Жёсткий ночной тариф

Несмотря на поздний час, было душно. Гремело радио, передавая суетливые, предназначенные для внутривокзального пользования объявления.

— Шоу-ркк!.. — В рации у Игумнова раздался треск. На связи был начальник отдела Картузов. — Р-кк…

Игумнов вырубил рацию: треск выдавал их.

Он и его напарник Борька Качан все еще торчали в полуэтаже. Здесь было по-прежнему малолюдно. Несколько молодых девиц спали в креслах, сжимая во сне голые коленки.

«Только бы Картузов не полез сейчас, не ко времени… — Игумнов знал своего начальника. — Иначе козел этот с ходу превратит нас в дырявые перфоленты…»

С места, где Игумнов стоял, козел был хорошо виден. Крепкие, накачанные ляжки. Крутобокий череп, похожий на чугунок. Светлая хлопковая куртка.

Куртка скрывала новейшую модификацию ручного стрелкового оружия. Тридцать четыре сантиметра упакованного огня. Тысяча двести выстрелов в минуту.

Опасения Игумнова оказались небеспочвенными.

Со стороны перрона показался импортный самосвал-мусорщик — бугристый, с оранжевой спиной тропический жук. С включенными фарами он медленно втягивался под своды продуваемого ветрами сквозного полуэтажа.

Неизвестный поднял стоявшую у его ноги сумку, обошел Игумнова и Качана и начал спускаться вниз, в цокольный этаж.

«Пошли!» — кивнул напарнику Игумнов.

Он работал под блатаря. Высокий, тяжелый молодым, крепко сбитым телом; верхний ряд зубов сплошь металлический. Игумнов все лето ходил в варенке и «адидасах». Борька Качан — коротко остриженный, крутоголовый — со стороны мог показаться и грузчиком магазина, и преподавателем физкультуры.

Медленно, каждый со своей стороны, они двинулись к эскалатору, в то время как мусорщик выключил фары, остановился в недоумении, не дойдя всего нескольких метров до лестницы.

Детище всемирно знаменитой западногерманской фирмы наряду со многими общеизвестными достоинствами имело, по крайней мере, один существенный недостаток — полностью было лишено способности преследовать вооруженного преступника по самодвижущимся ступеням. По приказу из рации машина замерла, водитель начал подавать назад.

В ту же минуту несколько мужчин показались в вестибюле со стороны площади, быстро протопали к спуску в цокольный этаж.

— Эй! — окликнул один из них Игумнова.

Игумнов остановился. Его насторожила целеустремленность, с которой действовала группа.

Дальнейшие события развернулись молниеносно.

— Закурить найдется? — Рыжий, с глубокими провалами глазниц схватил Игумнова за руку. В глубине провалов поблескивали крохотные зеленоватые зрачки.

Игумнов на секунду приоткрыл золотой ряд во рту:

— Тихо, милиция! Уголовный розыск.

— Назад, — приказал Рыжий.

Нападавшие были, как на подбор, сильные, молодые мужики — в теле, но чуть перекормленные и упакованные не по погоде.

В куртках на пуху, они будто собрались на подледный лов.

Игумнов убрал голову. Он успел вовремя. Чей-то здоровый кулак пролетел в миллиметре от его подбородка. Нападение было ничем не спровоцированным, молчаливым, внезапным. Нападавшие были трезвы. Но в резкости они уступали вокзальным оперативникам, поднаторевшим в силовых задержаниях и драках.

— В сторону! — крикнул Рыжий.

Раздумывать было некогда. Игумнов отступил на полшага, сцепил кулаки и снизу вверх, словно цепом, с маху врезал в подбородок — рыжая, слегка курчавая голова мгновенно запрокинулась, будто оборвались соединявшие ее с мускулистой шеей жилы-канаты. Сплетенные игумновские маховики взлетели вверх и снова с силой обрушились — на этот раз уже вниз. Рыжий упал.

Игумнов схватился за пистолет:

— Руки! Живо!

Качан, тоже с пистолетом, ногами и свободной рукой принялся выстраивать нападавших вдоль лестницы.

— Быстро!

— Это недоразумение! Свои!.. — сказал кто-то.

Игумнов уже и сам это понял.

Это была тоже группа захвата. Под куртками у них топорщились бронежилеты. Кто-то не хотел, чтобы вокзальный уголовный розыск выхватил жирный лакомый кусок, каким был преступник с мини-пулеметом.

«Они не из милиции», — подумал Игумнов.

В милиции бронежилеты были редкостью.

Когда они впервые появились в американской полиции, их, как водится, пресса в Союзе подняла на смех. «Средство, чтобы блюстители порядка не брали взяток», — написала милицейская газета о спецоблачении полицейского для борьбы с гангстерами.

— Руки! — прохрипел Игумнов еще яростнее. — Не сходить с места… Качан, держи!

Все происшедшее не заняло и двух минут. Сбивая дыхание, Игумнов сбежал по лестнице в цокольный этаж. Он больше не думал об опасности.

«Подонки! Подонки…»

В широченном вестибюле было полно людей, никто и не думал о сне.

Неизвестный быстро шел вдоль прилавка, где предприимчивый делец под видом выдачи под денежный залог книг для прочтения по-черному торговал дефицитной литературой.

За книжным спекулянтом начинался кооперативный сортир — сверкающий беспредел белого и голубого кафеля, никеля, светильников и рок-музыки. Неизвестный правил именно туда, но прежде ему понадобился автомат для размена денег.

Игумнов отыграл несколько потерянных секунд; он на ходу скомандовал по рации:

— Внимание! На лестнице у цоколя драка… Окажите помощь! Командиру отделения — срочно в цокольный этаж!..

Неожиданно в конце зала он увидел старшего сержанта, махнул рукой: «Скорее!»

Неизвестный уже прошел в царство кафеля и светлой музыки. Игумнов бросился за ним. Впереди застыла какая-то пара — у них была крупная купюра.

— Два билета… — сказал мужик.

Жена хихикнула:

— Сидячих.

Игумнов обежал туалет, оттолкнул замешкавшегося дежурного, проскочил к кабинам. Старший сержант уже вбегал следом.

— Сюда!

Кабины располагались на возвышении.

«Здесь!»

Белые легкие кроссовки, видневшиеся под дверью, были повернуты носками наружу.

«Либо он расположился надолго, либо… Может, ждет с пальцем на спусковом крючке?!»

Внезапно над кроссовкой показались две руки, подхватили развязавшийся шнурок.

Игумнов показал старшему сержанту на дверь, тот с силой рванул ее на себя. Казалось, он мог сорвать дверь вместе со всем многокабинным стационарным сооружением.

Игумнов буквально вмял неизвестного в стену. Похожее на спортивный снаряд оружие грохнулось на пол.

Какие-то люди выскакивали из кабинок, подхватывая незастёгнутые штаны, бежали к дверям.

В туалет вбежал милиционер.

— Поведете без меня! — скомандовал Игумнов. — Вызывайте дополнительный наряд и офицера…

Неизвестного с надетыми на руки наручниками усадили на унитаз, развязали шнурки на кроссовках, сорвали на брюках опорную пуговицу. Теперь он не мог убежать.

Сам Игумнов, завернув пистолет-пулемет в куртку, спеленутый ремнями — брючным и уходящими под мышку, к спецкобуре, — бросился назад к лестнице.

К его появлению обстановка там упростилась.

Качан убрал пистолет и стоял рядом с двумя милиционерами, державшими на изготовку черные свои резиновые изделия РП-76, попросту — резиновые палки.

Нападавшие, собравшись в круг, тихо обсуждали свои дела. Вид Игумнова — с пистолетом в кобуре под мышкой и портативным автоматическим оружием чужого спецназа, завернутым в варенку, — не произвел на них впечатления.

— Документы! — сказал он.

Рыжий спокойно достал красную книжечку, раскрыл издалека.

— Любуйся, хомут!

«Если хомут, тогда и так ясно! Любимое вами прозвище ментов…»

Он все же провел глазами по голубоватому с разводами развороту. Смежники никогда не давали удостоверений в чужие руки.

«Так и есть! Майор Козлов Александр Сергеевич… Комитет государственной безопасности…»

— Сечешь? — набычился Козлов.

— Я думал, вы по кино да по баням. Кто в рабочее время ходит?

— Я тебе эту баню припомню!

— Пошел ты…

— Отставить! Немедленно отставить!

Из наземного вестибюля скатился круглый, накачанный, как баллон, подполковник Картузов.

— Прекратите! — Его успели поставить в известность о случившемся. — Приношу извинения от себя и от всего отдела… — Картузов засуетился. — Вышло недоразумение!

— На хрена ты нужен со своими извинениями… — сказал Рыжий. — Давайте так. Вы передаете задержанного нам. Мы ставим в известность руководство о вашей роли при задержании. Ходатайствуем о поощрении. Инцидент будет считаться исчерпанным.

Картузов насквозь фальшиво изобразил досаду:

— Эх! Не получится! Я ведь позвонил Скубилину! А генерал наверняка поставил в известность главк! А может, так? Мы ставим в известность ваше начальство? Генерал наш подпишет… Только на чье имя? Вы ведь транспортники… Какое управление? — Картузов был сама благожелательность и мир, но Игумнов знал шефа: «Этот своего не упустит! Не мытьем, так катаньем! В ногах будет валяться, а свое возьмет…»

— Вы нам только подскажите управление и фамилии… — гнул Картузов.

Задержание вооруженного преступника могло обернуться правительственной наградой. Могло ничем. Или индульгенцией на первый промах.

— В таком случае ничего не надо, — сказал Козлов. — Поступайте, как считаете нужным.

— А то смотрите! Мы всегда за контакт… — Картузов сразу заспешил. — Одно дело делаем для народа. — Он обернулся к Игумнову, все еще державшему свою опасную ношу. — Идешь?

Не дожидаясь розыскников, Картузов так же упруго покатил по лестнице вверх. За ним двинулись оба милиционера с резиновыми колотушками.

Качан — самый молодой, — отмолчавшись в присутствии начальства, принялся чистить рукавом брюки. Рыжий зло смотрел на Игумнова.

— Запоминаешь? — Игумнов сверкнул хулиганским рядом зубов.

— Зачем? Я вас и так, хомутов, знаю как облупленных. — Он показал на Борьку: — Это — Качан. Ты начальник розыска Игумнов. Службу начал в восьмом отделении ГАИ на спецтрассе. Потом тебя оттуда выставили. Как у тебя раскрываемость? Небось, под сто процентов гонишь? И все за счет укрытых? Так?

Рыжий отлично знал деликатную проблему уголовного розыска.

— Ладно. Иди… Это ведь твой начальник — Картузов, бывший скубилинский холуй… — Он показал назад, на лестницу. — Что он тут плел про разговор с генералом? Дураков нашел!

Майор Козлов был полностью в курсе их дел.

— А, между прочим, мы уже встречались. Не помнишь? Доставляли одного к вам в дежурку… Ты был ответственным. Забыл? До встречи. Чао, бамбино.

Картузов не обманул старшего группы КГБ, сказав, что он только что говорил с начальником управления. Разговор действительно состоялся.

Правда, по другому поводу.

Генерал Скубилин позвонил сам, и о задержании вооруженного преступника между ними не было сказано ни слова.

— Как? — Скубилина отличал резкий фальцет, который многие легко пародировали.

— Все в порядке, товарищ генерал, — Картузов сразу убедился в том, что его не разыгрывают. — Все готово. Но он пока не приехал.

— Смотри у меня, — сказал Скубилин. — Обрею наголо. Одни брови оставлю!

У них сохранились фамильярные отношения барина со своим персональным шофером.

— Не пропустишь? — характерным, лишенным обертонов голосом пропел Скубилин.

— Нет, Василий Логвинович. Не беспокойтесь!

Они говорили о директоре вокзального ресторана, тихом, вечно трезвом кавказце Гийо.

— Что-то долго он сегодня!

— Ничего, придет!

Указание завести разработку на Гийо поступило два месяца назад сверху, непосредственно от Скубилина, и дело, которое завели на ресторан, оперативники называли между собой «Генеральским».

— Только чтобы все тонко!.. — не раз предупреждал Скубилин. — Тоньше комариной…

Генерал известен был как ярый матерщинник, в чем особо преуспел помощником одного из ныне действующих замминистров — Жернакова. Тот начинал обычно смеяться еще прежде, чем его любимец открывал рот, чтобы изрыгнуть очередную похабщину.

К делу Гийо Картузов вначале отнесся скептически, посчитав очередной генеральской блажью.

«Подумаешь, директор ресторана! Ну, отстегивают ему… Официантки, завпроизводством, буфетчицы. Где этого нет?»

Потом задумался. Взглянул на дело пошире.

Нетрудно было догадаться, что Скубилин уйдет назад в министерство — но уже на самостоятельную работу. В управление внутренних дел на Московской железной дороге приходил он ненадолго, чтобы получить генерала, и теперь готов в обратный путь. Для этого ему требуется Большое Дело, на волне которого добудет он новую должность. Дело, о котором Жернаков сможет доложить министру или его первому заместителю, о котором долго еще будут упоминать в разных обзорах и сводках.

Картузов прикидывал и так и эдак.

У Скубилина был верный нюх. Он не стал бы интересоваться пустяками.

Директором ресторана начали осторожно заниматься. Оказалось, человек он при деньгах. Кроме двух дач, построенных на его участке в Купавне, купил еще двухэтажную дачу в Мичуринце для любовницы, которую полностью содержал.

Двадцать буфетов по двадцатке ежедневно, да официантки, да «коробейники» у вокзала. Да самый большой налог с завпроизводством… В день выходила кругленькая сумма.

И все же Картузов был уверен: не этим скромная фигура директора ресторана привлекла внимание Скубилина. Но чем?

На всякий случай Картузов держался в тени. Разработку санкционировал его заместитель подполковник Омельчук — ухватистый оперативник, добившийся места не связями, которых у него не было, а силой лишь милицейской цельности, нахрапистости, отсутствию других устремлений, кроме служебных. Грубой лестью, повадками легавой и полной преданностью начальству. Омельчук формально и курировал дело.

Делу дали название «Форель» по имени рыбы, водившейся у Гийо на его исторической родине.

Первые же оперативные мероприятия убедили Картузова в том, что он поступил осмотрительно.

Каждую неделю, пока велось дело, то один, то другой сотрудник БХСС проверял в информационном центре, нет ли у какого-либо органа милиции материала на Гийо. Каждый раз после этого Картузов убеждался: у делавших запросы не было серьезных поводов для обращения в информационный центр.

Кто-то тщательно опекал Гийо, следил, не сел ли какой-нибудь из отделов внутренних дел на хвост директору вокзального ресторана.

Сам фигурант вел себя спокойно и ни разу не изменил заведенным правилам.

На свадьбу старшего сына снял ресторан Дома архитекторов и оплатил прилет в Москву не менее двух сотен знакомых и родственников.

Не меньше приехало и москвичей. По сводке наблюдения Картузов легко установил, что номера машин, на которых раскатывают друзья Гийо, отнюдь не простые — большая часть их принадлежала МК и Моссовету, но встречались как закрепленные за МВД и Главным управлением внутренних дел Москвы, так и за Главным управлением торговли.

— Окружение у него сильное! — заметил как-то Картузов в разговоре с начальником управления. — Из Мичуринца на трех машинах махнули на Грановского в закрытый распределитель. Опаздывали. Всю дорогу гнали под красный свет, гаишники только козыряли. Арест произведет на них, конечно, шоковое впечатление…

— А хрен с ними… — прокричал петушиным своим фальцетом Скубилин. — Пусть они ему с Грановского в тюрьму языки копченые носят! Сосиски в банках…

— Не может быть, чтобы Гийо не отстегивал дальше наверх…

— А это и предстоит тебе с Омельчуком выяснить, милый!

— Поприжать Гийо, и они забегают… — фамильярно рассуждал Картузов. — А что? — Он любил разыгрывать перед Скубилиным роль прежнего бедового парня, которому нечего терять, — личного шофера, посвященного в скрытые за семью замками тайны хозяина. — Вы опять в министерство. На повышение. Кублатого — на пенсию. Вы на его место. А мне… — У Картузова кончался срок подполковничьего звания. — Папаху…

— До времени не выпячивайся, — серьезно советовал Скубилин. — Помни. Достать тебя очень легко. Через начальника розыска. Игумнова. Через укрытые преступления…

— Такого у нас нет!

— Ты мне мозга не полоскай. Я не девочка. Поймают — тогда никто не поможет. Даже я! КГБ за этим тоже следит. При желании мигом накроют!

— Осторожность — главное. Это уж закон! — хитрил Картузов. — Ваш ученик. Знаете…

— Сам все проследи… — нынче Скубилин не спешил заканчивать разговор, что-то тянул. Недоговаривал. — Все-таки странно, что его все нет…

Игумнов дернул дверь. Дежурная часть оказалась заперта изнутри — редкий случай! В окошке показался милиционер… На нем был в ядовито-зеленого цвета камуфляже бронежилет, закрывавший грудь и подбрюшье. В руках вахтер держал автомат.

— Кто там? — крикнул из дежурки Картузов. — Я же сказал, чтоб никого!

— Это начальник розыска… — отозвался милиционер.

— Заставь дурака Богу молиться, — возмутился Картузов. — Игумнова не пустить!..

«Преступник задержан, а они все стерегутся… — подумал Игумнов. — Кого? Сообщников? Чужую группу захвата?»

Случай, о котором напомнил комитетчик, произошел год назад. В дежурку внесли человека в полосатом костюме узника с латкой на груди «3/К». Имя-фамилию Игумнов не запомнил. Рядом с носилками шла женщина с таким же ярлыком на платье. Щупала пульс. Заглядывали любопытные.

Игумнов был ответственным.

— Откуда? — спросил у носильщиков.

— Из медкомнаты.

— Из медкомнаты в дежурку? Какой дурак приказал?

Несколько человек по-хозяйски прошли следом:

— Ставьте носилки за дверь. Чтоб меньше на виду! Милиционера у входа!

— Вы, собственно, кто такие? — Игумнов завелся.

— Считайте, что работники милиции. Вот документы!

Дежурный — он и сегодня дежурил — Лосев тут же подлез с подобострастием:

— Приказывают, значит, имеют право, товарищ капитан. Наше с вами дело — по стойке «смирно»…

— А ну-ка, давайте носилки назад в медкомнату… — гаркнул Игумнов так, что носильщики шарахнулись. — Вы кого обязаны слушать? Имеют право — значит пусть письменно прикажут… Возьмут к себе, наконец!

Кто-то из тех терпеливо объяснил:

— Это муж и жена. Они проводят политическую демонстрацию. Мы их скоро увезем…

— Больной должен быть в медкомнате!

— Мы вызвали врача…

— Да что вы с ним объясняетесь? — У кого-то лопнуло терпение. — Указание работника Комитета государственной безопасности для вас не приказ?!

«Может, это и был Рыжий?» — Игумнов не посмотрел тогда.

Громыхнул засов. Когда Игумнов вошел, милиционер снова придвинулся с автоматом ближе к фортке.

За стеклом, отделяющим дежурное помещение от коридора, шел обыск. Задержанный сидел на стуле. В плавках. Руки схвачены браслетами.

Автоматчика засек в поезде Волгоград — Москва офицер-отставник, когда состав пересек границу отдела. Отставник выходил в Павельцеве и первым делом забежал в дежурную часть.

— …Там в поезде! Не знаю, кто он. Или бежавший уголовник, или разведчик! При нем пистолет-пулемет… — Отставник случайно заметил, как его визави по купе, укладывая вещи, достал со дна сумки свою опасную игрушку и переложил почти на самый верх. — Мне было хорошо видно с моей второй полки. Нам о них рассказывали на занятиях. Совсем крохотный! Я его потом еще несколько раз видел по телевизору. В репортажах с Ближнего Востока…

Дежурный поверил: о террористах, вооруженных новейшим автоматическим оружием, не раз сообщали средства массовой информации.

— Проверим, — сказал он. — Спасибо…

В КГБ никто, конечно, не звонил — готовились брать сами.

Пока согласовывали место и способ задержания, волгоградский проследовал благополучно Ожерелье — самую продолжительную свою стоянку — и прибыл на последнюю — в Каширу.

Там уже ждала телеграмма: «Пропустить до Москвы, организовать задержание, возложить непосредственное осуществление операции на начальника линейного отдела внутренних дел подполковника Картузова и отделения уголовного розыска — капитана Игумнова…»

Задержанного обыскивал ас этого дела — старшина, двадцать лет простоявший при их пяти имевшихся в отделе камерах ИВС, — изоляторе временного содержания, а прежде КПЗ — камере предварительного задержания. Он рубчик за рубчиком, шов за швом осматривал белые, чистого хлопка одежды боевика.

Каратист — инспектор боевой подготовки стоял начеку позади стула.

Рядом крутился новый заместитель Игумнова майор Цуканов, суетливый, с низко опущенным брюшком. Цуканов из кожи лез, чтобы притереться.

Протокол задержания составлял самолично Картузов.

— Ты к себе? — не отрываясь от бумаг, спросил он у Игумнова.

— Да, наверх.

— Погоди. Мне надо сказать тебе пару слов. — Картузов обернулся к понятым. — Покурите…

Понятые — молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда — оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным.

Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих.

— Заявитель приходил… — Картузов прихватил начальника розыска за «молнию» на варенке. — Опять та же история. Еще девчонка пропала.

— Воронежская?

— И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту.

Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. «Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего». Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы.

— Что-нибудь везла с собой?

— Ерунда. Рублей сто. В сумочке… Вот ее фамилия, — Картузов достал листок. — Мылина Зоя Ивановна.

— Молодая?

— Двадцать два года. Ученица маляра-штукатура…

Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал.

В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств.

— Товарищ подполковник!.. — из дежурки уже звали. — К телефону!..

— Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции.

— Давно был случай? — спросил Игумнов.

— Неделю назад. А те? Я уже подзабыл…

— Двадцать восьмого мая и шестого июня.

— Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… — Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.

По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал.

— Нет таких?

— Не-ет!

Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!

— А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!

Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.

В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский — эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск…

— Ну, ну… — Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. — Не стесняйтесь!

Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов.

Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:

— Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?

Спектакль никого не мог обмануть.

Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных.

Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом.

Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию.

Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.

На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия.

Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не «выкинштейн», не уголовное дело, не тюрьма.

Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений — под 90 процентов.

Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45 divide;50 процентов.

Все об этом отлично знали.

Чтобы отчитываться на заданном уровне, существовал один путь — регистрировать только раскрытые преступления и к девяти раскрытым в отчетах добавлять одно нераскрытое. Висяк. Поэтому положение начальников розыска было опасным, непрочным и неустойчивым.

Игумнов запер дверь, подошел к окну. Квадратное, похожее на амбразуру окно выходило на жилой массив.

Игумнов нагнулся. В нише под подоконником стояла картонная коробка, доставшаяся ему от его выгнанного с волчьим билетом предшественника. В ней хранились винты, гвозди, куски проволоки. В ней же, при необходимости, можно было, идя на обыск, отыскать нужные для опечатывания сургуч, и шпагат, и даже пломбир. Помедлив, Игумнов достал коробку и перенес на стол.

Картонное хранилище имело второе дно. Игумнов обнаружил его случайно, уже на втором году после заступления на должность. В тайнике лежали незарегистрированные бумаги бывшего хозяина кабинета — заявления о нераскрытых кражах, нападениях в электропоездах.

Теперь в тайнике хранились его, Игумнова, незарегистрированные, укрытые от учета документы. Те же кражи из автоматов и ограбления в поездах.

Игумнову было спокойнее, чем другим начальникам розыска: его начальник — Картузов — начинал службу шофером на машине Скубилина, взаимоотношения личного шофера и хозяина они сохраняли. Выступить против Игумнова было все равно, что напасть на Картузова, а следовательно, и на генерала, начальника управления. Всякие комиссии и инспекции находились в щекотливом положении.

«Дамская сумочка», «паспорт», «чемодан», «чемодан», «чемодан»…

Плата за очередное звание, за выходные, за то, что тебя публично не оскорбят, не выставят дураком в офицерском собрании.

Поставленные на учет только на одном его родном вокзале, висяки эти завалили бы раскрываемость всей Московской дороги.

Позвонила жена.

— Домой не собираешься?

Голос глуховатый. Их разговоры по телефону всегда сухи и коротки, как рапорт.

— Теперь уже до утра.

— Ну, ладно. Завтра мы собираемся у Элки. Девичник. Можешь за мной заехать.

— Завтра у нас традиционный сбор в школе.

— Очень жаль.

— Мне тоже.

В конце проклятое «пока».

Он так и не пробился в ее жизнь. Как, впрочем, и она в его. Детей у них не было, каждый продолжал жить по инерции — как жил до брака.

Игумнов перебрал бумаги. В последнее время за черными архивами начальников розыска охотились, и было все рискованнее доверять свою судьбу тайнику.

Наступил момент, когда укрытые заявления стали попросту уничтожать. У воров изымали краденые вещи, преступники называли даты и обстоятельства краж — все было глухо.

Игумнов оставался в числе немногих, кто продолжал рисковать.

Наконец он нашел, что искал.

Женщины действительно прилетели в Москву 28 мая и 6 июня. Обе намеревались ехать с первым утренним электропоездом и, скорее всего, направились к платформе. С тех пор их никто больше не видел.

— Автоматчик этот еще нужен тебе? — позвонил дежурный Лосев — в прошлой своей гражданской жизни егерь закрытого Завидовского охотохозяйства. Его так и звали между собой — Егерь. — За ним сейчас приедут.

— Иду!

— Да! Тут тебя спрашивали! — вспомнил еще Егерь. — Из какого-то райотдела…

— Из какого? — Игумнов насторожился.

— Они перезвонят. Я не расслышал: связь очень плохая…

Он был пьян, Никола. Бывший вор в законе. Бывший пахан, бывшая сука. А ныне вновь испеченный работяга, малоизвестный даже в родном своем Подмосковье по причине свыше двухдесятилетней отлучки.

Светило солнце. В углу поля, разгоряченные после стакана, носились молодые. Орали дурными голосами:

— Вот он я!

— Пасуй! Открылся!

Никола не имел к ним отношения. Сидел себе на травке за футбольными воротами.

До самого верха возвышались перед ним поломанные, наполовину сгнившие скамьи — старые трибуны, требовавшие ремонта. Пустые, как вчера. Неделю. Год назад.

Тут же, на травке, стояла бутылка «Российской». Это была его вторая или третья за это утро. Другие он распил у магазина. В суетне. У магазина ему задавали вопросы, за которые в камере следовало сразу же бить рожу.

— За что сидел? Что делаешь?

Много раз он зарекался пить у магазина.

«Язык — вот что нас губит…»

Он уже ничего не видел вокруг своими маленькими желтовато-бесцветными глазками, какие бывают у молоденьких уличных кобельков на первых месяцах их жизни.

— Руки, они сюда гнутся… В эту сторону… — Никола все больше хмелел, болтал сам с собой. — К себе. А ты в ту сторону попробуй!

Разгоряченные парни, гонявшие мяч, смеялись. Он не замечал ни их, ни мяча, поднес бутылку к зубам, раскрутил.

— К пенсии стажа все равно не выработать! Хоть год за три паши! У других уже лет двадцать — двадцать пять… А у меня три!

— Чего он там? Молится? — засмеялся один из парней. Футбол понемногу им приелся. Парень был молодой, спелый, как наливное яблоко. Не битый еще. В белой майке.

— Бутылка у него вместо иконы, — крикнул другой.

— Сейчас я ему эту молитву испорчу…

Парень в белой майке повел мяч, далеко не отпуская от ноги. Было ему весело и хотелось посмотреть, как поведет себя одинокий бесцветный алкаш, лишившись божества.

— Давай… — друзья поддержали.

Парень подвел мяч к Николе и вдруг, словно нечаянно, поддал по бутылке. Никола хотел ее подхватить, второй удар пришелся по руке. Парень сделал поворот вокруг мяча и, не обернувшись, погнал назад к воротам.

Все видели, как опозоренный мужик поднялся, кротко оглянулся на озорника, ничего не сказал и, почти не качаясь, быстро пошел через беговую дорожку в щель между трибунами к домам.

