"Ботфорты капитана Штормштиля" - читать интересную книгу автора (Астахов Евгений Евгеньевич)

Глава 3. День, в который зародилась великолепная идея

Как объявил дядя Гога, он приехал покупаться перед трудами праведными. У него выдалось пять свободных дней, а так как теперь его ближайшие родственники живут не где-то за Волгой, в Тьму-Тараканской степи, а в курортном городе, он решил навестить их. А заодно и Черное море. Что же касается Володи Костерро, то это лучший его друг, человек-птица. Он летал под куполом цирка с тремя другими братьями Костерро, которые ему вовсе и не братья, а просто партнеры. Володя, конечно, выполнял самую трудную часть номера — он был эксцентриком. В воздухе с него стаскивали штаны, и он продолжал летать в длинных, до колен, полосатых трусиках. Зрители хохотали, и никто из них не понимал, что расстаться в воздухе со штанами — это чертовски трудный трюк, это надо уметь.

Мама укоризненно смотрела на дядю Гогу и была очень рада, что в городе нет цирка и Тошка не ходит смотреть на все эти воздушные безобразия.

Потом дядя Гога рассказал, что два месяца назад Володя сорвался с трапеции и сильно ударился о край сетки. Врачи на целый год запретили ему даже показываться возле манежа.

— Володе прописан свежий воздух, режим, никаких волнений, — сказал дядя Гога. — А он все равно ежедневно ходил в цирк и волновался, потому что три-Костерро-три — это вам не четыре-Костерро-четыре. Что за перекрестный полет над куполом цирка, если ни с кого не стаскивают штанов? А как это сделать без Володи? Ну, как?

— Откуда ж мне знать? — пожала плечами мама. — А почему вы, Володя, Костерро? Почему не просто Кукушкин?

— А! — рассердился дядя Гога. — Что за нелепый вопрос? Цирк требует звучной и лучше всего короткой фамилии. Сама посуди — под куполом: Иванов, Петров, Сидоров и Кукушкин. Куда это годится? Другое дело: сегодня и ежедневно смертельный полет братьев Костерро! Чувствуешь разницу?

Мама не чувствовала.

— Ты слышала о знаменитом Вокаре? — спросил ее дядя Гога. — Высшая школа верховой езды — Евгений Вокар?

Мама не слышала.

— Так вот, настоящая его фамилия — Раков. Но разве это фамилия для высшей школы верховой езды? Он и пишет ее шиворот-навыворот: Во-кар. — Дядя Гога подмигнул Тошке. — Или, к примеру, Топольков. Весь вечер у ковра Антон Топольков! Не звучит. А если Антонио!..

— Гога, прекрати! — Мама стукнула о край стола чайной ложкой. Ей вдруг представился ее сын, ее единственный Тошка, в рыжем, дыбом, парике, разрисованный сурьмой и белилами. Он бежит по манежу, теряя на ходу штаны, а публика хохочет и свистит: «Браво, Антонио!»

А знакомые, которых, конечно, полон цирк, говорят, вздыхая:

— Вы знаете, кто это? Это сын Сергея Петровича, главного бухгалтера порта. Кто бы мог подумать? Такая интеллигентная, симпатичная мать. И отец тоже. А он взял да и пошел в дядю, над которым тяготеет дурная наследственность. — Бис, Антонио!..

— Гога, прекрати! Ну, что ты, право! Володя, берите, пожалуйста, ставридку. Это Тошка наловил.

Володя положил себе маленькую, аккуратно зажаренную в сухарях ставридку, накрыл ее тарелкой и дунул. Потом поднял верхнюю тарелку — ставридки под ней не было. Володя сделал изумленные глаза, нос его пополз вправо, в Тошкину сторону.

— Алямс! — сказал Володя и вынул ставридку из Тошкиного кармана.

