи раз в тысячах жизней.

— Шурендра, вы на дежурство давно заступили? — отсмеявшись, спросил Луис.

— В полночь, — ответил Харду. — Сейчас ухожу. Задержался чуток, чтобы с вами поздороваться.

— Ну, так здравствуйте. — И Луис пожал маленькую коричневую руку. — И до свидания. Отправляйтесь домой, отсыпайтесь.

— Мы почти все личные дела просмотрели, — похвастал Мастертон. — Славь Христа, Шурендра.

— Не могу, — улыбнулся тот. — Я не христианин.

— Тогда спой «Харе, Кришна».

— Да воссиять вам обоим! — сказал на прощание Харду и скользнул за дверь.

Луис и Стив переглянулись и вновь рассмеялись. Хотя что-то показалось Луису в этом смехе нехорошее, даже ненормальное.

— Одно дело кончили, другое в дверь стучит. Сегодня мы радушно встречали торговцев наркотой.

Луис кивнул. Первых можно ждать уже часов в десять. Как грустно шутил Мастертон: «Ожидай в среду хоть Потоп, во вторник в университете — праздник. В честь Великой Травки, которую здесь покуривают испокон веков».

— Могу дать совет, Хозяин, — бросил Стив. — Не знаю уж, как эта публика работает в Чикаго, но здесь они ничем не брезгуют, повсюду лезут, и в охотничий сезон в ноябре в заповедник для бедного люда дешевые поездки организуют, и в Бангоре в городке «Семейные аттракционы» у них бесплатный кегельбан. Мне один все пытался всучить здоровенную надувную бабу. Мне! Хотя я для него не ахти какая находка. Не мытьем, так катаньем свое возьмут. Не продадут зелье, так хоть заинтересуют, приохотят.

— А от бабы ты напрасно отказался.

— Не по мне. Рыжих не люблю.

— Что ж, дай Бог, чтоб сбылись слова Шурендры: пусть сегодняшнее утро будет добрее вчерашнего.