— Беги, беги, мужик! — заорали. — А то магазин закроют!

Вернулся он скоро. Минут через десять. Шаг его был осмыслен. Только взгляд желто-пустых глаз казался отсутствующим. По губам снова текли слюни и пена. Он отводил их ладонью.

Парни к этому времени закончили играть, стояли кружком. Малый в белой майке стоял к Николе спиной, он и не заметил его. Увидел только, как мелькнул перед ним широкий рукав и что-то холодное, острое охладило его бок. Он удивленно посмотрел.

Горячая алая кровь уже текла по бедру быстрыми тяжелыми толчками. Майка и трусы быстро, на глазах, чернели. Парень сел на землю. Потом лег, почувствовав ватную слабость. Что-то зазвенело в голове.

Дико закричали женщины, гулявшие с колясками. Кто-то бросился звонить в милицию. Парни сгрудились вокруг.

Один Никола сразу обо всем забыл. Он снова отошел за ворота, на то место, где валялась пустая бутылка.

Все так же ласково светило солнце. Тихий ветерок трепал спортивные стяги.

Первой приехала милиция. Сразу же за ней, наполняя воем окрестности, принеслась машина реанимации.

Милиционеры подобрали брошенный нож, с опаской пошли за Николой.

Когда его брали, он не сопротивлялся, что-то кричал, показывал на валявшуюся бутылку. Половину фраз невозможно было разобрать, но некоторые он повторял с пьяной настойчивостью:

— Позвоните Игумнову! — кричал он. — Я его человек! Вот телефон! Двести тридцать пять… сорок…

Задержанный Игумновым автоматчик — без куртки, в хлопковой жеваной рубашке и брюках — сидел посреди кабинета. Руки его были в наручниках.

Конвоиры — в ядовито-зеленых пуленепробиваемых жилетах — курили по очереди. Им предстояло передать автоматчика спецконвою смежников. Соглашение о передаче было достигнуто на уровне управлений ведомств.

Автоматчик понимал, кому предстоит им заняться, отказался отвечать милиции о себе. Когда появился Игумнов, попробовал его достать:

— Герой!.. По телевидению еще не сообщили? «В Комитете государственной безопасности СССР…»

— Да нет, по-моему, — Игумнов не стал связываться. — Не слышно.

— Доволен? А что чуть ребра мне не сломал — отвечать не придется?

Игумнов пожал плечами:

— Видишь ли, у меня тоже только одна жизнь. И мне приходится самому ее защищать от таких, как ты.

— Между прочим, я не сделал ни одного выстрела… — Он пошевелил свободной рукой с папиросой. Вторая рука была соединена наручником с конвоиром. — До этого же я не стрелял! Вы знали! — Задержанный придавил сигарету. Пепельницу ему предусмотрительно не дали. Сунули пустой коробок. — Только угрожал!

— Знали?! Откуда?

— Но вы же поэтому и искали меня!

— Пальцы ему катали? — спросил Игумнов у старшего конвоя.

— Подполковник Картузов сказал, что они ему там сами откатают.

— Кулика сюда! — сказал Игумнов. — И пусть захватит валик.

Появился Кулик — коротконогий, прямоугольный, как плаха, — с пастой, с валиком.

Задержанному прямо в кабинете обмыли руки, краску наносили на пальцы валиком и тут же на бумаге прокатывали.

— Надеешься все-таки орденок за меня схватить? — спросил автоматчик.

— Да нет. Вряд ли.

— Вот если бы я засадил очередью. От пуза! Мертвый ты бы точно получил Красную Звезду. Посмертно.

— Тут ты прав.

Вместе с задержанным, с чужим конвоем Игумнов спустился к машине. Комитетчики — шестеро — были незнакомые; никого из них он не видел в группе захвата. Они разместились в двух машинах, старший — молодой парень, ровесник Игумнова — сел за руль, ловко вывернул к воротам.

«Вот так они всегда! А у нас с водительскими правами раз-два и обчелся!»

Асфальтированным пандусом Игумнов прошел в цокольный этаж. Как всегда, тут было светло и оживленно. У киоска с сувенирами толпились покупатели.

Он повернул дальше, к душевым. Где-то рядом шумел транзистор, слышался смех. Пассажиры собирались в видеозал. Не верилось, что наверху ночь, ушли последние поезда, а на втором этаже, в транзитном зале, скрючившись, спят дети.

У кооперативного туалета к нему неожиданно подскочил дежурный.

— Поздравляю! Ну, вы… — Восхищенный, он не нашел слов. — Даете!

«Первый человек, который меня поздравил… — подумал Игумнов. — А ведь все могло закончиться по-другому. Мог стать дважды кавалером Красной Звезды…»

Свою первую Красную Звезду он тоже, можно сказать, получил почти посмертно, когда лежал заваленный в ущелье в Афгане.

Задним часом он ощутил тревогу.

— 418-й! Ответьте! — Его вызывал дежурный. — Тебе звонили из Истры, из райотдела. Там кого-то задержали. Он ссылается на тебя…

В Истре у него никого не было, кроме Николы.

— Что-нибудь передали?

— Срочно просили позвонить… — Дежурный с ходу переключился на своё. — А у нас тут аврал. ОБХСС начинает большую игру!

В дверях щелкнул замок. Легкомысленно-беспечный милиционер заглянул в камеру.

— Спит? — показал на Николу.

Никто не ответил.

— Особо опасный. — Ему хотелось поговорить. — Парня зарезал на стадионе. Ребята видели… Кровищи-и! — Он поставил две миски, две кружки, хлеб с маслом.

Никола не пошевелился.

В камере, кроме него, было двое — невысокого роста кавказец и молодой русый парень.

— Выспался? — Русый подсел ближе. Он чувствовал себя хозяином, прокурор санкции на арест не давал — к ночи его должны были нагнать. — Как тебя звать-то? Я — Алексей. Здешний. Истринский. Это Эдик. — Он показал на сокамерника.

— Поешь, отец, — позвал кавказец.

Никола сокамерников своих жаловать вниманием не собирался. Снял брюки, тщательно уложил строчку, постелил. Лег в трусах поверх брюк. Аккуратность в камере — первое отличие вора.

Увидев всего две миски, Никола сразу понял:

«Не закрыли! Сижу не по сто двадцать второй, а по опьянению! Выходит, с потерпевшим не все пока ясно! Живой он!»

Сокамерники оставили Николу в покое.

Он лежал, слушая их бесконечную похвальбу — извечное занятие фрайеров в местах, где и стены имеют уши. Эдик оказался шулером — каталой, ко всему еще котом — организовывал ночные поездки проституток к ресторанам. Истринский хулиган был удачливым грабителем — совершил более десятка грабежей и даже разбой.

— Тебе передать на волю ничего не надо? — спросил он у Николы. — Нас должны сегодня выгнать обоих.

Никола только махнул рукой. В камере тоже кто кого обманет! Его потянули наверх под вечер — к самому подполковнику, заместителю начальника райотдела.

— Садитесь… — предложил подполковник.

Никола подставил себя под пристальный, обыскивающий взгляд профессионала. Одет он был просто и дешево. В маленьких бесцветно-желтоватых глазах уличного кобелька отсутствие ясного выражения и нарочитая замедленность.

Подполковник — старый ас розыска — сразу понял, что за птица ему попала.

— Как же тебя прописали такого?

— Письмо было.

— Из Главка?

— Транспортная милиция.

— Кого ты там знаешь?

— Начальника отделения розыска. Игумнова… — Он ненавязчиво продиктовал телефон. Подполковник записал.

«Что в силах — Игумнов сделает…» — подумал Никола.

— Что же ты так? — Подполковник отложил блокнот, Никола окончательно убедился: терпила жив и будет жить.

— Здорово набрался, с утра пил… — Во рту было сухо, но просить воды сейчас не следовало.

— Ты и здесь на всех накидывался!

— Ничего не помню…

— А это узнаешь? — Подполковник достал из стола огромный ржавый тесак — Никола держал его дома, под половиком в прихожей.

— Куда я ему попал?

— Почти в пах. Счастье — не ниже, не выше.

Выпив, Никола действительно дурел. Только заступничество начальника угро спасало его обычно от нового срока. А не пить не мог!

— Судился за кражи… Так? — спросил подполковник.

— Все известно! — Никола промолчал про лагерное убийство.

— Воров здешних знаешь?

Никола поднял желтовато-бесцветные собачьи зрачки. Наступал единственный тот короткий момент, который судьба предоставляет каждому перед тем, как отобрать у него последний шанс.

— Со всеми бегал. Сейчас уже все паханы. Второй Никола, Сова, Пека…

— Карзубого знаешь?

— Его сестра со мной жила…

Подполковник помолчал.

— Тут разбой у нас нераскрытый. Слышал? Голову пробили. Сняли шапку…

— Это Алексей. Он сейчас со мной в камере, — просто сказал Никола. — Шапку он завмагу продал в Алехнове. С ним еще был парень. Приезжал в гости к сыну военкома. Они вместе служили…

Подполковник не мог найти слов. Никола сделал ему поистине царский подарок. И, как тут же оказалось, не один.

— …Весной они сняли часы со студента — «Электронику». И импортные очки. «Электронику» загнали продавщице в универмаге. Она стиральным порошком торгует… — Его необременённая воровская память была строго фиксирована: «Кто?» «Кому?» «У кого?» «С кем?»

— А очки?

— Сестра носит — она в сберкассе работает…

— Верно…

Подполковник замолчал.

«Потерпевший жив, — подумал он. — И будет жить. Этого, — он взглянул в бесцветные зрачки Николы, — одна могила исправит. Мораль читать ему бесполезно. Тюрьма ничего ему не даст. Как воровал, так и будет воровать. Но здесь он хотя бы принесет пользу. И уже принес…»

Было и другое немаловажное обстоятельство. Подполковник отправлял в Феодосию жену с двумя детьми и племянницей.

«Четыре билета, целое купе. И всего один поезд в сутки. Билетов никогда нет… А за этого будет просить железнодорожная милиция!»

Он решился:

— Следователь допросит тебя. Там посмотрим. Я лично не стану настаивать на аресте.

Никола не стал ни о чем больше просить. Валявшихся в ногах воров милиция не уважала.

— Да! Вот еще! — вспомнил Никола. — У одного отобрали золотое кольцо и не вернули. В милиции. По-наглому…

— С руки?

— В кармане лежало. Совсем крохотное, с женского тонкого пальца. Кольцо это — ворованное.

— У нас кольца вроде не пропадали.

— Наверное, еще откуда-то.

— В нашем райотделе взяли?

— Нет! В милиции аэропорта.

Игумнов достал материалы об исчезновении обеих женщин. Одна из заявительниц писала:

«Прошу разыскать мою дочь — Старкову Лилю Владимировну, которая вылетела 6 июня вечером из Воронежа. До Москвы она долетела, о чем дала нам телеграмму из аэропорта. Дальше ей надо было ехать электропоездом. Что с ней произошло в пути — мы ничего не знаем. Очень волнуемся. Девочка наша — скромная, застенчивая. Раньше никуда одна не ездила. Я мать, у меня семеро детей…»

Розыск пропавших без вести не влиял на процент раскрываемости. Но заявление Старковой пришло сразу после другого — аналогичного — от мужа Зубрун. Его жена также вылетела из Воронежа в Москву и пропала после приземления в аэропорту.

Это свидетельствовало о сложности оперативной обстановки. Оба заявления были принесены в жертву идолу высокой раскрываемости.

«Пр. переговорить. Картузов» — значилось на приколотой к вырванному из ученической тетради листку записке. Даты не было. Начальство соблюдало десятки предосторожностей, чтобы не оказаться замешанным.

У Картузова был нюх на документы, за которыми обычно следовал хвост. Второе заявление он сунул Игумнову у себя в кабинете.

— Какая-то чепуха. Девчонка уехала, не добралась к месту. Может, сейчас уже дома. — На заявлении не было входящего номера. — Не надо лишней волокиты.

Начальник канцелярии, многоопытная дама, годившаяся по возрасту Игумнову в матери, внимательно читала почту и регистрировала лишь самую безобидную и о преступлениях, совершенных вне территории обслуживания. При этом она ни разу не обманулась в прогнозах, хотя и не имела специального образования.

Остальная почта шла без регистрации на стол начальства и расходилась с записками — «Пр. переговорить», «Разберитесь». Без дат.

Игумнов машинально перечитал телеграмму:

«Татьяна Зубрун монтажница временно прописана Москве общежитии убыла рейсом 541 28 мая месту назначения не прибыла организуйте розыск сообщите Куйбышев воинская часть Зубрун А. Н. сверхсрочник».

Было ясно:

«Ни та, ни другая женщина уже не вернутся никогда!»

Отдел не спал. Игумнов снова отметил присутствие обэхээсэсников с линии, они сидели гуртом в учебном классе — единственном помещении, не имевшем телефона.

«Чтобы не смогли предупредить, если среди них есть предатель…» — ОБХСС по какой-то причине задержал начало операции.

— Генерал звонил… — Егерь отвел Игумнова в сторону, зашептал почти беззвучно: — Дал команду готовить представление. Тебя к Красной Звезде. Старшему сержанту — «За отличную службу». Качана к деньгам…

Говорилось это неспроста. Дежурный сразу перешел к делу.

— Сейчас генерал приедет. Потом те, из комитета. А тут заявительница… Черт принес!

Деликатные проблемы решались, как правило, руками розыскников.

— В чем суть? Что-нибудь серьезное?

— Да нет. Кража из автокамеры. Вещей — кот наплакал. Единственно — французская косметика.

— Подозреваемые есть?

— Какой-то мужчина вертелся. Мог подсмотреть шифр… Давай Качан с ней поговорит?

Он предлагал Игумнову подставить вместо себя Качана. Заодно и вместо него.

Егерь знал, конечно, что Игумнов на это не пойдет.

— Она тут? Зови.

Дежурного устраивал и такой вариант. Присутствие старшего по должности — Игумнова — автоматически снимало ответственность с младшего — Егеря.

— Женщина! У которой вещи украли! — заорал он в предбанник. — Зайдите!

Игумнов увидел простоватое доброе лицо. Широкое платье указывало на позднюю беременность.

Ей не приходило в голову, что здесь, в милиции, ее тоже собираются обмануть.

История повторялась.

— Там у меня ничего особенного… — Она застеснялась. — Только косметика вот…

— Приметы человека, который стоял рядом, вы запомнили? — спросил Егерь.

— Невысокенький. Черный. Один глаз меньше другого…

«Примета хорошая… — подумал Игумнов. — Этот выплывет…»

Картузов был в дежурке, но в разговор не встревал. Потерпевшая могла написать жалобу о том, что в разборе принимал участие и начальник милиции.

Он понимал, что происходит, поэтому рукой подозвал Игумнова.

— Нам эта кража не нужна! И так пролетели с раскрываемостью. Кстати… С новым замом, с Цукановым, будь осторожнее. Он не сработался с начальником отдела на Окружном. И они его обменяли… — Вокруг царила атмосфера общей подозрительности. — У меня есть данные, что он записывает фамилии и адреса потерпевших, которые к нам обращаются…

— Меня беспокоят эти женщины с воронежского самолета… Их уже трое!

— Это не идет в раскрываемость, за них нас не бьют!

— Зачем же вы при нем шифр набрали, если заподозрили, что он жулик?! — Егерю не надо было объяснять, за что начальник отдела выговаривает начальнику розыска.

— Так ведь не знаешь, кто он! — Женщина с сожалением посмотрела в сторону отошедшего Игумнова.

— Все равно, что бросить чемодан и уйти! А потом предъявлять: «Ищите мои вещи!»

Спектакль этот проигрывался в день по нескольку раз.

— Так я говорю?

— Так.

Она приуныла. Лосев бросил ей кость:

— Конечно, преступник мог побояться ехать ночью с чужими вещами. Могут остановить — проверить…

Потерпевшая услышала обнадеживающие нотки.

— Мог поставить в камеру хранения. А завтра приедет и возьмет. Гарпец!.. — Младший инспектор, маленький, жуликоватый, уже ждал в коридоре. — Зайди!.. Сейчас пройдешь с этой женщиной по камерам хранения ручной клади. Все осмотрите.

— Понял…

Дежурный вновь обратился к потерпевшей:

— Потом проедете с этим товарищем на Курский. Посмотрите там… — Прием был отработан.

На Курском было до сорока камер хранения. В шесть утра другой инспектор должен был везти ее на Казанский. А там Ярославский, Ленинградский. К обеду, оставшись без ног, ей предстояло полностью дойти до кондиции — самой отказаться от всяких претензий.

— Большое вам спасибо!

— Можно ехать, товарищ дежурный? — Младший инспектор знал свою задачу не хуже Егеря.

Игумнов плюнул на советы Картузова, подошел к потерпевшей.

— Если на нашем вокзале их нет, дальше все напрасно. Дайте ваш адрес. Если косметика всплывет — я сообщу…

Это было то честное, что он мог сегодня для нее сделать. Известное учение вождя о неотвратимости наказания оборачивалось его последователями со стороны, которую невозможно было предвидеть — отказом регистрировать преступления, по которым не обеспечивалось наступление кары.

Проходная соседнего — механического — завода была ярко освещена, сбоку стоял припаркованный «Москвич» ближайшего отделения милиции.

Игумнов толкнул дверь, она была не заперта. На служебной половине сидело за столом несколько человек. Сторожиха — Витькина мать — грубо размалеванная старуха, в несвежей кофточке с кружевами, увидев Игумнова, резво пошла навстречу.

— Не забыл Витеньку! — Она была поддатой больше обычного.

Два молодых милиционера из патрульной машины с любопытством оглянулись в его сторону. Кроме них, Игумнов увидел за столом еще Ксению — студентку, работавшую в отделе кадров, кандидатку в валютные проститутки невысокого пока ранга.

Ксения делала вид, что они незнакомы, глянула сквозь Игумнова, как через стекло.

— Присаживайся! Вот и ребята тоже подъехали! Помянем Витеньку. Ведь сорок дней…

Витькина мама двигалась как во сне, ее все время клонило на сторону.

Ксения нашла его взглядом, иронически поклонилась, он тоже кивнул. Ксения приходила в проходную из-за него — у них с Игумновым были свои дела. С Витькой ее связывали чисто дружеские отношения.

— На помин души…

Витькина мама достала початую бутылку, налила понемногу всем. Один из постовых ладонью накрыл стакан — он был за рулем.

Выпили, не чокаясь. Обжигающее тепло спустилось к груди и вновь прошло наверх, к голове. Была это никакая не водка — чистый спирт из фурнитурного цеха завода.

— Скоро некому будет и помянуть… — Старуха прослезилась.

Игумнов знал Витеньку давно. С первого дня, когда из восьмого отделения ГАИ, обслуживавшего правительственную трассу, был переведен в розыск.

Игумнова выперли из ГАИ несправедливо, с треском, абсолютно бесчестно, по жалобе холуя из Совмина, который сначала на дороге совал ему трояк, а когда Игумнов не взял и сделал просечку в талоне, оболгал его по «вертушке» на самом верху.

— Еще по маленькой… — предложила Витькина мать.

Игумнов снова выпил. И стало спокойно. Все, что произошло в долгую эту ночь, сразу притихло и уменьшилось.

«Буря в стакане воды. Все хорошо…»

Грызун этот с пистолетом-пулеметом мог разнести их в клочья, но все хорошо, хотя и некому порадоваться вместе с ними. Жена? Она давно уже слушает вполуха. В сущности, у него все одно и то же. Задержания, драки, допросы. Удивительно однообразно, когда смотришь со стороны. Идет постепенная переориентация.

— Бери, — Ксения подвинула огурец.

— Спасибо.

— …Все забыли Витеньку… — завела сторожиха. — И с завода, который на пенсию его оформлял, никто не пришел. Ни единого человечка…

Милиционеры согласно кивали, поглядывали на часы. Игумнов ничего не сказал. Витька все врал матери. Не было никакого завода, ни коллектива, отправлявшего на пенсию. Был он, Игумнов, на которого сын ее мог рассчитывать. После нелепой смерти в больнице от закупорки сосуда воздухом во время укола Игумнов потерял одного из своих помощников, которого мог бы сейчас использовать.

— Ты ездила в аэропорт? — Игумнов повернул голову к Ксении.

— Два раза.

— И что?

— Там своя мафия, Игумнов… Можно без глаз остаться.

— Звони, когда следующий раз поедешь.

— Как скажешь, начальник.

— Ксеня, ты помой помидоры… — сказала старуха. — Там моченые яблоки есть…

Ксения поднялась — стройная, молодая, три четверти — длинные крепкие ноги, затянутые в джинсы, сверху куртка, косметика и распущенные по плечам волосы.

— Еще одна женщина пропала, — сказал Игумнов, когда Ксения вернулась с помидорами.

— Там же, в Домодедове?

— Да. Опять молодая.

— Давно?

— Неделю назад… — Он еще раньше говорил ей про случаи со Старковой и Зубрун. — Мылина ее фамилия. И опять воронежский самолет.

— Может, еще по граммулечке? — спросила старуха, обращаясь к Игумнову и Ксении.

Игумнов почувствовал, как горячая женская нога коснулась его колена, чуть поднялась над полом, чтобы провести ближе к голени.

Снова отошли вдруг заботы. Бродившие в нем отзвуки пережитого. Собственные семейные неурядицы.

Все стало предвкушением новых страстей. Он молча сделал глоток, и то, что он молчал и не отодвинулся, было красноречивее слов.

— Ну, мы пошли, мать… — Водитель поглядел на часы, стал подниматься.

— А помидоры?

Игумнов и Ксения тоже поднялись.

— Осторожнее, Ксения, ходи… — сказала сторожиха. — Вокзал все-таки…

— Тоже мне вокзал! Одни педики и мешочники… — Ксения перебрала в воздухе пальчиками вместо привета. — Поезда за границу не ходят, значит, и дел нет… — Свободной рукой она подхватила Игумнова. — Устроишь тачку, начальник?

…На площади, сбиваясь в кучки, бродили желавшие уехать. Несколько свободных такси стояло в центре. Судя по трафаретам, они ехали в парк, но никто не уезжал. Таксисты были готовы везти хоть на край света за четвертную, зеленую, стольник. Один — поздоровее — подошел к Игумнову с Ксенией.

— Куда, мастер?

— Какой тариф? — спросил Игумнов.

— Ночной, конечно. Жёсткий.

— Перебьешься.

Знакомый диспетчер увидел его издали, подошел к стоявшему водителю поплоше, что-то сказал.

Игумнов и Ксения закурили. Еще через несколько минут водитель подал машину.

— А все-таки тебе придется поездить в аэропорт к воронежскому рейсу. Сможешь? Будто только что с самолета…

Она пожала плечами, обдала дыхом крепких молодых губ:

— Как скажешь, начальник…

Он вспомнил жену — по началу их любви она очень любила эту приговорку.

Реализацию дела «Форель» назначили на пятницу. В этот день ресторан работал с максимальной нагрузкой. Официантки перед концом смены должны были сдать деньги старшей, а та поднять их наверх.

После обеда Гийо уехал к друзьям, оттуда в Гнездиковский переулок, на закрытый просмотр. Вместе с ним новый американский боевик смотрели семьи глав двух ведомств и директор гастронома № 1 «Елисеевского» — среднего роста брюнет, приехавший вместе с женой. С собой он привез тяжелый кейс.

В кейсе, как выяснилось, ничего не было, кроме коробок «Вишни в шоколаде». Гастрономщик имел обыкновение открывать их во время сеансов и пускать по рядам небольшого — человек на 15 divide;20 — смотрового зала.

После просмотра он о чем-то несколько минут разговаривал с Гийо — содержание разговора не было зафиксировано — и уехал без сопровождения вместе с женой, а директор ресторана попал на дачу к любовнице и там заторчал.

Картузов ерзал, смотрел на часы.

Было поздно.

Участники операции так и находились все вместе. Никто не мог покинуть кабинет, позвонить по телефону, выйти в коридор; в туалет ходили всем скопом — с солеными милицейскими остротами, грубыми шутками. До последней минуты никто точно не знал, зачем их собрали.

Снова звонил генерал Скубилин. Теперь уже напрямую — к Омельчуку:

— Как?

— Ждем, товарищ генерал. Оперативный состав весь тут, у меня. — И врал беззастенчиво: — Третьи сутки без сна, Василий Логвинович!

— Передай от моего имени: никого не обидим. Как прокурор даст санкцию, сразу выходные. Пять дней каждому! — Это тоже была ложь. — И поощрения. Кто что заслужил. С тобой я лично распиваю бутылку коньяка.

— Ловлю на слове, Василий Логвинович. Выше награды мне не надо…

Едва генерал положил трубку, раздался звонок, которого все ждали.

— Понятых! — заорал Омельчук. — Следователя! Отключить телефоны, кроме моего и дежурного! Разворачиваемся!..

Из сейфа появились опечатанные сургучом конверты с заданиями. Адреса, постановления, маршруты. Номера машин, последовательность обысков, фамилии конкретных исполнителей.

Пущенная Омельчуком машина раскручивалась медленно и окончательно набрала силу далеко за полночь.

Оперативникам, следовавшим за директором по Минскому шоссе, где-то на полдороге встретилась другая машина — с работниками ОБХСС, — они везли санкцию на обыск.

— Груз сдали.

— Груз приняли.

Не подозревавший ничего Гийо подкатил новенькую «Волжанку» к вокзалу, вышел сладко утомленный, расслабленный.

С этой минуты он практически был уже в руках ОБХСС. На третьем этаже, в комнате матери и ребенка, находился эксперт-криминалист с фоторужьем. Ружье нацелено было в окно кабинета директора.

Гийо не спешил.

Прошел в буфет, купил из-под прилавка втридорога бутылку «армянского». Расплатился. Пожелал буфетчику здоровья. Он никогда не брал у себя в ресторане бесплатно — таковы были его правила.

На вокзале было тихо, только на пятом пути, у платформы, трудилась ночная бригада путейцев.

Гийо поднялся наверх к себе.

Всем рациям, кроме одной — у прильнувшего к фоторужью криминалиста, — дана была команда молчать. Не отрываясь, смотрел он в окно кабинета директора. Ползли секунды. В окне вспыхнул свет…

Не полезь Гийо в халат, и вся громоздкая неуклюжая машина под названием «Форель» оказалась бы запущенной вхолостую.

— Взя-а-ал! — закричал вдруг эксперт в каждой рации. — Кладет во внутренний карман! Уходит!

— Начинаем! — Омельчук сам участвовал в операции и находился на лестнице перед кабинетом.

Лестница была тесная. Открыв дверь, Гийо замешкался, увидев представительную группу.

О чем он подумал? «Милиция вечно занимается не тем!..»

Гийо хотел ее обойти, но стоявший впереди — плотный, как бочонок, — представился:

— Подполковник Омельчук, заместитель начальника отдела. Прошу зайти в кабинет.

Гийо вел себя достойно и очень сдержанно.

— Пожалуйста. — Он повернул назад.

Милицейские наполнили кабинет.

— Прошу сесть, — предложил ему Омельчук. — Ничего со стола не берите.

Подготовленные заранее понятые вошли следом — старший кладовщик и санитарный врач, оба коммунисты, ударники комтруда.

— Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился Гийо.

Мысль о том, что он — друг и сотрапезник первых людей в московской торговле, дергающих за ниточки первых людей аппарата, — вот так запросто даже при существующей неразберихе может быть арестован местными вокзальными ментами, никогда не приходила ему в голову.

— Одну минуту…

Омельчук ждал криминалиста, у которого, кроме ружья, был с собой и электронный микроизлучатель. Наконец тот вошел.

— Сколько у вас при себе денег? — спросил Омельчук у Гийо.

Директор ресторана словно видел сон о себе.

— На этот вопрос трудно ответить, — резонно заметил Гийо, — я не считал.

— Тысяча? Две?

— Не знаю. Зачем это вам, если не секрет?

Мелькнула сумасшедшая мысль:

«Для каких-то дел им нужны деньги. Большие суммы… Кому-то передать, чтобы кого-то поймать…»

— Не секрет. Сейчас все поймете. Я хочу задать вам вопрос: все ли деньги, которые у вас при себе, принадлежат вам?

