"Роза на алтаре" - читать интересную книгу автора (Бекитт Лора)

ГЛАВА IX

Элиана де Мельян сидела в просторной гостиной, стены которой были украшены орнаментами античности. Строгость и холодность отличала стиль гладкой полированной мебели: монументальные скамьи и низкие столики с тяжелыми черно-красными и белыми с позолотой вазами. Складки тонкого прозрачного платья на подкладке из золотистой, точно светящейся ткани обрисовывали изящное тело молодой женщины. Рукава были скреплены застежками из античных камей, шею обвивал жемчуг, а голову украшала блестящая сетка с бахромой, похожей на струйки золотого дождя. Наброшенная на обнаженные плечи шаль была расшита стеклярусом, и крошечные бусинки сияли, как капли росы в лучах просыпающегося утреннего света.

Максимилиан де Месмей вошел в дверь, и первое, на чем она остановила свой взгляд, были его прекрасные синеватосерые глаза. Да, он нисколько не изменился! Высокий лоб, профиль, из тех, что называют греческими… Когда-то давно Элиана думала о том, что если бы она умела рисовать, то немедленно взялась бы за кисть. Запечатлела бы его образ на холсте, спрятала бы от всех это бесценное полотно и доставала бы иногда, чтобы тайком полюбоваться, погрустить и помечтать о несбыточном.

Он был одет в соответствии с новой модой – в черный шерстяной фрак с воротником-стойкой и длинные брюки. Через руку был перекинут двубортный сюртук, а в другой он держал шляпу с небольшими загнутыми полями и английскую трость.

Максимилиан пристально смотрел на Элиану, и она улыбнулась в ответ мимолетной, скользящей улыбкой, как будто прочла его мысли и уличила в боязни увидеть ее изменившейся, разочарованной, упавшей духом.

Да, она стала другой – по-новому прекрасной! Та же таинственность, блеск грации, только все это более зрелое, без налета девической наивности. Ее волнистые волосы – безотказное орудие женственности – падали на спину и на грудь; они были такими длинными, и их было так много… А глаза – точно окна в мир неведомых чувств!

В первый миг она показалась Максимилиану величественной и… очень одинокой.

Он заметил, что Элиана смотрит на него не так, как раньше, когда ее взгляд светился и мольбой, и безумством, и страстью, а скорее, изучающе.

А она видела те же длинные ресницы, красиво очерченные брови, ту же задумчивость, мягкость и одновременно целеустремленность во взоре. Потом взглянула на его руки с длинной плавной линией кисти, руки, которыми так любовалась когда-то, и на ее глаза невольно навернулись слезы. Чувство утраты – сейчас оно было не горькое, скорее, печальное. Оно не покидало ее сердца с тех пор, как им пришлось расстаться.

И молодая женщина подумала: «Пусть сто раз переменится мир, частички времени, оседающие в памяти человеческой, сохранятся в ней неизменными. Душа любого человека – зеркало мира, и в каждом из этих зеркал жизнь отражается по-своему. Память чувств – особая Вселенная, где все многообразно, неповторимо, словно в калейдоскопе!»

И все же жизнь ушла вперед! Хотя они с Максимилианом вновь были рядом, ни за что не решились бы с прежней легкостью коснуться друг друга.

Какой-то ком стоял в горле, Элиана не могла говорить. Боже, почему человек так устроен, что может прожить сотню бесполезных лет ради одной, бриллиантом сверкнувшей минуты, почему один-единственный взгляд, в котором бездна любви и тоски, способен разрушить возводимую годами крепость!

Они смотрели друг на друга не более минуты, но казалось, будто прошла целая вечность.

– Здравствуйте, Элиана, – тихо произнес Максимилиан, и она так же негромко ответила:

– Здравствуйте.

Наступила пауза, затем Элиана предложила гостю сесть.

– Сколько же прошло лет? – сказал он, не сводя с нее задумчиво-печального взгляда.

– Шесть, – ответила она и, заметив, что Максимилиан хочет о чем-то спросить, промолвила: – Не надо меня ни о чем расспрашивать и не стоит рассказывать о том, как вы жили все эти годы. Лучше скажите, что вы намерены делать теперь? Вы вернулись во Францию насовсем?

– Пока – лишь на время. Но я вернусь через год, через два, как получится.

– С кем вы теперь? – спросила Элиана.

