"Дар" - читать интересную книгу автора (Дуглас Кирк)

Глава IV

Патриция выключила свет, перевернулась на бок и задела Таксомотора. «Ах, Такси, – подумала она, – когда-нибудь на твоем месте будет лежать Том, а тебе придется перебраться под кровать. Обидно ведь будет, верно?» И она почесала его за ухом. Таксомотор не шевельнулся, но его хвост радостно завилял по одеялу.

Она лежала спокойно, пребывая на зыбкой границе между явью и сном. В полудреме ей показалось, будто что-то царапает ее по щеке, – и она открыла глаза. Лунный луч проложил себе дорожку через оконное стекло, озарил Фебу, приблудную кошку, сидящую, облизывая лицо Патриции, на подушке… Патриция не посмела прогнать ее – ведь впервые за все время пугливая, практически полудикая кошка проявила признаки привязанности к человеку. Кошка меж тем не унималась. «Так она мне все кожу слижет!» Патриция хихикнула, и кошка, испугавшись, сразу же спрыгнула с кровати.

Теперь у Патриции не было сна ни в одном глазу. Она поглядела на часы: всего лишь полпятого. Она встала налить себе стакан воды и подошла к окну. Что такое? Девушка раздвинула занавеску, чтобы как следует рассмотреть, что происходит за окном, и затаила дыхание.

Мигель Кардига скакал на сером коне, на Ультимато, в серебряном свете едва пошедшей на ущерб луны. Грациозно, как в замедленной съемке, они передвигались по ездовому кругу; перед тем, как сделать очередной шаг, конь фиксировал в воздухе высоко занесенную ногу. Поводьев не было видно; всадник сидел прямо и неподвижно. Он был одет в обтягивающую торс куртку, на голове у него была широкополая шляпа.

Господи, вот бы научиться ездить, как он, подумала Патриция, когда лошадь, начав сложный маневр (задние и передние ноги попарно пересекались), заскользила по кругу. В мягком свете луны это зрелище казалось воистину волшебным. Быстро накинув шерстяную шаль на тонкую ночную рубашку, Патриция заспешила вниз по лестнице. Пока она бежала на круг для верховой езды, под ее босыми ногами трепетала влажная ночная трава. Но Мигеля на кругу уже не было.

У него было какое-то удивительное умение исчезать. За прошедшую с его прибытия неделю Патриция его вообще не видела. Деннис поведал ей, что Мигель встает очень рано, заботится о лошадях, а затем, судя по всему, спит целый день. К тому же, он наверняка пил – в день его прибытия, вместе с седлами и с другим багажом, из фургона выгрузили три ящика вина, а Конча, прибираясь в коттедже, уже обнаружила там несколько пустых бутылок.

Его поступки вызывали раздражающее недоумение. Он строжайшим образом наказал Деннису, чтобы никто не садился на его жеребцов, самое меньшее, неделю и чтобы это вообще никогда не происходило без его присмотра. Но сейчас Патриция, по крайней мере, смогла убедиться в его мастерстве – он оказался истинным сыном своего отца.

Когда она подошла к самому кругу, Мигель внезапно попался ей на глаза, направляясь к стойлу Харпало. Ему пришлось пройти буквально рядом с нею, но сделал он это, глядя прямо перед собой. Она не сомневалась в том, что ее заметили. Когда он начал заниматься с Харпало, она еще раз подивилась его безупречному мастерству.

Позанимавшись с конем и завершив последний пируэт, наездник отправился на конюшню.

Загипнотизированная тем, что предстало ее взору, Патриция пошла за ним следом. Когда она очутилась в конюшне, Мигель уже расседлал жеребца и растирал его влажным полотенцем. Она двинулась в его сторону, не обращая внимания на чувствительные уколы постеленной здесь соломы в босые пятки.

– Вы великолепны! – вырвалось у нее.

Он смерял ее быстрым взглядом, кивнул и продолжил свое занятие.

– Вы всегда готовите коней по ночам?

– Отец научил меня этому. В ночной тишине от животного легче добиться полного повиновения.

