"ГРУ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ. ГЕРОИ НЕВИДИМОГО ФРОНТА" - читать интересную книгу автора (Никольский Виталий)

ГЛАВА 12. Типы австрийцев

За длительное время службы в оккупационных войсках, где мне пришлось провести с годичным перерывом около 8 лет, обстоятельства заставляли сталкиваться с большим числом местных жителей самых различных общественных слоев, политических взглядов и профессий - от президента до шофера, от членов КПА до отъявленных нацистов. Из этих встреч можно было судить и не только о лицах, с которыми они проводились, но и чертах национального характера жителей этой маленькой страны. Коротко об этих лицах:

Президент Австрии доктор хонорис кауза (т. е. почетный доктор) Теодор Кернер. После смерти первого послевоенного президента теоретика австро-марксизма социалиста Карла Реннера, последовавшей в 1950 году, пост главы государства занял избранный всеобщим голосованием бывший генерал австро-венгерской армии, участник Первой мировой войны, социалист Теодор Кернер, которому к тому времени было уже за семьдесят. Несмотря на свой преклонный возраст, это был энергичный человек с большой работоспособностью. Он не пропускал ни одного открытия школ, больниц, предприятий, где неизменно выступал без заранее подготовленного текста с речью и всегда находил умные, дельные советы собравшимся. Понятно, что его выступления, с нашей точки зрения, не всегда были идеологически выдержаны, это было бы странно ожидать от старого социалиста, но они и никогда не носили антисоветского характера. Кернер немного знал русский язык, любил русские пословицы и шутки, выписывал «Правду» и «Крокодил». Это был скромный и отважный человек. Запомнился случай, когда в Вене вспыхнул сильный пожар на химическом заводе. Пожарные не решались войти в горящий кислородный цех, опасаясь взрыва. Прибывший к месту происшествия старик-президент схватил брандспойт и бросился в аварийное помещение. За ним, устыдившись своего малодушия, кинулись пожарные, оттащили старика в безопасное место и вступили в борьбу с огнем. Взрыва не последовало. Т. Кернер ходил по городу без охраны. В том случае, если он находился в своей резиденции, над ней развевался государственный флаг и к нему мог обратиться любой гражданин страны. Жил старик весьма скромно. Будучи одиноким, он занимал на Балльхаузплац пару комнат, из которых одна являлась кабинетом и столовой, а другая спальней. Спал президент на простой солдатской койке, которую сам заправлял. По установившейся традиции, каждый австрийский гражданин, достигший столетнего возраста, получал от президента персональное поздравление и сто пятишиллинговых монет. Говорили, что так же делал последний австрийский император Франц-Иосиф, но дарил он 100 золотых. В Австрии, особенно в Тироле как горной стране, немало долгожителей, и в этой области работы у президента было немало. Отличаясь завидным здоровьем, Кернер не пил спиртного. На наших приемах, которые он неизменно посещал, все попытки принудить его к этому не увенчивались успехом.

В наших кругах многие считали, что все эти «чудачества» старого президента были рассчитаны на соискание авторитета и популярности в народе, которыми он действительно пользовался. Но если это в какой-то мере и соответствовало истине, то было бы желательным, чтобы наши советские руководители, хотя бы в районном звене, были так же честолюбивы и боролись за свой авторитет. Очевидно, это пошло бы в какой-то мере на пользу, как руководителям, так и народу.

Председатель совета министров Австрии Леопольд Фигль. В отличие от бессребреника президента, премьер - член народной (буржуазной) партии и ее руководитель, являлся крупным землевладельцем и капиталистом с резко выраженными симпатиями к Западу. Это был хитрый, алчный представитель капиталистического мира, делавший все, чтобы сорвать советские предложения по денацификации в СК. Премьер много пил, его можно было часто видеть в ресторанах и гастхаузах весьма «освежившимся». Нас всегда удивляло несколько безразличное отношение владельцев различных «локалей» к гостящему у них премьеру. Они видели в нем не столько государственного деятеля, сколько Польди, своего брата дельца, только несколько более удачливого.