— А кому же?!

— Вы все сказали. Теперь положите их на стол. Сюда.

Гийо достал бумажник.

Эксперт показал Омельчуку глазами: «Это не те!»

— Пожалуйста, выложите все!

Директор достал конверт.

— Это тоже ваши? — Омельчук не оставлял ему времени на раздумья. — Почему в конверте?

— Я хотел отправить матери.

— Сколько здесь?

— Не знаю. Я бы все равно пересчитал на почте.

— Здесь триста пятьдесят рублей.

Гийо пожал плечами.

— Очень может быть.

Омельчук дал знак эксперту. Тот был на ходу со своим излучателем.

— Понятые, прошу подойти ближе. И вы, пожалуйста. Читайте, что написано! — на купюрах вспыхнули скрытые от глаз буквы.

— «Взятка», — прочитал санитарный врач.

— Вы тоже видите? — спросил Омельчук у директора ресторана. — Чем вы это объясните?

— Не знаю.

— Вот протокол, деньги помечены в присутствии понятых…

Гийо заметил резонно:

— Все знают, что у меня никогда не запирается. Мало ли кто мог войти и что угодно подложить… Это не мои деньги!

— Я вынужден вас задержать.

— Я давно уже получал предупреждения со стороны персонала. — Гийо остался невозмутим. — От официанток и буфетчиц. «Все равно посадим тебя на скамью подсудимых…»

— Почему?

— Из-за моей принципиальности! Мешал им обворовывать граждан…

— Вы считаете: в конверте лежат сейчас другие деньги? Не те, что вы клали?

— Безусловно. Их подменили.

— Будем проверять.

— Я прошу об этом.

Ресторан и подсобные помещения решено было опечатать. Игры работников ОБХСС продолжались всю ночь. Под утро Картузову позвонил Скубилин:

— Как насчет «форели»?

— Поджариваем, товарищ генерал! Из Купавны звонили. Там целый магазин. Просили прислать ювелира-специалиста.

— А в Мичуринце?

— Миллионеры, Василий Логвинович! Миллиардеры!

— Ходатаев еще не было?

— Нет пока.

— Готовься, Картузов! Завтра к тебе такие тузы пожалуют — только держись!

— Что-нибудь придумаем, товарищ генерал!

— Думай, голова, картуз куплю! Завтра они примутся за вас со всех сторон…

Вошедший был, видимо, когда-то могуч высоким прямоугольным торсом, крепкими тяжелыми руками. Сейчас перед Игумновым стояла восьмидесятилетняя развалина.

— Девка у нас пропала… — Один глаз его, крупный, вполне осмысленный, был каким-то потухшим, смотрел ниже игумновского лица — в воротник, второй направлен был прямо на Игумнова. — Уехала в Москву и пропала. Я отец ей. Мылины наша фамилия.

Игумнов придвинул стул.

— Садитесь. Давно пропала?

— Уже неделя… — Он опустился на стул прямо, не согнувшись в спине. Сидел, выставив толстые колени. — Мы воронежские сами. Трое человек детей… Зойка — младшая. Приезжала на несколько дней. За вещами. — Он говорил отрывистыми фразами, на одном глотке воздуха, так ему было легче. — Улетела самолетом, мы сами ее проводили…

«Что за честь такая Воронежу?.. — подумал Игумнов. — Почему все эти исчезнувшие женщины из Воронежа? Совпадение?»

— А через пять дней получаем телеграмму от ее подружки. — Он протянул форменный бланк. Игумнов прочитал вслух:

— «Что с Зоей телеграфируйте Женя»…

— Прилетела в Москву и как сгинула… — Здоровым глазом он поймал Игумнова, больным оглядывал кабинет, мелкие детали казенного быта. Игумнов и сам краем глаза захватил их — форменная фуражка на сейфе, картонная коробка-тайник, порванная по углам схема железных дорог СССР.

— А может, поехала к кому-нибудь? — Игумнов взглянул на старика. — Как она?

— Не-ет! Девчонка она порядочная… Друг у нее здесь… — сказал Мылин.

— Москвич?

— Липецкий. Тоже в общежитии. Яриков Геннадий… «Надо послать к нему Ксению. Сразу же и позвонить…» Игумнов пометил на календаре.

— Были у него?

— Заезжал. А что он? Все равно бы не встретил. Днем ему работать.

— Зоя не с ночным летела?

— Не-е! Отговорил я!.. — Старик воспрянул духом. — Обычно она с последним самолетом, потом электричкой до вокзала. А уж утром к себе… А тут я упросил. «Лети, Зоюшка, днем…»

— Может, еще обойдется… — Игумнов словно тоже получал шанс вместе со стариком. — Вы из аэропорта? Как там, в порту?

Мылин покачал головой.

— Это мыслимая ли вещь?.. Народу как в котле.

— Спрашивали кого-нибудь?

— Подходил к таксистам. Э, говорят, дедушка! Тут тысячи девчонок проходят! Каждый час. Разве вспомнишь?.. Я говорю: «Ладненькая из себя. Вельветовые брючки. Танкетки…»

Старик говорил сам с собой.

— …Спрашивают меня: «А деньги она везла с собой? Или видео?» — «Ничего не было! — говорю. — Скатерть взяла из дома, мать картошки отсыпала. Все в магазин не бегать…» — «Тогда появится, дедушка! Что с ней станет…» — «Дай-то, Бог!..» — Старик внезапно повеселел. — Утром позвоню соседям. Предчувствие такое: может, сегодня-завтра объявится!

— В Москве где вы остановились?

— В Выхино. Свои у нас там. Из деревни.

Игумнов записал адрес.

— Телефон есть? — Он тоже записал. — И этого парня — ее друга. Адрес, фамилию. Фотографию привезли?

— А вот!

Подсвеченное сбоку и снизу круглое лицо. Полноватый подбородок. Крупный нос. Все пышущее здоровьем, крепкое, молодое. Большие, жирно накрашенные губы.

Он вызвал Качана.

— Надо заполнить карту пропавшей без вести.

— Картузов спасибо не скажет. — Качан знал о всех трех таинственных исчезновениях.

— А, пошел он… Приметы, одежду.

— Карту зубов… — Ему не раз приходилось ее заполнять.

— Зубы у нее все свои, — заметил старик. — Ни одного чужого.

— Уши проколоты?

— Это есть! И вот еще… — Старик вспомнил. — Колечко! Сестра подарила! Золотое. У нее пальцы то-о-нень-кие — и то только на мизинец налезало…

Милиционер-конвоир с силой толкнул Николу в спину.

— Убийца!.. — Видимо, ему подсказали наверху. Народ был оперативно грамотный.

Алексей-сокамерник — со втянутой в шею башкой и стриженым затылком — подскочил:

— У, суки! — Но дверь уже закрылась. Загремел засов.

Никола оглядел камеру. Пока он был наверху, Эдика вывели.

«Если замнач не дурак, из камеры меня выдернут лишь после того, как возьмут Алексея… — Никола читал происходившее, как по книге. — Тогда кавказец всю жизнь будет считаться виноватым в его бедах…»

Никола не пожалел ни того, ни другого.

Такая жизнь. Распусти и он язык — Алексей или Эдик его с ходу бы вложили, чтоб уйти на свободу.

— Где? — Вор кивнул в пустой угол.

— «С вещами на выход»…

— А может, в соседнюю камеру?

— Да нет! Он картежник. Катала. Небось на тачке гонит сейчас к себе в гостиницу… — Он не назвал ее, и Никола не поинтересовался. Он знал законы камеры. — У них там валютный бар. Девочки, кайф… — Алексей руками и движением таза показал похабно. — Во сколько меня ни отпустят, я туда поеду.

Он не догадывался, что выход на свободу теперь откладывается для него на несколько лет.

Никола снова постелил брюки, выправил швы, лег сверху.

Его ждал следующий этап.

Может даже, самый важный.

Срок содержания Николы в камере как лица, задержанного в нетрезвом состоянии, истек. Следователь должен с ходу решить: отпустить Николу на свободу, пока будет вестись следствие, или закрыть.

Николу с его биографией особо опасного рецидивиста и поножовщиной ждал верный арест. Недаром его и по акту опьянения вопреки всем инструкциям поместили не с обычной пьянью, а с задержанными, под крепкий замок. Следователи никогда не упускали случая отправить обвиняемых за решетку, чтобы те не могли убежать или совершить новое преступление.

Это стоило, конечно, следователям дополнительных хлопот. Строго через трое суток, ни днем позже, не делая исключений ни для выходных, ни для праздничных дней, следователь обязан доложить материал прокурору и получить санкцию на арест.

И против этих своих самых грозных противников — следователя и прокурора — Никола был бессилен.

Козыри, которыми он владел, годились только против тех, кто впрямую отвечал за раскрываемость преступлений, а следователей — это было очевидно для любого посвященного — нераскрытые не колышут.

— …У них всю дорогу приключения… — Никола по новой слушал от Алексея истории выпущенного каталы. Он и двух минут не мог просидеть молча. — Гаишник в порту тормознул их, а с ними старик кавказец… «Хотите, — говорит старик, — я его отмажу?» Подходит. У него в тачке коньяк был. «Белый аист»…

Никола был по горло сыт этими и подобными историями. Спросил только:

— Взял?

— Гаишник? Им только покажи!.. С ними был в машине друг этого таксиста. Он перед тем бухнул и в милицию попал, там же, в аэропорту. Неделю назад. А при нем было кольцо золотое. Темное. «Ну, — думает, — все! Финиш!» А ночью сержант его будит. «Слышь! Вали отсюда…» Ремень отдал, шнурки. «А кольцо?» — «Какое тебе еще кольцо. Вали, я сказал…» — Алексей излагал путано, но Никола отлично все разбирал. — Крутые ребята, каталы… Чечен, который с Эдиком ехал, говорит: «Ты мне покажи этого сержанта… Я разберусь!» Запросто бы разобрались. У них в гостинице «Макаров». Новый, с двумя обоймами…

— Знаешь, — сказал вор. — Ты бы язычок прикусил малость. Тут ведь и стены слышат…

— А чего я?!

Никола больше не думал о нем. Ворошил свое.

— «…Следователя чего колышет? Чтобы от водворения в камеру и до санкции у прокурора ему в срок уложиться! Чтобы ровно три дня! Как закон требует…»

— Какой день сегодня? — неожиданно спросил вор. Алексей посмотрел удивленно:

— Пятница…

«Сегодня меня не закроют!»- подумал Никола.

Следователи не любили закрывать по пятницам. Если сажаешь в пятницу — в понедельник идти к прокурору. Значит, прощай выходные, отдых с семьей, телевизор. «Для них самое лучшее — закрыть в понедельник, чтобы в среду за санкцией…»

Вскоре за Алексеем пришли. Вслед и Николу подняли. Посадили в конце коридора у зарешеченного окна.

Он слышал, как следователь в кабинете укорил Алексея:

— Тебе хулиганства мало? Того, что я тебе вешаю? Чего ты в камере язык распустил?

«Ну, дела-а… — Вору стало смешно. — Это же взяточник!»

Вскоре следователь вышел в коридор — белый, пышный телом мужик с редкими волосами. Он подошел к Николе.

— В понедельник придете. Паспорт пока остается у нас. Все ясно?

— Да, ясно.

— Вот повестка! Смотрите. В девять здесь.

Расклад подтвердился:

«Думает, что закроет с понедельника! Чтоб выходные себе не ломать… А на неделе получит и санкцию! Но это еще как выйдет! Бабушка надвое сказала!»

Узбек-милиционер, старослужащий, окликнул Игумнова у лестницы внизу:

— Товарищ начальник! Там ждет вас этот… — Он замялся, не зная, какое имя назвать. — Николай Иванович.

Николу знали под несколькими именами.

Игумнов взбежал по лестнице. Открыл дверь, пропустил Николу впереди себя. Замок за его спиной щелкнул.

За дверью Игумнов развернул Николу на сто восемьдесят градусов. Мгновение еще — и врезал бы в кобелиные бесстыжие воровские глаза.

— И врежь! Заслужил! — Никола не моргнул. — Они отпустили меня на выходные. В понедельник меня закроют. Паспорт у них.

— Какие у тебя претензии лично ко мне?

— Игумнов!

— Я посылал тебя на стадион с ножом?

— Нет…

— Ну и все!

— В тюрьму я не пойду, Игумнов! Мне нельзя туда. И ты знаешь почему… — Он по-блатному громко — на весь этаж — заскрежетал зубами. — Ты сейчас думаешь: меня посадишь — справедливость восторжествует! Не-ет!

— Все равно. — Игумнов открыл дверь. — Прощай.

Никола вышел.

Игумнов подошел к окну. Освещенный квадрат окна по-прежнему висел на деревьях, как простыня или занавес.

Шаги Николы стихли.

Вокзал был идеальным местом для сведения счетов с жизнью. Производство по «несчастным случаям» велось примитивно, уголовные дела не возбуждались. Трагедии замечали не больше, чем писк электронных часов, обозначавших конец часа.

Злость прошла внезапно, как и появилась. Игумнов спустился вниз, к вахтеру.

— Где он?

— Ушел… — Узбек удивленно посмотрел на Игумнова. — Просил передать это… — Вахтер полез в стол, достал плоские металлические часы на старом ремешке.

Вор стоял в конце шестой платформы. Тут было всегда малолюдно.

— В машинисты решил податься? — Игумнов смазал Николу по плечу.

— Еще подумаю. — Он вскользь взглянул на него. — У тебя тоже неприятности. Помимо меня.

— Еще одна женщина пропала, неделю назад, молоденькая, в вельветовых брючках, в босоножках.

— Опять из аэропорта?

— Опять.

Никола на секунду задумался.

— А кольцо у нее было?

— Было. Почему ты спросил?

— Мне пришло вдруг… — Он заговорил несвязно, как недавний его сосед по камере. — Милиция попутала тут одного. С кольцом. Кольцо — темное… Ма-а-ленькое-ма-а-ленькое…

— Интересно!

— …А ночью сержант его будит: «Вали отсюда!» — «А кольцо?» — «Какое кольцо?» Ладно, мол, вали!

Те же вопросы покатились по обратному кругу, теперь их задавал Игумнов.

— Давно было?

— С неделю назад. В аэропорту.

Снова стукнула стрелка. Машинист узнал начальника розыска, поприветствовал свистком.

— И кого с ним попутали?

— Друга одного таксиста. Они подвозили катал…

— Фамилию знаешь?

— Откуда, Игумнов? Все через десятые руки. Парень похвастал каталам в такси, а те дальше… Да! В машине был еще старик горец. Они его подвозили… — Никола вспомнил про бутылку. — «Белый аист». Есть такой коньяк?

— Есть.

— Горец отдал его гаишнику. В Домодедове.

Игумнов все больше заинтересовывался. Заставил Николу повторить.

Получалось, что было четыре выхода на дружка таксиста.

Через самого таксиста. Через Эдика — каталу и его напарника. И еще через гаишника.

Но и на таксиста, и на гаишника, и на друга каталы выйти можно было тоже только с помощью Эдика, который обретался либо у себя в гостинице, либо в аэропорту.

— У них там валютный бар, — вспомнил Никола. — Проститутки… Да! И оружие. «Макаров» с двумя обоймами.

— Ты бы позже еще вспомнил!

— Про оружие?

— Ну!

Во всем существовала какая-то несправедливая связь: не ударь Никола ножом парня на стадионе, он не попал бы в камеру с Эдиком и Алексеем — Игумнов ничего не узнал бы ни про кольцо, ни про пистолет.

— Начинать придется все равно с места прописки Эдика, — вслух решил Игумнов. — В Истре — раз они его закрывали — адрес должны знать.

— Должны.

— Ты поедешь в аэропорт и будешь там находиться постоянно, пока я не скажу. Найдешь своего каталу, а в конечном счете — таксиста…

— В понедельник мне с утра к следователю, Игумнов. У меня повестка… — Никола вздохнул естественно.

— До понедельника надо дожить, Никола. Отправляйся. Прямо сейчас…

Существовал и еще один путь к дружку неизвестного таксиста.

Через милицию аэропорта. Игумнов позвонил начальнику розыска Желтову, его не было. Отыскался лишь старший опер. Он с ходу опередил:

— Если насчет билетов — все глухо.

— Я не лечу.

— Да нет, если тебе очень надо — пожалуйста. — Он сразу перестал нервничать.

— Проверь по книге доставленных за прошлую неделю… — Игумнов принял за точку отсчета дату появления Мылиной в Москве. — Таксисты у вас были задержанные?

— Проверю. Куда тебе позвонить?

Старший опер перезвонил минут через десять.

— Не было. Этот человек точно таксист?

— Не знаю.

— Тут ееть водитель башенного крана. Из Хабаровска.

— Нет, это не он… У меня еще такая просьба. Там приходил этот Мылин насчет дочери. Проверь, прилетела ли она дневным рейсом, на который взяла билет.

— Позвони к утру. Я сделаю.

— В Москве, наверное, миллион краденых колец… — заметил Цуканов, его новый зам.

— Колец много, ты прав, — Игумнов блеснул рыжим рядом зубов. — Но кольцо появилось тогда же, когда исчезла Мылина. И в том же месте. И очень похожее по размеру. Надо ехать к Эдику…

— Поехали.

Гостиница находилась недалеко от метро «Каховская». Два одинаковых, похожих друг на друга корпуса.

— Давай сюда. — Игумнов показал на козырек, под которым стояла низкая длинная машина.

— Иностранцы… — заметил Цуканов.

— Хрен с ними.

— Я так сказал.

Круто застучали в дверь.

— Откройте.

Швейцары — пенсионеры-бугаи МВД-КГБ — по виду и степени независимости легко определили их статус.

— Входите. Сейчас оперуполномоченного вызовем.

Игумнов и Качан пошли к столу администратора. Там никого не было. Наконец появилась заспанная молодая девица. Фыркнула.

— По борьбе с проституцией?

— «Интерпол»! По линии эксгибиционистов…

— Да ладно!

— В каком номере вот этот?.. — Игумнов показал записку с установочными данными Эдика. Девица прочитала ее.

— Нет у нас такого!

— На память знаете?

— У нас иностранцы. Свои все наперечет. Не прописан.

— А живет!

— Это пусть милиция смотрит. А мы в номера заглядывать не обязаны. Каждый свободен пригласить кого хочет… — Она оценивающе взглянула на Игумнова. — Например, ты — меня! И подарить духи! «Палома Пикассо», например!

— Всю жизнь мечтал.

— Очень вежливо. — Она зевнула.

Цуканов из вестибюля махнул рукой, ему удалось найти общий язык с одним из швейцаров.

— Номер 1257. Двенадцатый этаж. Он там.

— Останешься здесь, — сказал Игумнов. — Проследи, чтобы эта стерва не позвонила…

Сверху уже спускался гостиничный оперуполномоченный.

— Откуда, ребята? — Он был похож на нападающего студенческой баскетбольной команды — под потолок, с длинными маховиками.

Игумнов показал удостоверение.

— Транспортная милиция.

— Насчет 1257…- подсказал один из швейцаров.

— Доигрались! Оля, — пригласил опер. — Идешь с нами.

Стерва победно взглянула на Игумнова, виляя задом, пошла к лифту. Вшестером они вошли в грузовой лифт.

— Нажимай на двенадцатый, — сказал нападающий. — Кто у них там? Проститутки?

— Оружие.

Врываться не пришлось, стерва администратор коротко постучала и запасным ключом с фанерной бляшкой открыла дверь.

— Мальчики!..

Видимо, их поселили с условием, что администрация в любой момент сможет проверить порядок и выселить, если номер понадобится иностранцам.

Она скользнула в номер, как, видимо, делала уже не раз, с ходу нажала на выключатель.

Номер был «люксовый» — с огромным холлом, с комнатами по обе стороны. Опер из гостиницы мотнул Игумнову головой вправо, сам быстро метнулся влево.

Игумнов попал в спальню, окно ее было плотно закрыто шторами. Ни воздух, ни свет сюда не попадали. Где-то рядом была кровать, Игумнов услышал чье-то сонное дыхание. И голос. Сначала непонятное, потом по-русски:

— Кто это?

— Милиция…

Качан рванул занавеси на окнах, проник свет. Завизжали колесики раздвигаемых штор. Боковым зрением Игумнов успел оценить обстановку: бархатные диванчики полукругом, галерея пустых бутылок, пуф с одеждой.

Впереди на квадратной кровати две взлохмаченные головы рядом — черная и белая…

— Милиция! Спокойно…

Черная голова на кровати неожиданно скатилась к краю, взлетела подушка, из-под нее показался вороненый, с коротким стволом «бульдог».

Не «макаровский»!

«Бульдог» пошарил по номеру, нашел Игумнова широким пустым зрачком… Игумнов бросился вниз, к кровати. Вперед. Рукой захватил чьи-то ноги. Баба! Мужик скатился под кровать. Игумнов врезал кулаком и локтем, пистолет отлетел в угол.

Впереди Качан сцепился с другим мужиком. Женщина под простыней орала изо всех сил. Игумнов и его противник катались у кровати: тот пытался схватить пистолет. Игумнов все дальше отбивал его ногой под кровать. Наконец Игумнову удалось взять верх, он врезал по лицу. Еще. Еще.

Тот закрыл руками голову, не сопротивлялся. Игумнов знал свою правоту, его противник — вину. Он не должен был брать в руки оружие. Неподписанный договор между сыщиками и преступниками запрещал это делать. Взяв пистолет, он доказал, что готовился убить Игумнова, Качана — вообще мента. В этом все и заключалось.

Игумнов подтащил мужика к шкафу, двинул головой о дверцу. Потом швырнул на ковер.

— Что ты делаешь? — закричала женщина с кровати. — Это тебе не в Америке!

— В Америке его бы сразу пристрелили — не успел бы еще вы тащить руку. Там жизнь полицейского дороже ценят…

Он подобрал «бульдог», он лежал — вороненый, маленький как мышь на снегу.

— Выйдите все, дайте одеться… — сказала женщина.

— Ничего, перебьешься и при нас.

— Сволочи! Мне тоже чуть ключицу не сломал. Сейчас бы платил за увечье…

Игумнов вздохнул:

«И действительно, платил бы! Дурацкий закон… Всех защищает, кроме того, кто старается за всех и всех больше рискует!»

Появился гостиничный оперуполномоченный, зажег свет. Задержанный все еще лежал на ковре без дыхания. Игумнов взял с прикроватного столика графин с водой, вылил ему на голову. Лежавший отпустил колени, потянулся.

В спальне появились другие обитатели номера. Всего их было шестеро. Две молодые женщины, белые, полнотелые, со спутанными волосами, принялись приводить себя в порядок. Администраторша успела уйти. Началось утро, где-то за стеной, не по-русски, поздравило всех с началом дня радио.

— Кто прописан в номере? — спросил баскетболист, он же опер.

Хозяин номера, оказалось, вообще в эту ночь не ночевал; всё это были его гости — приезжие, неизвестно как просочившиеся сквозь сито швейцаров. Те умудрились служить двум богам: пускали за деньги, потом же и закладывали. За это им тоже платили.

Все были жителями далеких мест, незнакомого предгорья, давно уже освоившими равнины столицы, ее гостиницы, рынки, мотели.

— Этого, с пистолетом, ты увозишь? — спросил гостиничный оперуполномоченный у Игумнова как бы между прочим. Он держался с достоинством, не хотел выпрашивать.

— Нет, забирай его. Мы возьмем вон того. — Он еще раньше положил глаз на другого кавказца. Юркого. С усиками. — Поедешь с нами. В милиции давно был?

— Давно! Когда прописывался!

Он промолчал о деле, заведенном на него Истринским райотделом, о том, что всего несколько часов назад валялся на нарах.

Игумнова вранье это устраивало. Сразу снимались подозрения, будто какие-то разговоры, которые кавказец вел в камере, могли просочиться наружу.

«Нет истринского ИВС — значит, нет и Николы…»

— Поедем, поболтаем, — Игумнов не назвал его Эдиком, поскольку в паспорте стояло другое имя и это сразу бы показалось катале подозрительным. — Будет о чем вспомнить…

— Давай прямо сейчас поговорим, начальник, а? — Ему очень хотелось скорее освободиться.

Игумнов еще раз внимательно его оглядел.

«Этот расскажет. Если не про того малого, у которого милиция забрала кольцо, то, по крайней мере, про гаишника… Пока это единственные зацепки».

— Поедешь с нами.

Оперуполномоченный гостиницы уже звонил в отделение насчет машины.

— Мне надо тоже позвонить, — сказал Игумнов. Его звонок поднял Ксению.

— Ты? — Она, похоже, обрадовалась.

— Вот адрес… — Он продиктовал координаты общежития, полученные от отца Мылиной. — Яриков Геннадий. Сходи прямо с утра. До работы. Скажи, что тебе нужна Зойка.

— Я скажу, что она заказывала мне колготки… — уже сонно пообещала Ксения.

Второй его звонок был старшему оперу в милицию аэропорта.

— Что-нибудь удалось?

— Удалось. Мылина скорее всего прилетела тоже ночью… — Старший опер объяснял весьма многословно. — Всех воронежских пассажиров отправили ночными рейсами. Не дневными. У них там ЧП было в аэропорту. Посадили душанбинский рейс, и его пассажирам отдали места дневного воронежского…

Первым — не считая генерала Скубилина — еще до начала рабочего дня поздравил Картузова заместитель начальника транспортного главка Ильин. Он позвонил прямо в дежурку.

— Все скромничаете! А сами вон какими делами ворочаете! И все тихой сапой! Как мыши в подполье…

Ильин был видной фигурой. Пришел из транспортного отдела ЦК, всех знал, и его все знали. Генерала получил почти сразу — вслед за переводом в МВД.

— Стараемся…

— Готовь представление на отличившихся. Себя можешь не вписывать — сам впишу. С указанием новой должности.

Картузов на секунду потерял дар речи.

— Не слышал еще? — продолжал Ильин. — Ну, и не надо пока. Скубилин и тот не знает, так что не спеши докладывать…

— Понимаю. — Он ничего не понимал.

— Авгуров еще не заезжал?

Авгуров был начальником ОБХСС — недавно переведенным из партийных органов в управление к генералу Скубилину.

— Нет. Не был пока.

— Он все расскажет… Ну, ладно. Значит, поздравляю сразу и с успешной операцией, и с назначением.

— Спасибо, Дмитрий Афанасьевич…

Ловя на себе взгляды сгорающего от любопытства Егеря, Картузов пошел к себе.

Звонок озадачил.

«Не спеши докладывать Скубилину…», «Авгуров все расскажет…»

Авгуров был доктором наук. «Ученый в милицейских погонах» — как его представляли на всевозможных конференциях и симпозиумах в Союзе и за рубежом. О нем говорили как о человеке Ильина и даже его родственнике. Статьи Авгурова часто появлялись в центральной печати. В управлении он появился сравнительно недавно переводом из партийных органов. Его работа в ОБХСС была явно только трамплином. Естественно, Авгуров входил в команду Ильина, открыто противопоставившую себя и Скубилину, и патрону его Жернакову.

«Если Скубилин что-нибудь заподозрит, мне конец, — подумал Картузов. — А что делать, если звезда Жернакова идет к закату? Приходится рисковать!»

Авгуров подъехал быстро, Картузов встречал его перед дежуркой.

У машины они обнялись и расцеловались. Простой этот, непринятый в милиции ритуал знаменовал переход Картузова в другую команду.

Не спеша пошли они по пустой платформе. День начинался ясный, солнечный.

На полпути к отделу Авгуров на минуту остановился, подставил лицо солнцу, закрыл глаза. Картузов снизу взглянул на него.

«Белая кость…» Авгуров иначе одевался, иначе говорил. Негромко, уважительно. Приветливо улыбался. Жена его, говорили, была филологом, переводчицей с сербскохорватского. Их круг составляли литераторы.

— Хороший день. — Авгуров открыл глаза. — Поговорим тут. Чтобы без лишних ушей.

Платформа была пуста. Дальше, за двумя путями, строились отряды пионеров, их везли в пионерский лагерь. Старшие дети стояли с плакатиками «1-й отряд», «2-й отряд». Родителей к платформе не подпускали.