Патриция почему-то оробела. Она даже не знала, сказать ли что-нибудь еще или повернуться и уйти. Пока она решала для себя этот вопрос, Мигель загнал Харпало в стойло, что-то нашептывая ему по-португальски. Она невольно пожалела о том, что не знает этого языка. Слова звучали так благородно и с такой страстью, словно мужчина обращался не к животному, а к своей возлюбленной.

Она уже собиралась было уйти, когда он неожиданно сказал:

– Мадемуазель! И вы когда-нибудь научитесь ездить ничуть не хуже.

– Не думаю. Но я, конечно, постараюсь… Мигель не дал ей договорить.

– Я вас научу.

Он подошел к ней, в руке у него была длинная змеящаяся дрессурная плетка. Остановившись в одном шаге от нее, он поднял плетку в воздух. Та едва не коснулась губ Патриции.

– Когда вы садитесь в седло, вам необходимо слиться воедино с лошадью, – спокойно произнес он.

Она была не в силах пошевелиться.

Плетка начала описывать медленный круг на шее Патриции, потом скользнула ниже, задержавшись на ложбинке между грудей.

– Вы испытаете чувства, каких не испытывали никогда ранее.

Словно бы отравленная его словами, она застыла на месте как вкопанная.

Он отбросил бич, обнял ее и жадно поцеловал в губы.

Ей показалось, будто ее ударили током. Чувство было и волнующе прекрасным, и чудовищным одновременно.

Наконец она вырвалась и отпрянула в сторону.

– Как вы смеете!

Он не пошевельнулся. Он глядел на нее столь же безучастно, как прежде, лишь едва заметно насупившись.

– Прошу прощения, мадемуазель. Я неправильно истолковал ваш визит. В ночной рубашке, в полпятого утра.

Он пожал плечами и, резко отвернувшись от нее, пошел прочь.

Патриция бросилась бежать с конюшни сломя голову – она торопилась очутиться дома, торопилась очутиться в безопасности собственной спальни. Попав туда, она захлопнула за собой дверь с такой силой, словно за ней гнались. Выбившись из сил, она опустилась на постель рядом с Таксомотором, который недоуменно посмотрел на нее, а потом зевнул.

Мысли Патриции были, как в тумане. Она, должно быть, и впрямь сошла с ума – выбежать из дому во мраке ночи разве что не голою. Но ее так очаровало волшебство искусства коня и наездника, что она просто об этом не подумала. Но как ей теперь, после того, чтобы произошло, брать у него уроки? Ей придется попросить его покинуть ее дом – правда, тогда он заберет с собой обоих коней. А ведь все происшедшее было скорее ее виной, чем его. Разумеется, он неверно истолковал ее появление. «О Господи, почему я вечно ухитряюсь все испортить?»

Она бросилась на постель, она пыталась забыть о происшедшем, пыталась представить себе, будто на самом деле ничего не произошло, пыталась забыть о том, насколько волнующим показался ей его поцелуй.

– Ох, Том, возвращайся поскорее, – прошептала она, уткнувшись лицом в подушку.

Мигель сел у себя в постели. Он потянулся за бутылкой, наполнил стакан, сделал большой глоток, но вино не принесло ему привычного успокоения. Все его тело дрожало от возбуждения.

Какого черта он посмел вообразить себе такую чушь? Но ведь она пришла к нему практически обнаженной… сквозь прозрачную ночную сорочку рвались наружу ее груди. Но что бы он сделал, если бы она в конце концов не оказала ему сопротивления? Взял бы ее прямо на конюшне? Позволил бы ей отстегнуть у него с ноги протез? Стал бы свидетелем того, как она смотрит на эту несчастную культю с жалостью… или с отвращением? «О Господи, какой же я идиот!»

В конце концов вино начало оказывать всегдашнее воздействие. Уже порядочно захмелев, он услышал какой-то настойчивый беспрестанный звон. Ему понадобилось определенное время на то, чтобы сообразить, что звонит телефон.

Он взял трубку.

– Эмилио!

– Мигелино! Когда ты возвращаешься?

– Наверное, на следующей неделе. Через парочку уроков новой владелице Ультимато навсегда расхочется садиться в седло.

– Так что, старая наследница пришлась тебе не по вкусу. А что, она так уродлива?