Запомнился случай, когда в нашем присутствии в ресторане у замка Дюрнштейн для прибывшего навеселе Польди не оказалось места и ему пришлось ждать, пока хозяин не спеша организовал ему столик. На его приезд никто не обратил внимания, а наш шофер сержант Сопилов, выходя из помещения, довольно недипломатично попросил премьера уступить ему дорогу. В простоте душевной Сопилов принял главу правительства, стоявшего со своими домочадцами в ожидании места, за обычного завсегдатая гастхауза.

Князь Карл Ауэрсперг. Весной 1950 года на зональном КПП в Зиммеринге нашими контролерами был задержан торговец антикварными товарами Карл Ауэрсперг. Он со своей подругой ехал на собственной автомашине из Клагенфурта в Вену и вез партию старинных картин, которые вместе с автомобилем были у него до выяснения вопроса конфискованы. Мне, как представителю Центральной советской комендатуры, пришлось выехать на место для разбирательства этого дела. Задержанный, бывший офицер вермахта, отпрыск древнейшей дворянской фамилии в Австрии, был в отчаянии. От замков и славы предков остались только одни воспоминания да громкие наименования улиц, площадей и принадлежащих уже государству дворцов в Вене. Князь выглядел как обычный шофер. Одетый в «традиционные»,

неимоверно засаленные замшевые шорты и зеленую куртку, с мозолистыми руками, он вызывал сомнение в своем аристократическом происхождении. Но документы подтверждали, что он действительно принц Ауэрсперг. Оказалось, что на многочисленных потомков некогда второй после Габсбургов фамилии в Австрии остался к нашим дням всего один замок в провинции Зальцбург, который ничего, кроме убытков, не приносил. Прежде чем сколотить деньги на автомашину, князь долгое время отказывал себе во всем, залез в долги к ростовщикам, одно время даже работал в ресторане «Сплендид» официантом, что сделало широкую рекламу этому заведению. В последующем, как знаток живописи, Карл занялся спекуляцией картинами.

Автомобиль для него являлся источником существования, т. к. давал возможность посещать отдаленные поместья, замки, ездить в Италию. Я предложил князю поступить на службу в УСИА. Подумав, он отказался, заявив, что наши принципы ведения хозяйства и администрирования ему незнакомы и он может непроизвольно допустить упущения по работе, которые нашей стороной будут обязательно расценены, с учетом его происхождения, как преднамеренные со всеми неприятными для него последствиями. У коммунистов для князя будет каждая вина - виновата. Тогда как в своем мире его титул продолжает давать ему преимущества и льготы, хотя и маленькие. В качестве примера он привел инцидент с английским офицером, арестовавшим его после войны как бывшего гитлеровского офицера, но немедля отпустившим на свободу, увидев, что он представитель известной во всей Европе фамилии. «Для русского офицера дворянский титул, очевидно, был бы отягчающим обстоятельством, - заявил он, - и трудно сказать, не привел бы он меня прямо в Сибирь».

Интересно, что князь положительно и весьма объективно оценивая русских людей, поскольку во время войны ему приходилось с ними сталкиваться не только на поле боя.

Мои попытки убедить Карла, что в Советском Союзе сейчас на происхождение не смотрят, а оценивают человека по его деловым качествам, пример с графом Львом Толстым ни к чему не привели. «К сожалению, я не Толстой, - ответил он, - и пытаюсь пробивать себе дорогу в жизнь в своем обществе».

Поскольку задержание князя было фактически незаконным, я приказал вернуть ему его собственность, и мы распрощались друзьями. В последующем до отъезда я неоднократно встречался с ним, и он охотно выполнял некоторые наши простые поручения при поездках на Запад.

