"Роковые поцелуи" - читать интересную книгу автора (Кемден Патриция)

Глава 11

Приближаясь к конюшням, Элеонора слышала отдаленные крики, доносимые ветром. Когда она подъехала, то увидела возле лошадиных стойл суетливо носящихся туда-сюда конюхов в грязных ливреях. Она застонала. Никаких желаний. Единственное, чего она хотела, так это слезть с лошади, добраться до своей комнаты и закрыть за собой дверь.

– Поосторожней там! – сказал грубый голос, когда в затемненных воротах конюшни появился семенящий конюх, ведущий двух лошадей к ожидавшей карете.

Другой экипаж стоял рядом, нетерпеливый кучер стучал ручкой кнута по сиденью, чтобы привлечь внимание.

– Сюда, эй вы, грязные мошенники! Приведите мне лошадей.

– Осторожно! – крикнула Элеонора и ухитрилась придержать своего мерина перед конюхом с двумя прекрасными белыми лошадьми, которых тот вел к еще одной карете.

Рядом молодой помощник конюха пытался удержать от скачков разгорячившуюся лошадь.

– Что происходит? – закричала ему, перекрывая шум, Элеонора.

Он быстро кивнул и усмехнулся.

– Это война! – крикнул он, стоя с широко открытыми от волнения глазами.

– Война? – эхом отозвалась Элеонора, обводя взглядом суетящуюся толпу вокруг себя. В дальнем углу она увидела Ахилла, спокойно сидящего верхом на Широне.

Она вспыхнула и отвернулась, ледяные иголочки паники запрыгали у нее по коже. Разве он собирается уехать? Нет, нет, не сейчас!

Флери, аристократ, чей флирт она нашла отвратительным, пробирался сквозь толпу, расчищая себе путь ездовым хлыстом.

– Эй, ты там, – крикнул он мальчишке. – Я хочу эту лошадь сейчас. Приведи ее туда. – Помощник конюха потянул поводья, уже раз напуганное животное вдруг стало сопротивляться движению. – Сейчас, сопляк! Назначенные в войска не ждут копающихся на конюшнях. Армия уже марширует по Баварии.

Он вырвал поводья из рук паренька и кивнул головой, отдавая приказания помочь ему оседлать лошадь. Через несколько секунд он был на уровне глаз Элеоноры.

– Мадам графиня, – сказал он, приветствуя ее кивком, и натянул поводья, чтобы удержать готовую ускакать лошадь.

Элеонора кивнула Флери, но ее глаза смотрели на Ахилла, проезжавшего мимо аристократа, темное море спокойствия в эпицентре бури, поднявшейся вокруг нее. Ахилл казался безразличным к ее присутствию.

– Служба зовет, мада, – сказал Флери. – Жаль. Дюпейре поведал, что ваше приданое стоит четыреста тысяч луидоров. Приз, достойный победы. – Его оценивающий взгляд бегал вверх-вниз по ее телу. – И формы стоят того. Но кто знает, что я получу и приручу, когда мы захватим матушку Австрию.

– Попробуйте Вену, Флери, – бросила с отвращением Элеонора. – Полагаю, там научитесь хоть каким-нибудь манерам.

Его губы презрительно скривились.

– Если бы у меня было время, мадам, я бы получил удовольствие, заставив вас сожалеть, что вы приехали во Францию. – Его лошадь вдруг рванулась и понеслась вперед. Флери все свое внимание отдал тому, чтобы управлять ею.

«Вы опоздали, Флери, – сказала Элеонора самой себе. – Я уже сожалею об этом».

Боковым зрением она уловила что-то темное и повернулась посмотреть на Ахилла, находящегося на расстоянии лошадиного корпуса и державшего хлыст так, словно он только что им воспользовался.

Помощник конюха подбежал к ней, и Элеонора заставила себя улыбнуться. Она спрыгнула с лошади и обнаружила, что ее ноги дрожат и ей трудно стоять. Мальчик успокоил ее понимающим кивком.

– Перестаньте ухмыляться, – сказала Элеонора Ахиллу с дрожащей улыбкой. – Я не пьяна.

Сзади ее подтолкнула лошадь, и Элеонора отпрыгнула, чтобы не попасть под копыта. Она пошатнулась и ухватилась за седло мерина.