— У меня новость, — сказал Авгуров. — В нашем Московском транспортном не сегодня завтра грядут большие перемены. Я иду начальником управления. А ты, если у тебя нет возражений, ко мне замом. Твое личное дело уже в кадрах. Чтобы никто ни о чем не заподозрил, они взяли личные дела пятерых. С Курского, Казанского и так далее. С нарочными. Когда тебя назначат, четыре других дела вернутся.

— А как Жернаков?

Шеф Скубилина считался в команде первого заместителя министра с тех пор, как вместе с ним отличился в разгроме начальника Академии МВД и его штаба.

— Жернаков уходит. Вопрос решен.

— Значит, и Скубилин?

— Как только уберут его шефа… — Авгуров заметил с сожалением: — Хороший мужик Василий Логвинович… Но ведь, по существу, развалил работу. Разогнал профессиональные кадры. Везде своих посадил. И эта девчушка в приемной… Ты знаешь. Все только и говорят об этом.

Картузов кивнул.

«Скубилина давно предупреждали!.. Прав Авгуров. Девочка в приемной Скубилина вся благоухает. Все управление ходит на нее смотреть. Один он не замечает», — Картузов и сам дарил ей то французские духи, то косметику.

— Для нас сыграло удачную роль дело этого дурака. Директора ресторана, — заметил Авгуров.

Картузов и раньше об этом подумал:

«Все будет зависеть от дела Гийо. Жернаков и Скубилин верно рассчитали. Но только начало! Дебют!.. Это — как если выстроить костяшками домино одну к другой и валить первую, целя в крайнюю. Только главное, похоже, и им не открылось. Где же последняя, которой грозит удар? В МВД? В ЦК? МГК? Кого именно должна скомпрометировать связь с преступными работниками торговли?»

— …Он спортсмен, Гийо, — не торопясь, объяснял Авгуров. — И как большинство спортсменов, работать не хочет. Только кейфовать и тренироваться. Охота, сауна. Это его. Наверху, там, немало спортсменов. Друг друга тянут. Но сейчас Гийо сам тянет. Только не в ту сторону, в которую следует. Знаешь, кто ему дал квартиру?

— Нет.

— По личной записке мэра. Написал ему во время охоты. Четыре комнаты в доме первой категории. На двоих!.. Сто с лишним метров… — Было, как Картузов и представлял: выстроенные в ряд костяшки домино. Только удар пришелся не по крайней, а где-то в середине, и падали они все не туда, куда планировали Скубилин с Жернаковым.

На суде все может всплыть. А Жернаков со Скубилиным хотят нагреть руки сначала на разоблачении Гийо, а потом на его вызволении из-под стражи. А сейчас ждут, пока мэр или кто-то из его приближенных обратится к ним за помощью. Тогда они дадут задний ход…

От машины Авгурова за ними наблюдал его старший опер — борец или боксер, верзила-полутяж, то ли личный шофер, то ли телохранитель.

— Мне кажется, мэру и его людям стоит только пальцем шевельнуть… — заметил Картузов.

— Они и шевелят. Но иногда лучше действовать в самом низу, чем через Генерального прокурора. От Генерального или первого нашего заместителя пустячком не отделаешься. «Мерседесом» пахнет…

Авгуров незаметно перешел к технической части:

— Как я понимаю, дело Гийо построено на оговорах взяткодателей, которые за это освобождены от ответственности…

— Обычная история, — осторожно заметил Картузов.

Авгурова интересовала возможность разрушения дела.

— Стоит кому-нибудь отказаться от своих слов, и все падет. Если официанты не отстегивали, значит, и мэтр не отдавал наверх…

— Ну как! — Картузов не согласился. — А конверт с деньгами? «Взятка» на конвертах!

— Конверт ему в руки не дали. Сунули в халат.

— У любовницы на даче тоже нашли меченые деньги.

— «Подсунули!» — Авгуров судил свободно и широко. С пониманием тайных рифов в делах такого рода. — Он ничего не знал… «Золото и драгоценности?» — «Жены и ее родителей. Все подтверждено справками». «Злоупотребления по службе…» — «У кого их нет? А вот медали, дипломы, кубки — это не у всякого. Первенства дружественных армий, полицейских, динамовцев. Честь национального флага страны…» — Он помолчал, продолжил уже заинтересованно: — В деле наверняка есть несколько свидетелей, настроенных наиболее агрессивно. Это наверняка женщины… Так?

— Да.

— Защита докажет, что, по меньшей мере, одна была его любовницей либо хотела затащить к себе в постель, а он отказывался.

Картузов кивнул.

— Такая есть. Мэтр ресторана Шишкинская. Второй свидетель — официантка, ее подруга.

— Хорошо бы на время их куда-нибудь сплавить. — Авгуров рассуждал, как о давно решённом. — Ну, это я возьму на себя. Позвонит мой опер Слава, дай их адреса.

Картузов пожал плечами. Его волновало другое:

— Скубилин надолго останется?

— Вопрос двух-трех дней.

— За это время не наломает дров?

— Достать тебя он может только через укрытые заявления… — Картузов и сам это знал. — Через начальника розыска. Как он?

— Игумнов? Парень вроде надежный.

— С КГБ хорошо живешь?

— А их разве узнаешь?!

— Сейчас от них переводят большую группу в наши подразделения. На пять лет. Будут порядок у нас наводить.

— На транспорте?

— И в городе.

— Лучших-то не отдадут…

— Вот именно. — Авгуров взглянул на часы. Разговор был закончен.

— Я тут собираю нескольких близких друзей. — Они двинулись назад к дежурке. — Ильин будет. Еще человек пять-шесть. Тебя приглашаю… Я позвоню, как только определюсь.

— Буду рад.

Они уже пришли.

— Надеюсь, будет вкусный стол и мы сможем обо всем поговорить…

Авгуров простился. Картузов не спеша пошел к себе.

«Если Жернакова попрут, Скубилину не выстоять. А на Жернакова давно зубы точат — с утра он, как приедет, на службе поправляет голову, а после обеда идти к нему снова бесполезно…»

— Товарищ подполковник! — Егерь, дежурный, догнал его. — Пока вы с начальником ОБХСС разговаривали, его опер там вам ящик оставил в дежурке. Я сказал младшему, чтобы отнес в канцелярию.

— Что в нем?

— Сказал «сюрприз».

Егерь отстал.

В канцелярии уже стоял ящик, завернутый в газету. Начканцелярии поймала его взгляд, улыбнулась:

— Кофе гранулированный… Фабричная упаковка. Пятьдесят банок…

— Деньги отдали?

— Отдала. Взяла из кассы… — По совместительству она вела кассу взаимопомощи. — А он вернул. Может, переслать с нарочным?

— Подумаем. Звонил кто-нибудь?

— Генерал. Я сказала, что вы вышли. С кем, не сказала:..

Трудность заключалась в том, что Игумнов не мог сказать катале о том, что именно он хочет от него услышать.

Катала мог рассказать о гаишнике, о «Белом аисте» и кольце, отобранном в милиции всего один раз — в камере, и тогда Игумнов допустил бы прокол. Обо всем картежник должен был начать разговор сам — по собственной инициативе.

— Где мы раньше с тобой встречались? — разыгрывал Игумнов. — Ну, скажи! И по-хорошему разойдемся.

— Отпустишь, начальник?

— Отпущу. Только заедем в пятьдесят третье, я договорюсь, и все. Итак!

— В «Арагви»! — Картежник включился со всем азартом игрока.

— Нет.

— «Баку»? «Арарат»?

— Нет.

— Я знаю: в «Иверии»!

— Не был.

— «Баку»!

— Ты говорил! А не в магазине? — ввернул Игумнов. — Конечно! Неделю назад. Ты коньяк покупал? — Он не упомянул «Белый аист».

— Нет, — задержанный покачал головой.

— Коньяк не пьешь?

— Пью. Но в магазине не помню, когда был!

— Домой приносят? — Цуканов колыхнул продолговатым животом-гробиком.

— Почему домой? — Катала засмеялся. — В ресторане.

— «Армянский»? — Сантиметр за сантиметром подвигали они его в нужном направлении.

— Почему «Армянский»? — Для него это была неопасная забавная игра, в которой он не замечал смысла.

— А какой?

Где-то десятым по счету назвал он «Белый аист».

— Хороший коньяк… — заметил Цуканов. — Только нигде не достать!

— Я тебе достану. — Катала вывернул не в ту сторону — с большим трудом его снова удалось направить в нужном направлении.

Еще через несколько минут он сказал, смеясь:

— Одну бутылку мы даже гаишнику подарили…

— Да ну! Где?

— В Домодедове. У поста.

Цуканов, будто бы знал всех гаишников, обрадовался:

— Черный, среднего роста. Витька!..

— Здоровый, килограмм на сто двадцать… Хотел еще записать фамилию водителя.

— Записал?

— Нет, кажется. С нами еще старик был, земляк… Мы его подвозили.

Игумнов прояснил для себя ситуацию. Картежники ехали на двух машинах со случайными таксистами, занаряженными на один-единственный раз.

— Водителя помнишь?

— Я сзади сидел. Со мной один друг был — он сейчас уехал. И старик.

— А с шофером кто сидел?

— Его друг.

— Какой он из себя? — пристал Цуканов. — Моложе тебя?

— Не знаю. Лет двадцать шесть. Тридцать.

— А одет?

— Не помню…

— Да, ладно. «Не помню»… — Оперуполномоченный гостиницы круто подключился к разговору.

— Вроде в серой куртке. И брюки, по-моему, тоже серые. В полоску. Нет, в клетку.

— Почему он оказался в такси?

— Вроде тоже таксист. Кого-то встречал…

— Говорил что-нибудь?

Эдик вспомнил:

— В милицию он попал! Неделю назад, там у него золотое кольцо уплыло…

Они тянули в правом ряду. Их то и дело обгоняли. Игумнов, оставаясь в душе гонщиком, переживал плачевное состояние милицейского транспорта.

«На всё деньги находят! На всё есть — только не на нас, ментов!»

Сзади, между Качаном и Цукановым, качался Эдик. Цуканов шуршал газетой.

«Если мы изымем кольцо, придется предъявлять его отцу Мылиной. Бедный старик!»

Игумнов взглянул на часы.

В школе уже готовились к традиционному сбору выпускников.

«Даже если все пойдет быстро, я все равно опоздаю. Даже если впереди нас не ждет еще один пистолет-пулемет…»

«Будь осторожен, начальник! — писала жена, не видя его по нескольку дней и оставляя на видном месте свои записки. — Береги себя!»

Простые эти фразы заставляли терять чувство осторожности и страха.

Их опыт и прошлая жизнь были совсем разными. «Гонщик», «мент» — он казался ей вначале экзотической фигурой.

— Как скажешь, начальник… — сияя, заканчивала она тогда каждый их разговор. — Как прикажешь!

«Так и берут нашего брата мента!»

Игумнов внес разор в ее мир. Особенно, когда перешел в розыск. Они почти перестали бывать вместе. Встречаясь, не могли преодолеть отчуждение, ходили, как заколоденные.

«Я слишком много думаю о ней, если не люблю…» — Мысль эта не оставляла его.

— Вон он, — показал катала.

Рыжий старший лейтенант аршинными шагами мерял осевую. Он равнодушно глянул на остановившуюся машину, прошел мимо. Игумнов догнал его.

— На минуту…

Старшой поднял яростные, холодные глаза, но тут же до него дошло, что его беспокоят такие же милицейские.

— МО-14562…- Игумнов прочитал на нагрудном знаке. — Начальник розыска с вокзала… — Он назвался.

— Бакланов. Седьмой дивизион ГАИ.

— Ты записал тут одного таксиста…

МО-14562 хмуро взглянул на него.

— Давно?

— Неделю назад. С ним в это время находился картежник, он сейчас со мной в машине.

Они подошли ближе, Бакланов посмотрел на каталу, покачал головой.

— Не помню, — они разговаривали поодаль, в машине их не могли слышать.

— Ты «Белый аист» уважаешь? — поинтересовался Игумнов.

— Уважаю, — он взглянул внимательно.

— Заедь, мне надо с тобой срочно поговорить.

Гаишник пожал плечами.

— Мне как раз надо на Зацепу. Когда ты на месте?

Игумнов записал ему фамилию и телефон.

— Только сначала позвони. Очень срочно.

— Начальник, всё? — спросил кавказец, когда Игумнов вернулся в машину.

— Сначала заедем в пятьдесят третье. Он заканючил:

— Почему, начальник?

— Они обслуживают гостиницу. Поехали!

Игумнов закрыл глаза, возвращаясь в тот же поверхностный слой необременительного анализа собственной жизни.

Со своей первой женой он работал в одном управлении, сидел за одной партой в школе рабочей молодежи. Они жили душа в душу и никогда не ссорились. Их развод всех удивил.

Одно он знал твердо.

«Можно расстаться, можно создать новую семью. Но нельзя уходить до того, как переродились связи, пока пусть даже только в душе чисты и верны друг другу…»

Он знал, откуда эти мысли.

«Сегодняшний традиционный сбор выпускников…» Он не мог не пойти, хотя прекрасно знал, что предстоит.

Ксения ждала на углу у хозяйственного магазина — молодой побег, затянутый в готовые лопнуть, обтягивающие тело джинсы, само обаяние и порочность — от мужской круглой шляпы до «молнии» на гульфике.

— Привет! — В присутствии коллег Игумнова она не стала говорить. Показала на объявление — магазин был закрыт на ремонт. — Воруют, как черти, а раз в месяц учет. Это уж обязательно! У меня в нем подружка работала.

— Ясно. — Цуканов одобрительно осмотрел Ксению. — Ну, мы погуляем с Борисом…

— Была в общежитии? — спросил Игумнов, когда Цуканов и Качан отошли.

— Да. Нашла Ярикова Генку. Друга Зойки… — Она бросила сигаретку себе под ноги. — Вообще-то, неплохой парень. И зарабатывает хорошо. Он видел ее в аэропорту.

— Мылину?!

— Он встречал все воронежские самолеты. До последнего… — Ксения словно расплескивала слова. Соединять их следовало самому слушателю. — Последний рейс не объявили. Или он не слышал. Мылина им и прилетела.

— Он уверен?

— Ну! Генка сидел в электричке. Видит, она идет. С парнем. У парня сумка.

— По платформе?

— К аэропорту.

— Выходит, она прошла мимо него и потом вернулась?

— Выходит.

— И что он?

— «Деревня-матушка…» Как сидел, так и не встал. «А чего я пойду? Третий лишний…»

— Кто же, он считает, это был?

— Ну кто? Хахаль ейный! Воронежский. Кто еще? Она рассказывала Генке: друг у нее есть. Вместе в ПТУ учились… Ты при сигаретах?

Игумнов вынул пачку «БТ».

Она закурила. Показала белый, как сахар, оскал. Крепкие молодые губы блестели помадой.

— И какой он из себя?

— Генка его плохо разглядел. Высокий, симпатичный.

— А как его зовут, Мылина говорила? Родители ее с ним знакомы?

— Ну ты что, Игумнов, не понимаешь? Заставляешь тебе все объяснять на прямом языке! Я же женщина все-таки!

Она глубоко затянулась, струйками из ноздрей и рта потекли дымы. Проходившая мимо старуха в очках не выдержала:

— Еще курит! У-у, тварь проклятущая… Зеленые глаза!

— Иди-иди! Сама тварь… — с ходу парировала Ксения. — А то очки в двух карманах понесешь. Опять настроение мне портишь!

— Знаешь ее?

— Крёстная моя. Из-за нее меня батюшка из церкви прогнал. За то, что в брюках и накрашена. — Она провела по сиренево-розовым, не встречающихся в природе оттенков щекам.

— Так кто же, по-твоему, с ней был?

— Игумнов! Ты как маленький! Да ты допроси ее отца Мылина! Неужели не знает он, кто их дочери целку ломал?!

Игумнов раздавил сигарету.

— Ерунда. А тем двоим, что пропали в мае и в июне? Тоже он?

Она пожала плечами.

— Приметы запомнил?

— Лицо худощавое. Русый… Серая куртка, как дутая. На «молнии». Я все расспросила.

— А брюки? Тоже серые?

— Да. В клетку.

Катала тоже упоминал о клетке. «Странное совпадение…»

— Ты считаешь, это не ее парень?

— Знаешь, кто это был? — Игумнов достал сигарету. — Убийца. Я понял. Он берет тех, кто не успевает к последней электричке. Как раз ночной воронежский рейс. Они не знают Москву. Рабочие девчонки. Он увозит и убивает. Левак. Или таксист.

Игумнов прошел по второму этажу. На классах висели объявления:

«Выпуск 1978 г.», «Выпуск 1979 г.».

Школа была старая, называли ее и вечерней, и школой рабочей молодежи. Вся вокзальная милиция получила здесь свое образование. А точнее, корочки.

Игумнов постарался войти тихо, но половицы предательски заскрипели. Его увидели. Выпускников их года было мало. Сидели на низких партах. По двое.

Стараясь не шуметь, ни на кого не глядя, он прошел к свободному месту. Было совершенно ясно, кого оно ждет, почему оставлено свободным.

— Здравствуй! — Он оказался рядом с Надей.

— Здравствуй.

— Вот и еще год прошел. Как ты?

— А ты?

— Как когда…

— Ты тихий сегодня. Неприятности?

— Да так. Расскажу. Я очень опоздал? Извини.

Женщина, перед которой ты всегда виноват. Виноват за то, что мог сделать ее счастливой и все-таки не сделал, хотя это зависело от тебя. За то, что тебе бывает хорошо, когда человеку, который тебя любит и будет любить всю жизнь, плохо.

Жестокий, злой мир! Как жить, если таким, как она, нет ни счастья, ни вознаграждения.

— Это ты извини…

Она смотрит на него, и у нее начинают мокнуть глаза.

— Ты еще майор? — Надежда на звание идет ниже его.

— Какая красивая у тебя кофточка…

— Тебе нравится? — Она смотрит на металлический ряд его рыжих зубов. Все целы.

— Очень тебе идет. Серьезно…

На ней, как всегда, что-то трогающее до слез. Такая неумелая манера одеваться, если это не милицейская форма. Все не по ней, все уродующее. Кокетливого покроя, узкоплечая кофточка с подложенными плечиками, делающая ее бесшеей и кургузой. Длинная юбка, закрывающая тоже длинные голенища сапожек. Зачем она их одела в жару?

— Как твое здоровье?

— Тебе интересно? Ты бы позвонил!

— Опять сначала?

Это тянулось уже восемь лет. Проще, конечно, было не приходить на этот вечер. Но она подумала бы, что он не хочет ее видеть. Это было бы новым предательством.

Встречи же снова делали их несчастными.

Все та же мысль — одна и та же — вертится у него в голове.

«Разлюбив, можно уйти от жены. Можно уйти, даже оставив жену с маленькими детьми. Но уйти, не разлюбив! Уйти, чтобы все время думать, страдать!»

— Как на вокзале? — Уже несколько лет, как она ушла на территорию.

— У нас убийства молодых женщин, которые прилетали в аэропорт. С ночного рейса. Он или они выбирают девчонок, которые не знают Москву. Видимо, предлагают подвезти…

Она внимательно, как оперативник, слушает. Уточняет детали.

— …Последняя должна была лететь с дневным рейсом. Осталась бы живой.

— Приметы есть?

Скоро она знает все детали. Их не так уж много.

Длинный эскалатор в метро на станции «Площадь революции». Вход с улицы 25-го Октября, бывшей Никольской. Где-то на середине спуска Игумнов по привычке оглядывается. Какой-то человек стоит недалеко от него, другой значительно выше. С газетой.

«Где-то я уже их видел сегодня… Когда входил в школу?»

Народу на перроне немного, но все же есть. Разрыв между поездами достаточно велик. Но вот, наконец, слышится шум, засветилась мраморная плитка вдоль туннеля. Игумнов вошел в вагон.

— «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…»

Он поворачивает назад, на платформу, и видит, как почти одновременно, вагонов на пять сзади, какой-то мужчина тоже спиной вперед, головой в газетку — в последнюю секунду выскакивает из поезда. «Ну вот! Меня уже и пасут. Только кто?»

Скубилин несколько раз набирал номер Картузова — никто не отвечал.

«Болтается где-то…» — Генерал взглянул на часы — было не поздно, в это время начальник отдела вряд ли поехал бы домой.

Скубилин приказал соединить его с дежурным.

— Где Картузов?

— Отъехал, товарищ генерал. Сказал — скоро будет.

Генерал помешкал — Егерь, дежурный, воспользовался паузой:

— Сегодня у подполковника Картузова день трудный. То управление трясет, то главк…

— Главк? — Скубилин заинтересовался. — А кто?

— Генерал Ильин звонил…

«Странно, — подумал Скубилин. У него мгновенно испортилось настроение. — Картузов ничего мне не сказал…»

— Как появится, пусть мне позвонит…

Он вышел к секретарю.

— Разыщите Картузова. Он мне срочно нужен…

В приемной сидело несколько человек. Увидев начальника управления, все встали. Скубилин, не глядя, прошел к дверям. На пороге обернулся.

— Я на месте. Сейчас буду.

— Слушаюсь, товарищ генерал. — Девочка так и благоухала заморским ароматом.

В коридоре с появлением генерала произошли мгновенные перемещения сотрудников. Скубилина в управлении боялись.

Через секунду проход был чист. Ошибку сделали те, кто спрятался в туалете, — приехавшие с линии и новички. Генерал направлялся именно туда. Но Скубилину на этот раз было не до подчиненных — мысль его двигалась в одном-единственном направлении:

«Петьку Картузова перекупили!.. — Больше он не мог ни о чем думать. Ильин был фигурой достаточно крупной, вровень с Жернаковым. — Иначе какого лешего Ильину звонить на вокзал! Поломают дело!»

— Картузов не нашелся? — вернувшись, спросил он у секретаря.

— Нет нигде.

— Тогда найдите Омельчука. Пусть мне позвонит.

— Слушаюсь, товарищ генерал. Омельчук звонил уже через минуту.

— Здравия желаю…

— Заварили мы с тобой крутую кашу с этим рестораном, — начал Скубилин. — Ты человек опытный… — Когда хотел, он умел польстить подчиненному. — Если дело сорвется, обоим несдобровать…

— Обоим, товарищ генерал. Я и так днюю тут и ночую.

— Картузов не говорил, куда отъедет?

— Нет. Ничего. Он со мной не очень-то делится, говоря между нами.

— А про то, что Ильин звонил?

— Тоже не знаю.

— Меня вот что беспокоит. Все держится сейчас на показаниях мэтра и другой официантки…

— Это есть, Василий Логвинович. — Омельчук подпустил тревоги.

— Не переменят они показания? Тогда все полетит…

— Могут, могут, товарищ генерал.

— Вот видишь! И никто мне не говорит!

— Я думал об этом. У Шишкинской, у мэтра, две девочки-школьницы. Она боится. Ночью в квартиру ее стучали какие-то типы. По виду приезжие. То же с официанткой. Я докладывал начальнику отдела.

— А что Картузов?

— Молчит! А сегодня решил вдруг: «Посоветуй им взять отпуск. Пусть уедут…»

— Вот что, Омельчук, продиктуй мне их адреса. Или нет! С адресами подъезжай сейчас ко мне… Да, дежурному не говори, что я вызвал…

Заместитель Картузова вскрыл темную коробку двойных дверей, двинулся в обход, вокруг длинного, с зеленым сукном приставного стола для совещаний.

— Вот, товарищ генерал! — Он положил бумагу перед Скубилиным.

— Присаживайся, подполковник.

Омельчук сел, далеко назад убрал ноги под стул. При богатырской фигуре его отличала маленькая стопа, 39-й или 40-й размер обуви.

— Картузова разыскал?

— Если разрешите, Василий Логвинович, я сейчас узнаю. Прямо от дежурного вызову шофера, чтоб позвонил.

— А он скажет тебе?

Омельчук нюхом почувствовал, откуда ветер. Судьба его тоже решалась. Здесь. Сегодня.

Он решился на признание, которое могло стоить ему карьеры.

— У Картузова на машине шофер — родственник моей жены.

— А ты, оказывается, не прост, Омельчук, — сказал Скубилин. — Ну, валяй!

Минуты через три зам Картузова доложил:

— Машина стоит недалеко от посольства ФРГ на улице Воровского. Картузов в ресторане. Не один, с ним еще несколько человек.

«Что ж там за ресторан?.. — недоумевал Скубилин. — А-а! Дома литераторов… — Мгновенно все прояснилось. — Авгуров! Это его епархия… Конечно! Это их команда… Ильин, Авгуров… Значит, и бывшие коллеги Ильина по транспортному отделу ЦК… — Скубилин быстро смоделировал инфраструктуру противоборствующей коалиции. — Ну, ты попомнишь меня, Картузов!»

Он лицемерно вздохнул.

— Такая обстановка, а у людей на уме другое…

— Будто нельзя подождать, — поддакнул Омельчук. Маленькие туфли появились впереди стула под широкими, струящимися с широкого зада штанинами.

Скубилин отметил эту странную для строевика посадку. «Что они там так быстро пухнут на вокзалах? — невольно подумал он. — Со стульев не слазят или едят что-то особенное?»

— Еще вопрос- Омельчук хотел подняться, но Скубилин жестом приказал сидеть. — Жена Гийо просит свидания… Как быть?

— Не давать. Только с разрешения прокуратуры…

В эту минуту, словно почувствовав что-то, позвонил Картузов.

— Искали меня, Василий Логвинович? — Голос был чистый, преданный, каким в течение многих лет звонил по утрам на квартиру: «Машину подавать?»

— Как дела? — ласково спросил Скубилин.

— Василий Логвинович! Разрешите доложить — загулял. Принял килограмм коньяку в одной компании и слегка шампани.

— Домой доберешься?

— Я на машине. Доставят.

— Смотри, а то велю послать за тобой. Ты где?

— В самом центре. У концертного зала…

«На Воровского сделали правый поворот, — подумал Скубилин, знавший Москву, как пять пальцев. — И дальше по кольцу…»

— Головка не будет болеть? — спросил нежно.

— Не будет! — веселей прежнего прокричал Картузов. — Завтра буду как штык, Василий Логвинович! Все путем! Как учили!..

Скубилин вывел разговор на усилитель, под потолок, спросил:

— Как с нашим делом? — Он показал Омельчуку на место, из которого появится звук. — Может, заму твоему все поручить?

— Чтобы все загубить, что ли? — Картузов прямо-таки всколыхнулся там от праведного гнева. — У него же в голове только выпивка да бабы… Вы жену его видели? От нее запьешь да загуляешь… — Омельчук только головой покачал.

Когда он уехал, Скубилин объявил секретарю:

— Начальника инспекции по личному составу сюда. Больше никого пока не пускай.

— Вызываю… — Она капризно зацокала каблучками, обходя вокруг стола — за весь день шеф ни разу ее не тронул.

Появился Исчурков, начальник инспекции, щуплый, болезненного вида.

— Вызывали, Василий Логвинович?

Формула эта была в ходу у второго эшелона руководителей. В ответ последовало не менее традиционное:

— Садись.

Исчурков был само внимание. Он приготовился записывать.

— Как у нас с укрытыми от регистрации у Картузова? — спросил напрямую Скубилин.

Исчуркову показалось, он ослышался.

— У Картузова?! — Он чуть не сказал: «У вашего Картузова?!»

— Мышей перестали ловить. Надо их слегка потрясти. Там начальник розыска Игумнов. Как он?

— Все они одинаковые… — Исчурков не скрыл злорадства. — Лучше укрыть, чем работать, Василий Логвинович…

— Дай команду срочно им поинтересоваться. Прямо с сегодняшего дня.

— Слушаюсь.

— Подумай, кого включить в комиссию по комплексной проверке отдела.

— Но ведь недавно их проверяли!

— Делай что говорят. И вот еще что. Кроме тебя, пока об этом никто не знает. Если слух раньше времени просочится, считай, что ты уже на новом месте. — Скубилин подумал. — В Унече начальник линпоста… — Станцией Унечей заканчивалась Московская дорога. — Все!

Перед кабинетом Игумнова МО-14562, старший лейтенант-гаишник, вынул жвачку, приклеил к стене. Постучал.

— Прошу, — крикнул Игумнов.