Австрийский директор одного из крупных поместий УСИА в Нижней Австрии Отто К. пригласил нас однажды в выходной день съездить к его отцу и матери, работавшим в имении одного из отпрысков графа Эстерхази. К удивлению, мы узнали, что старики, почти в семьдесят лет, работают в имении батраками. Жили они в деревне в типичном крестьянском доме, построенном на столетия, имели небольшой виноградник, но основным средством существования стариков была работа на скотном дворе графа, у которого они начали служб у почти с детства.

Старики были типичными представителями беднейшего австрийского крестьянства - темного, несмотря на высокий уровень цивилизации, не размышляющего над политическими проблемами, но по-мужицки умными и хитрыми. Они отлично управлялись с механизмами на ферме, но искренне считали, что самый высший расцвет в их стране был… при его величестве Франце-Иосифе. Они искренне опасались, что мы в Австрии установим колхозный строй, хотя обобщать у них практически было нечего. На мой вопрос, почему старики не переедут к сыну, они в один голос заявили, что, вероятнее всего, их ученому директору - сыну придется переезжать к ним, т. к. после ухода русских он останется без куска хлеба.

Печально, но эти малограмотные крестьяне оказались правы. Многие австрийцы, сотрудничавшие с советской администрацией, оказались после вывода из страны наших войск в весьма тяжелом положении, т. к. местная реакция бойкотировала их, третировала как коллаборантов, изменников, агентов русских, служивших им в период десятилетней оккупации. Некоторые особенно активные наши друзья из числа коммунистов, такие как Иоганн Штайнер, Хофер и др., были даже репрессированы.

Так малограмотный австрийский крестьянин предугадывал развитие событий, не известных в ту пору многим вершителям судеб в правящих сферах.

За поведением русских тщательно следили не только враги, но и друзья. Во время майских праздников 1949 года группа советских граждан отправилась в автомобильную прогулку на Каленберг. Среди них был руководящий работник Нефтеуправления М., выехавший на служебной автомашине с шофером-австрийцем. Я управлял автомобилем сам. По прибытии к месту отдыха группа пошла в ресторан, а я разговорился с водителем-австрийцем, который принял меня за коллегу. Сколько же нелестных, но справедливых упреков в адрес своего шефа он высказал. Шофер был членом КПА, и ему было непонятно, почему в личном поведении его советский товарищ ведет себя так же, как австрийский хозяин. М. никогда не интересовался настроениями, семьей, личной жизнью своего подчиненного. И в это увеселительное путешествие он взял его, не узнав, что у него болеет жена, не на кого оставить детей, весьма тяжело с деньгами.

Шофер удивлялся, как можно допускать такое безразличие к единомышленнику, рабочему человеку, коммунисту, гражданину самого демократического государства. А ведь М. был неплохим по натуре человеком, но черты черствости, известного высокомерия, метко подчеркнутые австрийцем, неминуемо переносились последним на весь наш народ, его армию, узнать которых другим путем ему не представлялось возможным.

На Центральное кладбище г. Вены во 2-м районе часто ходили советские граждане, т. к. там, помимо могил знаменитых композиторов Бетховена, Моцарта, Шуберта, Брамса, Легара, Кальмана, Штрауса, Зупе и других, имелся мемориал на братских могилах многих тысяч наших солдат и офицеров, павших в боях за Вену. В 1949 году во время одного из посещений кладбища, читая знакомые русские фамилии, высеченные на надгробиях наших ребят, лежащих вдали от Родины, я заметил девушку, сажавшую цветы на могиле младшего лейтенанта Хруцкого, погибшего в 1946 году. На мой вопрос австрийке, кто был для нее покойный, она спокойно ответила: «Близкий друг и редкий по душевным качествам человек». Девушка, оказавшаяся работницей одной из картонажных фабрик Эльфридой Волец, рассказала историю своей короткой любви к русскому лейтенанту, квартировавшему у них в доме по окончании войны, когда ей было 16 лет. Семья Волец буквально голодала, и русский бескорыстно делился с нею своим пайком, помогал отремонтировать поврежденный бомбежкой домик. Девушка полюбила лейтенанта. В 1946 году ее любимый погиб во время автомобильной катастрофы. Каждое воскресенье летом Эльфи на протяжении всех трех лет ездила на могилу друга, забыть которого она не могла. Действительно любовь интернациональна, и запретить ее было крайне трудно даже самыми строгими инструкциями.