– Как скажете, мадам.

– Ах, как бы я хотела, чтобы так и было, – тихо сказала Элеонора, глядя на широкие ворота конюшен. Ахилл уже исчез в их темноте.

Элеонора повернулась и направилась к замку. Итак, война. Она надеялась, что это случится не так скоро.

Три возбужденных молодых человека прошли мимо, откровенно восхищаясь ею в манере, присущей простым солдатам. Они приподняли шпаги, но уже через шаг позади нее их беседа вернулась к воинской славе и военным трофеям.

Листья живой изгороди шуршали в порывах ветра, дующего то в одну, то в другую сторону. Каблуки ее ботинок для верховой езды при каждом шаге глубоко утопали в мягкой траве. Однажды она слышала, как ее братья разговаривали о новых боевых порядках прусской армии Фридриха.

«Уносило ли это страх? – удивилась она. – Шаг… шаг… Облегчает ли это вид смертоносного свинца и штыков?» Несколько минут ходьбы, и она добралась до замка и направилась в свою комнату. Она постояла перед дверью, ее ноги дрожали, как при параличе.

Справа донеслись приглушенные, но шумливые голоса тетушки Женевьевы и окружавших ее слуг.

– Элеонора! – позвала тетя, подавая рукой знак слугам подождать, пока она здоровалась со своей племянницей. – Слава Богу, ты вернулась.

– Извините, тетя, я опоздала. Я…

– Это не имеет значения, дорогая. – Женевьева рассеянно потрепала Элеонору по руке. – Это катастрофа. Полдюжины мужчин уезжают. Самые отчаянные, конечно. Бедный Сен-Жюст даже без своего белья уехал! Ты можешь себе представить? – Она раздраженно покачала головой. – Ах, какое это имеет значение? Остальные последуют за ними с их привычной леностью, а я по-прежнему должна их развлекать. Это ураган. Что сделали с моим великолепным обедом в саду! Сегодня вечером у меня должен быть концерт произведений одного композитора. У меня нет другого выбора. Сама видишь, правда?

У Элеоноры едва было время, чтобы кивнуть до того, как Женевьева начнет опять.

– Да, я знала, что ты поймешь. Какая ты милочка. – Тетя рукой поманила слуг следовать за ней и поспешила через зал. – Мы все должны иметь таких обязательных дочерей, – объявила она и исчезла за углом.

– Конечно, тетушка, – сказала Элеонора пустому залу, – эта обязательная дочь будет рада играть сегодня вечером. – Некоторое время она стояла ошеломленная, потом пошла в свою комнату.

Оказавшись внутри, Элеонора отдала себя в руки служанки. Но удовольствие скоро обернулось осуждением. Ничего не было сказано о том, что утром Элеонора ушла тщательно причесанной, а вернулась простоволосой с заколотыми булавками локонами.

Элеонора глазами встретилась со служанкой в зеркале.

– Ветер, – слабо сказала она.

– Ветер, – повторила служанка. – Конечно. Это случается довольно часто. Я только бы хотела узнать, где он выдул все заколки. Наверное, они лежат кучкой где-нибудь.

Элеонора покраснела. Но уголки ее губ приподнялись.

– Я-я уверена, – сказала она.

Служанка помогла Элеоноре снять амазонку. Оторвалась пуговица, и Элеонора начала:

– Я могу это объяснить.

Служанка округлила глаза и вздохнула.

– Извините меня за мои слова, мадам, но во времена моей бабушки леди не объясняли оторванные пуговицы, порванные нижние юбки, утерянные рубашки и спутанные волосы. Те, которые что-то сделали, старались сказать, что они ничего не делали, а те, которые ничего не сделали, старались сказать, что они делали.

Она пожала плечами.

– Это не очень-то меня касается, – добавила она, вешая амазонку в шкаф. – Раймонде были предложены достаточно хорошие возможности месьё Флери, но я бы не приняла его. Сказала ей, что вы – не как другие леди. Сказала, что у вас было больше поклонников, чем у любой другой из них, и что вы, вероятно, удивите нас всех.

Элеонора потерла лоб.

– Полагаю, что я не должна быть этим шокирована, но мне может не понравиться, когда на меня заключают пари.

