"Кошачье кладбище" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

10

— Ну что, Элли не очень расстроилась? — спросил Джад Крандал.

Удивительно, уже в который раз старик попадает в точку бесцеремонными и не всегда приятными вопросами, словно чувствует, где самое больное место, подумал Луис.

Они с Джадом и Нормой сидели на веранде Крандалов, коротая нежаркий вечер не за привычным пивом, а за ледяным чаем.

На шоссе после рабочего дня было много машин, люди спешили по домам, как знать, не последние ли хорошие деньки дарит осень. Завтра начинается настоящая работа и у меня, подумал Луис. Вчера и сегодня в университет съезжались студенты. Оживали общежития, встречались после летней разлуки друзья, начались привычные и неизбежные сетования: дескать, опять по восемь часов высиживать на лекциях, опять в столовке будут плохо кормить. Весь день Рейчел была с ним холодна, точнее сказать, примораживала каждым взглядом. Он пошел навестить соседей, зная, что когда вернется, жена будет уже спать, положив рядом на середину Гейджа, чтоб он, не дай Бог, не свалился на пол. Мужнина половина постели будет белеть безжизненной пустыней.

— Так я говорю, Элли не очень…

— Простите, — смутился Луис, — отвлекся. Да, немного огорчилась. А как вы догадались?

— Сколько ребятишек перед нашими глазами-то прошло. Правда, Норма? — Джад взял жену за руку и тепло улыбнулся.

— И не сосчитать, — поддакнула Норма. — Детей мы любим.

— Частенько Кошачье кладбище для них — первая встреча со смертью, — продолжал Джад. — Одно дело — телевидение. Дети понимают, что там все понарошку или как, например, в старых вестернах, что у нас в кинотеатре по субботам крутят. Люди — хвать за грудь или живот и валятся наземь. А то, что на нашем холме — вот оно, можно потрогать, куда убедительнее, чем телевидение или кино, вместе взятые.

Луис кивнул. ВЫ БЫ ЖЕНЕ МОЕЙ РАССКАЗАЛИ.

— Некоторых, правда, почти не задевает, во всяком случае, по лицам не скажешь. Зато другие как редкую марку или монетку берегут воспоминания. Возвращаются к ним. Мучаются. Но все потом проходит. Правда, кое у кого… Норма, ты помнишь сынишку Холлоуэев?

Старушка кивнула. В стакане у нее постукивали кубики льда. Очки висели на цепочке на груди. Проходящий грузовик резанул светом фар, и цепочка сверкнула серебром.

— Его мучили кошмары… Мертвецы, восстающие из могил, и тому подобное. Потом у него умерла собака — отраву какую-то съела, так все решили, верно, Джад?

— Да, люди говорили вроде так. Это в двадцать пятом было. Билли и десяти лет не сравнялось. Вырос, в политику ударился, захотел сенатором стать. В Конгрессе свою кандидатуру выставлял, да голосов недобрал. Это еще до корейской войны было.

— Так вот, он с друзьями решил похоронить собаку, — вспоминала Норма. — Беспородная она, так родители противились из-за его кошмаров. Но все образовалось. Двое ребят постарше даже гроб сколотили, верно, Джад?

Джад кивнул, отпил ледяного чаю.

— Звали их Дин и Дана Холл. Вот они с Билли дружили. И еще один паренек, не помню уж, как звали, кажется, из семьи Бауи. Они еще недалеко от Центральной магистрали жили в старом доме Броккетов. Помнишь, Норма?

— Да! Да! — воскликнула та, словно речь шла о вчерашнем дне. — Точно, кто-то из Бауи. То ли Алан, то ли Берт.

— А уж не Кендал ли? — подсказал Джад. — Помню, они все спорили, кому нести гроб. Хотелось всем, а гроб-то маленький, двоим-то нечего делать. Дана с Дином, помню, говорили, что раз они гроб мастерили, им и нести, а еще потому, что они близнецы, вроде больше подходят. Билли возразил: они, мол, собаку плохо знали, а нести должны только самые близкие друзья, а не просто плотники… — Джад с Нормой рассмеялись. Луис лишь сдержанно улыбнулся.