– Ни с кем. Я был с роялистами до тех пор, пока верил, что союз с другими монархиями может спасти страну. Я служу не Бурбонам, а Франции, и надеюсь, когда-нибудь к власти придут люди, способные оценить мои стремления и возможности.

– Мой отец тоже хотел служить во благо государства и народа, – сказала Элиана. В ее голосе звучали разочарование и грусть.

Максимилиан кивнул.

– Да, мне очень жаль наших отцов. Я бы не назвал их патриотами, это были, скорее, романтики старого времени. Наше поколение более расчетливо, а они служили лишь во имя своей веры, веры в будущее страны и короля. Теперь таких людей не осталось. – Он помолчал, а потом прибавил: – Чего я не могу простить якобинцам, так это того, что они убили в людях веру, веру в Бога. Проще восстановить разрушенный город и превратить пустыню в цветущий сад, чем возродить в человеке утраченную веру.

– Откуда вам знать? Ведь вы не священник.

– Неважно. Я уважаю служителей церкви, но я не стал бы возлагать на них столь непосильную задачу. Вера, она ведь, как и любовь, рождается в сердце неведомо отчего и умирает зачастую прежде гибели самого человека. Свет души меркнет – вот и все. Тут вам повезло, Элиана, этого вы не потеряли, я прав?

Молодая женщина ничего не ответила, только приподняла тонкие брови, и ее глаза из-под черных, прямых как стрелы ресниц блеснули холодком.

– Что же, по-вашему, спасет Францию? – спросила она через некоторое время.

Максимилиан невесело усмехнулся.

– Если народ разуверился в Небесном Спасителе, значит, нужен тот, кто заменит его на земле. Провидец, гений, человек, могущий повести людей за собой, тот, кто заставит страну сделать решительный шаг, гигантский прорыв в будущее.

– И будут жертвы? – прошептала Элиана, а Максимилиан спокойно ответил:

– Этого не избежать.

– И вы способны поверить в божественное предназначение личности?

– Я – нет, но люди поверят. И если они увидят воображаемый нимб над головой своего вождя, все будет в порядке.

– Но ведь это обман, греза?

– Вся жизнь есть сон, Элиана. И мы всегда будем сожалеть о прошлом и грезить о будущем, сколько б ни минуло веков.

– Vana somnia,[5] – прошептала молодая женщина.

– Но ваш сон сбудется, я уверен, – сказал Максимилиан, но Элиана вновь не дала перевести разговор на их отношения:

– А вы хотели бы стать такой личностью? – полушутливо спросила она, хотя ее взгляд оставался серьезным.

Максимилиан рассмеялся.

– К счастью, я пережил подобные мечты! Теперь я слишком хорошо понимаю, что гений истории – есть ее жертва.

И еще нужно быть немного романтиком, Элиана; боюсь, что у меня недостаточно горячее сердце.

Когда он произнес эти слова, молодая женщина почему-то вспомнила Бернара, бросившегося в сражение со смертью с небольшим ножичком в руке. Бернар! Она часто думала об их единственной ночи. О, она провела бы еще одну такую ночь, тысячу таких ночей! Что-то подсказывало Элиане, что она могла бы быть очень счастлива с этим человеком.

А Максимилиан продолжал:

– Пока мне придется побыть не у дел, и я хочу вернуться за границу. Когда я узнал, что вы живы, то решил приехать в Париж и предложить вам стать моей женой.

Что-то мелькнуло в ее взоре, точно свет в ночи, но она не проронила ни слова.

Только теперь, при встрече с Максимилианом, Элиана поняла, как сильно изменилась. Она смотрела на себя его глазами и видела другую женщину, к которой еще не успела привыкнуть, которую не знала так хорошо, как ту, прежнюю. И ей еще предстояло разобраться в себе.

Она почувствовала, что прошлое наконец превратилось из живой боли в воспоминание – она сумела выбраться на берег из бурлящей реки и смогла увидеть горизонт.

– Мне казалось, вы любили меня, – сказал Максимилиан. – Возможно, тогда вас привлекало во мне что-то внешнее.

– Да, – медленно произнесла Элиана, – в моих глазах вы выглядели сказочным принцем, во многом я любила вас за вашу внешность. Но в этом нет ничего удивительного, ведь людям свойственно любить все красивое, необычное.

Максимилиан улыбнулся.