– Нет, мадам, думаю, что нет, – сказала служанка для одобрения, поднимая дневной халат. – Но даже если вы осмелитесь намекнуть на то, что… э-э… ветер… сегодня, я могла бы отделаться от Раймонды.

– Месье Зефир, – бросила Элеонора. Служанка недоуменно изогнула бровь. – Пустяки, Мартина. Пустяки. – Через несколько минут опытные руки служанки одели и причесали Элеонору, вернули ее в безукоризненное состояние.

Элеонора подошла к окну и посмотрела на приближающуюся грозу, охватывающую окрестности. Небо еще больше потемнело, скоро польет дождь. Она почувствовала приступ жалости к людям, скачущим в Баварию, чтобы шумно требовать дефицитных выгодных постов. И еще большую жалость она почувствовала к их лошадям.

Позади нее служанка зажгла свечи канделябра, потом вышла в другую комнату. Внезапное решение возбудило в Элеоноре желание снова позвать служанку. Она тревожно потерла руки.

Стекло мерцало бликами горящих свечей, полумесяц трех ярких огоньков пламени выгнулся вокруг ее лица, отражающегося в окне. Элеонора посмотрела себе в глаза.

– Какая ты была дурочка, – прошептала она женщине, глядевшей на нее. – Ты думала, что ты достаточно умна, чтобы так легко завлечь его. – Она поморщилась, вспоминая. – Я думала, я узнала тебя, Ахилл. Мать мне так много рассказывала… – Она провела дугу на мерцании, соединяя три точки отражения пламени свечей.

– Когда я была маленькой, эти рассказы использовались, чтобы напугать меня. Поздней ночью я просыпалась, глядя в темноту, ожидая, что дьявол унесет меня. Когда я стала постарше, я тоже просыпалась, но уже с мыслями о возмездии. Именно поэтому я заставила Габриэля научить меня стрелять, а Кристофа – владеть шпагой. Я никогда не сомневалась, что знаю своего врага, Ахилл. Я никогда не сомневалась – пока не встретилась с тобой. А теперь я сомневаюсь даже в себе.

Она отвернулась от окна. Его отец так сильно обидел ее семью, но куда ушла ее ненависть? Она подумала о дьявольских глазах Ахилла, о том, как много они рассказали о нем. Она видела их полуприкрытыми в страсти, с тенью печали, оценивающе вспыхивающими при ее колкостях, сияющими неожиданным смехом или вспыхивающими в приступе ярости! Элеонора улыбнулась себе.

Он был такой яркий. В нем было столько огня. И столько… чести. Той чести, которая не умела мириться с обманом, ложью или лживыми обещаниями.

А что было в ней? Она повернулась опять к окну и посмотрела в отражение своих глаз. Обман. Ложь. Планы и военные хитрости, точно так, как он говорил.

Но что он видел в ней? Что он хотел видеть? Она провела ладонями по своим рукам, вспоминая удовольствие, которое Ахилл доставил ей. На губах появилась мягкая улыбка. Как вспыхнули его глаза, когда он так развязно сообщил ей, что хочет ее. «Никакого обмана! Это то, чего я хочу, – добавил он. – Я буду ждать ясного и определенного «да».

«Он определенно хотел видеть согласие!» – подумала Элеонора, беспечно смеясь и глядя на свое отражение.

И вдруг она поняла, что хотел видеть Ахилл. Оно было там, заполнившее ее глаза и смотревшее на нее – ее сердце.

Она замерла в ужасе. Нет! Нет, она не могла… Она отвела взгляд. Нет.

Элеонора, пошатываясь, подошла к письменному столу и развернула ноты музыки, которую она должна будет играть вечером.

– Мартина, я буду в маленькой музыкальной комнате, – крикнула она служанке и потом добавила себе: – Где я должна была упражняться сегодня утром, вместо того… – Но было слишком поздно для сожаления.

Элеонора подошла к двери, на губах у нее заиграла довольная улыбка. Но внутри себя она услышала отдаленное эхо издевательского смеха и, боясь споткнуться, смяла ноты в руке. «О чем ты сожалеешь, Элеонора?» – насмешливо спросил голос.

Напряжение, вызванное в ней Ахиллом, не ослабевало. Господь поможет ей, но она хотела, чтобы он закончил то, что начал. По-прежнему хотела.

