"Непричесанные разговоры" - читать интересную книгу автора (Дьюар Айла)

Глава первая

Порой, где-нибудь в шумном баре или на улице, в людской толчее, две женщины случайно встречаются глазами и мгновенно, еще до знакомства, понимают: вот родная душа. И тут же в ход идут извечные женские штучки: взмах ресниц, стремительный оценивающий взгляд – от туфель до прически, и вот они снова встречаются глазами.

А что, могли бы и подружиться, мелькает у них мысль. Вот она, собутыльница, куряка вроде меня, шалава, разгильдяйка, идиотка, повернутая на сексе… Словом, подруга, с которой мне по пути.

Иногда дальше этой мимолетной мысли дело не идет. Глянули, прикинули – и разошлись. Но случается и по-другому.

Как и случилось на шумной вечеринке у Джека Конроя, когда в гостиной, набитой людьми, Кора О'Брайен и Эллен Куинн углядели друг друга. И Эллен подумала: кто эта броско одетая женщина? А Кора уже решила: мы могли бы подружиться. Попутно отметив: до чего же она зажатая. И все равно родная душа, нам с ней по пути – добавила Кора про себя, романтик до мозга костей.

Она подошла к Эллен поболтать. И дать совет: радуйтесь. Жизни, вечеринкам, всему на свете радуйтесь. Кора не понимала людей, не умевших радоваться. «Радость! – частенько повторяла она. – Само слово-то какое приятное!» Но передумала. Разве не противно, когда тебе говорят: «Улыбнись, жизнь прекрасна!» – или что-то в этом духе? А потому первые слова, с которыми Кора обратилась к Эллен, оказались немного иными:

– Похоже, вам не помешало бы хорошенько гульнуть. – Шесть с лишним лет в Эдинбурге не лишили Кору напевного говора, свойственного уроженке высокогорий. Голос у нее был мягкий и обволакивал, словно дымка.

– Почему вы так решили? – спросила Эллен. Ей не хотелось, чтобы незнакомка просто развернулась и ушла. Хотелось еще послушать этот голос.

– Да не знаю. Чем не зачин для разговора? – Кора подсела к Эллен и с вожделением глянула на сигареты. Эллен протянула ей пачку. – Нет, спасибо. В душе я куряка на веки вечные, но завязала. А жаль. Прежде жить не могла без сигарет. Но как приятно встретить настоящего курильщика. Многие покупают дешевку в чудовищных пачках и гигантские коробки спичек. По мне, уж коли куришь, то куришь за всех нас, за тех, кто струсил и завязал. Так делай это отважно. Оповещай всех: «Курю и горжусь». А эти сигареты, кстати… – Кора взяла у Эллен пачку, втянула запах, – напоминают мне об одном человеке. В его квартире пахло ими и чесноком. А еще скисшим молоком.

Кора погрузилась в воспоминания и оттуда, издалека, улыбнулась Эллен. Доверительная эта улыбка говорила: «Когда-нибудь я расскажу тебе все». И Эллен растаяла. Легкая улыбка, теплый взгляд – и делай с ней что хочешь.

– Нет лучше способа кого-нибудь позлить, – заметила Эллен, указывая на сигареты.

В сущности, потому она и начала курить. И сигареты выбрала французские. Вонючие – сил нет. Хотела досадить матери, и та, разумеется, ужаснулась: «Какая гадость!» Но мимолетное юношеское злорадство давно осталось в прошлом. Эллен пристрастилась к курению. «Пусть я и умру с черными легкими, – говорила она с вызовом, – но буду знать: чернели они стильно!»

Едва увидев Эллен – всю в темном, нервно крутившую в пальцах пачку сигарет, с темными же очками в пол-лица и волосами, закрывшими другую половину, – Кора поняла, что подойти придется самой. Эллен, разумеется, из тех, кто ни за что не сделает первого шага.

Была не была – в конце концов, Кора привыкла знакомиться первой. Для нее это дело привычное. Бисер в волосах, черная бархатная ленточка на шее. Красный шелковый пиджак, ядовито-фиолетовые ногти. И неизменные туфли на шпильках, которые Кора носила, чтобы казаться хоть немного повыше. Только в этом случае глаза ее оказывались на уровне большинства мужских подбородков.