– А между тем красота – самое хрупкое и преходящее, что есть на земле. Ее век недолог. Мы бессильны перед временем и пространством, хотя, что мы, если даже то, что вырублено в граните, рано или поздно исчезнет без следа, даже самая высокая гора на земле – пылинка в океане Вселенной. Но страшнее другое: порою человек не в силах повлиять на природу важных для него вещей, на ход неразрывно связанных с его жизнью событий. Но чувства – их можно сберечь, и я сохранил их, те чувства, о которых писал в своем письме.

– В письме? – переспросила она.

– Да, в письме, которое я просил вам передать. Ваша сестра Шарлотта сказала мне… Вы не помните?

Элиана покачала головой. Она смотрела в ту таинственную даль, куда не может проникнуть свет ни одной, даже самой яркой звезды, которая доступна лишь взору человеческой души. И Максимилиан любовался точеными чертами лица молодой женщины, необыкновенным сочетанием хрупкости и силы, которое сейчас присутствовало в ее облике.

– И вы писали о том, что любите меня?

– Да, – вымолвил он и поцеловал руку Элианы, – я и теперь вас люблю.

Она замолчала – ее чувства были обострены до предела – потом сказала:

– Но я уже не та, что прежде.

– Я знаю, – отвечал Максимилиан, – вы были замужем и потеряли мужа, у вас есть ребенок, и вам очень многое пришлось пережить.

Элиана склонила голову.

– Я виновата перед Этьеном. Я не любила его, и меня мало интересовали его чувства. Он казался мне бездеятельным, неинтересным, я ничего не хотела о нем знать и не давала ему возможности узнать меня.

Максимилиан накрыл ее пальцы своими.

– Но вы же не виноваты в том, что случилось! У вас остался сын – единственный отпрыск рода де Талуэ. В конце концов, я неплохо знал Этьена и охотно помогу вам воспитать его ребенка.

– Нет, – сказала Элиана, – нет. Все не так, все намного сложнее.

Подняв взор, Максимилиан увидел, что ее карие глаза горят лихорадочным внутренним огнем. На миг в них появилось отчаянное пронзительное выражение: она словно боролась с какими-то чувствами.

– Расскажите мне, – мягко попросил он.

И Элиана заговорила, удивляясь тому, как легко слова срываются с губ, поражаясь, как, оказывается, просто бывает подыскать нужные фразы, – они сами находили места в рассказе и складывались в единое целое, точно части головоломки. И по мере того как она облекала свои чувства в слова, из ее души черной струей вытекала боль.

Молодая женщина не знала, поймет ли ее Максимилиан или нет, ей было важно поделиться с кем-то тем, что она пережила, прочувствовала, что до сих пор отнимало внутренние силы и причиняло страдания.

Она заметила в его глазах мимолетную растерянность, но он быстро взял себя в руки и спокойно произнес:

– Наверное, и в самом деле трудно было поступить иначе. Благодаря этому человеку вы остались живы… Я не стану спрашивать вас о том, любите ли вы меня так, как прежде, – в любом случае мы оба изменились, и нам пришлось бы заново узнавать друг друга; просто я хочу позаботиться о вас и о вашем сыне.

– Это излишне, – возразила она.

– Не думаю, – серьезно произнес он. – Я знаю, Поль очень благородный человек, да и ваша сестра, наверное, добра, как ангел, и все же я не уверен, что вам будет приятно всякий раз обращаться к ним с просьбой. Вы же захотите отдать мальчика в приличное учебное заведение, иметь свой дом…

– Хорошо, когда мне что-нибудь понадобится, я обращусь за помощью к вам, Максимилиан. Мне же известно, как вы отзывчивы и бескорыстны!

Она весело улыбнулась, и эта улыбка немного смягчила иронию, скрытую в последних словах.

Она поняла, что ему не удалось вникнуть в суть пережитой ею драмы, и тем не менее она видела свет любви в его глазах и всей душою чувствовала тепло его сердца. Сейчас этого было достаточно.

– Я не могу выйти за вас замуж, Максимилиан. И с вашей стороны было бы слишком большой жертвой жениться на мне и дать моему сыну свою фамилию. Я этого не хочу.

– Любовь к вам стоит любых жертв. Подумайте, Элиана. Молодая женщина кивнула. Она вспомнила пору своей девичьей влюбленности. Тогда она думала: пусть он ничего не знает, любовь будет гореть в ее душе негасимым огнем, озарять ее путь немеркнущим светом, но прошло совсем немного времени, и этот огонь стал пожирать ее душу, причиняя немыслимые страдания, а свет слепил глаза, вызывая жгучие слезы.