Бывали и комичные моменты. Солдата комендатуры 4-го района застала со своей дочерью ее мать уборщица этой же комендатуры. Девушка, испугавшись матери, заявила, что солдат пытался ее изнасиловать. Началось следствие. Узнав, что солдату грозит многолетнее тюремное заключение, она со слезами на глазах убеждала следователя, что любит «преступника», и дала письменное подтверждение своей добровольной с ним связи. Вместо трибунала солдат был лишь срочно отправлен для продолжения дальнейшей службы на родину.

Молоденькая девушка, задержанная австрийским полицейским за связь с советским солдатом (такой приказ полиции действительно имел силу в советской зоне), была доставлена в комендатуру 10-го района. При выяснении у нее фамилии и имени солдата, который успел бежать, поскольку полицейский не был правомочен задерживать его как представителя оккупационной державы, девушка проявила такую стойкость, что угрозы самых строгих репрессий не вынудили ее выдать своего друга, хотя, по ее словам, она была с ним связана около года.

Так и не удалось дотошным властям выявить «преступника» и пресечь опасные контакты. Девушку, после нескольких недель пребывания в КПЗ и проверки, вынуждены были освободить, и надо полагать, что пропагандистом австро-советской дружбы она не стала. А таких «преступниц» было весьма много, и занимался ими наш разветвленный в ту пору аппарат органов государственной безопасности, не стеснявший себя тогда методами допроса и усматривавший в каждой такой связи происки вражеских разведок.

Однажды вечером мы с капитаном Сергеем Михайловичем Тимохиным зашли в ресторан Польди Хониг - «Кривые фонари». Как работники комендатуры мы были известны хозяйке, которая слегка заискивала перед нами как представителями власти. Посетителей в кабачке всегда было мало, и меня удивляло, как хозяева подобных заведений сводят концы с концами. На мой вопрос об этом Польди весьма резонно заявила, что, несмотря на трудности и большие налоги, ей все же кое-что остается на жизнь, поскольку она вынуждена работать директором заведения, поварихой, а иногда и уборщицей. Тем более что официанты практически для нее не стоят ни гроша, т. к. они существуют на чаевые и вынуждены еще делиться ими с хозяйкой. В этот вечер в локале было порядочно гостей, и один из них, сидевший за соседним с нами столом, разговорился с нами. Беседа велась на обычные темы - о дороговизне, безработице, проблемах австрийской оккупации.

Сразу распознав в нас русских, сосед, назвавшийся Петером, спросил, не являемся ли мы какими-либо большими начальниками, поскольку так смело нарушаем запрет советского руководства посещать австрийские рестораны. Все наши попытки убедить его в том, что мы рядовые служащие и советским людям не возбраняется ужинать так же, как и любому австрийцу, ни к чему не привели. Местные жители хорошо знали наши распоряжения по этому вопросу.

В беседе выяснилось, что Петер, бывший старший лейтенант вермахта, служил у Паулюса в разведке, владеет, кроме немецкого, русским, английским, французским и итальянским языками, знает радио, управляет автомобилем и самолетом. Он избежал пленения под Сталинградом, вылетев за несколько дней до капитуляции из окруженной группировки в качестве курьера Паулюса. После войны, избежав, как и многие австрийцы, ответственности за свои бесчинства, как на Востоке, так и на Западе, вернулся в родную Вену, но сразу найти место под солнцем не смог. Узнав, что мы являемся сотрудниками советской администрации, он начал упрашивать помочь ему, не дать погибнуть вместе со старухой матерью, подыскать ему подходящую работу, заверяя в своих симпатиях к русским. Взяв его телефон и адрес, мы распрощались.