— Привет, начальник.

Игумнов молча кивнул Бакланову на стул.

— Не продавлю? — Стул тихо охнул, но выдержал. — Я вспомнил тот случай. Могу подтвердить. Таксист сунул мне бутылку коньяка «Белый аист». Я вернул права ему и отпустил…

МО-14562 попробовал развалиться на стуле, закинул здоровые свои рычаги за спину, но стул угрожающе заскрипел.

Игумнов внимательно присматривался: лицо Бакланова с самого начала показалось ему знакомым.

— В восьмом работал?

— Бывал. А ты кого знаешь в восьмом?

— Я там работал на спецтрассе. Так что насчет таксиста и бутылки ты мне не темни. Тебе ее дал старик горец.

— Я думал, ты будешь выводить меня на чистую воду, — сказал Бакланов. — Хотел помочь.

— Почему ты обратил на них внимание?

— Таксист превысил скорость. Я использовал самое малое, на что закон дал мне право. Предупредил. Ты работал — знаешь… Если бы я был взяточник, я бы отобрал у него права. А потом вернул бы… За это… — Он пошелестел сложенной щепотью. — А если я не запугиваю водителя, а предупреждаю, на что я могу рассчитывать? На кавказского дедушку? Много их?

Игумнов дал ему выговориться.

— Мне говорят: «На, старшой! Завтра у меня не будет — ты угостишь!» У меня и сейчас бутылка в машине. Водитель купил. Лестно ему иметь такого друга, как я. Может, он никогда и не обратится. А обратится — я и без бутылки сделаю, что могу по закону и даже чуть больше…

Стул под ним продолжал угрожающе поскрипывать.

— Все друг с другом как люди. А гаишник должен быть как собака. Да кто же поможет мне после этого? А ночью? Когда я подхожу к машине, а мне оттуда: «Старшой, разъедемся по-хорошему! На чирик и уезжай. Ты нас не видел, и мы тебя…» А я тяну время — ищу, кто остановится, поможет… «Сразу и чирик!» А они: «И чирика не получишь, старшой. Только жена твоя — вместе с медалькой твоей посмертной…» Да ладно!

МО-14562 встал, Игумнов тоже поднялся. Они были одного роста, но гаишник был покрупнее, шире в плечах.

— Ты сейчас в аэропорт? — спросил Игумнов.

— Да, к себе.

— Возьмешь моих? — Игумнов позвонил Цуканову. — Бери Качана. Едем. — Он положил трубку. — Мы ищем этого таксиста. Вернее, его друга, он тоже сидел в машине. Мы подозреваем его в убийстве. В машине поговорим…

— В лепешку расшибусь. Найду… — Бакланов снова вернул разговор на больную тему. — Начальство думает, что меня можно купить за бутылку, за пятерку. Обидно, пойми! Вот они летят по осевой… Я — зеленую улицу. Движение перекрыл, руку к козырьку. У них шубы, бриллианты. Посуда из дворца. Деньги в швейцарских банках. Дети и внуки за границей. Все пристроены… А тут бутылка «Белого аиста»! Сколько у них злости на меня — «предал»! Да кто из нас кого «предал»?!

Они спустились в подъезд. Машина ГАИ у дежурки сверкала, как новенькая.

— Хочешь сесть? Машина у меня классная, предупреждаю. Наверное, на все отделения ГАИ такая одна.

— Усовершенствовал?

— А как же! Резина «мишлен». Чистый каучук. Двойные амортизаторы… — Ему доставляло удовольствие перечислять. — Головка прижатая. Мотор от третьей модели. Ну и, конечно, бензин залит высокооктановый 95-й. Отличная машина. Садись за руль. Сейчас убедишься… Уж если гонишь — чтоб не ушел!

В дверях появились Цуканов и Качан.

— Ты тоже в аэропорт? — Цуканов удивился.

— Завезете меня в инспекцию, — сказал Игумнов, легко трогая машину с места.

Секретарь в приемной читала «Огонек». Увидев входящего замминистра, она не растерялась. Отложила журнал. Вытянулась.

— Здравия желаю, товарищ заместитель министра внутренних дел… — недавно Скубилин распорядился, чтобы ее аттестовали.

— Я сам, сам… — Жернаков неверной походкой двинулся к двери, замаскированной под шкаф.

— Сейчас, сейчас! — Она испугалась, что в приемную кто-то зайдет, увидит Жернакова в таком состоянии.

Услышав возню, Скубилин поднялся навстречу:

— Здравия желаю, Борис Иванович! Как раз думал о вас! Проходите…

— Беда, Вася. — Жернаков крепко прикрыл дверь, в глазах у него стояли пьяные слезы. — Попал я в непонятную…

Скубилин уже все знал. Помощник Жернакова — подполковник, которого Скубилин, уходя, рекомендовал на свое место, — успел позвонить.

В самом начале дня в приемную вломилась самозваная комиссия будто бы из народного контроля. Помощника оттеснили, прорвались в кабинет. Жернаков как раз поправлялся стаканом «Армянского». Составили акт. В комиссии оказалась мелкая сошка, в том числе вольнонаемные из ХОЗУ, которых нечем прижать. Акт пошел в управление кадров, копию грозили грохнуть в адмотдел ЦК.

— За что, Вася? Что я им сделал? — Жернаков чуть не рыдал. Транспортный главк спутался с кадрами. А там этот Ильин, у него тесть в административном отделе…

История была пренеприятная, Скубилин понимал это. «Но не комиссия же — к тому же самозваная — решает все! Прикажут — и никакого акта не будет. Как не было».

— Садитесь, Борис Иванович. Еще не вечер!

— Ты так считаешь?

— Конечно! С Картузовым они промахнулись. Он помочь им уже ничем не сможет. Основные свидетели против Гийо у нас с вами. Завтра я пошлю следователя за санкцией на арест. И если нам ничего путного не предложат, к вечеру директор ресторана будет за решеткой. Они это знают.

— А дадут санкцию?

— Материалы-то у нас!.. Вы же сами бывший прокурор. Знаете!

— Есть сто способов разрушить! Подпустить к делу своего человека…

— Сделали уже! Такого, что в жизни не поверил бы, что на это пойдет! Вот он у меня где, Картузов, — Скубилин сжал кулак.

— Ну, и слава Богу, Вася!

— Завтра они вам этот акт комиссии сами в зубах принесут.

— А свидетели? Не откажутся?

— У меня они на даче живут. В Левобережной.

— Есть Бог на свете!

— Я скажу, чтоб Наташа чай вам поставила…

Но секретарь уже шла с чаем.

— Умница, — Скубилин краем глаз провел по ее крепким ляжкам, высоко поднимавшимся из-под джинсовой мини и обещавшим еще долго оставаться такими же мускулистыми и привлекательными.

— Так-то лучше, — Жернаков сделал несколько коротких глотков. — Во сколько завтра ты посылаешь к прокурору?

— После обеда. Надо дать им время оценить обстановку.

— Тяжело ждать! Давай махнем куда-нибудь…

— Нет, нет! Сейчас вам лучше всего домой. Вера Петровна, наверное, ждет. Завтра наш день!

— Ты прав, Вася! Еду…

— Держитесь. — Скубилин спустился в подъезд вместе с Жернаковым.

Завидев их, шофер подал машину, поставил впритык к дверям.

— Послать с вами кого-нибудь?

— Да нет, доеду. Что-то нашло на меня, но сейчас я в порядке… До завтра!

Скубилин, как положено, подождал, пока машина замминистра свернула на Садовое.

Омельчук встретил визитеров сухо. Не вставая, показал на стулья.

Жена директора ресторана — интеллигентная молодая женщина в модных очках, с только что появившейся в Москве изящной, с изгибом, оправой — представила обоих спутников.

— Евгений Васильевич, Ростислав Иванович…

Один оказался адвокатом, членом президиума Московской областной коллегии адвокатов, другой только что прилетел — тоже адвокат, бывший председатель республиканского Верховного суда, близкий друг и родственник арестованного. Оба были людьми пожилыми, солидными.

Картузова в отделе не было, и это сильно упрощало задачу.

— Чем могу быть полезен?

Московский адвокат обрисовал ситуацию:

— Я понимаю: адвокат может вступить в процесс лишь на более поздних стадиях. Но нередко устранение погрешностей еще в более ранние периоды способствует исключению возможных ошибок следствия в дальнейшем…

— Пока мы не видим в этом необходимости… — Омельчук с ходу отвел его доводы. — По делу собрано значительное число доказательств злоупотребления должностным положением со стороны бывшего директора ресторана. Понятно, я не могу приводить их…

— Конечно!

— Самое лучшее для него, мы считаем, рассказать правду…

Со стороны Омельчука это было по меньшей мере недипломатично.

— Простите! — Жена Гийо прервала его. — Как я могу надеяться на объективное разбирательство дела моего мужа, если у вас сразу взят обвинительный уклон? Мой муж принципиальный, требовательный работник. Он уклонялся от всяких махинаций. За это ему могли мстить… Нужны доказательства!

— А огромное количество золотых вещей, которые изъяли на обыске? Драгоценные камни, картины Кустодиева, Бенуа, Репина…

— Это мое. Подаренное, приобретенное… Мой папа — акушер-гинеколог…

Омельчук фыркнул:

— Там на сотни тысяч! И все ваше? Да у вас там зарплата десятка академиков-акушеров за сто лет работы…

— Мой папа лечит от бесплодия. Вы понимаете, что это? Тысячи женщин, которым он помог, и их мужья дарили ему свои самые дорогие украшения. Ведь он дал им возможность продолжить их род!

— А деньги?

— Тоже от наших родителей.

«Ваш муж сказал, что готовил деньги, чтобы послать матери…» — У Омельчука хватило ума промолчать об этом.

— Единственное богатство моего мужа — это его честь! — Оба адвоката немедленно склонили головы. — Репутация благородного человека, которую никому не удастся запятнать. И еще вот это…

Жена Гийо открыла кейс.

Он до самого верха заполнен был медалями, нагрудными знаками, вымпелами и дипломами различных международных соревнований, вырезками из отечественной и иностранной прессы.

Омельчук пошел на попятный:

— Это делает вам честь. Вы выгораживаете мужа. Я понимаю вас. Не каждая жена так поступит. К сожалению, мы, мужчины, не всегда думаем только о женах…

Яснее было трудно выразить свою мысль. Жена Гийо тут же парировала:

— К сожалению, вокруг немало людей, которые готовы оклеветать самого порядочного мужчину. Но в данном случае они бессильны. Гийо идеальный спутник жизни. Ни разу не вошел в дом без цветка. Без коробки конфет или плитки шоколада. Чтобы кого-нибудь не порадовать… Это самый порядочный и верный муж. Вскоре вы убедитесь.

— Но есть свидетели…

Жена директора ресторана снова перебила:

— Женщины, которые на него показывают!.. Кто-то их научил, кто-то организовал это дело! Не знаю, из каких соображений. Как только они поймут, что служат орудием, они сразу откажутся от своих показаний…

Разговор принимал характер, который Омельчуку был неприятен.

— Чем могу еще служить?

— Мы намерены ходатайствовать, чтобы мерой пресечения ему до суда оставалась подписка о невыезде… — сказал прибывший адвокат. — Вот справки о состоянии его здоровья. Заключение под стражу ему явно противопоказано…

Адвокат заметил еще:

— Как многолетний в прошлом председатель Верховного суда, я рассмотрел немало дел по материалам ОБХСС. Это сложные дела… Многие потом отказываются от показаний. И вот еще. У жены нашего клиента есть разрешение на свидание. Вот, пожалуйста.

Омельчук осмотрел бумагу. Документ, без сомнения, был подлинный. Угловой штамп. Печать. Подписал заместитель прокурора республики.

Жена Гийо снова вмешалась:

— И я надеюсь, вы не откажете в продуктовых передачах. Ему сейчас особенно нужно доброкачественное питание, витамины.

Омельчук наконец не выдержал:

— Может, его на это время прикрепить к «кремлевке»?

— Не беспокойтесь, — она поправила очки. — Свет не без добрых людей. Надо будет — прикрепят…

Жена спала. Вернее, делала вид, что спит. Игумнов поправил одеяло, но она все равно не откликнулась. Рационализм ее порой поражал.

Муж и жена, они не стали одним целым. Две параллельные жизни как два рельса одной колеи. Рядом, но никогда не сближаясь…

На тумбочке с ее стороны лежало ожерелье, купленное ей родителями по окончании университета. Рядом стояла фотография её отца.

Игумнов смотрел на жену, лежавшую с закрытыми глазами, лицом к стене. Обе руки ее были аккуратно сложены под щеку, так научили ее в детстве.

Какая, в сущности, глупость их брак! Как ни крути, но разве красивая эта женщина создана для того, чтобы прозябать вечерами в ожидании своего мужа, живущего ночной жизнью первобытного охотника и самца.

«Жестокий мир! Она вполне могла найти мужа по себе. А может, у нее уже есть друг и она мучается, думая, что ее уход сломает Игумнову жизнь. Распространенная ошибка: каждый думает, что его любят немного больше, чем он сам…»

На кухне придушенно затарахтел телефон, он подошел. Звонил помощник дежурного.

— Тебя вызывают в инспекцию по личному составу. На завтра.

— Кто именно?

— Исчурков! Знакомы?

«Вот и объяснение тому, что меня пасли… — подумал Игумнов. — Инспекция по личному составу, полузакрытая организация, ведавшая чистотой и незапятнанностью милицейских душ, жаждала его крови. Готовится разбор…»

— Не знаешь, в чем дело? — спросил он.

— По-моему, насчет французской косметики. Кто-то стучит!

— Да-а…

— Там что-то еще насчет администратора Госконцерта…

Администратор лишился чемодана в одну секунду: оставил у входа в зал, а сам побежал в буфет. Чемодану в момент приделали ноги. Никто из сидевших поблизости и не заметил, как это случилось. Администратор был поддатый, чувствовал свою вину, он даже не настаивал на том, чтобы чемодан искали.

— Парни! Только отправьте! Поезд уже подали, посадка кончается! Выручайте, парни!

В дежурке было много людей. Был начальник, его зам, начальник дежурной части. Администратор кричал на все здание. Все слышали и молчали. Случившееся касалось лишь начальника розыска и его подчиненных.

Когда Качан с помощью бригадира поезда засунул потерпевшего в вагон, Игумнову позвонил Картузов.

— Пусть Качан напишет рапорт об оказании материальной помощи. Молодая семья. Денег всегда не хватает. Как все утихнет, я выпишу ему полсотни. — Это была плата.

«Между Картузовым и генералом Скубилиным кошка пробежала», — Игумнов вернулся в комнату, инспекция по личному составу обычно обходила вокзал бывшего скубилинского шофера стороной.

В их работе, где главной опасностью были вроде убийцы и грабители, остерегаться следовало главным образом не вооруженных преступников, а начальства. Все шло сверху, с какого-то уровня, где, как кольца Сатурна, стояли плотные слои, входя в которые сгорало все живое.

Во главе министерства становились кто угодно — экономисты, строители, все, кроме настоящих ментов и нормальных юристов. Все они были политики, и первое, чем они занимались, как могли, начинали политизировать милицию.

Телефон молчал. Стоило Игумнову взглянуть на него, и сразу раздался звонок.

Звонил МО-14562:

— Я узнал про этого. С кольцом. Которого задерживали в аэропорту и потом отпустили. Неудобнов Михаил… Работал в Раменском таксомоторном парке. Сейчас без работы.

— Желтов знает?

— Да. Он сказал, что перетаскает всю милицейскую смену, но кольцо найдет.

Майя, губастая черноглазая девушка с фиолетовым ярким бантом в волосах, в клипсах, катила сумку по высвеченному прожекторами взлетному полю. Было около двух ночи. Пассажиры растянулись на полкилометра. Автобусы к борту не подогнали, у водителей был перерыв.

Всю площадь перед вокзалом занимал автотранспорт. Водители — крупные ухватистые мужики — встречали у выхода в город:

— Далеко поедем?

Майю тоже окликнули, даже несколько сразу:

— Девушка, машина нужна?

Она не решилась: ночь, незнакомый город и денег жалко.

В темноте платформы виднелась электричка, на ней можно было в 4.30, первым поездом, доехать до вокзала, оттуда до метро «Домодедовская» и дальше автобусом до Юркиной части.

Было заманчиво доехать на такси, вызвать Юрку с коммутатора. Последние дни перед поездкой прошли в беготне. Заранее к отъезду не готовилась. В последнюю минуту свалилось вдруг все сразу. Тут еще Димка заболел. Два дня не ходил в садик. Думала, придется сдавать билеты. Потом мать прихворнула с давлением. В последний день стало лучше. Обеспечила ее лекарствами, все вроде устроилось. Перед самой поездкой пекла печенье — оставить им, чтоб ели да вспоминали.

Она поставила сумку ближе к светильнику, где уже стояли несколько женщин — читали. Достала свежий номер «За отличный рейс», в последнюю минуту вынула из почтового ящика.

Таксисты искали клиентов и тут.

К Майе тоже один подошел — на вид приветливый, скромный:

— Девушка, вам далеко? А то таксист не хочет везти одного!

Майя хотела не отвечать, но уже доставала адрес:

— Воинская часть… Вот.

Он прочитал:

— Тут недалеко. Но для меня вы попутчик невыгодный. Вылезете, а дальше весь расход опять на меня. Может, я кого-нибудь еще найду. И вам дешевле…

«Не глянулась! Ну еще бы! — Она поправила волосы. — Выгляжу, как чучело!» Парикмахерскую откладывала до последнего дня. Так и не сходила.

Парень подошел еще к нескольким пассажирам, те отказались. Скоро его не стало видно в толпе.

«Оно и лучше! А то бы тряслась, как осиновый лист, всю дорогу…»

Майя не заметила, как парень появился снова.

— Поехали, девушка. Никого больше не нашел… Не везет.

Он поднял ее сумку. Пошли рядом. По дороге объяснил:

— Тетку приезжал встречать. Из Воронежа. Таксист — мой сменщик. Тетку не встретил, сменщику задолжал, клиентов нет.

— А я как раз из Воронежа! А где ваша тетка живет?

— На Пешестрелецкой… Вон наша машина…

Водитель — высокий красивый мальчик с бородкой — молча открыл багажник.

— Кладите сумку.

— Ничего, я в кабину.

Она оглянулась на освещенный огнями аэропорт, который она покидала. На белый свет. Впереди была темная дорога, деревья. Сердце ее неожиданно сжалось.

В девять Скубилин набрал номер заместителя, через которого вел обычно дела с транспортной прокуратурой.

С полминуты оба отдали дань этикету. Скубилин был любитель сауны; зампрокурора — человек сугубо штатский — каждую неделю регулярно ездил в Измайлово на книжный «черный» рынок.

— Как Пикуль? — спросил Скубилин.

— Кусается… А у вас как прошло?

— Пар был необыкновенный!

Со времени прихода на должность Скубилин и транспортный прокурор вели между собой дипломатическую игру, которая позволяла находиться в прекрасных отношениях друг с другом.

Скубилин ни разу лично ни с чем не обратился к коллеге и лично никогда не отказал прокурору ни в одной просьбе. То же самое никогда не позволил себе и руководитель транспортной прокуратуры.

Со всеми деликатными просьбами они обращались всегда к заместителям, те советовались с начальниками и принимали решения, зная, что просьба исходит от главы соседнего ведомства.

Этот случай не составил исключения.

Между вопросов о воскресном паре и о Пикуле провентилировали вопрос о санкции на Гийо.

— Надо решать. Мошенник он отъявленный, — заметил Скубилин.

Заместитель пообещал, как обычно:

— Я позвоню минут через пятнадцать. Вы у себя?

— Да, я на месте. Материалы следователь подвезет прямо к вам. Как скажете, он сразу и подъедет.

Заместитель прокурора перезвонил быстро.

— Дела не больно хороши, Василий Логвинович…

— Что там? — Скубилин нахмурился.

— У директора ресторана немало заступников. Причем в высоких сферах.

— С торгашами это дело обычное. Мы-то с тобой знаем…

— Не совсем, Василий Логвинович. Тут дело особое.

— Но законность-то не игрушка, правда? Народ-то нас поставил соблюдать закон! — Скубилин подпустил митинговости. — Директора ресторана прихватили с поличным. Таких в первую очередь надо учить — кто со связями!

— Прокурор сказал: «Коль Скубилин убежден в виновности и собрал достаточно доказательств, я дам санкцию».

— Показаний против него выше головы.

— Есть только одно «но». Кто-то — он или я — сам допросит главных свидетелей.

— Мэтра?

— И официантку. Чтобы не смогли потом отказаться. Я говорил с Картузовым, — помощник прокурора проявил нервозность. — Он сказал, что обеих нет в Москве…

— Не клади трубку!.. — Скубилин на минуту отключил его, набрал хорошо известный ему номер и снова врубил в сеть. — Слушай!

На другом конце провода послышались длинные гудки, щелчок и затем короткое и энергичное:

— Атаманов у аппарата…

— Как дела? — спросил Скубилин.

— Все в ажуре, товарищ генерал… — Это был исполнительный и верный служака, на которого Скубилин мог положиться.

— Дай трубочку мэтру!

На том конце провода произошла перегруппировка, приятный женский голос произнес:

— Это вы, Василий Логвинович?

— Да. Заточение ваше заканчивается. Сейчас вас прокурор допросит, и вы свободны. Я позвонил, чтобы об этом сказать… Как вам в гостях?

— Хорошо, конечно, — она вздохнула, — но дома лучше…

— Василий Логвинович, я перезвоню через полчасика… — сказал помощник прокурора, когда они снова остались вдвоем в трубке.

Скубилин понял:

«Они убедились: их карта бита, Картузов больше не владеет положением. Наша взяла. Им остается один путь — на поклон к Жернакову… — Скубилин лишь теперь в полной мере осознал грозившую ему опасность. — Я тебе это припомню, Картузов…»

Начальника инспекции Игумнов знал по Высшей школе. В конце лекций, после «Вопросы есть?» Исчурков всегда лез со всякой ахинеей.

Преподаватели считали его разбирающимся, поговаривали об адъюнктуре. Но в последнюю минуту предпочли сына генерала из внутренних войск.

При встрече они здоровались. Исчурков казался жёстким, на всю жизнь жестоко кем-то обиженным. Мутные маленькие глазки выглядели воспаленными.

— Садись, Игумнов, — сказал Исчурков, — давай знакомиться по новой… Фамилия, имя, отчество. — Знакомство предполагалось одностороннее. — Месяц, год, дата рождения…

— И для этого ты меня вызывал, Исчурков?

Небольшой кабинетик выглядел голо — таков был здешний стиль, — несколько чахлых растений в разнокалиберных горшочках и банках, портрет Дзержинского, изготовленный методом выжигания, окрашенный белым громоздкий сейф.

— А ты не спеши. Время есть.

— Только не у меня.

Исчурков лениво улыбнулся.

— И у тебя есть время. И много! Скоро ты и сам в этом убедишься. Газетку можешь посмотреть пока. Там и о тебе… — Он подвинул свежий номер «На боевом посту».

«С приходом начальником ОУР капитана милиции Игумнова… — писал корреспондент, — уголовный розыск активнее стал раскрывать преступления. По горячим следам раскрыто на 16 процентов больше, чем за аналогичный период прошлого года…» — заметка была полна безликих цифр.

— Что, собственно, произошло?

— Сам все знаешь. — Исчурков снова улыбнулся. Это был его звездный час. — Ты же умный парень. Раскрываемость какая в вашем отделе?

— Как у всех — под девяносто.

— Ну вот!

— А у других?

— Не надо про других! Давай про себя и про Картузова…

Вошел сотрудник инспекции — слащавого вида майор с зачесанными назад волосами. Он был озабочен, не кивнул Игумнову, о чем-то спросил своего начальника, нагнувшись к его уху.

— А вот он! Как раз у меня… — Исчурков показал на Игумнова. Кроткое, до приторности слащавое лицо мгновенно замкнулось, майор в ожидании застыл.

— Что у вас там с администратором Госконцерта? — спросил Исчурков. — Начальник управления интересуется.

Особисты казались взволнованными.

— А с французской косметикой? Это уж совсем свежий случай…

Игумнов не ответил.

— Как срочно это ему требуется? — спросил Исчурков майора.

— Просил прямо сейчас.

— Значит, так. — Исчурков показал Игумнову на предбанник. — Подождите там. Генерал вызывает как раз по этим вопросам.

Игумнов вышел, Исчурков вместе со своим подчиненным тоже прошли через предбанник. Он был пуст, вызываемые в инспекцию писали тут свои объяснения. На столах стояли два спаренных телефона.

— Я буду минут через десять… — Исчуркову стоило заметного труда не взглянуть на телефонные аппараты. — Жалоба очень серьезная…

Игумнов промолчал. Конечно же, это была оперативная комбинация и притом весьма примитивная.

«Подтолкнуть, чтобы я позвонил по аппаратам, которые записывают? На что он надеется? Что я свяжусь с кем-то и инспекция начнёт проверку с другой стороны?»

Его затопила злоба.

«Подожди! Как они тут разыграли! „Начальник управления вызывает…“ — „А вот он! Как раз у меня…“ А то этот не знал, кого вызвали к Исчуркову. Вы бы ловили преступников! Посмотрел бы я на тебя, Исчурков, третьего дня, как бы ты пас этого боевика с автомаом…»

Исчурков вернулся минут через пятнадцать.

— Проходите. — Он против воли бросил быстрый взгляд на телефонный аппарат. — Так что у вас случилось с администратором Госконцерта?

— Знаешь сам — раз спрашиваешь! — Он не мог прятаться за подчиненных.

— Я-то знаю!

— И тебе приходилось укрывать, Исчурков?

— Вопрос о тебе. И о Картузове.

Он второй раз упомянул любимца Скубилина, Игумнов удивился:

— Скубилин еще начальник управления? Может, его уж нет? И ты на Картузова катишь бочку?

Исчурков даже поперхнулся.

— Ты не заболел, Игумнов? Как у тебя с головкой?

— Не беспокойся, психиатра я прошел… — В последнее время управление чуть что — посылало к психиатру. — Нормален. Иначе не попал бы в Афганистан!

— Ладно! А чтобы ты не сомневался, иди в приемную. Начальник управления ждет. Картузова и тебя…

Заместитель прокурора не позвонил.

«И теперь, видимо, не позвонит. Компромисс будет найден на ином уровне, в других сферах…» — подумал Скубилин.

Он понимал, что узнает лишь результат компромисса. Только цену, уплаченную ему.

«Цена эта не должна оказаться слишком низкой…»

В этот момент позвонил Жернаков. Едва услышав его, Скубилин понял, что не ошибся, спросил:

— Можно поздравить?

— Поздравь…

Голос замминистра в трубке слышен был отчетливо-хорошо, вплоть до старчески слабых тонов — этих размочаленных временем концов голосовой ткани.

Жернаков успел поправиться, находился в прекрасном состоянии.

— Ты был прав, Василий. Принесли мне эту филькину грамоту. Сами принесли… И извинились.

— Акт народного контроля?

— Да. Майор, который его составил, уже сдает дела. Я заявил: «В 24 часа чтобы и духа мерзавца не было в министерстве!» — «Мы уже распорядились, говорят, Борис Иванович. Ошибочка вышла…»

— Первый заместитель видел вас?

— Сам пришел. Цветочек принес… «Это, говорит, Вере Петровне. От Густава Гусака… Со встречи еду…» Врет, конечно! «Как дела, дорогой? Как здоровье?»

— Это он умеет.

— Ну! «Позвони, говорит, в Московское транспортное управление. Я не хочу включать большое прокурорское начальство…» — «Сделаем, говорю. Там у меня Вася Скубилин…»

— Короче, как я понимаю, с делом Гийо отбой?

— Все: отпускай его под подписку. Одним жуликом в Москве больше, одним меньше. Город особо не пострадает.

— Понял.

— Работникам ОБХСС всем благодарность и деньги. Деньги проведи как материальную помощь.

Скубилин не утерпел:

— Обо мне заикнулись?

— Главное тебе не сказал. Ты идешь замом к Бурыкину!