И тогда она призналась ему в своем чувстве и готова была поставить на кон судьбы все, что имела, тогда как единственным выигрышем была бы его любовь. Ей казалось, обетованная земля – у ее ног, и она может ступить на нее, стоит только захотеть!

Но теперь все было иначе. Эта земля лежала далеко за огневым рубежом, а может, ее не существовало вообще.

– Я слышал, вы с сестрой собираетесь завтра на бал, – сказал Максимилиан. – Разрешите вас сопровождать?

Она на мгновение задумалась, а потом кивнула в знак согласия. Бал. Как и шесть лет назад. Но совсем не такой. И они другие… Чем все закончится? Или это только начало? Чего? Новых испытаний? Как бы она хотела получить ответ на этот вопрос!

Бал должен был состояться в особняке близ дворца Пале-Бербон – великолепном доме с фронтоном в виде арки, сторожевыми башнями, парадным двором, некогда чудесным, а ныне заросшим парком с фонтанами и подъездной аллеей, обсаженной четырьмя рядами высокоствольных деревьев.

Элиана сидела в карете рядом с Шарлоттой и смотрела на залитые дождем оконные стекла, за которыми серой лентой проплывали улицы огромного, по-своему прекрасного города, который почему-то вдруг показался ей враждебным и чужим, как и весь мир, где она должна была заново учиться жить.

А Шарлотта в свою очередь думала о сестре и… о себе. Странно выглядит сейчас Элиана! Взгляд некогда бархатистых, полных света глаз потемнел и резал, точно бритва… Да, она совсем не такая, как прежде! И Шарлотта вспомнила, как сама в одночасье стала иной, превратилась в молчаливое, замкнутое, ожесточившееся существо с холодным, немигающим взглядом, превратилась, когда окончательно поняла, что мир радостей детства и юношеских грез канул в небытие.

Она не могла сказать, что хуже, – бросить в пучину горестей человека, уже познавшего счастье наслаждения жизнью, или же обрубить крылья совсем еще юному существу, не изведавшему чувства свободы, головокружительного вознесения на высоты настоящей любви, но она знала, что бывает, когда эти созданные в мечтах вершины рушатся одна за другой, превращая душевное пространство в усеянную обломками пустыню.

Шарлотта не ведала, случилось ли это с Элианой, но если нет, что ж, она была уверена, что случится… немного позднее, когда-нибудь.

Она не то чтобы не верила в рассказ сестры, скорее, не хотела верить. Не может быть, чтобы Элиане так повезло: каким-то особым фантастическим образом, лишний раз доказывающим, что она – счастливая избранница судьбы. Гораздо приятнее было воображать ее жертвой. Так Шарлотта чувствовала себя спокойнее. Впрочем, она вовсе не желала втаптывать сестру в грязь. Честь рода де Мельянов – слишком драгоценная вещь, ею нельзя рисковать. Внешне она станет вести себя, как и должно, а мысли… Что ж, их она могла себе позволить. Только мысли и… ничего больше.

Бал, который они изволили почтить своим присутствием, представлял собой типичное сборище времен 1-й Директории, когда женщины появлялись на людях полуобнаженными, в прозрачных, спадающих с плеч туниках, газовых шароварах, котурнах с красными шнурками, в тюрбанах из индийской кисеи, украшенных султанами из пышных перьев, с распущенными волосами, на которых сиял блестящий обруч, или в белоснежных париках, введенных в моду знаменитой мадам Тальен, вдовой эмигранта, вышедшей замуж за одного из лидеров нового буржуазного правительства.

На таких балах царила свобода нравов, люди веселились, как безумные, и позволяли друг другу вольности, но зачастую это делалось с каким-то надрывом. Разгул искусственных страстей, показное бездушие, кричащая пошлость являлись следствием тайного желания бежать от окружающей действительности и от самих себя.

Элиана и Шарлотта вошли в зал, когда-то изящно обставленный, а теперь изрядно запущенный. Создавалось впечатление, что новым хозяевам не хватает ни времени, ни вкуса, ни ума, чтобы подправить отделку: побелить барельефные гирлянды, украшавшие верхнюю часть суровых гладких стен, вставить выбитые стекла витражей, приятно рассеивающих торжественный свет хрустальных люстр, как следует натереть затоптанный паркет, на котором были в беспорядке расставлены алые бархатные кресла с золотой обшивкой.