При очередном посещении «Кривых фонарей» Польди, отлично знавшая Петера, заявила, что он прекрасный человек, отличный, заботливый сын и настоящий «идеалист» - предан национальной идее и не отступает от нее ни на шаг. «Не так, как некоторые нацисты, тотчас же перекинувшиеся в КПА, как только пришли русские», - резюмировала Польди. Неприязнь Петера к коммунистам была, по словам хозяйки, так сильна, что она в прошлый раз опасалась за нашу безопасность. Таких «идеалистов» в Австрии были сотни тысяч, и Польди была права, многие из них в нашей зоне вступали в КПА и работали в УСИА. Понятно, что для Петера у нас работы не нашлось.

Забавный инцидент произошел с нами на фашинг (мясоед) в 1949 году, когда меня и Тимохина группа подвыпивших молодчиков, возвращавшихся с бала, приняла за англичан. Мы шли по Кернтнерштрассе, и Сергей произнес какую-то фразу на английском языке. Проходившие мимо австрийские молодые люди подошли к нам и на ломаном английском языке пригласили зайти с ними в «Максим». Мы согласились, и через несколько минут в уютном зале Тимохин уже вдохновенно врал о том, что мы недавно приехали в английскую зону из Лондона.

Он говорил по-английски, я переводил на плохой немецкий. Эффект был полный. После импровизации о послевоенном положении в Англии, которая была принята за чистую монету с учетом состояния наших партнеров, мы попросили их рассказать нам про их житье-бытье. Полился поток жалоб на азиатов - русских. К нашему удивлению, австрийцы вспомнили все случаи бесчинств, когда-либо совершавшихся нашими солдатами в Вене и других городах зоны, они их преувеличивали даже по сравнению с тем, что писала по этому поводу реакционная пресса. По их рассказам явствовало, что они живут чуть ли не при татарском иге. Наши солдаты рисовались как банда насильников, воров, грабителей. А ведь наши собеседники

были простыми служащими и мелкими торговцами. Наши попытки заступиться за русских как за бывших союзников встретили бурю возмущенных возгласов: «Вы не знаете этих злодеев, это выродки» и пр. Наконец нам недоело слушать эту пьяную болтовню, и я спокойно заявил: «Спасибо, друзья, за откровенность, а ведь мы с товарищем - русские». Фраза произвела впечатление разорвавшейся бомбы, и буквально через минуту ни одного из наших «друзей» в зале не осталось. Они буквально выскочили из ресторана, на бегу расплачиваясь с кельнером. Когда на вопрос последнего: «Что произошло с господами?» - мы рассказали ему причину бегства гостей, он от души смеялся и в утешение нам сказал, что если бы мы были в английской зоне, то там австрийцы ругали бы нам, русским, англичан не в меньшей мере. Оккупация начинала надоедать вне зависимости от того, кто ее осуществлял.

В последующем, когда мне пришлось быть в западных зонах оккупации, я понял, что кельнер был прав. В Зальцбурге американцев ненавидели и считали, что они ведут себя значительно хуже русских. В Клагенфурте полагали, что наиболее галантная форма оккупации во французской зоне, и не терпели англичан, а в Тироле весьма нелестно отзывались о французах. В одном австрийцы были единодушны - это в необходимости вывода всех оккупационных войск.

Только коммунистические организации в советской зоне понимали, что после вывода наших войск они потеряют и моральную, и экономическую поддержку, но, зная общее настроение народа, и они вынуждены были выступать за быстрейшее заключение государственного договора.