Кора работала в школе. Учила семилеток. И знала, что получается у нее отлично. Она любила свое дело, и дети в ней души не чаяли.

– Ну же, Билли Макки! Хочешь жениться на мне, когда вырастешь, – научись завязывать шнурки!

Мальчик поднимал на нее глаза, розовый от смущения и удовольствия. И отныне по четвергам, когда Кора утром водила ребят в бассейн, он расталкивал одноклассников, чтобы оказаться поближе к ней.

– Тот, кто хочет держать меня за руку, Лора Саттон, должен знать, сколько будет пятью три.

– Пятнадцать, мисс О'Брайен.

– Умница. – И Кора протягивала девочке руку.

Потная ладошка с силой вцеплялась в нее. Широко раскрытые глаза благоговейно смотрели на блестящие, ярко накрашенные ногти.

Кора обожала семилеток. Они напоминали ей щенят, с шелковистыми животиками, ласковых-ласковых, и только ласковых. Самая лучшая пора. Еще не научились противно хихикать и попусту трепаться. Невинные. Это ненадолго. Скоро пойдут гадкие ухмылки и вранье. «Не знаю, мисс». «Это не я, мисс». Станут жадными, как и все мы, думалось ей. Начнут приглядываться к часам и электронике. Нахлобучив бейсболки и жуя гамбургеры, понесутся сквозь детство, торопясь повзрослеть. Спеша усвоить крепкие, грязные словечки, которых нахватаются из фильмов. Каждое новое поколение детей выглядит все опытнее.

– Ей-богу, – сказала как-то в учительской Кора, ни к кому особо не обращаясь, – семилетки становятся все старше и старше. Скоро их будет не отличить от сорокалетних.

– А что станется, – поинтересовался директор, – с сорокалетними?

– Останутся как есть. Будут вспоминать детство и жалеть: что ж мы, глупые, не радовались, когда нам было семь лет?

У детей в ее нынешнем классе богатый запас ругательств. «Ой, бля!» – вскрикнул кто-то из ребят, опрокинув на пол баночку с голубой краской. Кора подняла спокойный взгляд, покачала головой. Жаль. Такое было емкое, хлесткое словцо, но его вконец истрепали. Теперь оно сродни торту «Черный лес»: столь же приевшееся и бесформенное.

Кора и сама загоралась легко, и детей умела заразить какой-нибудь мечтой – к ужасу родителей, бабушек и дедушек. На улице с ней то и дело заговаривали встревоженные матери и отцы – им казалось, что детям внушают идеи выше их разумения.

– Эй, мисс О'Брайен! Стойте, я вам кой-чего скажу. Что за чепуху вы наговорили нашему Билли? Про то, что он станет полицейским в Нью-Йорке? Никуда он не поедет. И будет водопроводчиком, как я. Что тут такого?

– Ничего, мистер Макки. Лишь бы Билли нравилось. – Кора шумно вздохнула, крепче прижав к груди стопку тетрадей. – Мистер Макки, ведь он ребенок. Ему только семь. Когда ж еще и мечтать стать полицейским в Нью-Йорке?

Мистер Макки не ответил. Мягкий, певучий выговор Коры всегда завораживал людей. С равным успехом она могла диктовать рецепт мясного рагу или читать вслух «Камасутру». Не все ли равно? Лишь бы продолжала говорить.


Точно так же думала и Эллен, сидя рядом с Корой в жужжащей разговорами гостиной. А Кора тем временем приглядывалась к Эллен. Вблизи та казалась моложе. Ногти обгрызены. Волнуется по пустякам, решила Кора и улыбнулась Эллен, вытащив ее из мирка, куда та по привычке погружалась, стоило предоставить ее самой себе. Уже вместе они посмотрели по сторонам, на гостей. Люди, сбившись группками, пили и улыбались, болтали и улыбались, злословили и улыбались, и лениво глазели вокруг, дабы убедиться, что ничего интересного рядом не происходит и никто не улыбается еще шире.