Впрочем, тогда мало придавали значение чистоплотности, и часто дамы надевали новые платья на грязные сорочки и нижние юбки.

Шарлотта была одета в светлое муслиновое платье, а наряд Элианы представлял собой узкий, расшитый золотом бархатный корсаж, узорчатый шелковый пояс, шаровары из прозрачного дымчатого газа и украшения – диадема, звенящие браслеты и тонкие серебряные цепочки. Костюм дополняли золотистые туфли с перекрещивающимися на щиколотках лентами.

Обе женщины предусмотрительно скрыли лица под масками черного бархата.

Элиана с трудом воспринимала происходящее, все выглядело настолько непривычным, даже диким… Слышать нашептываемые то тут, то там грубые двусмысленности, видеть, как дамы и кавалеры прилюдно обнимаются и целуют друг друга, наблюдать явно непристойные жесты….

Она поднялась на балкон и оттуда следила за разгоравшейся оргией. Элиане казалось, что она стоит высоко над миром, видит и понимает все, чего не замечают и о чем не задумываются другие. Она словно вознеслась на небеса и в то же время всем сердцем страдала от того низменного, пошлого, что сейчас творилось на земле.

И внезапно ей захотелось сказать собравшимся то, что она желала сказать уже давно.

– Послушайте! – звонкий голос Элианы перекрыл шум толпы. – Посмотрите наверх!

Кто-то оглянулся и потянул за собой соседа, тот сделал знак приятелю, и вскоре все, один за другим, стали поворачиваться в сторону лестницы и застывать подобно каменным идолам при виде необычайного зрелища. Прошло несколько мгновений, и наступила такая тишина, что было слышно, как потрескивает пламя свечей, а с уст людей слетает их неровное дыхание.

А Элиана, резким движением срывая маску, воскликнула:

– Вы явились сюда… зачем?! Кто вы, новые люди? Вы смеетесь, и танцуете, и веселитесь, окруженные тенями тех, кто уже никогда не будет ступать по этой земле, кто умер в муках, так и не поняв, в чем провинился: в том, что появился на свет, обладал человеческим сердцем и желал счастья себе и другим? А вы… вы не лучше тех, кто убил нашу веру, погубил нашу жизнь, кто дал нам взамен любви и свободы ненависть и страх! Чего вы хотите – построить призрачный золотой город, пропуском в который будет служить пачка ассигнаций? Но он рухнет, как рухнула Республика, ибо то, что неправедно и бесчеловечно, – безжизненно! Очнитесь, перед вами разрушенный Париж, а не притон, перед вами жизнь, а не непонятный дикий сон, перед вами люди, которые страдают, плачут, умирают, а не бездумные заводные куклы!

С этими словами она залпом выпила бокал шампанского, а потом бросила его на ступени, и он разлетелся на сотни золотистых осколков.

Толпа взревела, к Элиане протянулось множество рук, и она видела глаза мужчин, смотрящие на нее с нескрываемым вожделением, точнее, не столько на нее, сколько на ее стройное, соблазнительное тело, благо наряд одалиски не скрывал ни одной из женственно-прекрасных, плавных и гибких линий.

Щеки Элианы пылали от волнения, но еще сильнее горели глаза, торжествующим мстительным огнем. Молодая женщина начала спускаться в зал, и ее шаги звучали точно удары литавр, а волосы развевались за спиной, словно победное знамя.

По ее коже скользили золотистые тени, по изгибам тела пробегала волнующая дрожь; Элиана казалась удивительно нежной и одновременно пылкой, хрупкой и в то же время несокрушимой. Сама того не замечая, она несла в себе чистый, яркий огонь неумирающей женственности, зовущий к любви и свободе, и даже многие годы спустя присутствовавшие на этом балу мужчины могли поклясться, что никогда и нигде более не встречали столь выразительной женской красоты, соединившей в себе неумолимую тревожную силу истинной, зрелой страсти и романтическую тайну невинной юности.

Спустившись вниз, она внезапно пошатнулась и едва не лишилась чувств. Ее подхватили чьи-то руки, и она услышала голос Максимилиана:

– Потрясающе, Элиана, вы просто великолепны, но нам нужно уехать отсюда как можно скорее!

– Да, – прошептала она, – да, Максимилиан.

Он повел ее к выходу, а следом пробиралась рассерженная, хмурая Шарлотта. Они с трудом сумели покинуть зал, потому что после выступления Элианы началась невиданная по разнузданности оргия, которой позавидовал бы Рим времен Калигулы и Нерона.