«Пятна от орехового масла ужасно плохо сходят», — подумала мама, глядя на Тошкпну парусиновую куртку. Но пятен на ней почему-то не было. Дядя Гога хохотал, Володя невозмутимо ел ставридку, Тошка был полон счастья.

— Так вот, — сказал дядя Гога. — Я предложил Володе отправиться со мной в горы. Там и свежий воздух, и все прочее, предписанное врачами. Должность коллектора — самая лучшая в геологии. До сих пор вспоминаю, как еще студентом я прошлялся в чине коллектора по всем закоулкам и переулкам Кавказа.

— Гога, когда, наконец, ты станешь серьезным человеком?

— Как только защищу диссертацию. Получу степень кандидата наук. Остепенюсь, так сказать. Послушай, сестра моя, пойдем с нами в горы, а? Будешь нам кашу варить с тушенкой.

— Иди лучше на море, раз уж приехал купаться!..

Тошка не любил ходить на пляж. Другое дело — окунуться с волнореза после рыбалки или нырнуть на самое дно, чтобы отцепить зажатое камнями грузило. А просто так лежать на горячей гальке, как на сковородке, или играть в «дурака» на расстеленной газете — ни к чему это.

Но с дядей Гогой и Володей все пошло совсем по-другому.

Это было не обычное, скучное купание. Володя крутил сальто и арабески, хотя врачи строго-настрого запретили ему «крутить», дядя Гога становился на четвереньки, и они показывали, что такое «кульбит через скамеечку», хотя мама ужасно сердилась и говорила, что дядя Гога ведет себя не по возрасту.

Папа, как всегда, не купался. Он тихо сидел в сторонке, накинув на тонкие белые руки мохнатое полотенце. Дядя Гога и Володя подкрались к нему сзади, ухватили за руки и за ноги и потащили в воду. Пага висел покорно и только просил, чтобы с него сняли очки, а то, чего доброго, утонут.

Мама была в своем новом заграничном купальнике. Но удовольствия от этого никакого не испытывала. Она все время оглядывалась по сторонам, видно, боялась, что кто-нибудь из знакомых увидит главного бухгалтера порта в таком несолидном виде.

В заключение все фотографировались, и дядя Гога обещал отпечатать карточки таким образом, что мама и папа будут стоять на них вверх ногами.

Обедали в ресторане «Магнолия». Тошка впервые в жизни сидел за ресторанным столиком. Оркестр играл вальсы, крахмальные салфетки возвышались, как мраморные башни, и стоявшие в вазе чайные розы печально роняли к их подножьям свои желтые лепестки. Да, это тебе не закусочная на Турецком базаре…

Официант был похож на резидента иностранной разведки из фильма «Убийство в понедельник». Лицо его было непроницаемо и загадочно. Тошке казалось, что под белой салфеткой у официанта спрятан пистолет и, вынув его шикарным шпионским жестом, он скажет:

— Наконец вы у нас в руках, господа! Ресторан окружен моими людьми. Сопротивление бесполезно.

Но официант сказал совсем другое:

— У нас великолепная кавказская кухня: чихиртма, чахохбили, шашлык по-карски, купаты. Особо могу порекомендовать жаркое «Магнолия» — фирменное блюдо.

— Скажите, а перши у вас не делают? — спросил дядя Гога.

— Как же, как же, конечно. У нас все готовят, — закивал головой официант. — Но сегодня, к сожалению, уже кончились. Завтра пожалуйста.

— Что это за перши? — поинтересовалась мама, когда официант отошел. — Ни разу не слышала.

— Не удивительно. Это такие длинные, упругие жерди, на которых работают эквилибристы.

— Гога!

— А официант молодец! Держит фирменную марку на высоте, под самым куполом ресторана.

В конце дня стало ясно, что дядя Гога — человек совершенно невозможный. Так утверждала мама. И вот поэтому жить дальше без него совершенно невозможно — твердо решил Тошка.