– Нет, – прошептала она, открывая дверь. Она крепко сжала задвижку запора. – Я не могу… Я не…

Дверь закрылась. Она не только оказалась неспособной выполнить то, что поручила ей семья, но она сделала еще хуже. В сотни раз хуже. Она предала их. Она полюбила сына дьявола.

Холод заполнил ее, словно низкий ледяной туман, и она поплелась в коридор. Она никогда не позволит ему узнать, никогда не позволит ему увидеть эту ужасную правду в ее глазах. Это было бы окончательным предательством своей семьи. Лица братьев, матери, деда закружились у нее в голове, все невыразимо печальные. Казалось, что ее сердце стиснули ледяные челюсти. Боль ее была почти смертельной.

Элеонора дошла до музыкальной комнаты и расположилась за клавикордами, потом начала играть Бонни, снова и снова совершенствуя свое мастерство. Что она могла сделать? Что она могла сделать?

Пальцы ускорили движение. Она не могла предать свою семью – родные были для нее всем. Она была готова на все, чтобы выполнить их планы. Но для нее не оставалось выхода.

«Кроме одного, – прозвучал в голове холодный голос. Голос матери. – Покажи ему то, что на пергаменте, моя самая обязательная дочь. Покажи ему это, и он не поедет на войну».

Музыка резко оборвалась. У Элеоноры вырвался крик протеста. Ужасные образы запрыгали у нее в голове: униженный и закованный в цеди Ахилл, ожидающие нового раба алчные турки, искалеченное тело Балинта, его золотистые волосы в ее лихорадочных представлениях обратились в саблю. Элеонора схватилась руками за голову, словно хотела избавиться от ужасного облика Ахилла, изуродованного, как Балинт.

Нет, Ахилл никогда не должен видеть этот пергамент! Пусть он едет на войну, не зная, не видя… Он не должен видеть его. Он не почувствует ничего, кроме ненависти к ней. Тогда ей не будет прощения. Никогда.

Ахилл в одиночестве стоял у окна в игорной комнате. Он сменил свой охотничий костюм на темно-фиолетовый бархатный, будто хотел раствориться в ночи за окном.

Оставшиеся в замке Дюпейре гости не спеша проходили мимо за дальней дверью, направляясь в большую музыкальную комнату на предстоящий концерт. В действительности все четверо или пятеро мужчин убыли на фронт, но шумиха, поднятая ими, создавала впечатление, что опустел весь замок. Сейчас все трещали о новостях войны, как визгливые сороки.

Подошел слуга с подносом, на котором находился бокал бургундского. Ахилл взял его.

– Что-нибудь еще, месье? – спросил слуга.

– Принеси бутылку, – сказал Ахилл. – И потом… потом передай мадам Баттяни, что я хотел бы решить вопрос с нашими долгами.

Слуга поклонился и ушел.

Напряжение в плечах Ахилла не ослабевало, пока он был в полном одиночестве. Или в таком одиночестве, когда десятки людей толпились за дверью.

Ему следовало бы присоединиться к ним. Он должен играть роль приличного гостя, но он хотел уединения. Пальцы ощущали приятную форму ножки бокала, когда он вертел его. Он мог сломать ее, как куриную косточку. Некоторые мужчины любили своих женщин подобным образом – непрочные, хрупкие вещи выставлялись напоказ, как коллекция венецианского стекла.

Ахилл медленно сделал глоток вина, чувствуя терпкость на языке. Это было сухое вино великолепного букета. Он внимательно посмотрел на бокал и вино. Некоторые любят хрупких женщин, другие любят… Элеонора… Он улыбнулся и отпил еще. Ему в значительно большей степени нравилось вино, чем бокал.

Воспоминания об Элеоноре в гроте взволновали его, но он пресек растущий голод. Его сдержанность по отношению к ней удивила его. Когда Элеонора вышла из грота, он остался смотреть на закрытую дверь, держась рукой с побелевшими костяшками пальцев за спинку кровати, чтобы не потерять контроль над собой. Он никогда не отступал, зайдя так далеко с женщиной. Он даже не знал, что может, пока…

Ахилл почувствовал дрожь великолепного тела Элеоноры в ее возбуждении и поспешил сцеловать ее слезы. Прежде, раз или два, женщина плакала, когда физическое удовольствие освобождало от другого более глубокого напряжения. Но когда он посмотрел в глаза Элеоноры и увидел, что между ними по-прежнему существует дистанция, что-то сломалось внутри него. Именно тогда он понял, что он хочет видеть, что он ожидает увидеть, что он страстно желает видеть в ее глазах.