И вот Элиана вновь очутилась в гостиничном номере, в своей спальне, и сидела одна, пытаясь осмыслить пережитое и принять какое-нибудь решение.

Всю обратную дорогу она, Шарлотта и Максимилиан молчали. Вероятно, причиной этого была ее выходка, или же присутствие всех троих вместе делало разговор невозможным? Элиане очень хотелось нарушить неожиданно наступившее тягостное безмолвие, каждое мгновение которого словно бы извлекало из глубин давно ушедшего времени что-то тревожное и непонятное. Вот и сейчас молодой женщине казалось, что тени прошлого плывут в атмосфере комнаты, незримые, темные, заслонившие все то, что существует наяву.

«Неправда, – думала Элиана, – будто время необратимо. Память с легкостью поворачивает его вспять, и порою былое становится более реальным, чем настоящее, оно властно и неумолимо правит человеком, его помыслами, сердцем и душой».

Элиана приняла решение, но она все еще боялась себя, страшилась будущего, хотя что-то подсказывало ей: если она хочет получить желаемое сию минуту, более не откладывая и не пытаясь до бесконечности разобраться в своей душе, она должна поступить именно так.

И молодая женщина думала: «А ведь любовь – это не то, что постоянно стремишься удержать, боишься потерять, чем мучаешься денно и нощно. Любовь – возвышенное радостное чувство полноты жизни, наслаждения настоящей минутой».

С этой мыслью Элиана поднялась с места и направилась к Максимилиану.

Он еще не лег и почти сразу открыл дверь.

– Элиана? – удивленно произнес он, вглядываясь в глубину темного коридора. – Вы одни?

– Да, я одна. Мне можно войти? – спросила молодая женщина и прибавила: – Я хочу с вами поговорить.

Максимилиан молча отступил. Вероятно, он был изумлен и, скорее всего, не подозревал, о чем пойдет речь.

Элиана прошла в залитую теплым светом гостиную, он – следом.

Молодая женщина остановилась посреди комнаты.

– Вы дрожите, – заметил Максимилиан, – позвольте, я налью вам вина!

– Спасибо.

Элиана выпила и поставила бокал на стол. Максимилиан увидел, что она улыбается радостной, хотя и немного встревоженной улыбкой, и у него отлегло от сердца.

– Ничего не случилось?

– Нет… – ответила она, и ему почудилось, что ее большие карие глаза заглядывают прямо в его душу. – Просто я пришла поговорить о вашем предложении.

Он немного растерялся, или ей показалось, – она не знала, и потому на мгновение замолчала, не решаясь начать.

Сейчас молодая женщина выглядела еще более беззащитной, чем обычно, и Максимилиан слегка обнял ее за плечи, а потом взял ее руки в свои.

– Я слушаю вас, Элиана.

– Максимилиан… – она хотела казаться храброй, но в горле вдруг пересохло, и слова произносились с трудом: – Я подумала и решила: я не буду вашей женой, я стану вашей подругой и возлюбленной и постараюсь сделать вас счастливым.

Его глаза как-то странно блеснули.

– Почему именно так, Элиана?

Она тряхнула головой – волосы рассыпались по плечам, и Максимилиан, обняв ее чуть крепче, почувствовал, что под тонким кисейным платьем больше ничего нет: Элиана, живая, горячая, прекрасная, вся была в его руках, и он ощутил волнение в крови, такое сильное, что оно затуманивало ему разум.

– Не спрашивайте ни о чем, – прошептала она, – таково мое желание. Я буду с вами столько, сколько вы позволите, а взамен вы дадите мне право жить по-своему, так, как я хочу. Возможно, когда-нибудь вы решите расстаться со мной, что ж, я приму это как веление судьбы и не стану вас упрекать.

В глазах Максимилиана вспыхнули золотистые искры, но лицо выглядело странно озабоченным.

– Но ваше воспитание, Элиана…

Она усмехнулась, как ему показалось, легко и беззаботно, и ответила:

– Многое из того, во что мы верили в прошлом, ушло, но любовь осталась, и теперь я намерена жить по ее законам. Я могу, – она смело взглянула ему в глаза, – остаться с вами здесь и сейчас, стоит вам только пожелать!

– А вы сами этого хотите? – прошептал он.