Когда же дядя Гога вдруг ни с того ни с сего спросил маму:

— А сколько лет нашему Антонио? Четырнадцать? Самый раз начинать… — сердце Тошки томительно замерло в предчувствии чего-то необыкновенного. Он понял — в буйной голове дяди Гоги зародилась какая-то великолепная идея. В том, что она великолепная, Тошка ни секунды не сомневался.

Все началось на другой день, за ужином. Дядя Гога пил кофе, макая в чашку печенье. Мама вздыхала:

— Гога, Гога… Когда ты наконец, отучишься от этой неприличной манеры — макать в чашку печенье, крошить в суп хлеб. Ну, что ты, право! Это все твое дикое житье в горах.

— Люблю моченки, — невозмутимо отвечал дядя Гога. — Ты права, это еще от той поры, когда в геолрационе преобладали ржаные сухари. Мы их всегда мочили. Очень вкусно было.

Мама безнадежно махнула рукой.

— Между прочим, — продолжал дядя Гога, — в этом году я опять еду в горы с Ираклием Самсоновичем. Удивительно повезло. Совершенно гениальный геолог, с каким-то сверхъестественным нюхом. Помню, он руководил еще моей преддипломной практикой. Во времена ржаных сухарей.

— Не пора ли тебе, Гога, самому возглавлять партии? — сказала мама.

— Мне предлагали. Но я отказался. Предлагали большую разведочную партию. Но разве она может сравниться с поиском? Ты представь себе: горстка людей, четыре-пять человек, охотится в совершенно девственных горах за ускользающим из рук баритом. Или молибденом. Или марганцем. Они первооткрыватели! — Дядя Гога оживился, заходил по комнате. — Они не идут ни по чьему следу! Они сами, только сами! До них здесь не было никого! И весь поиск — это и смелый научный прогноз, и импровизация, и риск, и отчаяние рухнувших расчетов, и восторг открытия…

— Чудесно! — воскликнул папа. — Ах, как чудесно!

— Не понимаю, что тут чудесного — ползать на животе по скалам… — Мама иронически покачала головой.

— Да, ползать! — обрадованно крикнул дядя Гога. — Иной раз именно ползать приходится, вынюхивать, выискивать, стучать молотком в грудь земли: откройся, расскажи, что в тебе, отдай нам! И в этом искусстве Ираклий Самсонович — непревзойденный маэстро. Король поиска! Даже в пажах состоять при нем — великая честь. А я как-никак на должности великого визиря. Кстати, о пажах. Один у нас уже есть — Костерро-четвертый. Нам нужен еще один коллектор. Именем закона! Я беру Антонио!

— Ты совершенно сошел с ума, любезный братец. Ты забываешь, что ему всего-навсего четырнадцать лет.

— Нет, нет, не забываю. Что я делал в четырнадцать?.. Ты не помнишь? Сейчас у нас сорок девятый год. Долой тридцать семь прожитых мною и плюс четырнадцать. Получается тысяча девятьсот двадцать шестой. Я поступил в геологический техникум. Получил первую стипендию и купил на нее полную кепку лотерейных билетов. И по одному из них выиграл двустволку работы Тульского завода. До сих пор охочусь с нею. Отличное ружье.

— Ты мне брось про ружье, Гога! Не забивай мальчишке голову своими фантазиями. У него и от собственных мозги набекрень стоят.

— Фантазия — это неплохо, — вступился папа. — Это ты напрасно. Без фантазии невозможна ни наука, ни литература. Все великие классики были отпетыми фантазерами. Это только у нас, в бухгалтерском деле, строго воспрещается фантазировать.

— Гога говорит глупости, и кончим на этом.

— Нет, не кончим! — У папы покраснели мочки ушей. Это было первым признаком того, что он заупрямился. Такое с папой случалось очень редко, но если уж случалось, то переубедить его было совершенно невозможно.