— Не понял! — В голосе прозвучала ртутная тяжесть. Бурыкин был всего-навсего полковником, начальником отдела в системе главного информационного центра. — На хрена, извините, козе баян?

— Сейчас поймешь. Бурыкин пробил управление. Писал, доказывал. Думал, для себя старается. Новая должность генеральская. Ты и возьмешь управление.

— А Бурыкин? Чтобы мне в затылок дышать?

— Нет Бурыкина — сгорел!

— Борис Иванович! Не знаю, что и сказать… Великое спасибо! От всего сердца!

— Вот и хорошо. Позвони мне вечером.

— А вы-то как, Борис Иванович! А то я все про себя! У вас-то как?

Жернаков уклонился:

— Ты меня знаешь. Людям будет хорошо, значит, и мне тоже. А со своими, с шатией-братией ты у себя разберись.

— Уже разбираюсь!

В приемной Скубилина скопилось много людей. Начальник управления не принимал.

Игумнов сидел рядом со старым, никогда не разжигавшимся камином, наследством дореволюционных хозяев особняка. Общая возня вокруг его не трогала.

«Паны дерутся, а у холопов чубы трещат…» Древняя, но вечно живая истина, — подумал он. — Между начальством пробежала кошка. Теперь Картузова пытаются достать через меня…

Сам Картузов тоже находился в приемной. По привычке разбежался было в кабинет, но секретарша остановила:

— Василий Логвинович просил никого не входить. Это касается всех.

Картузов только в затылке почесал.

В какую-то минуту из коридора возник Исчурков, дружески кивнул Картузову:

— Какие проблемы?

— Смотри, Исчурков, — смехом вроде пригрозил Картузов. — Власть переменится — и дня ты здесь не пробудешь.

Исчурков отшутился:

— А ты как хотел? На то и щука в море, чтобы карась не дремал! Василий Логвинович не приглашал еще?

Скубилин выдерживал их — не спешил принять. Кабинет его освобождался, и вновь в него кто-нибудь входил, вызванный по телефону.

Картузов давно уже отвык ждать в приемной, мыкался, не находя себе места. Исчурков, напротив, настроен был игриво.

— Очко играет… — заметил он по поводу Картузова. Потом оглянулся, посмотрел на Игумнова.

«Только бы он сейчас не заговорил со мной!..» — подумал Игумнов. Он боялся, что захлестывавшая его все сильнее ярость неожиданно вдруг прорвется. Готовый ответ крутился у него в голове: «Засунь себе язык в задницу, Исчурков!»

Время шло. Надо было заниматься Неудобновым и его другом — таксистом.

«А я сижу здесь, — подумал Игумнов, — и жду, когда генерал Скубилин, блудливый козел — достаточно взглянуть, на эту девицу в приемной, — накажет Картузова, решив мою судьбу…»

В приемной появилась еще женщина, ее видели впервые, спортивного сложения, в непривычном глазу берете, надвинутом на глаза, в длинном шуршащем платье с крутыми плечами, от «Бурды».

— Начальник управления у себя? — спросила она у Игумнова, он сидел против двери-шкафа.

Игумнов кивнул на дверь, и тут же под потолком приемной прозвенел звонок.

Секретарь вошла в кабинет и тотчас вышла, цокая каблуками.

— Начальник управления приказал зайти только подполковнику Картузову и Игумнову.

Игумнов пропустил начальство вперед, сделал несколько шагов по отдающему в розовое блестящему паркету.

Скубилин сидел за столом, обложенный папками.

— Проходите, проходите, орлы! А вы? — Женщина в берете проскочила вместе с ними. — Тоже ко мне?

— На одну минуту, товарищ генерал. — Бесстрашно улыбаясь, она достала из сумочки бумагу, протянула Скубилину. — Мне только рапорт подписать. На отпуск!

Она приблизилась, шурша платьем. Картузов и Игумнов продолжали стоять.

— Я — Сконина, мастер спорта. Числюсь милиционером батальона…

По договоренности с «Динамо» управление содержало их чемпионку. Ей шли все льготы, положенные милиционерам, — бесплатный проезд на городском и пригородном транспорте, а раз в год — билет в любое место Союза в купированном вагоне, не считая всего прочего. Ей проставлялись дежурства и выходные в постовой ведомости, и даже записывали доставленных ею нарушителей порядка.

Сконина оформляла проезд до Сочи, в санаторий.

— В «Салют» или в «Искру»? — спросил Скубилин, подписывая отпускное.

— В «Искру».

— А как стреляется? Попадаете?

Не обошлось без обычных двусмысленностей.

— Стараюсь. Приходите смотреть.

— Теперь уж обязательно. А не подведете?

— Останетесь довольны.

Они еще посмеялись, после того как шуршание исчезло.

— Ну, вы даете, товарищ генерал! — фамильярно, словно между ними ничего и не произошло, захлебнулся смешком Картузов. — «А не подведете?» — «Останетесь довольны…»

Игумнов тоже скроил подобие улыбки, но его уже заколодило, и исходящий от него холод медленно-парализующе расползался к Скубилину.

— Как там у тебя свидетели — мэтр и официантка? — Скубилин обратился к Картузову. — Прокурор хочет допросить сам, чтобы дать санкцию. Мы найдем их?

— Ч-черт! — Картузов сделал вид, что расстроен очередным своим промахом. — Кажется, обе не в Москве! Сейчас позвоню!

— Не надо, Картузов. Ты, видно, не в курсе…

Игумнову приходилось слышать про игру кошки с пойманной мышью. Однажды сам наблюдал. Огромная против своей крохотной жертвы хищница выпустила полузадушенную мышь и лапой послала вперед.

— …То-то мне говорят: «Картузов большим барином стал». — Стоило мыши воспользоваться свободой, кошка вновь настигла. — Что у тебя за случай с французской косметикой?

— Первый раз слышу! — Картузов был снова сама невинность. — Разберусь! Если виновны — головы сниму!

— Я уже дал команду разобраться! Сиди!

Кошка хотела наиграться вволю.

— …Смотри! Так пойдет, тут не только про папаху… На своем стуле не усидишь! Лучше сам уходи. Вот на Рижском сейчас заместитель требуется. Как смотришь?

— Товарищ генерал! За что?

— А хочешь ближе? Ко мне на глаза, в управление? Заместителем начальника штаба?

— Василий Логвинович!

— Шучу! Знаешь загадку? — Игумнова Скубилин намеренно игнорировал, словно его и не было. — К ленинградскому поезду прицепили два вагона. В одном дураки едут, в другом мудаки. И вот после Бологого дураки запели: «Лучше нету того цвету…» Слыхал?

Картузов соображал мгновенно: «Если слыхал, значит, с дураками…»

— Не слыхал, Василий Логвинович!

— Значит, ты в другом вагоне ехал!.. Не в том, где дураки…

Картузов зашелся от смеха.

— Сегодня же кого-нибудь прикуплю… Как? «Лучше нету того цвету»?..

Скубилин тут же выпустил когти:

— Остановись, Картузов! Я чего вас позвал первыми? Сейчас члены коллегии соберутся. Я хочу сначала между нами решить, в узком кругу. По-семейному. Инспекция по личному составу эти дни работала, пока ты пьянствовал со своими новыми дружками. Хоронил Скубилина…

— Василий Логвинович! Зачем обижаете?.. — Картузов достал носовой платок, провел по сухим глазам. Это был спектакль. — Хотел как лучше! Чтобы в курсе быть! Сколько лет вы меня знаете! Вы же крестный у Маринки!

Скубилин поднялся.

— Значит, не хочешь на Рижский?

— Василий Логвинович! Хотите, сейчас на колени встану?

— Это он тебя подвел. — Скубилин показал головой на Игумнова. — Всякую шушеру жалел, оставлял адреса потерпевших. Этот мудак…

Он хотел продолжить, но Игумнова уже качнуло к двери.

— Вы сами мудак, товарищ генерал.

Он знал: рано или поздно это должно было случиться. В приемной, кроме секретаря, находился еще Исчурков, он пытливо заглянул Игумнову в глаза.

— Как?

— Нормально. — Игумнов не остановился, Исчурков сказал в спину:

— После обеда позвони, разговор не закончен.

— Постараюсь.

— Да уж, пожалуйста, Игумнов. — Он явно издевался.

Игумнов спустился по лестнице. Лимитчики-шоферы внизу спорили по поводу прописки. Одни говорили, «постоянную прописку дают через три года», другие — «через пять».

«Оба случая произошли, когда дежурил Лосев. И администратор Госконцерта, и французская косметика… Но о нем Исчурков не сказал ни слова».

Лосева он нашел в дежурке. Тот стоял у пульта связи. В помещении было еще несколько человек. В том числе Цуканов. Телефонные аппараты молчали.

Видно, было что-то в лице Игумнова, потому что Егерь вдруг занервничал.

— Чего-нибудь случилось?

Другие тоже как-то странно взглянули в его сторону.

— Меня вызывал Исчурков. — Он подождал, пока закроют дверь. — Насчет администратора и французской косметики. Каждый знает, что нас заставляет одни кражи регистрировать, другие — нет. Не от хорошей жизни… Так, Лосев? Мы привыкли тут доверять друг другу…

В комнате все замерли.

Как всегда в такие секунды, у Игумнова задергалась нога и что-то поплыло в глазу — маленькое серое облако, закрывшее нижнюю половину дежурки.

— А я-то при чем?

— Хочу тебя предупредить…

— Что ты имеешь в виду? — Егерь покраснел.

— Я не хочу ничего объяснять. Я хочу слышать: понял ты?

— Иди ты знаешь куда?

Все навострили уши.

— Куда, скажи… — Серое пятно все больше застило глазное поле. Он знал, что сейчас размажет Егеря по стене, чего бы это ему ни стоило.

— Брось ты, Игумнов! Посмотри на себя!

— Ты понял меня?

Тишины такой давно не было.

— Понял. — Егерь переменился в лице. — Не будем об этом. Но и ты не все знаешь. — Он показал на Цуканова. — Твой новый зам записывает фамилии и адреса потерпевших, которых сбрасывают младшие инспектора!

Цуканов стоял толстый и красный:

— Картузов меня взял, чтобы поймать на укрытых… У них уговор с начальником окружного отдела! А у меня еще два года до выслуги… Должен же и я о себе позаботиться…

«Господи! Мы как члены одной шайки…» — У Игумнова пропало желание вести разбор.

— Качан вернулся? — спросил он у Цуканова.

— У себя он.

— Зайдешь ко мне с ним минут через десять. Я схожу за сигаретами. — Ему необходимо было хотя бы ненадолго выйти из Здания.

Внизу, у входа, стояло несколько человек, Игумнов узнал в них земляков директора ресторана.

Еще несколько человек кучковались поодаль, у тротуара. Заметив Игумнова, один из них поспешно отвернулся, двинулся в сторону Дубининской улицы.

Игумнову показалось, что он узнал его.

«Рыжий? Майор Козлов? А Комитету государственной безопасности-то что тут светит?!»

Игумнов дошел до табачного киоска, купил пачку «Явы», киоскерша сунула ему прямо из-под прилавка, и он не испытал угрызения совести.

«Не будь слишком грешным… — писалось в Ветхом или в Новом завете. — Но и не будь слишком праведным». Он руководствовался именно этим принципом.

Сразу за киоском Игумнов смешался с толпой.

«Кого Козлов высматривал у отдела? А может, ждал? — У входа стояли кавказцы. Заканчивался срок содержания Гийо под стражей. А может, у КГБ интерес к делу директора ресторана?»

В кабинете все было на своих местах — в раз и навсегда установленном порядке. Игумнов еще раз внимательно осмотрел его. Шеренга стульев. Полка с несекретной литературой. Шкаф. Что-то отвлекало, мешало сосредоточиться.

Игумнов прошел к шкафу. Шинель, форма. Все висело на вешалках, ожидая поверки, строевого смотра.

«Картонная коробка с заявлениями!»

Он подскочил к окну.

«Она как-то странно повернута!»

Игумнов запер дверь, перенес коробку на стол.

«Сургуч, нитки, пакеты… Кому они могли понадобиться? — Он поднял второе дно. — Точно!»

Доставшийся ему от предшественника тайник был пуст.

Игумнов сбежал по лестнице вниз, к вахтеру:

— Кто-нибудь поднимался наверх из чужих? Работники управления, прокуратура?

— Нет.

— Никто?

— Только свои. Правда, я отходил.

— Надолго?

— Минут на сорок. Омельчук послал за сигаретами. Здесь стоял молодой.

— Найди. Спроси, кто здесь был?

— Хоп. — Милиционер смотрел сочувствующе. — Правда, он новый. Никого еще не знает.

«Ловко проделано… Что там было?»

Он сунул руки в карманы, покачался с носка на пятку.

«Все там было. Незарегистрированные заявления. В том числе по Старковой и Зубрун… Раскрываемость отдела, а может, и всего управления. Кражи из камер хранения, грабежи…» Все, над чем он продолжал работать, не предавая официальной огласке.

С минуту он постоял.

«Это не Исчурков с его глупыми спаренными телефонами… — Тонкость проведения операции выдавала организатора. — Государственная безопасность. Комитет! Майор Козлов… Рыжий, которого я видел рядом с отделом…»

Как он сказал ему на прощанье, после задержания автоматчика?

«Небось под 100 процентов гонишь? И все за счет укрытых? Настанет день — и мы снова встретимся». Игумнов прошел в дежурку.

— Дай-ка мне книгу доставленных…

Егерь спросил на всякий случай:

— Кого тебе?

Стараниями своего создателя, трагически оборвавшего собственную жизнь генерала Крылова, организованные на манер армейских штабы, они же дежурные части, на деле превратились в коллекторы нужной и ненужной цифири. Дежурные перестали выезжать на места происшествий, охраняя все эти схемы, карты.

— Потом скажу. Где она у тебя?

— Сейчас сделаем.

Лосев быстро перерыл документацию.

Книга регистрации. Книга сообщений из больниц. Комплексные планы. Даже поверхностного взгляда на них — аккуратных, расчерченных разноцветной тушью, в папках с пряжками — было достаточно, чтобы признать в них липу.

— Держи.

Игумнов нашел нужную страницу.

«Неизвестный доставлен из туалета для проверки личности». В графе «Доставили» — «начальник отдела Картузов, начальник ОУР Игумнов…» Налицо была полная дезинформация.

Об автоматическом пистолете-пулемете в книге доставленных вообще не было ни слова. Не зная обстоятельств, невозможно было представить, что произошло, в связи с чем, кем оказался задержанный.

В конце строки стояла чья-то неясная подпись и номер удостоверения.

— Да-а…

— По пальцам его установили? — Игумнов показал дежурному на графу в книге.

— Нет. Пальцы ему не катали. Картузов сказал, комитетчики все сами сделают. — Егерь не знал, что старшина Кулик по указанию Игумнова все-таки снял отпечатки пальцев задержанного. Выходит, говорить об этом с дежурным не следовало.

— Ты железнодорожные билеты его видел?

— Комитетчики их изъяли.

— Откуда он ехал?

Дежурный поколебался, но все же ответил:

— Из Грязей.

— От Воронежа?! — В этом было что-то мистическое.

— Ну да.

— Последний вопрос. Из смежников сегодня никто к нам не заезжал?

— В отдел? Нет. Какие у них к нам дела?

«Свой взял… — подумал Игумнов, поднимаясь наверх. — Взял свой, но для них. Они нами теперь занимаются. Специальное управление. Не подозревают ли они и меня в коррупции? Попал ты в непонятную, Игумнов!»

Из кабинета он все же позвонил Картузову — не заезжал ли к нему кто-то из соседей. Но Картузова не было, а Омельчуку Игумнов звонить не стал. Постарался припомнить короткий разговор с автоматчиком, когда Кулик катал ему пальцы.

«…Я не сделал ни одного выстрела… — сказал тот. — И до этого я же не стрелял! Вы знали! Только угрожал!»

Тогда он отнесся к этому лишь как к стремлению приуменьшить свою вину. Не больше.

«На самом деле это был факт автобиографии…» Он позвонил в дежурку Егерю.

— Посмотри еще раз по ориентировкам — кто разыскивался в тот день, похожий по приметам? В Москве, по республикам…

— Я смотрел. Ничего не было.

Вошел Качан. У него были новости, которыми надо было срочно заниматься.

— Неудобнов нашелся? — спросил Игумнов.

— Нет. Полгода в таксомоторе, никто о нем ничего в парке не знает. А уволили по статье: нарушал дисциплину, не выходил на работу. Судим дважды. Драки, поножовщина.

— Где же он может находиться?

— В парке его особо не привечали. Устанавливать его надо по Подмосковью. Я уже звонил в главк области… Тут вот еще что. В таксопарке дали одного водителя. Бетин Игорь… Был сменщиком у Неудобнова. Когда прилетали женщины, он работал в вечерние смены. Вчера тоже.

— А возвращение в парк?

— Возвращение везде в начале второго часа. 01.10 divide; 01.20. И в одном случае в 02.10. От аэропорта не успеть.

— Отметки — сплошная липа. Как Бетин работает сегодня?

— Вечер. Сейчас на линии.

— Дай команду, чтобы его искали в аэропорту.

— Опять звонил Исчурков…

— Сегодня не говори мне об этом…

Его перебил зуммер дежурной части.

— Звонили из аэропорта. Просили срочно связаться с их начальником розыска. С Желтовым.

Игумнов набрал номер.

— Есть новости?

— Да… Я нашел милиционера, который забрал кольцо у Неудобнова.

— Признался?

— Кольцо у меня.

— И отец Мылиной еще здесь! Аэрофлот должен ему сообщить, почему его дочь прилетела другим рейсом…

Желтов как-то странно помолчал.

— Понимаешь, Игумнов, кольцо не годится. Оно металлическое! Незолотое. Неудобнов прихвастнул в камере. Слышишь?

Игумнов выругался.

Народ в электричке ехал все больше молчаливый, тихий. Было довольно-таки скучновато.

Мишка Неудобнов сел на конечной станции. В Ступине. Несколько раз, раздвигая толпу, выходил в тамбур курить. Чувствовал он себя в форме — здоровым и сильным.

Место его было у окна — никто не пытался занять. В Ступине, у магазина, успел поддать. Азербайджанец, торговавший цветами, во избежание неприятностей отдал три огненно-красные гвоздики. Неудобнов решил отвезти их жене Бетина:

«Чтобы не лаялась, когда приду… „Ходишь пьяный, не работаешь — Игорька сбиваешь!“ Да, он сам кого хочешь собьет, Игорек! Тоже два раза судимый!»

Гвоздики Неудобнов попросил подержать молоденькую телку напротив:

— А то до Нижних Котлов обязательно сломаю. Любимой жене везу. В больницу…

Все промолчали.

— А вы все мужей ругаете!..

Становилось тоскливо, никто из знакомых не попадался. Телка оказалась совсем молоденькой, глупой. Болтать с ней было неинтересно и не о чем. Впереди на лавке сидела старушка. Маленькая, морщинистая, напоминала обезьянку. Неудобнов заговорил с ней.

— Наверное, к всенощной едешь? В Бога веришь, бабка?

— А как же? — Старушка перепугалась. Господа или заговорившего с ней беспутного Неудобнова?

— Святая вера! — заговорил авторитетно. — Как же без того? Грех ведь! — Другие сидевшие в купе старательно отворачивались или делали вид, что дремлют. — Без Бога нельзя!

Проехали Белые Столбы. Вечерело. Народ все прибывал. Электричка была переполнена — в тамбурах, в проходах стояли.

От нечего делать стал вспоминать события последних недель, но так, чтобы ничего не зацепить из того.

В воскресенье ходил в клуб на танцы. Танцевать он не танцевал, был уже «стариком» — двадцать восемь лет… женатиком. Встртился с ребятами, выпили. Он и потащился.

Жене в больницу не позвонил — она по голосу бы определила, что он пьян. Начала бы ругать. Жену он жалел.

Бетин был выходной, дома. Ругался со своей половиной. На машине мотался его сменщик — Неудобнов с ним не дружил.

К себе тоже не поехал. Квартира уже недели три стояла запущенная, грязная.

«Перед выпиской надо кого-нибудь привести — пусть вымоют».

После танцев двинул к девицам в общагу. Нинка — постоянная — была не в духе, поругалась с бригадиром, лежала колодой. Он прилег на пустую койку, на столе увидел книжку «Суд идет». Без обложки, кто-то забыл. Читать он любил. Зачитался. Так и заснул.

Не затронуть того, что не хотел вспоминать, ему все же не удалось.

"— Где кольцо, которое обещал? — злобно спросила Нинка.

— Понимаешь, нет его.

— Продал, что ли?"

Пришлось рассказать:

"— Мент отобрал. В милиции аэропорта.

— Полно врать!

— Хочешь верь, хочешь нет. Не вру!"

Кольцо было золотое, но маленькое, так что никто не брал. Не сколько дней, пока оно находилось у него, Неудобнов носил его в кармане.

"— Чье оно было-то? — Нинка смотрела с подозрением.

— Чье-чье… Чье было — того уж нет!"

После Домодедова он задремал. Вскочил от крика.

— Смотрите! Смотрите!

— Вон лежит…

На пятнадцатом километре перед Москвой железнодорожная колея неслась словно по дну густо заросшего угрюмого оврага.

Поезд шел совсем медленно. По обеим сторонам оврага, несмотря на поздний час, стояли люди. Их было много. Они смотрели вниз, на что-то, что было рядом с поездом.

— Женщина убитая… — поползло из тамбура.

— Милиции сколько!

Неудобнов мгновенно протрезвел. На секунду у него захватило дух. Как во сне, когда отвесный обрыв и не за что ухватиться.

Он вспомнил имя:

"Майка!"

Теперь он думал о потерпевшей с ненавистью.

"Хотела вымолить свою жизнь… Старалась! На все пошла. Говорила, что ребенок останется один. Без отца, без матери…"

Электричка была уже далеко от того места, где он сказал Бетину:

— Времени только третий час ночи, запросто можем еще одну!.. Может, повезет больше…

За все время им не попало ничего стоящего. Кольцо, денег совсем мало. А то еще рис. Картошка…

Но Бетин спешил — надо было заехать к теще, захватить трехлитровых банок для консервирования.

— В следующий раз!

Следующий раз был сегодня. Бетин опять выходил в вечер, к ночи должны были заехать в аэропорт.

— У меня дело, — сказал Игумнов. — Ты или Цуканов. Надо срочно найти ответ из информационного центра на автоматчика.

— А дежурный?

— Дежурный ничего не знает про пальцы. И не надо.

— Сейчас попробую. — Качан ушел.

Была война на несколько фронтов. С преступностью. С начальством. С потерпевшими, от которых нельзя было честно принять заявление, как это делают полиции всего мира.

И Качана, и его самого ждала незавидная участь. Двойная статистика, нигде не публикуемая, скрытая от общественности, от науки, от Объединенных Наций, уничтожала своих служителей. Их изгоняли, отдавали под суд, заменяли новыми, которым предстояло повторить их судьбу в бессмысленной мясорубке оперативных уполномоченных.

Цуканов принес бланк спецпроверки из Главного информационного центра.

"По дактилоскопической картотеке… — прочитал Игумнов, — значится как ОСТРОКОНЬ НИКОЛАЙ НИКИФОРОВИЧ… — Дальше шли установочные данные. — Тридцать шесть лет… Уроженец и житель Оренбурга… Привлечен к уголовной ответственности. Хищение в крупных размерах. Мера пресечения — подписка о невыезде с постоянного местожительства…"

"Какого черта он оказался под Воронежем? Сунулся в волгоградский поезд да еще с оружием?! Поехал в Москву! Привлек к себе внимание Комитета государственной безопасности…" Об этом следовало крепко подумать.

И все же сначала он набрал номер милиции аэропорта.

— Слушай, Желтов! Я ему не верю! Раскрути ты этого милиционера с кольцом!

— Клянется-божится…

— Врет он! Как он объяснил?

— Взял, потому что железка.

— Я не верю! Всё туфта. Народ у тебя задействован?

— И на водителей, и на подозрительных. "Серая куртка, дутая, на «молнии». Серые брюки в крупную клетку…"

— Народ знает?

— Знает. Только ведь тот мог и переодеться.

Им помешали. В дверях появился Картузов.

— Ты один? — Он сказал кому-то, кто шел сзади: — Идите сюда.

— Созвонимся… — Игумнов положил трубку.

Показался явно помолодевший директор ресторана. В камере с Гийо сползла полнота, бывший борец выглядел стройным, он, несомненно, за эти дни перешел в меньшую весовую категорию.

— Посидите несколько минут у начальника розыска, пока за вами придет машина… — Картузов держался обходительно, даже зависимо от Гийо. — Тут вам не будут мешать. Я сейчас приду.

— Только не служебную машину, — взмолился Гийо. — Такси.

— Сейчас пошлю за ним.

Гийо поздоровался с Игумновым за руку. У них не было взаимоотношений по службе: Игумнов и его люди не занимались ни расхитителями, ни взяточниками.

— Разреши, я позвоню. Чтобы жена не волновалась, — сказал Гийо.

Он набрал номер:

— Вот и я! — Гийо помолчал. — Слава Богу!

— Ты скоро? — по-видимому, спросила жена.

— Надеюсь, да. Дома обо всем поговорим.

Он положил трубку, обернулся к Игумнову.

— Опозорили. Не знаю, как на работе покажусь.

— Бывает!

Директор ресторана кивнул.

— Сигареты есть у тебя? — Он похлопал себя по пустым карманам.

— "Ява".

— Черт с ним!

Он закурил. Помолчал.

— Только с женой неудобно получилось. И с Наташей… — Наташа была его любовницей. — Мы на пару дней с одним приятелем из Гастрономторга и двумя девчонками рванули на Пицунду. Жена и Наташа, конечно, не знали. А Омельчук рассказал. Чтобы настроить их обеих против меня… Где же мужская солидарность?

Игумнов отделался безликой формулой:

— Все бывает.

— Не пойму, как Омельчуку-то стало известно… — Директор ресторана пребывал в растерянности. — Я на приятеля грешил. В Гастрономторге, там все они болтуны. А вышло наоборот. Он-то как раз молчал. Я признался — тогда Омельчук приказал его привести: "Прекрати и нас мучить, и себя! Рассказывай!" Я тоже говорю: "Оскар, они все знают!" А он: "Ты и признавайся! А меня с тобой не было!"

Гийо хотел развить тему, но Картузов из дверей уже манил его:

— Такси у подъезда.

— Ну, пока, начальник! — Гийо простился.

— Пока.

Игумнов по инерции несколько секунд думал еще о Гийо и его деле. Рисунок чужой оперативной манеры был ясен, словно Игумнов водил мокрыми пальцами по переводной картинке.

"Оскар из Гастрономторга и дал информацию. Но не нам! Кому-то повыше… А Омельчук только упрятал концы назад, в пряжу…"

Взгляд его упал на коробку под подоконником. Вид обворованного тайника направил мысли в прежнее русло.

"КГБ. Комитетчики знали про автоматчика. Возможно, даже следили за ним. Остроконь после волгоградского поезда никуда не поехал, стоял в полуэтаже, недалеко от служебного хода ресторана…"

Как профессионал, Игумнов всюду замечал неупрятанные концы чужой штопки.

"Майор Козлов был рядом с отделом незадолго до освобождения директора ресторана. Не пришел же он так просто, чтобы полюбоваться! Значит, что-то готовил. Итак, Комитет госбезопасности… А, кроме того, некто из Гастрономторга, связанный с рестораном…"

Это были их дела. Игумнова они не касались.

"Комитет заинтересовался проворовавшимися руководителями торговли…"

Он достал с полки телефонный справочник, нашел номер.

"Надо встретиться с Козловым. Черт возьми! Пусть он отвалит от меня. Я еще не коррумпирован. Качан тоже… Но какие у меня доказательства? Остроконь? Что я знаю о нем?"

— Игумнов, — позвонил дежурный. — У нас труп! В Нижних Котлах. Молодая женщина. Голая. Удавлена бюстгальтером. Управление уже выехало. Город тоже. Сейчас Картузов выезжает…

Врач-невропатолог, гулявший с собакой и первым обнаруживший труп, начинал объяснения одним и тем же:

— Я его зову: Тяпа, Тяпа!.. Он не подходит. Такая манера, на улице он весьма самостоятелен… Стоит и стоит у самых рельсов.