– Да нет. Она не стара и не уродлива. Наоборот, она очень красива.

– Вот как! Значит, ты заболел?

– Да, Эмилио, заболел. Тоской по родине.

– Я пришлю тебе еще ящик вина.

– Привези его сам.

– Я пришлю его с Исабель.

– Какого черта! Что за ерунду ты несешь?

– Я столкнулся с ней прошлым вечером в баре. Она не переставая о тебе расспрашивает.

– Только не вздумай ей ничего рассказывать.

– Но мне пришлось.

– Что ты хочешь сказать?

– Она была так взволновала тем, что ты после похорон не прибыл на поминки… и так внезапно уехал, даже не попрощавшись с нею…

– Ну, и что же ты ей сказал?

– Дал номер твоего телефона.

– Ах ты, черт! А я-то надеялся от нее избавиться.

– Но с какой стати?

– Она мне опостылела. Сучка недоделанная!

– Недоделанная – или неуделанная?

Эмилио опять удалось добиться своего – Мигель поневоле расхохотался.

– Можешь уделать ее, если тебе так хочется. Вдруг по всей линии послышался треск.

– Эмилио!.. Эй, Эмилио, ты меня слышишь? Послышался голос португальской телефонистки:

– С каким номером вас соединить?

– Пожалуй, не стоит, – отказался Мигель. – Он сам мне перезвонит.

Патриция сидела, свернувшись в клубок, под ивой на лошадином кладбище и горько плакала. Она сидела, обхватив руками колени, а письмо от Тома валялось рядом с нею на земле – он откладывал свой приезд на целый месяц. Были у него на то самые серьезные причины – в его помощи нуждались больные и несчастные, – и он обещал провести с ней новогодние праздники. И все равно, слезы лились в два ручья. Она не жалела самое себя, но ей было невыразимо грустно. Какая-то часть ее души была безнадежно пуста… а именно здесь пустоты она не терпела. И Том бы сумел заполнить собой эту пустоту, на сей счет у нее не было ни малейших сомнений, но как раз сейчас она чувствовала себя всеми покинутой. Разумеется, она могла бы поделиться своим горем с приятельницами – с Джоанной Бенсон, с Лаурой, – но она терпеть не могла показывать людям, в каком разладе с миром и с самой собой на самом деле живет. Иногда она казалась себе сильной, но тут же на нее накатывала печаль, и она была не в силах удержаться от слез. В такие минуты она приходила сюда, садилась наземь и размышляла о том, как хорошо было бы оказаться похороненной здесь, среди старых друзей, не испытывающих перед смертью никакого страха – и умерших так, словно они всего лишь уснули.

Как раз сейчас, в приступе тоски после получения неприятного известия, у нее не было ни желания, ни сил объясняться с Мигелем Кардигой. Впрочем, она решила пока и не заикаться о том, что произошло в стойле, и предоставить событиям развиваться своим чередом.

На первый урок Мигель привел ей Харпало, жеребца гнедой масти, на двадцатифутовой веревке. Конь был под седлом и во всей сбруе, однако отсутствовали и стремена, и поводья. Прежде чем Патриция успела выразить свое удивление, Мигель властным жестом приказал Деннису усадить се в седло. Усевшись, она почувствовала себя неуютно: не зная, куда девать руки, и беспомощно болтая ногами.

– Ну, и что мне теперь делать? – спросила она с нервозным смешком.

– Ничего, – сухо ответил наставник. – Просто почувствуйте ритм коня. Постарайтесь им проникнуться.

Он щелкнул языком, и Харпало медленным шагом тронулся с места. Но почти сразу же вслед за этим Мигель свистнул. Конь остановился. Мигель сделал несколько шагов вперед.

– Вы когда-нибудь уже садились на лошадь, мисс Деннисон?

– Мистер Кардига, я езжу на лошади с тех пор, как себя помню. У меня множество призов, полученных на охотничьих праздниках.

– Однако лошади вы не чувствуете. Вы сидите прямая, как палка, сдавив коню круп ногами. Каким образом, интересно, вы собираетесь вступить в контакт с животным, если вы не умеете сбросить с самой себя напряжение?