И Элиана с потрясающей откровенностью произнесла:

– Да, Максимилиан, я мечтаю стать вашей с того дня, как впервые увидела вас! И теперь мне известно: самое тяжкой бремя на свете – бремя неосуществленных желаний!

Молодая женщина улыбнулась ему, а он без лишних слов увлек ее в спальню и там принялся раздевать, любуясь ее телом, как самым поразительным и неповторимым творением Божьих рук.

Потом, почувствовав, что Элиана все еще слегка дрожит, словно от нерешительности и страха, на мгновение отстранился и с улыбкой в голосе произнес:

– Ах, Элиана! Я думал о вас все эти годы, в Англии, только о вас, меня влекло к вам неудержимо, безумно, и я любил вас с каждым днем все сильнее, хотя вы и были так далеко!

И вот ее руки оплели его тело, глаза закрылись… Они упали на постель, не размыкая объятий, и Максимилиан, почти не владея собой, заглушал поцелуями срывающиеся с губ Элианы безудержные стоны.

Одержимая неожиданно нахлынувшей страстью молодая женщина упивалась ласками возлюбленного, она словно бы хотела, вопреки своим словам, приковать его к себе цепями любви, удержать навсегда.

В момент слияния тел они поведали друг другу больше, чем прежде словами, они испытали непередаваемо прекрасное чувство наслаждения прикосновениями, загадочным шепотом, таинственным мерцанием взглядов в ночи. Висевшее напротив большое зеркало отражало все, что происходило между ними, в чем было странное, мистическое очарование, своеобразная возвышенность, свойственная моментам экстаза, и такая же особая, языческая красота.

В объятиях Элианы было столько страсти, нежности и неожиданной силы, что Максимилиан совершенно потерял голову и почти что утратил власть над собственным телом. Благодаря ей он взмыл в такие высоты, окунулся в такие глубины, о каких не случалось и грезить.

Судьба подарила им ночь, и они провели ее так, словно она была не только первой, но и последней, и когда Элиана наконец замерла в объятиях возлюбленного, казалось, остановилась сама жизнь.

Максимилиан посмотрел на часы. Они пробыли вместе около часа, но он совершенно не ощущал времени. Голова была словно в тумане, а тело будто утратило вес.

Элиана глядела на него снизу вверх. В ее глазах затаился вопрос и едва заметная искра испуга, и все же такой, преображенной страстью, удивительно земной и в то же время необыкновенной, прекрасной, она никогда еще не была.

– Элиана! – произнес Максимилиан и не узнал своего голоса. – Элиана!

– Я должна вернуться назад, – прошептала она. Он вновь склонился над нею.

– Через неделю я отплываю в Америку. Вы поедете со мной?

– Да.

Максимилиан радостно улыбнулся. Он восхищался возлюбленной, ее шелковистыми белокурыми волосами, золотистой бархатной кожей, ее глазами… Сейчас он любил ее больше жизни, больше всего на свете.

Когда Элиана, уже одевшись, собиралась уходить, он попросил:

– Скажи что-нибудь на прощание.

Молодая женщина заговорила, и серебристые звуки ее голоса падали в пустоту ночи, словно капли водяных часов в реку времени:

– Мне кажется, наша любовь похожа на звезду, переселившуюся из царства светил в царство умерших миров. Нам нужно во что бы то ни стало ее сохранить.

И Максимилиан отвечал:

– Мы постараемся, любимая.

Он проводил ее до дверей, и когда она неожиданно споткнулась на пороге, с улыбкой произнес:

– О чем задумалась?

– Ни о чем! – прошептала Элиана и, поцеловав возлюбленного, выскользнула в коридор.

О, странный женский разум и непредсказуемое сердце, не дающее обмануть себя или о чем-то забыть! В этот миг она подумала о Бернаре.

На следующий день после завтрака, оставшись в гостиной наедине с сестрой, Элиана сказала:

– Шарлотта, я хочу тебе кое-что сообщить. Женщина серьезно кивнула и села на широкий низкий диван.

Элиана взяла сестру за руки и, заглянув в ее серые, как осеннее утро, глаза, мягко произнесла:

– Дело в том, что я уезжаю.

Шарлотта с утра заметила взволнованно-приподнятое настроение сестры и давно ждала объяснений, но теперь почувствовала растерянность.

– Уезжаешь? Куда?

– В Америку, с Максимилианом.