Ахилл посмотрел в бокал и увидел рубиновую жидкость, покрытую легкой рябью от его волнения. Он был идиотом. Дурацкое опьянение детскими фантазиями, навеянными рассказами о рыцарях и их дамах, о мужской чести сражавшихся за своих любимых.

Ахилл подтрунивал над Дюпейре, который любил жену, но это был временный каприз. А любовь со сладким мучающим очарованием, о котором рассказывал ему Константин, была единственной в этом мире стоящей, но не существующей вещью. Это была единственная ложь, которую он открыл в словах своего отца. Любовь не существует, поэтому невозможно сражаться за нее, и Ахилл должен был отправиться на поле брани, чтобы почтить память своего отца. Обольщение определенно существовало, как страсть и изредка влечение. Но не любовь.

И почему же он так отчаянно хотел увидеть в глазах Элеоноры то, что не существовало?

Незаметно дверь в углу комнаты открылась, и появился слуга с бутылкой вина на серебряном подносе.

– Ваше вино, месье, – кланяясь, сказал слуга. – Ваши слова переданы мадам Баттяни. А месье Боле просил передать вам, что курьер прибыл.

Ладонь Ахилла сжалась вокруг ножки бокала.

– Правда? – только и сказал он. Слуга ждал. Ахилл налил бокал, вино заполнило его рот своим изумительным вкусом. – Передай месье Боле, что курьер, без сомнения, устал, – сказал Ахилл слуге. – Я встречусь с ним утром. – Он махнул рукой, отпуская слугу. – Рано.

– Я передам месье Боле ваше сообщение, месье, – заверил Ахилла слуга и ушел.

Несколько мгновений спустя Ахилл услышал, как Боле осторожно покашливает сзади. На кивок Ахилла управляющий ответил поклоном и сказал:

– Месье, возможно, вам желательно вернуться в свои комнаты, чтобы освежиться. Вы могли бы поговорить с курьером шевалье Жийома, пока вы здесь.

– И как часто я буду освежаться в Баварии? – спросил Ахилл. Его назначение – его искупление – ожидало в комнатах. Война манила, предлагая мир, рожденный из хаоса, где внешний шум затмевал потребности его ищущего чувств и не знающего покоя тела. Он должен идти, спасать себя, но напряжение сковало его, словно якорная цепь. Цепь, удерживавшая его там, где он стоял.

– Месье? – неопределенно спросил Боле, переминаясь с ноги на ногу. – Месье, вас ждет курьер от шевалье Жийома.

– Я слышал тебя, Боле. Начинай паковаться, – сказал Ахилл.

– Уже начал, месье, – ответил Боле, делая шаг к двери. – Вы говорили, что хотите уехать, когда прибудет курьер. Месье, вы должны пойти и поговорить с ним.

Ахилл поднял одну бровь, услышав от управляющего слово «должны», и увидел, как тот краснеет. Боле наклонился ближе к своему хозяину и, понизив голос, прошептал:

– Прошу прощения, месье, но шевалье наложил определенные… э-э… ограничения на ваш патент. Вам следует поговорить с курьером.

Ахилл почувствовал, как деревенеет его лицо.

– Какие ограничения?

Управляющий шумно глотнул, его голос стал почти не слышен:

– Это… это в связи с Парижем. Кажется, шевалье слышал о… некоторых… о том… что случилось, и поэтому он сказал курьеру, что почтет за честь предложить вам офицерский патент, как и говорил. Но если вы задержитесь…

– Продолжай.

– Если вы задержитесь… – Боле заколебался, нервно облизал губы, потом закончил: – Он вам его не продаст.

– Понятно, – сказал Ахилл. – И сколько времени мне отпущено?

Управляющий помялся, затем ответил:

– До рассвета, месье.

В комнату вошел лакей, ведя к Ахиллу Элеонору. Он поклонился и ушел, а Элеонора вежливо, но отчужденно кивнула Ахиллу, подчеркивая, что они мало знакомы.