– Я не чувствую никакого напряжения!

Он унижал ее, и Патрицию это, конечно, бесило.

– Вы не чувствуете напряжения, вот как? Ох, прошу прощения, мадемуазель!

Мигель бросил повод и ушел, оставив ее сидеть в неподвижности на застывшем в неподвижности коне. Она уже подумывала, не пуститься ли вскачь, но тут он вернулся, держа в руке два куриных яйца.

Она попыталась превратить все в шутку.

– Яичница? А почему без ветчины? Но он не поддержал игривого тона.

– Это сырые яйца… Я хочу, чтобы вы поместили одно из них между вашим бедром и седлом. Держите яйцо крепко, чтобы не упало наземь, но, вместе с тем, без напряжения, чтобы его не раздавить. – Он подал ей и второе яйцо. – А это прижмите другим бедром.

Теперь она почувствовала себя в еще более комическом положении, чем прежде, – сидя на коне без поводьев и без стремен и удерживая бедрами сырые яйца.

Он вновь взялся за длинную веревку и щелкнул плеткой. Харпало неторопливо снялся с места. Не прошло и нескольких секунд, как по бриджам Патриции растеклись и принялись капать на сапоги оба раздавленных яйца.

Мигель знаком остановил коня и передал повод Деннису.

– На сегодня это все.

Спрыгнув наземь, Патриция уставилась на омлет, в который превратились ее брюки. А когда подняла взгляд, Мигеля на скаковом кругу уже не было. В ярости она закричала ему вслед:

– Да, вы правы, мистер Кардиго! Я испытываю напряжение! Я испытываю напряжение! Но вы тоже его испытываете!

Обернувшись, он ухмыльнулся во весь рот. Она до сих пор не замечала, какие у него ослепительно белые и безупречно ровные зубы.

Собственно говоря, она вообще впервые увидела, как он улыбается.

Когда Мигель вернулся в коттедж, на губах у него по-прежнему играла улыбка.

«Патриция Деннисон проигрывает со счетом ноль-один», – подумал он.

Он не сомневался в том, что она сейчас ревет. И вынужден был признаться самому себе в том, что сознательно и злокозненно стремится к такой ситуации, когда чаша ее терпения наконец переполнится – и она, обозвав его всеми бранными именами, которые ей известны, прикажет ему убираться с фермы вместе с его паршивыми лошадьми.

Но она сумела преподнести ему сюрприз.

Он увидел, как краска заливает ей щеки, увидел, какой гнев вспыхивает у нее в глазах, – но затем, вместо того, чтобы сорваться или взорваться, она саркастически пошутила – и заставила рассмеяться его самого.

В храбрости ей не откажешь, подумал он, швыряя шляпу на кресло, а сам – заваливаясь на кровать. Наверняка, она окажется крепким орешком.

Он потянулся за бутылкой вина, намереваясь откупорить ее, и тут обнаружил записку о том, что ему опять звонила Исабель. Интересно, когда она, наконец, от него отвяжется?

Дрова трещали и пламя пылало в печи, развеивая в гостиной зябкий холодок ранней осени. Стереосистема звучала сладким голосом Билли Джоэля. Конча принесла кофе и пирог с ягодами.

Лаура отхлебнула кофе.

– Ты знаешь, голубушка, как мне нравится этот старинный дом, но, при всех твоих деньжищах, почему бы тебе не убрать со стен эти червивые бревна?

Патриция рассмеялась.

– О Господи, Лаура, – я же велела обшить ими гостиную. Они взяты из разобранного сарая восемнадцатого века – сарай уже не подлежал восстановлению. И мне нравится дух старины, который они придают этой комнате, – словно ты вдруг очутилась на сеновале.

– Что ж, хорошо еще, что ты не покрыла тут полы сеном и не разместила Спорта на кухне.

Патриция рассмеялась так весело, что едва не расплескала свой кофе. Лаура бывала порой на редкость остра на язык.

– Лаура, я понимаю, что ты считаешь меня сумасшедшей, но, поверь, не обзаведись я этой фермой и этими животными, тогда бы я уж и точно спятила. И тебе, как никому другому, должно быть понятно, какую важную роль в жизни человека может играть лошадь.