— Чуть не подрались ребята. И тут Менди Холлоуэй, сестра Билли, притащила четвертый том Британской Энциклопедии, — продолжал Джад. — Ее отец был единственным врачом окрест и единственным, кто мог позволить себе такое издание.

— У них и электричество в доме у первых появилось, — вставила Норма.

— В общем, так: летит восьмилетняя кроха, мчится со всех ног, никакие тормоза не удержат, юбчонка — парусом. И в руках — толстенная книга. А Билли и малыш Бауи — все-таки, наверное, Кендал, он еще потом в 1942-м разбился в тренировочном полете в Пенсаколе — так вот, они чуть не подрались с близнецами Холл, и все из-за того, кому нести разнесчастного пса на кладбище!

Луис невольно улыбнулся, а потом и вовсе засмеялся. Тягостное, напряженное состояние после ссоры с Рейчел проходило.

— «Погодите! Погодите! Посмотрите в книге!» — это им кроха-то кричит. Ишь, чертовка…

— Опять, Джад? — Норма укоризненно посмотрела на мужа.

— Прости, дорогая. Увлекаюсь и за рассказом не замечаю, ты же знаешь.

— Боюсь, знаю слишком хорошо.

— И, представляете, малышка открывает том прямо на слове ПОХОРОНЫ. Там, значит, изображена королева Виктория, как ее провожают в последний путь, и у гроба с каждого боку человек по сорок пристроилось. Некоторые корячатся, несут, а остальные, знаете, во всяких там стародавних нарядах стоят, как рысаки на ипподроме, ждут, когда старт дадут. А Менди и говорит: «В похоронах важной особы может участвовать любое количество людей. Так в книге написано».

— И все разрешилось? — спросил Луис.

— Представьте себе, да! К ним еще человек двадцать присоединилось — чем не королевские похороны, разве что одеты все попроще. Менди там за главную: построила всех, каждому по цветку сунула, кому одуванчик, кому маргаритку, кому — венерин башмачок. И повела. Вот кому в политику-то надо. Бьюсь об заклад, Менди в Конгресс США запросто бы попала. — Джад усмехнулся, покачал головой. — И знаете, у Билли с тех пор все кошмары кончились. Погоревал он о собаке, а жизнь-то свое берет, все проходит. Так же и у нас, у взрослых.

Луису сразу вспомнилась истерика жены.

— У Элли тоже пройдет. — Норма вздохнула, уселась поудобнее. — Вы, небось, думаете, мы только о смерти и разговариваем. Мы с Джадом еще поскрипим маленько, накаркивать смерть не собираемся…

— Да Бог с вами! — не удержался Луис.

— …Но все же приятно, что мы с Беззубой на «ты». Теперь почему-то не говорят о смерти, то ли стыдятся, то ли боятся. Даже по телевизору похорон не показывают, может, опасаются детям навредить, они ведь впечатлительные. И гробы сейчас на похоронах уже закрыты, ни увидеть покойника в последний раз, ни попрощаться толком. Словно людям хочется поскорее забыть об умершем. Странно. Зато по телевизору чего только не насмотришься, особенно по этому, кабельному. — Джад откашлялся, взглянул на Норму. — То, что раньше стыдились показывать, теперь на всеобщее обозрение выставляют. Занятно, как из поколения в поколение меняются взгляды.

— Вы правы, — кивнул Луис.

— Ну, мы-то с Нормой — осколки старых времен, — едва ли не виновато сказал Джад. — Тогда к смерти спокойнее относились. Помню, после войны эпидемия лихорадки пронеслась, ни малых детей, ни беременных — никого не щадила. Теперь доктора ровно чародеи: махнут волшебной палочкой, и болезни как не бывало. Во времена нашей с Нормой молодости, если у человека рак, почитай, он к смерти приговорен. В двадцатые годы ведь облучением не лечили. Скольких с той поры смерть унесла. — Он помолчал, потом заговорил снова: — Смерть нам другом, а не врагом была. У моего брата Пита в девятьсот двенадцатом аппендицит лопнул и гной растекся внутри — в президентах у нас Тафт, кажется, ходил. А было Питу четырнадцать лет, и лучше него в городе бейсболиста не сыскать. В наши дни, чтоб смерть понять, в колледже не надо было учиться. Смерть всегда рядом. Заглянет в дом, посидит за столом, иной раз даже за задницу ущипнет — помни, мол!