– Вот так, – вырвалось у Эллен. – Как всегда на обочине гламурного мира модных прикидов и причесок.

– Вы-то с чего на обочине? – отозвалась Кора. Она дотронулась до рукава Эллен. – В вашем-то пиджачке. Чем занимаетесь?

– Пишу, – хмуро сообщила Эллен.

Она терпеть не могла рассказывать о своей работе. «Пишете?! – ахали в ответ. – Что же вы пишете?» И приходилось признаваться, что она не Кафка, до Вирджинии Вулф ей далеко, и Айрис Мердок тоже не стоит опасаться соперничества с ее стороны. Ничего великого Эллен не создавала. Она сочиняла комиксы.

– Неужели! – поразилась Кора. – Как вас зовут? Что вы пишете?

– Я Эллен Куинн. Пишу сценарии для комиксов Джека. Точнее, для двух из комиксов Джека.

Те, кто прислушивался тайком, теперь подслушивали в открытую.

– И для каких именно? – заинтересовалась Кора.

Джек Конрой работал без устали. Казалось, он никогда не отдыхает. Никто толком не знал, сколько комиксов он рисует одновременно. С чертежной доски, за которой этот гном сидел на высоком табурете, одна за другой слетали мастерски нарисованные и крутые истории о грудастых, пухлогубых и пышноволосых красотках и спасителях мира с квадратными подбородками.

– «Гангстерши» и «Лесной Энгельс».

– А-а, – протянула Кора.

Она понятия не имела, о чем речь. За всю свою жизнь – дошкольные годы не в счет – Кора не прочла ни одного комикса и читать не собиралась. Но люди, подслушивавшие их беседу, переглянулись. Им было знакомо имя Эллен Куинн. «Гангстерши» и «Лесной Энгельс» – комиксы неплохие. Даже очень неплохие. В гламурном мире модных прикидов и причесок это весьма высокая оценка.

– Значит, вы из студии «Небо без звезд»?

– Да, работаю у Стэнли. Вы знакомы?

– Киваем друг другу. Я живу неподалеку от вашего офиса, за углом.

– Правда? – обрадовалась Эллен. – На Джайлс-стрит?

Ну и совпадение!

– С двумя сыновьями, – добавила Кора. – Заглядывайте как-нибудь на чашечку кофе.

– Загляну, – пообещала Эллен. И тут же, спеша сменить тему, поскольку разговоров о работе не выносила, ляпнула: – У Джека Конроя на заднице мозоль.

– Знаю, – прищурилась Кора.

«Ну-ну», – сказали они хором и ухмыльнулись друг другу. Эллен работает в двух шагах от Кориного дома. О заднице Джека Конроя обе знают не понаслышке. Неплохой фундамент для отношений. Есть кое-что общее. А что, можем и подружиться.

Только на этой вечеринке Эллен поняла, что секс с Джеком Конроем – нечто иное, чем изощренное, хоть и довольно грубое удовольствие. А все из-за полного ненависти взгляда, который бросила на нее жена Джека по прозвищу Черные Ногти (вообще-то ее зовут Морин, но ногти она и вправду красит в черный цвет). Она знает, подумала Эллен. И вспыхнула от стыда.

Как-то раз Эллен принесла работу к Джеку домой. Она стояла в его студии, завороженная окружающим богемным хаосом. На полу и на диване – мешанина из одежды, кассет и дисков. Казалось, будто с дома сняли крышу и всыпали внутрь целый ворох старых газет, журналов и книг. Они валялись везде. Полки прогибались под тяжестью справочников, стаканов с карандашами, комнатных цветов с глянцевитыми листьями. Чертежный стол не виден под грудами бумаг: письма, сценарии, пометки, записки от Джека, адресованные Джеку – напоминания ради. По краю стола выстроились в ряд банки с цветными чернилами и мутной водой, керамические палитры, пол – весь в катышках от ластика. Джек рисовал комиксы карандашом, потом раскрашивал чернилами, а затем что есть силы тер резинкой готовый рисунок, стирая следы карандашного наброска. И наконец рукавом грязного, заношенного свитера смахивал на пол ошметки от ластика. И так год за годом, а пылесосу Морин Черные Ногти доступ в эту комнату был запрещен. Творения Джека были безукоризненны, зато студия наводила на мысли об атомном взрыве.