— Высокогорная Абхазия! Заросли цветущего рододендрона! Овечий сыр! Каштановый мед! — вещал дядя Гога. — Мамалыга! Живые медведи!

— О!? — крикнула мама.

— Не бойся, мы их будем убивать, — успокоил ее дядя Гога. — А ловля форели в горных ручьях! А восход солнца в белом буковом лесу, где вековые деревья, как мраморные колонны!..

— Какое великолепие! — мечтательно сказал папа, и мочки его ушей стали совсем красными.

— Тошка у нас малярик!

— Высокогорный воздух — лучший лекарь. Там, — дядя Гога поднял палец высоко вверх, — не бывает малярии. Верно я говорю, Володя?

— Истинная правда. Никогда не встречал под куполом комаров. Ночные бабочки, случается, залетают на свет. Но комары — ни-ни!

— Прекратите этот беспочвенный спор! — Мама схватилась за свое больное сердце. — Тоша, марш в свою комнату.

Тошке пришлось подчиниться. Все остальное он слышал уже через дверь, урывками.

— Только через мой труп! — Это мама.

— Не надо быть такой паникершей, — возражает папа. — Ведь Антон все время будет находиться рядом с Гогой.

— Что меня больше всего и беспокоит. — Снова мама.

— В четырнадцать лет пора воспитывать в человеке призвание, — не сдается папа.

— А я научу его крутить сальто, — встревает Володя.

— Вам мало моего разбитого сердца, нужна еще и разбитая Тошкина голова?

— Медвежий шашлык! Рощи грецких орехов! Заросли черники! Запах сырого мха, словно запах веков! — Дядя Гога говорит, не останавливаясь.

— Я категорически за! — У папы, наверное, мочки ушей уже как рубины.

— Я уезжаю обратно в Нефтегорск! Делайте что хотите — бросает свой последний козырь мама.

— Оказывается, жены уходят не только от геологов, но и от бухгалтеров, — с размаху бьет мамин козырь дядя Гога.

— Гога! В той комнате все слышно!

— Абхазцы называют свой край Апсны — Страна Души. Страна Души!..

— У нас в цирке был буфетчик, абхазец. Такой душевный малый, всегда в долг отпускал…

— Апсуа — человек души…

— Я категорически за!..

— Только через мой труп!..

Так продолжалось долго. На улице уже совсем стемнело. в открытое окно влетали звуки вечерней улицы: вздыхал оркестр в Приморском парке, печально пели цикады, в порту громыхало и ухало что-то тяжелое и железное, а старый рыбак дядя Неофит, видно, немного подгуляв, выводил прокуренным басом:

— Если уж вам так нужен этот, как его, коллектор, — в голосе мамы дрожали слезы, — то у Тошки есть дружок. Очень подходящий для вас. Здоровый уличный мальчишка, на год старше Тошки. Пусть он и сальто крутит и ест медвежьи шашлыки. Его зовут Бобоська…

— Бобоська не может! — не выдержав конспирации, крикнул в полуоткрытую дверь Тошка. — Он на все лето нанялся работать на «Красный Батум».

Семейный совет продолжался шепотом, и уже ничего нельзя было разобрать. Лишь изредка всплескивал мамин голос:

— Нет! Тогда я уеду в Нефтегорск!..

Спор явно затянулся. Результатов его Тошка не дождался. Он заснул. Ему снился косматый медведь, который, отбиваясь лапами от пчел, ел каштановый мед, стоя меж белых, как мраморные колонны, буковых стволов. Покончив с медом, медведь повернул к Тошке острую морду с мокрым клеенчатым носом и рявкнул:

— Коллектор Топольков! Подъем! Кто пропускает восход солнца, тот теряет год жизни!

Тошка открыл глаза. Перед кроватью в одних трусах стоял дядя Гога и размахивал гантелями. Окна были розовыми, солнце только вставало. Значит, год еще не потерян. Целый год жизни, огромной, удивительной и радостно-синей, как утреннее море.