У невропатолога были большие, в тяжелой оправе очки, которые все сползали с плоского, украшенного горбинкой носа.

— Никого не видели рядом с трупом?

Он объяснил:

— Я не смотрю обычно. А сегодня мне еще в ночь на дежурство…

— "Не смотрю обычно…" — передразнил Омельчук.

Мысленно он находился в деле Гийо. Вокруг плелись интриги — Омельчук это чувствовал; но, поставив на высокое начальство, он до некоторой степени себя обезопасил.

"Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут…"

— Вчера вы тоже тут гуляли?

— Тоже. Но Тяпа вчера вел себя хорошо, все время крутился вокруг меня. Когда большие собаки выходят, он обычно не убегает…

Интеллигентный старик не мог понять раздражения, которое его объяснения вызывают у всех этих оперативных уполномоченных и следователей. Доктор полагал, что он и Тяпа сильно облегчили им жизнь, разыскав страшную находку там, где ее не скоро бы заметили.

Толпа по обе стороны откоса росла. Было уже поздно, но люди все подходили. Оперативно-следственные группы были словно на сцене. На газеты, расстеленные следователем прокуратуры у кювета, внизу, сносили обнаруженные окурки, битое бутылочное стекло.

Труп перенесли в машину. Вокруг нее тоже толпились люди.

Игумнов видел убитую на месте обнаружения — спутанная шелковым бюстгальтером шея, вывалившийся язык. Кровоподтеки на маленькой полной груди.

Одежды не оказалось ни под трупом, ни в кювете. Только ношеная легкая туфля со стершимся фабричным знаком. Один из оперативников принес зацепившуюся за куст ярко-фиолетовую ленту.

— Бант. Наверное, ее?

Было ясно: труп привезен. Потерпевшая убита в другом месте. Дело отойдет к территориальной милиции.

Ждали высокое начальство района и транспортников, чтоб разрешить все полюбовно.

"Неужели и трупы остальных женщин — и Зубрун, и Старковой, и Мылиной — тоже где-то в кювете?" — подумал Игумнов.

Было что-то странное в том, что труп привезли в город.

"По дороге из аэропорта столько безлюдных лесных массивов… Видно, преступникам зачем-то было нужно в эту сторону. По-видимому, кто-то из них живет поблизости. Или живет кто-то, к кому он должен был ехать…"

Телетайп уже передал в главки Москвы и области его ориентировки о подозреваемых и их приметах, Раменский райотдел получил данные на Неудобнова. Но Игумнов знал по собственному опыту: "Пока не обнаружены трупы Старковой, Зубрун, Мылиной — нет убийств…"

Он поднялся к домам.

"Если бы найти свидетелей…"

Игумнов прошел к телефону-автомату, набрал номер. У Качана было долго занято.

Наконец номер освободился.

— Там у тебя список раменских таксистов, с которыми мог ездить Неудобнов…

— Да. Но после того, как кольцо у Неудобнова оказалось латунным…

— Оставь это латунное кольцо. Я в него не верю. Будем работать по этой версии.

Качан вздохнул.

— Понял.

— Посмотри список таксистов, работавших вечером, когда прилетали Старкова и остальные…

— Вот он.

— Как у них с возвращениями в гараж в эти дни? Особенно среди связей Неудобнова. Узнай, как у них ставят отметки. В путевых листах время должно проставляться на штамм-часах…

— Так…

— Проверь еще раз: лежала ли жена Неудобнова на сохранении в роддоме, когда исчезла Старкова. В конце мая.

— Лежала. Это точно. — По его голосу Игумнов понял, что он наконец переключился на эти убийства.

— Нам нужны коллеги Неудобнова — все, кто работал в те дни и вчера. Кто-то может жить в районе места происшествия. Может, родственники здесь живут — не зря же он привез сюда труп!

— Понял!

— Кто-нибудь звонил мне?

— Никола. Он в аэропорту.

— Если будет звонить Ксения, скажи, чтобы она тоже ехала в Домодедово. Надо найти Неудобнова…

В конце он уже снова говорил как с единомышленником, который понимает его с полуслова:

— …Жены как-то сдерживают их, но стоит жене лечь в больницу, особенно в роддом, — их как с цепи срывает! Ну, все!

По Криворожской показались несколько машин с круговертью огня на кабинах. Руководство московской транспортной милиции.

— Внимание! Омельчук… — передал Картузов по рации. Игумнова не позвал.

Скубилин появился из машины вместе с обоими заместителями — по оперативной работе и патрульно-постовой службе, подошел к краю оврага. Картузов и Омельчук — оба круглые, упругие, как машинные баллоны, — попёрли к ним вверх по косогору.

Игумнов видел, как Картузов, давая пояснения, широко показал на железнодорожное полотно, на оба путепровода со стороны Коломенской и на третий — от Нижних Котлов.

— Игумнов! — Двое из приехавших с большим начальством направились к нему от дороги.

— Дело это отойдет городу, — сказал старший. Оба были из резерва на выдвижение, никогда не работавшие на земле, из тех, кто ни к чему не прикипает. Игумнов легко их распознавал.

"Просто их не бывает рядом, когда трудно. И они сразу появляются, когда идет к раскрытию преступления или начальство решает, что с тебя пора снять стружку…"

— К себе скоро поедешь?

— А что?

— Шеф ворчит. С профилактикой у вас узко. В коллективах не выступаете…

Игумнов невежливо плюнул себе под ноги.

— Слушай, давай завтра! Прямо с утра.

Отделавшись от приданных ему сил, Игумнов подошел к эксперту-медику:

— Когда, считаете, наступила смерть?

— Думаю, этой ночью. — Он быстро курил, делая затяжку за затяжкой, почти не отрываясь. — Самопроизвольное разрешение трупного окоченения… Окрашивание подвздошных областей…

Из машины его окликнули.

— Извините.

— Всего доброго. — Больше на месте происшествия Игумнов не мог узнать ничего нового.

— Поехали! — махнул он Цуканову.

Учреждение смежников не имело вывески. Значилось под табличкой "Помещение № 1". Игумнов позвонил. Невыразительного вида отставник открыл дверь:

— Вы к кому?

Он назвал фамилию человека, который согласился его принять, поскольку майор Козлов отсутствовал и неизвестно было, когда он появится. Через месяц, через час?

Приход и уход сотрудников держался в тайне: теоретически, путем сложных подсчетов можно было вычислить их маршруты, передвижение, интерес.

Игумнова это не колыхало.

Отставник запер входную дверь, пустынным коридором через безлюдный вестибюль повел Игумнова к лестнице. Помещение казалось необитаемым. Над пустующим гардеробом висел выгоревший, газетного формата плакат: "Будь бдителен!"

"Такого теперь уже вроде нигде не встретишь… — подумал Игумнов. — Антиквариат!" Он поднимал себе настроение.

— Это к вам, — сказал отставник кому-то, кто стоял на верху узкой лестницы, и повернул назад.

— Проходите, — стоявший наверху показал на открытую дверь. — Садитесь.

Игумнов отметил в нем молодость, хорошо скрываемое любопытство и худощавость.

"Занимаются спортом… — Игумнову, в общем-то, было наплевать на выправку смежников. — Не как мы. Молодой. У нас ни одного такого начальника отдела, ни заместителя".

Лицо хозяина кабинета показалось ему знакомым:

"Могли десятки раз встретиться на вокзале…"

— Слушаю, — сказал смежник.

— Вообще-то я хотел видеть майора Козлова.

— Он еще в отъезде. А в чем дело?

После объяснений с Исчурковым, а потом со Скубилиным Игумнов ничего не терял.

— У меня пропали документы. Я хотел кое-что выяснить.

— Что именно?

— Я связываю пропажу с тем, что мне сказал Козлов. Есть свидетель, который слышал.

— Что конкретно?

— Козлов сказал, что давно уже наблюдает за мной.

— Перестаньте! Вы его неправильно поняли.

— Я оперативник. Он намекнул на то, что я укрываю преступления. А сегодня у меня выкрали бумаги.

— Секретные? — уточнил смежник.

— Незарегистрированные — и в том числе об исчезновении двух женщин — Старковой и Зубрун.

— То есть бумаги об укрытых преступлениях?

— Да.

— Вы понимаете, как закон обязывает меня поступить после такого признания…

Игумнов решил идти до конца. Комитетчик не вызвал у него неприязни.

— Будто Комитет государственной безопасности не знает такой мелочи, что милицейская статистика фальсифицирована!

— К нам поступают другие сведения. Некоторые недобросовестные сотрудники милиции завышают процент раскрываемости…

— Не кажется вам, что этих некоторых слишком много?

— Кажется. Чем я конкретно могу помочь?

— Бог с ними — с другими бумагами. Там два заявления об исчезновении женщин, но теперь почти точно известно, что они убиты. Тот, в чьих руках заявления, сейчас скрывает убийства. По ним и предварительного дела нельзя заводить! Это, как по сообщениям об оружии или о готовящемся теракте, надо сразу в работу. Вы знаете!

— Знаю. И, по-вашему, Комитету государственной безопасности на транспорте больше нечем заниматься, как милицейскими бумагами?..

Все это была туфта: он не мог и не хотел говорить с Игумновым откровенно.

— Сейчас мы проводим кампанию за то, чтобы люди, обнаружившие в вагонах или на станциях бесхозные вещи, немедленно информировали…

"Что нам в действительности известно о них? — подумал Игумнов. — Даже я, начальник розыска, не знаю, чем они на самом деле занимаются. Точно, что они тотально за нами следят? Знают о всех наших разговорах, даже о том, о чем мы беседуем с глазу на глаз, у себя дома, при включенных радио и телевизорах? Ведут на каждого списки, досье?"

Ему представилась минута, чтобы глотнуть воздуха и осмотреться. Маленький кабинет, еще меньше игумновского. Без излишеств. Настольный календарь. Несколько портретов Железного Феликса, в том числе выжженный самоучкой на куске фанеры. На вешалке, сбоку, висела обычная куртка-ветровка. Под ней виднелась коробка вроде игумновской.

"Не прячет ли и он в ней бумаги от своего начальства, когда оно жмет не в ту сторону, требует несправедливого? И вообще. Кто они? С кем себя отождествляют? С комиссарами госбезопасности или с их жертвами?"

Комитетчик меж тем заканчивал короткий свой экскурс в сегодняшние дела транспортного КГБ.

— …Оставленная без присмотра вещь — любимый прием террористов. Весь народ на Западе, я не говорю уже о странах Ближнего Востока, об этом знает. А нам приходится говорить не впрямую, обиняками…

"Совсем заколебали вы нас своими хитроумными объявлениями…" — подумал Игумнов. Спросил о другом:

— Но ведь занимаетесь вы и нашими органами! Будто в милиции недостаточно глаз, чтобы наблюдать за нами… Это полегче, чем раскрыть убийство…

— В милиции? — Комитетчик взглянул на него саркастически. — Да она сама по уши в грязи! В коррупции! Особенно ОБХСС!

— А что ОБХСС? Наш, например, сейчас зацепил директора ресторана. Не слыхали?

— Именно зацепил… — Игумнов убедился в том, что смежники полностью в курсе их милицейских дел.

Это свидетельствовало о многом.

— …ОБХСС только и делает, что пасется в тресте ресторанов и Гастрономторге… — Он назвал те же две организации, на которые обратил внимание Игумнов.

"Вот и подтверждение гипотезы… — подумал Игумнов. — Выходит, испытания Гийо на этом не кончились. КГБ всерьез занялся Московским управлением торговли, а начал с ресторана да гастронома…"

Краем уха Игумнов слышал о привилегированном положении деятелей городской торговли, и причиной тому была не только коррумпированность обэхээсэсников. Управление ОБХСС Москвы не в силах было бороться ни с Главным управлением торговли, ни с директорами крупных гастрономов, которые установили прямые контакты с Моссоветом, с отдельными руководителями милиции и МВД, с членами семьи Генерального.

"Наименее коррумпированная сила в правоохранительных органах… — Игумнов слышал эти слова от жены, а она, в свою очередь, принесла их с работы, и принадлежали они будто академику Сахарову, — это Комитет государственной безопасности…"

"Пожалуй, — подумал Игумнов. — Материально обеспечены. Независимы. Полностью политизированы. Эти наверняка могли бы завести счет и на Щелокова, и на Чурбанова… А вместо этого следят за нами…"

Занятый делами вокзального розыска, на самом основании милицейской пирамиды, внизу, на земле, Игумнов, как и его коллеги, давно уже жил жизнью наемника МВД, решающего чисто профессиональные задачи, ни с кем не деля ответственности за общее состояние дел.

"А хоть и так… — подумал он о родном министерстве и счете, который КГБ мог выставить его руководителям. — Как вы там сгреблись, так и разгребывайтесь…"

— У вас ко мне все? — спросил смежник.

— Остальное я скажу лично Козлову, когда он будет на месте.

— Звоните.

— Спасибо.

— До свиданья. Я провожу. Такой порядок.

— Да, ладно!

Когда за Игумновым закрылась дверь, комитетчик снова поднялся на второй этаж, прошел в кабинет, в конец коридора.

Рыжий, с глубокими провалами глазниц майор Козлов писал за столом. Увидев коллегу, он тотчас перевернул документ чистой стороной.

Это был его стиль.

Вошедший остался у порога: Козлов однажды уже написал рапорт на другого своего коллегу, который чересчур приблизился к лежавшим на столе служебным бумагам.

— Слышал?

Весь разговор в кабинете транслировался.

— Забегал! — усмехнулся Рыжий.

— По-моему, он работяга, — сказал тот, который вошел.

— Все они работяги… — Рыжий блеснул зрачками в глубине глазниц. — А в отделах продолжается антигосударственная практика укрытия преступлений…

"Он ведь и на меня напишет, — подумал вошедший. — Скажи я, что практика укрытия идет у них сверху…"

Козлов явно завелся:

— А всего-то и требуется — больше головой работать. Ответственней подходить. Вот и отдача будет…

"Что ж тогда сам ты, Козлов, такого дурака свалял в Воронеже?.. — снова нелестно подумал о нем вошедший. — Ни в чем не виновных пассажиров держал в камере, а угонщика своими руками на волю отпустил… Это тебе не госдачи охранять вместе со своим шефом! Тут работать надо!"

Чтобы закончить неприятный разговор, он спросил:

— Как там с этим делом? С Гийо?

— Разворачиваются. Управление будет использовать нас для отдельных поручений. Ночевать сегодня придется в отделе.

Еще в коридоре Игумнов услышал тревожные звонки.

— Черт! — ключ застрял в замке, не лез.

Игумнов буквально вломился в кабинет, успел схватить трубку. Это был Никола, он звонил из аэропорта:

— Быстрее! Я сейчас видел этого. В серой куртке, с «молнией»… С ним еще один!

— Еду.

Никола метался между крытым перроном и закусочной. Тускло горели огни. Поверх цепи низких пристроек вдоль взлетного поля слышалось сиплое шипение — там словно разогревался шумный гигантский примус.

Подбежал Игумнов.

— Где?

Никола выматерился.

— На секунду отвернулся, — во рту у Николы была каша. — И с концами…

— Он один?

— С водителем. Водителя я запомнил. Невысокий, с бородкой. Молодой. Похож на латыша… Ты посмотри, что здесь делается!

Площадь перед аэропортом и дальше, у служебных зданий, горбатилась кабинами стоявшего сплошняком автотранспорта. Сотни людей, как пчелы в ульях, переползали от кабины к кабине.

Игумнов оглянулся. На платформе его ждали оперативники. Где-то находилась и Ксения. Люди Желтова разбросаны были по залам.

"Мы ничего не сделаем такими силами", — подумал он.

Никола помялся, он хотел напомнить насчет Истринского райотдела и понедельника, но промолчал.

Впереди он увидел Ксению. На ней были туго натянутые джинсы. Длинные молодые ноги начинались сразу от груди.

Ксения была не одна.

"Похоже, прихватили…" — Парни вокруг нее в любую минуту от слов могли перейти к делу.

Чуть дальше, у машины, стояли две домодедовские проститутки, постоянно прописанные в аэропорту.

— Чао, мальчики, — Ксения увидела приближающегося начальника розыска. — Я тут по другому делу. Правда? — Она просунула руку ему под варенку.

Игумнов и «мальчики» обменялись хмурыми взглядами. Сутенеры повернули к машине, проститутки исчезли еще раньше.

— Клеют? — спросил Игумнов.

— Только не те. Те ищут приезжих. Ненакрашенных. Робких. Странный у них вкус, Игумнов. — Она шла, постреливая глазами. Свежая, молодая. На нее оглядывались. — Не находишь?

Шел второй час ночи.

— "Произвел посадку самолет… рейса… Воронеж — Москва"… — отдалось под крышей.

"Тот же рейс… — подумал Игумнов. — Девчонок подбирают с него, потому что он последний. Городской транспорт прекращает работу, а ждать утра в аэропорту мало кому приятно…"

— Завтра вечером меня с вами не будет, — объявила Ксения. — Иду на свидание.

— Дело хорошее… — Игумнов не отрывал глаз от встречных мужчин.

— Чего ж не спросишь с кем? С Генкой Яриковым. Из общежития… Помнишь? С лимитчиком! Ты меня к нему посылал.

— Друг Мылиной?

— А что?

— Ничего.

У угла здания Игумнов увидел патрульный «Жигуль» Бакланова. С мигалкой и рупором. Рядом желтела милицейская "канарейка".

— Я ему нравлюсь. У меня квартира. Парень он хороший. Вот выйду за него замуж. Будешь моим шафером, Игумнов?

Ее уже снова клеили. И снова не те.

— Девушка, может, поужинаем?

Игумнов подбородком указал на милицейский транспорт.

— Видишь? Кто-то из нас обязательно здесь будет. Если что — подойди…

— А ты?

— Я тоже буду.

Он повернул к платформе. За цепью пристроек снова слышно было сипение гигантского примуса. Откуда-то из-за деревьев блеснули гигантские сполохи.

Рядом с «Жигуленком» возник Бакланов, с ним был второй милиционер — водитель «канарейки». МО-14562 — тучный, в пыльной милицейской форме — застрял в толпе.

Игумнов подошел.

— Я отъеду. На пост, — сказал Бакланов. — Тут рядом. Если что, парень этот — на «канарейке» — подбросит до поста. Тут все равно дорога одна. А там я…

— Надолго?

— Да нет. Только отметку сделаю. Ты уже пошел?

За пригородными кассами обнаруживалось еле заметное людское течение, оно уводило пассажиров к платформе, под крышу, в ночевавшую у перрона первую утреннюю электричку.

Игумнов двинулся со всеми. Странная пара впереди закрывала обзор, в то же время укрывала его от нежелательных взглядов. Пухлая, расплывшаяся женщина суетилась, жевала, заглядывала в темные окна вагонов, ее спутник кашлял — никак не мог перестать, смеялся, хватал и щупал ее сзади.

Несколько человек прошло навстречу Игумнову по обе стороны закрывавшей его пары.

"Вот что плохо, — подумал он. — В голове у меня всегда только одна жесткая схема, в которую я пытаюсь втиснуть возникающие ситуации…"

На скамейке сварливо, по-взрослому, препирались дети:

— Нет, Олечка, это ты сказала…

— Нет ты, дорогая!

Рация молчала.

Гурьбой, неслышно прошли черноглазые, маленькие, в мягких кроссовках юноши и девушки Юго-Восточной Азии, их становилось в Москве все больше, и в ориентировках МУРа на них уже положили глаз.

Сбоку промелькнула маленькая головка, неловкая женская фигурка без шеи. Чье-то задумчивое лицо. Парень, похожий на Дон-Кихота — бородка клинышком, усы, узкое лицо с близко посаженными глазами, — нес сумку с колесиками. Женщина была в сапожках на каблуках…

Игумнов оказался у головы поезда, когда что-то тревожное зыбко колыхнулось в подсознании. Он обернулся. Платформа позади была забита людьми. Сипение работавшего на всю мощь примуса было особенно слышно.

"Какая-то деталь… — Словно что-то коснулось его вдруг. — Знакомая манера носить вещи. Ходить…"

Он повернул назад.

"Женщина, которая шла рядом с этим Дон-Кихотом… Неловко, в сторону наклоненная головка — неумелое кокетство… Кто еще так испортит свою фигуру… Сапожки! Это летом-то! Надя! Конечно! Она смотрела вниз! Дала знак! Не хотела, чтобы он, Игумнов, встретился глазами и все сразу испортил…"

Он уже врезался в вязкую, как болото, едва колышущуюся толпу на платформе.

"Да разве можно было рассказывать ей об этом! Настолько забыть ее натуру! Предположить, что она не попытается помочь — не поедет ночью в Домодедово к этому рейсу…"

Он прижал пальцем манипулятор на рации:

— Быстро к машинам! Парень с сумкой на колесиках. Узкое лицо, бородка. С ним женщина небольшого роста. В сапогах. Перехватывай! Не дай уехать…

Он кого-то толкнул, прыгнул через брошенные кем-то у столба ящики.

В рации слышались голоса. Но Дон-Кихот словно провалился под землю. Прошло несколько минут. Огромный сипящий примус за вокзалом набирал силу, он словно готовился взлететь вертикально.

Игумнов продирался вдоль машин, между таксистами и пассажирами. Заглядывал в лица.

Чей-то голос по рации ударил в самую барабанную перепонку:

— Сейчас отъехал… 40–16 или 48–16. Шофер с бородкой и женщина сзади!

— Ч-черт! — Кто-то толкнул его в плечо. — Куда прешь, лось!..

Игумнов, не разбирая дороги, кинулся к машине ГАИ. Бакланова не было. «Канарейка» тоже оказалась пуста — Игумнова едва не хватил кондратий, но второй гаишник, оказалось, стоял позади машины.

— Быстро! — заорал Игумнов. — Быстро… — У него словно осталось всего одно слово. — Быстро!..

Надя тоже заметила Игумнова на платформе, и ей сразу стало спокойнее.

— Вы где там живете, в Воронеже? — Таксист вел себя обходительно. Она решила, что образование у него десятиклассное. Характеризующие эти данные могли ей пригодиться при неожиданном осложнении.

— Я? По улице Ленина.

— У меня там тетка жила!

— Вот как! — На всякий случай она увела разговор от Воронежа. — Народу тут всегда так?

— Всегда. — Он тоже был не против сменить тему. — А вы в Москву надолго?

— На сутки. Северное Чертаново — это где-то недалеко здесь?

— Если по Кольцевой — нет… Нам сюда!

Он повернул в обход площади.

— Ночью мы, таксисты, стараемся не подавать на стоянку. Подойдет пассажир — и вези хоть на тот конец Москвы. А так — сами себе хозяева. Уж если едешь, чтоб ближе к парку…

Машина стояла в ряду частного автотранспорта, таксист открыл багажник.

Надо было решать: едет она или нет?

Колесики вместе с сумкой исчезли в ящике.

Надю это не тронуло. В сумке не было ценного, одна ветошь, и после задержания таксиста свою сумку она предполагала получить назад.

"Игумнов говорил: преступников двое. Этот вроде один. Не он? Но как проверить? Проехать пару километров. А если это они? Рядом с постом ГАИ открыть дверь или окно. Крикнуть…"

Вся ее жизнь связана была с жестким расчетом, которому она привыкла доверяться. С надеждой на одну себя.

Она всегда начинала и выигрывала. Когда по лимиту приехала с сестрой в Москву. Когда у них не было ничего за сутки во рту, кроме одного-единственного пирожка с повидлом. Когда училась в вечерней школе. И потом в Академии МВД СССР…

"Рискнем, а там видно будет…"

Она села на сиденье позади водителя. Таксист в это время зашел спереди к кабине. Провел над стеклом, отблеск зеленого света исчез. Она поняла, что он закрыл «огонек» специально сшитым колпачком.

"Будем ехать без счетчика…"

Таксист не спеша поставил «дворники», сел, включил зажигание.

Молодой парень — русый, в куртке — сунул голову к водителю:

— Шеф, возьми! Тут километров пять по прямой…

Водитель быстро поднял предохранительную кнопку на двери сзади — парень буквально вломился на заднее сиденье.

— Ох, извините, девушка! — Он словно только что ее заметил. Здоровый, грязноватый тип. Сквозь русую щетину на щеке просвечивал молочно-белый созревший чирий.

Таксист быстро погнал с площади.

— Втроем веселее будет. Правда? Я Толик. А вы?

— Наташа. Втроем, конечно, веселее. — Она поняла, что проиграла.

Толик оттеснил ее в угол сиденья, в сторону от проезжей части. Справа по ходу был лес — можно было разбить окно, свистеть, кричать — никто бы все равно не услыхал.

Она собрала все свое мужество, бесстрашно цыкнула зубом.

Ехали быстро. Мелькнул пост ГАИ, дальше все было вновь безлюдно. Парни неумело разыгрывали знакомство: "Где живешь? Где служил?" Оказалось, что у них много общих знакомых. "Таньку знаешь?" — "Конечно!" — "А Витальку?"

— Девушка… — Водитель обернулся. — Я на минутку съеду с трассы? — Сбоку, чуть впереди, показался короткий съезд под деревья. — На секунду.

Видимо, они проверялись.

Все было тихо. Парни вышли из машины. Помочились.

Если бы она попыталась выбраться, ее бы скрутили в одну минуту.

Сзади на шоссе внезапно послышался гул. Патрульный «Жигуль» с круговертью огня над кабиной в мгновение пролетел мимо. Скрылся в сторону Москвы.

— Поехали, что ли? — хрипло сказала она и сама испугалась своего хрипа. "Предсмертный хрип…"

Они вернулись, болтая о пустяках.

Никто больше не заикался о том, что второму парню надо выходить. Дважды путали имена. «Толика» водитель назвал «Мишей», а тот его "Игорем".

Снова ехали быстро. Свернули на Кольцевую автодорогу. Позади промелькнуло Варшавское шоссе сворот на Чертаново, куда она будто бы должна была попасть. Впереди был Теплый Стан. «Мосрентген». Отворот к аэропорту Внуково.

"Куда же везут меня? Сразу на Хованское кладбище?"

Движения на Кольцевой автодороге почти не было. Ни одна патрульная машина не догнала их, не обогнала.

"Неужели он не узнал меня?" — подумала она об Игумнове.

— Далеко еще? — спросила у водителя.

За таксиста ответил "Толик".

— А куда спешить?.. — Он засмеялся. — У меня бутылка припасена. Сейчас вмажем и немного отдохнем… Может, мы свернем куда-нибудь, шеф? Чтобы нам не мешали…

— Тут есть одно местечко, — отозвался таксист. — Там никто не ездит.

— Ты водку пьешь? — обернулся к ней «Толик». — Или вино?

Ей так и не удалось справиться с голосом.

— Водка предпочтительнее, — сказала она хрипло.

Он засмеялся.

"Не буду пить — так просто вольют в горло… — Рано или поздно ее должно было ждать поражение. — Что же они делают с ними потом, после того, как вмажут и отдохнут… Никто из их жертв, сказал Игумнов, никогда больше не возник, не обратился в милицию… — Она взглянула на лапистые, с толстыми короткими пальцами руки «Толика». Догадалась. — Душат!"

МО-14562 как раз вписывал в ведомость:

"Проверил несение службы…"

Визг тормозов заставил его обернуться. Это была «канарейка», дежурившая в аэропорту. От резкого удара по тормозам ее потащило юзом.

Хлопнула дверца. Игумнов выскочил из «канарейки», бросился к патрульной машине.

Бакланов все понял.

— Садись за руль! Я беру на себя связь… — Это был единственно разумный выход: МО-14562 знал позывные ГАИ и дислокацию. — Номер машины известен?

— 40–16 или 48–16… Такси…

Они уже шли. Игумнов с места дал машине форсаж. Метров через двести стрелка спидометра свалилась за отметку 100. Четвертая, прямая передача.

— Внимание… «Артек», "Гурьев"… — Бакланов включил рацию, перечислил посты. Он был уверен, что они догонят такси еще до Кольцевой автодороги. — Перехват такси 40–16 или 48–16… Внимание… Мой позывной… Сообщите, где находитесь…

Было хорошо слышно переговоры инспекторов — разделенные километрами, они словно сидели в одной комнате, наблюдая трассу.