Сейчас Норма не стала корить мужа за грубое слово, лишь молча кивнула.

Луис встал, потянулся.

— Пора домой. Завтра трудный день.

— Да, завертится у вас карусель, что и говорить. — Джад тоже поднялся. Видя, что и Норма пытается приподняться, помог ей. Сморщившись от боли, она встала.

— Сегодня похуже? — спросил Луис.

— Терпимо.

— Ляжете в постель, постарайтесь прогреть больное место.

— Хорошо. Да я так и делаю обычно. Луис… не беспокойтесь об Элли. У нее скоро появится много новых друзей, она забудет о кладбище. Потом, глядишь, отправятся туда ватагой, подновят надписи, расчистят тропу, может, посадят цветы. Иной раз на них находит, добрые чувства берут верх. И тогда, увидите, Элли совсем иначе отнесется к смерти. Мало-помалу они тоже перейдут на «ты».

ЕСЛИ НЕ ВОСПРЕПЯТСТВУЕТ МОЯ ЖЕНА.

— Приходите завтра вечерком, расскажете, как прошел день, — предложил Джад. — Я вас заодно в картишки обыграю.

— Меня так просто не возьмешь. Я вас перехитрю: подпою сначала.

— Док, — с серьезным лицом проговорил Джад, — в тот же день, когда вам удастся перехитрить меня в картах, я отыграюсь в чем-то другом.

И, засмеявшись, Луис повернул к дому, терявшемуся в осенних сумерках.

Рейчел уже спала, Гейдж свернулся клубочком у нее под боком. Даже во сне, казалось, мать защищает ребенка. Ничего, скоро она перестанет сердиться, случались ведь и раньше размолвки, и в отношения вкрадывался холодок, правда, такой серьезной еще не было. Он и грустил, и сердился, и тосковал об утраченном мире, хотел вернуть его, но не знал как, да и ему ли делать первый шаг к примирению? Да и есть ли в этом смысл? Все равно что дуть против ветра. Не забыть всех ссор, скандалов, хотя немногие сравнятся с нынешним, вспыхнувшим из-за вопросов Элли и ее слез. А много ль таких размолвок нужно, чтобы семейная жизнь претерпела существенные изменения? И вот, читаешь в газете о разводе не кого-либо из друзей, а о своем собственном.

Он разделся, завел будильник на шесть утра. Принял душ, вымыл голову, побрился, проглотил таблетку от изжоги (что-то после ледяного чая Нормы начал пошаливать желудок), почистил зубы. А может, изжога стала донимать его потому, что он дома; потому, что в постели Рейчел отгородилась от него сыном. Самое важное — границы, вспомнилась ему фраза из университетского учебника истории.

Вроде все сделано, можно и спать ложиться, но сон не шел. Что-то внутри щемило. Вспомнились два прошедших дня. Он лежал, прислушиваясь к дыханию жены и сына, ровному, почти одновременному. ГЕН. ПАТТОН… ХАННА, ЛУЧШАЯ СОБАКА НА СВЕТЕ… МАРТА, ЛЮБИМАЯ КРОЛЬЧИХА… Элли плачет и гневается: не хочу, чтобы Чер умирал!.. Это мой кот! Пусть Бог заводит себе кота… Рейчел — тоже сердится: ты, как врач, должен знать… Норма Крандал: похоже, люди хотят поскорее забыть… И Джад — голос у него тверд и уверен, голос далекого прошлого… Иногда смерть сидит с вами за столом, иной раз даже за задницу ущипнет.