– Знаю, детка, знаю. – Лаура отвела взгляд от младшей подруги и уставилась в пустоту. Но затем печаль отхлынула от нее так же стремительно, как перед тем нахлынула, и, повернувшись к Патриции, она сказала: – Кстати, о лошадях. Как продвигаются твои уроки верхового танца?

Патриция вздохнула.

– Пожалуйста, не надо. Лучше всего выкинуть все эти занятия из головы. Он чудовищный человек. Мне не отстирать мои лучшие бриджи – они все в яичном желтке.

– А зачем нужны для верховой езды куриные яйца?

– Долго рассказывать. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном.

– Например, о Томе Кигане?

Патриция вздохнула, потом полезла в карман и достала оттуда письмо.

– От него? Патриция кивнула.

– Он пишет мне два раза в неделю.

– Не читай мне всей этой скучищи. Только все, что касается секса.

– Ах, Лаура, как это замечательно – понимать, что ты влюблена. – Она указала на настенный календарь, каждый прожитый день в котором был вычеркнут жирным крестом. – Осталось сто сорок дней.

– Ты так говоришь, словно тебя в тюрьму посадили.

– Я… я жду, что Том освободит меня из этой тюрьмы.

– Ого-го! Видать, на этой ферме кое-кому предстоит жаркая ночка!

Патриция покраснела, не зная, что сказать, и подошла к окну. Мигель, держа Харпало на длинном поводу, пускал его рысью по широкому кругу. Сегодня его хромота бросалась в глаза сильнее, чем обычно. Она никогда не осмеливалась спросить его об этом, но втайне сгорала от любопытства. Что это было – несчастный случай?.. или, может быть, полиомелит?.. или врожденный недостаток? Разумеется, хромота никак не могла быть связана с его занятиями конным спортом. Она продолжала следить за ним – его умение обращаться с лошадьми всегда производило на нее гипнотическое впечатление.

– Знаешь, Лаура, в наши дни мужчина посмотрит на тебя, сграбастает – и ожидает, что ты сразу же согласишься.

– Правда? – Лаура хмыкнула. – Жаль, что меня хоть изредка кто-нибудь так не грабастает.

Но Патриции было не до смеха. Она не рассказала Лауре о том, что произошло ночью на конюшне, и не собиралась разоткровенничаться сейчас.

– Но Том не таков – он по-настоящему любит меня. Он уважает во мне человека.

– Ты рассуждаешь, как девственница. Рот у Лауры был набит пирогом.

– Жаль, что это на самом деле не так. – Патриция села за стол, отхлебнула кофе, задумчиво посмотрела на Лауру. – В школе, знаешь ли, я отправлялась на свидание с парнем, порой шла с ним в кино, а потом занималась сексом.

– Ну, и что в этом дурного?

– Дурной была причина, по которой я пускалась во все тяжкие. Я буквально бросалась на шею каждому мужику, который мне попадался. Мне хотелось нравиться, мне это никогда не надоедало. Позднее доктор Соломон объяснил мне, что я просто использовала секс для того, чтобы обратить на себя внимание. Но после каждой такой встречи я чувствовала нечто прямо противоположное – будто использовали меня.

– Но почему же?

– Когда люди смотрят на меня – что они во мне видят? Мою истинную сущность? Или только деньги моего деда? – Но тут она повеселела. – А вот когда на меня смотрит Том, мне понятно, что ему нужна я сама. Деньги не имеют для него ровным счетом никакого значения.

– А секс для него имеет значение?

– Ах, Лаура, о чем ни заговори с тобой, всегда ты все сводишь к сексу?

– Потому что лучшей темы для разговора все равно не найдешь.

Патриция мечтательно вздохнула.

– Секс нам с ним предстоит замечательный, потому что он будет основан на подлинной любви. Я представляю себе, как он ложится рядом со мной…

– На место Таксомотора.

– Лаура! Я говорю серьезно.

– Ты рассуждаешь, как персонаж из женского романа.

– Но я люблю романы! Что может быть лучше, чем романтическая история!

– Что ж, детка, возможно, тебя и ждет романтическая история.