Шарлотта, не мигая, смотрела на Элиану, такую оживленную и счастливую. Тонкие вьющиеся пряди белокурых волос, выбившиеся из высокой греческой прически, легким облаком окружали разрумянившееся лицо, падали на белый лоб и округлую нежную шею. Как она все-таки прелестна!

Сердце Шарлотты, сжавшееся в тугой болезненный комок, билось так сильно, что казалось, готово было разорвать грудь; ноги и руки были как свинцовые, а в висках пульсировали глухие удары.

– Ты решила принять его предложение? Элиана выпустила похолодевшие руки сестры.

– Нет, Шарлотта, я решила стать его… любовницей.

– Любовницей?! Ты?! Что я слышу, Элиана!

Ее лицо было бледно, а губы плотно сжаты. Она казалась воплощением праведного негодования.

– Понимаешь, – тихо промолвила молодая женщина, – иначе мы не сможем быть вместе. Максимилиан предложил мне выйти за него замуж, но мы оба понимаем, что брак невозможен.

Шарлотта горько усмехнулась.

– Неужели ты думаешь, не нашлось бы человека, который женился бы на тебе?

– Но мне нужен Максимилиан.

Шарлотта вздохнула. Она понимала сестру. Максимилиан де Месмей, красивый мужчина, мечта каждой женщины! Человек в каком-то смысле не от мира сего – такие люди возвышаются над толпой и нередко являются избранниками Небес. Им все дано от рождения, они получают желаемое сполна просто так, без особых усилий, волею судьбы. Такие мужчины мало меняются, почти не стареют.

Да, Элиана права, одного человека нельзя заменить другим!

«Как странно, – думала Шарлотта, – мир так велик, в нем столько людей, и присущие им качества, в общем, не так уж разнообразны, а между тем облик каждого из них уникален, точно картинка калейдоскопа, неповторим – даже в веках, а тем более – в сердце любящего».

Конечно, она не могла сказать младшей сестре то, что думает на самом деле, и потому довольно холодно произнесла:

– Видит Бог, сейчас бесстыдные времена, и стало даже модно жить в открытой связи! Что ж, я готова закрыть глаза на чьи-то похождения, но ты!.. Я вполне понимаю твое желание наслаждаться жизнью, но добровольно жертвовать собой, играть добрым именем семьи…

Элиана молчала. Ее взгляд был полон одухотворенности и печали.

– Отец и мать, – с легким нетерпением в голосе проговорила Шарлотта, – если б они знали!

– Если б они узнали, как я была несчастлива с Этьеном, хотя мы и состояли в законном браке, им стало бы еще хуже. Ведь они всегда желали видеть меня счастливой. Кстати, Шарлотта, – словно внезапно о чем-то вспомнив, сказала Элиана, – что ты сделала с тем письмом, что передал тебе Максимилиан? Порвала, сожгла?

На лице женщины отразилось смятение. В этот миг Элиана увидела, какие сильные чувства может испытывать ее всегда такая спокойная, уравновешенная сестра.

«А ведь я, кажется, совсем не знаю ее!» – промелькнула мысль.

– Да, – с усилием произнесла Шарлотта, – я виновата перед тобой. Просто я думала, ты будешь страдать… Он все равно бы уехал!

– И это единственная причина? – спросила Элиана, внимательно глядя в осунувшееся, напряженное, покрывшееся красными пятнами лицо сестры.

– Конечно, единственная, – тяжело вымолвила Шарлотта. Хотя это прозвучало не слишком искренне, Элиана спокойно ответила:

– Я верю тебе. И не сержусь. Знаешь, отец просил передать, что б ты его простила; ему казалось, что тебе не хватало родительской ласки и любви.

Шарлотта подняла взгляд, и Элиана увидела, каким острым стальным блеском могут сверкать ее серые глаза.

– Я пойду к себе, – сказала Элиана, – нужно собрать вещи.

Шарлотта ничего не ответила, но подумала: «Бог свидетель, я не стану прикладывать к этому руку, но судьба – она не знает жалости. Ты поплатишься за свое счастье и свою любовь, Элиана!»

А молодая женщина думала о другом. Ее удивляло желание окружающих кроить чужое будущее по своей собственной мерке. И она говорила себе: «Как хорошо, что Бог дал каждому из людей свою судьбу и наделил нас способностью выступать в роли творца лишь в искусстве. Каких бы чудовищ произвели мы на свет, даруй Господь нам право лепить человеческие образы наяву, исходя из наших целей и желаний!»