– Месье, – сказала она с легким намеком на недоверие в голосе, – вы хотели видеть меня? Я думала, что все долги оплачены.

Боле кашлянул.

– Месье, пожалуйста, – прошептал он, – курьер.

Элеонора застыла. Ахилл почувствовал произошедший в ее настроении резкий переход от живости к покою, так затихает животное, когда чувствует приближение хищника. В ее глазах он увидел черноту, которой не было раньше, и стену.

– Это все, Боле, – сказал Ахилл, и управляющий неохотно кивнул. – Посоветуй курьеру хорошо выспаться. Он будет первым, кто встретит меня утром.

– На рассвете, месье.

– Я буду, Боле.

Ахилл посмотрел на Элеонору. Она побелела как снег.

На какое-то мгновение, не дольше чем взмах соловьиного крыла, Элеонора почувствовала приступ головокружения, заставляющего терять равновесие. Казалось, пол под ней закачался и горящие свечи размазались в полоски света.

– Элеонора? – Голос Ахилла звучал тихо, издалека и нечетко. Она ухватилась за что-то устойчивое и жесткое, и мир сразу же вернулся на свое место.

– Прошу прощения, – сказала Элеонора, отпуская руку Ахилла, в которую она вцепилась. – Я, должно быть, оступилась.

Ахилл нахмурился и накрыл ее ладонь своей:

– Вы стояли на месте.

– Именно поэтому я так сильно и оступилась, – резко бросила Элеонора, отдергивая свою руку.

Ахилл наклонился к ней, его лицо было искусной маской внимательного дворянина.

– Может быть, вы желаете пройти к креслу?

– Нет, благодарю вас, – ответила Элеонора, кивая ему настолько грациозно, насколько она могла. – Я предпочитаю умереть там, где стою.

– Как пожелаете, – заметил Ахилл, хотя его спокойная рука оставалась на ее локте еще долгое время, пока он ее не убрал.

Ахилл засунул руку в карман и достал веер Элеоноры.

– Думаю, вы положили его не туда. Я хочу возвратить его вам.

– Как вы добры, – спокойно ответила Элеонора и взяла веер. Она нервно начала открывать и закрывать его, затем заставила себя остановиться. – Это ваша манера прощаться? – Уголки ее губ образовали легкую улыбку. – А я ожидала, что вы закричите: «Франция жива».

– Вы? – тихо спросил Ахилл. – Как я мог уехать, не увидев вас еще раз после… обещания… сегодня утром?

– Этим утром не было никакого обещания.

– Увы, моя мадьярка, было. Долгое, сладкое, удовлетворяющее обещание.

Элеонора вспыхнула и отвернулась.

– Я должна идти на концерт.

– Подумайте о нас, когда будете играть. Женщина, ожидающая своего возлюбленного… удовлетворенный мужчина.

– Черт вас дери, Ахилл! Зачем вы это делаете? Это развлекает вас? Если вы так сильно хотите меня, почему бы вам не бросить меня на игровой стол и взять?

– Заманчивое предложение, – ответил Ахилл, затем добавил слегка удивленно: – И несколько дней назад я бы принял его. Но сейчас…

– Но сейчас… что? – спросила, поворачиваясь, Элеонора, хотя уже знала ответ. Несколько дней назад он был просто мужчина, сын дьявола. Но это было до того, как она узнала его, до того, как узнала черного ангела, который был Ахиллом.

– Тогда, – начал Ахилл и остановился, его взгляд опустился, и темные глаза сощурились, словно он искал ответ. Улыбка, казалось, заполнила его лицо, преобразив его самого, и он поднял глаза, чтобы встретиться с ее глазами. – Тогда вы были экзотически интригующая женщина. Теперь я знаю, что вы не похожи на других. Вы – Элеонора.

Они долго смотрели друг на друга. Ее губы приоткрылись, будто хотели возразить, но этому помешало молчание.

Хруст мягкого дерева нарушил ее оцепенение. Она посмотрела на свои руки, в которых держала сломанный веер.

– Я… я должна идти, – прошептала она, направляясь к двери. – Концерт…

– Сыграйте для меня, Элеонора, – крикнул Ахилл вслед. В ответ она бросила на пол обломки веера.