– Приходи, поболтаем, – пригласил он в тот день Эллен по телефону.

Но то, что последовало, болтовней не назовешь. Постель Джека Конроя пахла мускусом. Постель Джека Конроя пахла женой Джека Конроя. Быть может, именно это и оттолкнуло Эллен. Или шелковое белье этой самой жены на стуле у кровати. Или то, как Джек дышал ей в лицо, его грубые повадки самца. От него исходила уверенность, он явно привык добиваться своего. Когда Джек заломил ей руки за голову, притиснул их к подушке, Эллен перепугалась и начала вырываться. «Пусти! Пусти же!» – брыкалась она.

А может, ей стало противно, когда она пробежалась пальцами вниз по его спине и на заднице нащупала мозоль, маленькую и твердую?

– Хорошо тебе было? – как последняя идиотка спросила потом Эллен.

– Вот уж не думал, что такие вопросы действительно задают, – отозвался Джек. – Ты ведь не хочешь знать ответ?

– Хочу, – возразила Эллен.

– Правду желаешь услышать или вранье? Сидя на краешке кровати, он шарил рукой вокруг, пытаясь нащупать трусы, которые в горячке зашвырнул неведомо куда. А со спины голый Джек Конрой смотрится получше, решила Эллен. Уж больно он шерстью оброс. Джека явно не мама родила, думала Эллен, его связала бабушка зимним, студеным днем.

– Вранье сойдет.

– То-то же, – сказал Джек. – Считай, ответ ты получила. Я, кстати, тоже правду не жалую. Заметь, это лучший способ узнать, как обстоят дела. Когда все хорошо, можно смело смотреть правде в лицо. А когда дела плохи, малость утешительного вранья лишней не будет.

– Ну так и выкладывай! – потребовала Эллен.

– Ах, земля ушла из-под ног, – вяло произнес Джек.

Крошечная Кора, выслушав рассказ, загоготала так, что перекрыла светскую болтовню.

– Ну и задница этот Джек! С мозолью на левой ягодице! Вот что бывает с теми, кто целыми днями сидит не разгибаясь и рисует дурацкие комиксы! Он день и ночь корпит, ей-богу! А фигня-то с ноготок! – Кора показала пальцами размер. – Это я про мозоль, ха-ха!

Ногти у нее были потрясающие. Эллен смотрела на них с завистью. У нее самой ногти были обкусаны – позорище! А виной всему характер. Эллен переживала из-за всякой ерунды. Когда же переживать было не о чем, она переживала по поводу своей привычки переживать. Не менее вредной, чем курение.

Кора улыбнулась:

– Я Кора О'Брайен. А что у тебя тут?

Эллен подняла бокал:

– Белое вино.

– Белое вино? Мещанское пойло! – Только теперь Кора заметила, что под темными очками ее собеседница прячет заплаканные глаза. Кора выхватила у Эллен бокал и, не успела та опомниться, вылила вино в чью-то лежавшую рядом сумочку. – Выпей-ка ты водки.

– Нет-нет! – замахала руками Эллен. – Только не водку! Я не выношу ничего крепкого. Мне от водки плохо.

– Чушь. – Кора и слушать не хотела. – Надо учиться пить. Пороками нужно владеть в совершенстве. Видишь ли, хорошие дела следует делать хорошо. А дурные – блистательно и стильно, с чувством и расстановкой.

Кора щедро плеснула из бутылки себе и Эллен.

Эллен уставилась на свой бокал.

– Я столько не выпью. Я опьянею. Голова разболится. Я почувствую себя жалкой. Ненавижу терять над собой контроль.

– Ага! Вот оно что! – воскликнула Кора. – Значит, ты не опьянеть боишься. Ты до смерти боишься протрезветь. За минуты, когда теряешь контроль над собой, – провозгласила она, поднимая бокал. – Нет ничего приятней.

Эллен выпила и тут же возразила: – За контроль над собой! Но в глубине души она знала, что это далеко не самое приятное на свете.