— У меня не было. Ночью я на всякий случай всегда записываю…

— Не пробегал пока!

На Кольцевой дороге пост не ответил.

Не останавливаясь, проскочили место какой-то аварии — там уже стояли машины ГАИ. Игумнов заметил разбитое лобовое стекло «Москвича» и часть смятого кузова. Переднее сиденье было закрыто цветным пледом — одной из жертв, видно, была женщина. На милицейской машине работала вертушка, гаишники измеряли расстояние рулеткой.

— Сворачиваем на Варшавку… — кинул Игумнов. Преступники могли вернуться в район, который они хорошо знали. К откосу над железной дорогой.

— Их двое в машине? — крикнул Бакланов.

— Женщина с ними, — Игумнов был как пьяный, который в одну секунду протрезвел.

— Приезжая?

— Наша. Капитан милиции… Надя…

Бакланов замер, глядя на него.

— Ты ее знаешь?

— Мы вместе работали.

— И как же?

— Хотела помочь мне. — Он был не в состоянии что-либо еще добавить.

Показались убегающие по Варшавке габаритные огни впереди идущих машин.

— Внимание, внимание… — Бакланов схватился за рацию.

Такси с такими номерами впереди них не было. Ни на Варшавке, ни на Серпуховской. И дальше — до самого Большого Каменного моста.

Быстро уходило время.

"Можно гоняться всю ночь за призраком…"

Игумнов развернулся, погнал назад к Кольцевой.

— Преступники следуют в такси… — твердил Бакланов.

Было ясно, что, если такси не пережидало где-то в укромном месте, они его упустили.

— Внимание!..

"Гонка по Кольцевой имеет только одно преимущество: можно попытаться сесть себе самому на хвост…"

Главным было — не думать, что такси стоит сейчас где-то в лесу…

И вдруг:

— 40–16! Прошла… — раздалось по рации.

— Откуда ты? — проревел Бакланов. — Какой пост?

— Строгино…

— Передай вперед, чтоб останавливали! — заорал Игумнов.

Впереди был Канал имени Москвы. Игумнов взлетел на мост и бросился со спуска. Метров за восемьсот виднелся второй мост и на нем габаритные огни.

— Это они!

Машина шла в отрыв. Расстояние, похоже, увеличивалось. Мелькнул километровый столб. "Семьдесят шестой километр!"

— Что у нас впереди? — прокричал, не отрываясь.

— Съезд на Дмитровское шоссе…

Игумнов давил на акселератор, но машина впереди все удалялась.

— Восьмой, восьмой, — надрывался Бакланов.

Они взлетели на второй мост. Внизу была железная дорога. Встречного движения почти не было. Игумнов взглянул на часы.

"Начало четвертого часа… Там ли она, в машине?" Впереди был участок прямой дороги.

Игумнов знал эти места. Это была территория их обслуживания — 8-го отделения ГАИ.

— Там эстакада… — Он был весь в дороге. — И две развязки. Вверху и внизу. Выезд с улицы Дыбенко на Долгопрудную…

— Восьмое… — гомонил МО-14562. — Преследую такси… 40–16… Идет в сторону Дмитровского шоссе.

— Нагоняем! — крикнул вдруг Игумнов.

Метрах в пятистах показался мост. Обе — правая и левая полосы — были заняты транспортом. Впереди четко вырисовывались огни удалявшейся машины.

— Все! Им некуда деться… — крикнул Бакланов. — Лоб в лоб!

Он ошибся.

— Разделительная полоса…

Перед самым мостом газон между встречными полосами заканчивался.

Огни уходящей машины вильнули. Такси свернуло на встречную полосу в прогон, образовавшийся на месте разделительного пояса. Теперь они сами шли навстречу двигающемуся транспорту.

— Мать твою!..

Игумнов не пошел вдогон. Шоферы встречных машин, застигнутые врасплох нарушителем, неизвестно как могли прореагировать на вторую машину, мчавшуюся им в лоб.

Игумнов затормозил, сбрасывая такую необходимую сейчас скорость, такси снова уходило все дальше. Транспорт впереди неторопливо всасывался под мост. Игумнов пропустил его, вышел на пустую левую полосу.

— Уходят, уходят! Гоним на Дмитровское шоссе… — орал в рацию Бакланов. — Организовывайте задержание! В машине преступники и их жертва…

Игумнов снова уложил стрелку спидометра набок. Двигатель был нагружен до предела.

— Только бы хватило бензина!

— Сто тринадцатый! — надрывался Бакланов. Пост-пикет был расположен на пересечении Дмитровского шоссе с Кольцевой, но сам пост находился на Дмитровском. — Сто тринадцатый!..

Отрыв был уже 500 divide;800 метров.

— Поднимаются на мост! Где же эти?.. — Он послал коллег матом.

Уже пролетая мимо поста, Игумнов заметил, как сотрудник поста ГАИ развел руками: "Не остановился!"

— Задержание надо было готовить, а он с жезлом! Разве остановятся?

— Через семь километров 2-й пикет ГАИ! — отозвался Бакланов.

Игумнов знал это место:

"Перед Осташковским шоссе справа и слева лес. Темнота! Если они захотят Надю сбросить — лучшее место. Лучше не бывает!.."

Второй пикет-пост ГАИ открылся в мгновение.

— Смотри… — закричал чуть не в ухо Бакланов.

Их ждали.

Обе полосы были перекрыты транспортом.

Переведенный на ручное управление светофор показывал красный. На середину разделительной полосы — там была пешеходная дорожка — медленно заползал огромный КамАЗ. — «Ежа» бы сюда! — крикнул Бакланов.

Но Игумнов знал, что заградительной лентой — «ежом», который мгновенно прокалывает покрышки, сотрудники ГАИ никогда не пользуются.

"Боимся! Подложишь не под ту машину, вылетишь из ГАИ да еще всю жизнь будешь ущерб возмещать… Это вон в ФРГ… — Игумнов сам видел на выставке — полиция выстреливает из бампера заградительную ленту метров на сто пятьдесят вперед. Под колеса нарушителя…"

— Смотри! — снова заорал Бакланов.

Справа и слева, по обе стороны шоссе, виднелись автобусные остановки, пустые в предутренние эти часы. К остановкам вели отвороты — «усы» — с тем чтобы автобус заезжал и выезжал, не создавая угрозу движущемуся транспорту.

— Все к черту!

Водитель такси пересек шоссе и вскочил в «ус» для встречного автобуса. Свободный конец «уса» выходил на шоссе далеко позади преграды из остановленного транспорта.

— Внимание, преследую… — голос Бакланова из усилителя разносился на километры. — Пропустите…

Они повторили маневр — выскочили из «уса», оставив позади сооруженную постом-пикетом баррикаду.

— Через три километра Перловка! — крикнул Бакланов.

Справа был Бабушкинский район, кладбище. Слева Мытищи.

Прилегающее к Перловке село Тайнинское. Игумнов знал эти места. В середине дороги началось металлическое заграждение между полосами. Полутораметровая ограда, установленная из-за машин, разворачивавшихся на этих местах, чтобы заезжать в Перловку на почтовый комбинат…

Игумнов почувствовал, что они настигают. Включил сирену. Громко — 60 ватт! — завыло над кладбищем.

— Хорошо стреляешь? — Он не рискнул бы стрелять сам. Кроме того, ни на секунду нельзя было оставить руль.

— Всяко бывало.

— Тогда не надо!

Расстояние медленно сокращалось. Счет шел на сантиметры. Игумнов дожимал.

— Подравниваюсь! — Он не мог повернуть голову, чтобы увидеть, что там, в машине. Бакланов загремел в микрофон:

— Приказываю остановиться справа…

Огни вращающегося синего маяка над машиной расцветили асфальт. Такси не снизило скорости.

— Приказываю остановиться…

Игумнов начал обгон, стараясь держаться не больше чем на полкорпуса. Это ему удалось — он с ходу бросил машину вправо к такси. Ни один водитель, когда его пытаются ударить слева, не может не уклониться.

— Теперь еще раз!..

Игумнов толкал их на обочину.

Не следовало только поддаваться опрометчивому желанию выйти вперед и подставить под удар задник. Опытный водитель мог тут же обойти и справа и слева. Снова вырваться вперед.

— Женщина там есть? — крикнул Игумнов.

— Не вижу!

Он снова вытянул полкорпуса и снова бросил машину вправо. Таксисту представлялись две возможности — уходить вправо или ударить патрульную машину.

"Бей или ныряй вправо!" Ударь он Игумнова сбоку — и им хана!

Они снова вильнули вправо. Игумнов загонял его на обочину к откосу. Откос там был небольшой — Игумнов знал это — два метра, не больше. И тут неожиданно таксисту удалось увеличить скорость! Он выскочил…

— Дьявольщина!

Прошли Ярославское шоссе.

Впереди показался мост через железную дорогу. Сбоку был уже высокий откос — не меньше метров пятнадцати.

— Не свернул на Ярославское… — крикнул Бакланов. — Хочет в город уйти!

Опять начинались огни.

— Гольяновская развязка… 103-й километр!

"Снова страшное место… — подумал Игумнов. — Если что-то с ней произойдет — то только здесь. Лосиный остров. Лесной массив. Заповедник! Можно выкинуть из машины, никто не увидит!"

Издалека увидел:

— …Горьковское шоссе перекрыто полностью! Им не пройти!

Таксист тоже это понял, повернул вправо. В город.

Игумнов снова догнал его, обошел по неширокому "усу".

"Здесь можно и задник ему подставить под удар — обойти он все равно не сможет — узко!"

Дело шло к развязке.

Игумнов перегородил дорогу. Обе машины медленно двигались вперед-назад поперек шоссе. От ближайшего поста уже подбегали гаишники Куйбышевского ГАИ.

Игумнов увидел — тот, что бежал впереди, был с автоматом. Второй гаишник обегал такси сзади.

"Всё!"

Он ошибся.

Таксист газанул — выскочил на тротуар, на высокий бордюрный камень. В другой обстановке ему, наверное, бы в жизни не повторить этот маневр! Но он был уже наверху. Развернулся на сухом асфальте вокруг мачты светильника.

Игумнов знал этот трюк:

"Сбрасываешь газ, руль резко-резко подаешь влево и сразу газу. Но только на сухом асфальте. И главное — чтоб не коснуться диском асфальта. Тогда конец!.."

Развернувшись, таксист бросил машину назад, на проезжую часть. Дал газ.

Игумнов видел, как отпрыгнул гаишник, стоявший позади, но его задело — он упал головой об асфальт. Таксист двинул на стоявшего впереди с автоматом…

Странный треск вплелся в какофонию звуков.

— Та-та-та… — Это был автомат.

Первая очередь прошила мотор, вторая пришлась по боковой дверце…

— Осторожно! — заорал Игумнов. — Там женщина…

Один из преступников лежал между сиденьями, у Надиных ног. Второй, за рулем, с бородкой-клинышком, с близко посаженными на узком лице глазами, замер. Подбежавший с другой стороны Бакланов рванул его из кабины, вгорячах врезал с обеих рук по лицу.

— Сволочи, убийцы!

— Жива? — крикнул Игумнов в глубь машины.

— Что со мной станет!

Такая знакомая хрипотца. И одна-единственная слеза, которую она постоянно, всю жизнь, смаргивает.

— Пойдем.

Сиденье было залито кровью. К счастью, не Нади. Одежда на ней была цела, хотя тоже в крови. Игумнов помог ей выбраться. Преступник между сиденьями не пошевелился.

— Фамилия? — Бакланов притянул к себе таксиста.

— Бетин…

— А его?

Вокруг уже появились люди, активная общественность, которой почти никогда не бывает рядом, когда менты-"бронежилеты" выходят один на один с преступниками, вступаясь за чью-то жизнь.

— Что вы делаете? Перестаньте! — В автобусе оказались сотрудники Института мировой системы социализма, возвращавшиеся из поездки по области.

— Как его фамилия? Быстро, — приказал Бакланов.

— Неудобнов. Михаил…

Точка, необходимая в конце погони, была поставлена.

— Мне кажется, у меня от страха ноги не идут. Хочу проверить. — Надя осторожно высвободилась, поправила платье.

Пошла.

"Я ничего не должен требовать от судьбы, — подумал Игумнов, следя за ней. — Самое большое и главное в этой жизни я уже получил сегодня. Сейчас, когда Надя осталась жива".

Другой автоинспектор, применивший для задержания оружие, занимался своим коллегой, которого Бетин сбил задним бампером. Тот все не мог подняться с асфальта.

— "Скорую"! — крикнул кто-то. — Вызывайте "Скорую"!

"Скорая" прибыла почти мгновенно, она словно ждала поблизости, прежде чем войти в опасную зону.

Игумнов посадил Надю в патрульный «Жигуль», снова вернулся к искореженному такси.

Очередь, попавшая в капот, превратила мотор в бесформенную груду железа. Другие пули достались Неудобнову, врач тут же констатировал смерть от грубых повреждений внутренних органов, не совместимых с жизнью.

— Этого только в морг, — сказал он.

Сразу же вслед за «Скорой», разбрасывая по шоссе пучки света, примчались одна за другой машины Куйбышевского ГАИ, райуправления, УГАИ города, следственно-оперативная группа Главного управления.

Быстро светало.

Несколько сотрудников института, ехавших в автобусе, подошли к полковнику — заместителю начальника главка:

— Мы свидетели. На наших глазах инспектор избил таксиста. Вот наши фамилии… Выволок из машины и стал избивать.

— Госавтоинспектор? — уточнил заместитель начальника главка.

— Да. МО-14562. Он сейчас здесь.

Возвращались снова вдвоем.

Надя, как потерпевшая, ехала со следователем. Бетин был задержан, Неудобнов мертв.

Игумнова и Бакланова отпустили.

Как свидетели, они мало что видели, мало успели. Только гнали преступников по Московской кольцевой и потом подбежали к машине после автоматной очереди.

Всё.

Если не считать, что Бакланов несколько раз врезал по лицу задержанному.

Последствия этого обещали быть для него гибельными.

Новый заместитель начальника главка, переведенный вместе с группой сотрудников КГБ на усиление в милицию, тут же приказал начальнику УГАИ срочно проверить жалобу и ему лично доложить.

— На проверку три часа. При подтверждении выгнать. Без скидок на стаж и прошлые заслуги — чистить милицейские конюшни следовало только так — железной рукой.

— Слушаюсь.

Начальник УГАИ знал, что при новом начальстве ему тоже не служить.

На то, правда, были иные причины. В том числе и «блатные» номера на машинах серии ММЗ от "00–00" до "00–60", которые он лично сам в своем кабинете презентовал вместе с закатанными в целлофане документами "Без права проверки" коррумпированным воротилам из Главного управления торговли.

Было уже светло.

Бакланов не гнал, словно давая машине остыть и успокоиться.

Говорили о пустяках. О Московской кольцевой.

— Планировали две четырехполосные, — объяснил Бакланов. — С трехсполовиноюметровой разделительной полосой. Газон, трава… Чтобы свет не слепил…

"Интересно: как скоро они нас выгонят?" — думал Игумнов.

Рабочий день их обоих закончился. Можно было ехать домой, но именно сегодня это было бы недостойно мужчины.

"Мальчика обидели? Дитя хочет сисю… Прибежал! — Еще хуже было объявиться у Нади, хотя она ждала его все эти годы, и Бог весть, сколько еще будет ждать. — Вести двойную жизнь! Снова помешать ей начать все сначала!.."

— …В левой полосе планировался скоростной поток — не ниже семидесяти километров. Справа брусчатка для того, кто задремал за рулем… — Бакланов сказал безо всякого перехода, что в это время думал. — Мы их задержали, Игумнов. Сегодня, и завтра, и послезавтра никого из женщин в Домодедове уже не убьют… Причина — мы с тобой!

— Откуда этот полковник? — спросил Игумнов про зама, который с ходу решил судьбу Бакланова.

— Из транспортного КГБ.

— Знаешь его?

— Их всех видишь, когда они приезжают в аэропорт.

— Ты и Козлова знаешь? — Игумнов заинтересовался. — Он тоже с транспорта.

— Козлов? Какой из себя?

— Рыжий.

— Конечно, он дня три назад подходил.

— К тебе?

— Ну! У них угон самолета был. Авиалайнер Душанбе — Оренбург — Москва… Они посадили его в Воронеже.

Игумнов перебил: — Помнишь фамилию разыскиваемого? Остроконь?

— Да, — Бакланов удивился.

— И Козлов тоже летал в Воронеж?

— Ну да, он там разбирался… Слушай, Игумнов… — Бакланов спохватился. — Мне с вечера еще надо было на лесоторговый склад. Внести деньги за рейку. Может, заедем? Там дел на пять минут…

— Сначала я позвоню. — Игумнов посмотрел на часы. — У тебя ждет?

— Ждет. Главное — чтобы к началу работы склада. Пока не разъехались. Тебе в отдел?

— Звонить? Нет, одному другу. Заедем по пути?

У ближайшего автомата Бакланов его высадил. Игумнов вошел в кабину, набрал номер учреждения. Там в эту ночь тоже не спали.

Замминистра Жернаков, которому генерал Скубилин сразу же доложил, что директор ресторана освобожден, впервые за эти дни почувствовал себя спокойно. У него возникло давно не приходившее к нему чувство успеха.

Даже будучи одним из наиболее влиятельных в министерстве людей, в кругу равных он никогда не ощущал собственной самостоятельности. Задачей его было пропускать через себя то, что шло сверху, словно через большую живую трубу. "Дальше вниз!" Иногда в этой трубе обнаруживались течения, в том числе и противоположные, и тогда это становилось особенно сложно — пропускать каждое в своем направлении.

Помогал ориентир — первый заместитель министра. Его мнение. И в этом, последнем, деле директора вокзального ресторана оно было выражено ясно и недвусмысленно. В виде просьбы об услуге — освобождении директора ресторана Гийо.

Все знали, что шеф в бурной своей личной жизни любит бывать среди людей, стоящих прочно на собственных ногах, — тех, кто распределяет материальные блага. Было естественным, что и он кое-чем был им обязан.

Жернаков приказал соединить его с первым, как только он появится.

— Он заедет в министерство, — был ответ. — Но не раньше двадцати трех…

Случай был необычным: первый заместитель обычно на работе не задерживался.

— Ничего, — заметил Жернаков. — Дождусь. У меня у самого полно дел.

С весны еще начали готовить концерт к Дню советской милиции. Министр требовал, чтобы в концерте участвовали самые популярные в стране актеры. Всегда лично приходил на него и приводил своих друзей с Самого Верха.

Два соперничающих между собой сектора, готовившие концерт, не брезговали ничем, чтобы выведать тайные привязанности и вкусы Самого, Самих, Их жен, Близких.

Духом благополучия, пришедшим взамен показной скромности и внешнего аскетизма, тянуло с Верха. «Мерседесы», дачи, ковры, «винчестеры», дубленки и антиквариат создавали зримый фон среды министерского обитания. В заявлениях, исчезавших в пучине канцелярской переписки, тонули упоминания о каких-то драгоценностях, церковных реликвиях, иконах, крестах и картинах, которые изымались у преступников и пропадали без следа.

Вплотную, словно спаренные мясорубки, обращенные друг к другу, крутились в разные стороны механизмы с противоположными функциями — задачей одного было любой ценой обеспечить ирреальную, не существующую нигде в мире высокую раскрываемость, второго — обеспечить соблюдение закона внутри министерства. Где-то между ними беспомощно барахтались внизу сотрудники.

Была уже ночь, когда из приемной позвонили:

— Идите. А то он сейчас уедет.

— Иду.

Жернаков поднялся к зеркалу, оправил китель. Первый зам судил о работе по одежке: мог накричать, одернуть по поводу малейшего нарушения формы. Некий остряк нарек это явление «чурбанизацией», за что вскоре оставил министерство.

На всякий случай Жернаков взял под мышку красную папку "К докладу", чтобы и в коридоре видно было, если встретятся, что идет он по делу, а не просто по случаю недержания мочи.

Когда Жернаков появился в кабинете первого, тот просматривал какие-то бумажки, которые вынимал из стола и, просмотрев, тут же быстро рвал.

Увидев входящего Жернакова, он недоуменно взглянул на него. За окном, выходившим на Кремль, послышался бой курантов.

— Все в порядке. — Жернаков был рад, что справился с данным ему поручением. — Директор ресторана, за которого просило Управление торговли, отпущен. Разобрались! Вот уже несколько часов как дома…

— Дурак! — сказал первый зам.

Жернакову показалось, что он ослышался. Первый зам загнул еще крепче — забористее.

— "Дома", "несколько часов…" — заорал он на Жернакова. — В камере он! В Лефортове! В следственном изоляторе КГБ…

Гийо уехал из отдела на такси — возвращаться домой в служебной машине отдела внутренних дел он категорически отказался. Но, оказалось, это не имело значения.

На Кожевнической улице, почти против вокзала, такси остановила машина линейного контроля. Пока контролер и таксист выясняли отношения, несколько человек быстро перевели директора ресторана в третью машину, сели вместе с ним и стремительно отъехали, одновременно клацнув замками всех четырех дверей.

Другая оперативная группа готовилась взять главу крупнейшего столичного гастронома № 1 — "Елисеевского".

А во дворе Московского управления Комитета государственной безопасности на Лубянке уже освобождали площадку для подлежащих конфискации «тойот» и «мерседесов», пломбировали сейфы под изымаемые ценности — деньги, золото, антиквариат, старинные иконы и валюту.

Криминологический анализ преступности свидетельствовал о том, что социалистическое общество столкнулось в этой сфере с совершенно новыми, неизвестными ему ранее тенденциями.

Все это можно было обозначить точным термином, которым, однако, отечественная наука предпочитала не пользоваться:

"Организованная преступность…"

В Комитете государственной безопасности знали, что, в конце концов, без их вмешательства не обойдется, и, конечно же, планировали свой "День Икс" с присущей этому ведомству законспирированностью, широтой и размахом.

"Чтоб как снег на голову…" — любил повторять его председатель, знавший цену нешумной славе своей всесильной полутайной организации.

Одним из первых по случайному стечению обстоятельств внезапным этим бураном закружило директора маленького вокзального ресторана и главу крупнейшего московского гастронома.

Предстоял очередной большой разбор в московской торговле.

Как Игумнов и предполагал, майор Козлов явился на встречу с солидным прикрытием.

Комитетчиков было пятеро. Трое были знакомы Игумнову — из группы захвата, безуспешно пытавшейся отбить Остроконя во время задержания его милицией на вокзале.

Игумнов был один. Бакланов по взаимной договоренности должен был появиться только в случае, если Игумнова попытались бы арестовать. МО-14562 сидел в патрульном «Жигуле», вплотную припаркованном к тротуару.

"Надели ли они и сегодня свои титановые бронежилеты?" — подумал Игумнов о комитетчиках.

Козлов был в куртке и кроссовках. Его сразу отыскали, как только Игумнов сообщил уже знакомому ему смежнику, что должен говорить с его коллегой об угоне душанбинского авиалайнера.

Разговаривали тет-а-тет у круглой зубчатой башни вокзала, недалеко от учреждения.

Было совсем светло. То, что оперативники комитета работали всю эту ночь, было на руку Игумнову.

— Факты есть — значит, будем говорить. А так… — Козлов махнул рукой. — Извини, много работы.

Игумнов предъявил козыри:

— Слушай, Козлов, кончай темнить. С мужиком этим вы здорово пролетели… Он был у вас в руках! Угонщик! Да еще с автоматом. Тебе фамилия Остроконь говорит что-нибудь?

Козлов промолчал, Игумнов понял, что не ошибся.

— Здорово же вы наломали, видать, там дров, в Воронеже, если втихаря поперли на нас здесь в непонятную! Хотели отмыться от председателя? Или от жалобщиков?

Мимо круглой башни, в направлении закрытого еще универмага, прошли несколько пассажиров — у них были несвежие с недосыпа лица транзитных.

Игумнов дал им пройти, посоветовал:

— Подозреваемых надо проверять по Информационному центру, Козлов. Тогда сразу видно, кто скрывается от следствия и суда… Тут и козлу ясно, кто потенциальный угонщик и по какой причине…

— Отца своего учи морковку дергать.

— Вы ведь у нас такие профессионалы! Закачаешься… Никого не положили там, в Воронеже?

Рыжий равнодушно перенес его выпад, вернее сказать, успокоился.

— Все? — спросил он.

— Я даже думаю, не ваш ли это был человек? Тем более вооружен. Может, мне послать свои соображения председателю?

— Ладно. — Рыжий поднял воротник. — Если ты насчет заявлений из коробки, обратись к своему Исчуркову. Вы ведь друзья…

— Пошел он! Я сам за себя постою. А если выгонят — у жены зарплата приличная. Прокормит!

— За чем же дело стало?

— Там старший лейтенант Бакланов. — Игумнов показал на патрульный «Жигуль». — Ты его знаешь. Гаишник. МО-14562. Он врезал убийце при задержании. Сейчас время такое, его наверняка выгонят… Кто-то должен вступиться. А увольняет его новый замнач главка. Тот, что пришел от вас…

Козлов молчал — набивал цену.

Игумнов вспомнил их сумасшедшую гонку по Кольцевой, автоматную очередь, пробившую капот, маленькую женскую фигурку на заднем сиденье. Хотел сказать, что нервы иногда не выдерживают, но решил не унижаться. Тем более перед этим. Что он понимал?

— Ладно, — комитетчик кивнул. — Бакланову я помогу. С новым вашим замначем мы вместе работали. Всё? — спросил он снова.

— И насчет хомута! — За Бакланова можно было не беспокоиться и подумать наконец о себе. — Что за дела? За это можно ведь и по морде схлопотать. И никто не заступится. Мы все-таки мужики… — А, в сущности, что ему этот «хомут»! В этом ли всё дело?

Рыжий принужденно засмеялся.

— Хомута беру назад… Хотя вы там, менты, со своей липовой статистикой совсем оборзели. Ваше счастье, что комитету всё не до вас. У него своих дел много. — Он кивнул нетерпеливо переминавшимся коллегам у круглой башни. — Тем более сегодня…

— Трест ресторанов? — поинтересовался на всякий случай Игумнов. — Торговлю трясете?

— Ладно. Чао, бамбино. До новых встреч.

Пока Бакланов расплачивался в складе за рейку, Игумнов со двора по разболтанному телефону, выставленному на подоконник, позвонил в дежурную часть. В отделе трубку взял Цуканов.

— Может, перезвонишь наверх? — Он не хотел, чтобы в дежурке слышали их разговор. — Я сейчас перейду к себе!

— Валяй! — согласился Игумнов. Спешить было некуда.

Цуканов сообщил последние новости.

— Ночью заседала коллегия. Скубилин уходит. Жернакова на пенсию. Исполняющим обязанности начальника управления назначен Авгуров. Картузов идет к нему замом…

— Ничего не изменилось. Как было, так и будет. — Игумнов не испытал радости оттого, что генерала Скубилина поперли.

— Вообще-то, да. Одна банда сменила другую. Зато мы выиграли, Игумнов! — зам попытался поднять ему настроение. — Раз Картузов идет наверх, Исчуркову конец. Инспекция от тебя отваливает. Так что попробуем поработать. Правильно я понимаю?

— Посмотрим, — милостиво разрешил Игумнов. Он почувствовал, что на ходу засыпает. — Качан у тебя?

— Все отделение тут.

— Делать вам нечего.

В душе он был рад: никто не ушел, пока они с Баклановым гнали преступников по Кольцевой.

— Хотели отметить…

— Да ладно!

Он сделал несколько коротких шагов, раскручивая закрутившийся шнур.

Теперь он стоял лицом к дороге.

Подъездные пути впереди упирались в невысокий лесок, сворачивали, теряясь среди деревьев. Второй конец путей уходил по насыпи вверх, где виднелись дома. Тут же была свалка. И шоссе, по которому нескончаемой чередой двигался транспорт.

На свалке жгли мусор.

Пассажиры проезжавших автобусов приподнимались с сидений, чтобы разглядеть дымы.

В перемещении людей и предметов шла жизнь.