Характерно, что из общей массы австрийского населения наиболее лояльно к русским относились пожилые люди. Из мужчин некоторые были в плену в царской России, участвовали в революционных боях, позже многие принимали участие в шуцбундовском восстании, воевали в Испании. Последние две категории австрийцев находились до окончания войны в эмиграции. Это был наш актив, на который при более умелой работе мы могли бы опираться в большей мере, чем это делалось. К сожалению, он использовался очень слабо.

Молодежь 18-25 лет, отравленная ядом нацистской пропаганды, относилась к нам неблагожелательно, всемерно поддерживала антисоветскую пропаганду, идущую с Запада и инспирируемую нашими врагами в советской зоне.

Из числа уже пожилых людей запомнился бургомистр Медлинга подполковник австро-венгерской армии Игльседер. Это был тип австрийского патриота, добросовестного служаки. Он не скрывал, что работает уже в период оккупации над восстановлением австрийской армии в ведомстве Графа, которое в ту пору существовало полулегально. Он ездил в Швейцарию знакомиться со структурой милиционной армии с целью перенять опыт швейцарцев и, возможно, перенести его на австрийскую почву. Мы с ним были хорошо знакомы, и некоторыми своими соображениями он делился со мной. Так, после поездки в Швейцарию он прямо заявил: «Нет, швейцарская милиционная система не для нас. Слишком много нужно доверять своему народу, чтобы выдать ему в постоянное пользование массу разнообразного оружия. У нас сразу этим воспользуются коммунисты, и в стране начнется анархия. Мы создадим маленькую, но кадровую армию».

Игльседер познакомил меня с надворным советником (генерал-майором) Регеле, работавшим в то время начальником военного архива, и я получил через него разрешение работать с архивными материалами, имевшими более чем пятидесятилетнюю давность. В архиве я особенно близко сошелся с начальником отделения хранения документов В.Н. Это был майор вермахта. В период войны в Италии он потерял ногу и с тех пор осел на спокойной должности в архиве. С его помощью мне удалось получить фотокопии всех документов Суворова об италийском походе. Эти материалы были посланы в Москву и в последующем опубликованы в наших изданиях.

От своих друзей архивариусов я узнал, что в Австрии в архив сдаются не только документы, ставшие уже историей, а и один экземпляр любого государственного или военного акта тотчас же после его подписания соответствующим начальником.

Иногда неопытностью наших людей пользовались уголовные элементы. Служащий - австриец, работавший во второй комендатуре Вены, поехал однажды с комендантом по району. У одного дома он упросил коменданта остановиться и подождать его 5-10 минут с тем, чтобы он мог проведать больного брата, проживающего в этом доме, и затем продолжать совместно объезд района. Понятно, что никакого брата у австрийца в том доме не было. Он зашел к известному ему ростовщику и заявил ему, что советский комендант, ожидающий внизу в автомашине, требует ссудить ему без процентов на 3 недели 20 000 шиллингов и уполномочил его, служащего комендатуры, получить эти деньги и написать соответствующую расписку. Без особого энтузиазма ростовщик все же выдал деньги. Когда мошенник вышел из дома, то хозяин имел возможность убедиться, что он действительно сел в автомобиль комендатуры рядом с советским офицером. Через 3 недели, совершив ряд удачных спекуляций, аферист вернул деньги ростовщику, чем убедил последнего, что комендант лишает его не всей суммы, чего он опасался, а лишь процентов с нее, с чем можно было, скрепя сердце, смириться и не портить с оккупационными властями отношений.

Через несколько месяцев операция повторилась, но заем коменданту уже возрос до 50 000. Деньги опять были возвращены точно в срок, хотя и более продолжительный, чем первый. Предприимчивый жулик, от имени коменданта, в течение года «доил» ростовщика, пока наконец его операция не сорвалась. В указанный в расписке срок он не смог вернуть деньги, на этот раз весьма крупную сумму. Испуганный ростовщик пошел на личный прием к господину коменданту. Здесь выяснился подлог, но преступник уже успел скрыться в Западную Германию.