Голос старика сливался с голосом матери Луиса, она рассказывает сыну, откуда берутся дети, лжет четырехлетнему мальчику… говорит ему правду лишь в двенадцать лет, когда погибла в автомобильной катастрофе его двоюродная сестренка Рути. Один балбес, увидев ключи в кабине грузовика, решил покататься, но, запустив мотор, не сумел остановить и смял в лепешку машину отца Рути вместе с девочкой. На лице у нее остались лишь царапины. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТОБЫ ОНА УМЕРЛА, все твердил Луис, когда мать сказала ему правду. Он понимал слово «смерть», но тогда не чувствовал смысла. КАК ЭТО — УМЕРЛА? О ЧЕМ ТЫ ГОВОРИШЬ? И потом мелькнула мысль: А КТО ЖЕ ЕЕ ПОХОРОНИТ? Дядя Карл сам был гробовщиком, но чтобы он… Нет, невозможно. Страх нарастал, и он уцепился за эту мысль, как утопающий — за соломинку. Ничего важнее на свете нет! Вроде известного: а кто же бреет брадобрея?

«Наверное, Донни Донахью», — ответила мать.

Глаза у нее красные, то ли заплаканные, то ли просто очень усталые. А может, ей нездоровится. Донни — дядин лучший деловой партнер.

— Ох, Луис… Бедная малышка Рути… Как, наверное, она мучилась… Помолись за нее, Луис, молись вместе со мной, помогай мне.

Они встали на колени прямо на кухонном полу и принялись молиться. И молитва помогла Луису осознать произошедшее: раз мать просит о душе девочки, значит, тело ее больше не живет. Не успел он закрыть глаза, как ему привиделась Рути. Вот она пришла к нему на тринадцатилетие, пустые глазницы, а глаза, как на ниточках, болтаются на щеках, некогда рыжие волосы покрылись серой плесенью… Но видение это вызвало у него не отвращение и страх, а тоску и любовь…

И он кричал от боли, которой душа его раньше не знала: МАМА! ОНА НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ! НЕ МОЖЕТ! ВЕДЬ Я ЕЕ ЛЮБЛЮ!

И тихий ответ матери также дал толчок его воображению: пустые, словно мертвые поля под ноябрьским небом, опавшие розовые лепестки, уже побуревшие и загнувшиеся по краям, пустые озерца, заросшие осклизлыми водорослями. Всюду гниение, распад, прах.

— Да, мой дорогой, очень жаль, но ничего не поделать, Рути с нами больше нет.

Луиса пробрала дрожь от воспоминаний. НУ, УМЕРЛА, И ВСЕ. ЧЕГО ТЕБЕ ЕЩЕ-ТО НУЖНО?

И тут он вспомнил, что забыл сделать. Может, оттого и не спится накануне учебного года, оттого и лезут в голову детские воспоминания.

Он поднялся, хотел было спуститься на первый этаж, но неожиданно завернул в комнату Элли. Она мирно спала, открыв рот. На ней была старенькая голубая пижама, из которой девочка давно выросла. Господи, Элли, ты растешь не по дням, а по часам! В ногах у нее примостился Чер, тоже спавший мертвым сном. УЖ ИЗВИНИТЕ, НО И ПРО ЖИВЫХ ТАК ГОВОРЯТ.

В прихожей, над телефоном на доске, где обычно оставляли разные послания, просьбы и счета наверху, аккуратными печатными буквами рукой Рейчел выведено: ЧТО МОЖНО ОТЛОЖИТЬ НА ПОТОМ. Луис взял телефонную книгу, нашел нужный номер, переписал его на листок. А под номером добавил: «Квентин Л. Джоландер, вет. вр. Договориться насчет Чера. Если не возьмется сам, порекомендует кого-нибудь».

Задумчиво посмотрел на листок — а не торопится ли он? Дурные предчувствия могут ведь и оправдаться. И сегодня он решил — не нарочно, скорее даже неосознанно, — что Черу больше нельзя далеко отлучаться из дома, а тем более перебегать опасную дорогу.

Но тут вернулись прежние сомнения. Не скажется ли кастрация на кошачьей личности? Не превратится ли их любимец в вялого старика раньше времени? Так и будет целыми днями спать на теплой отопительной батарее да есть, когда наполнят миску. Ему больше по душе теперешний Чер, худой и своевольный.

По шоссе снова прогромыхал грузовик, и сомнения Луиса вмиг развеялись. Он решительно пришпилил бумажку к доске.