"Эвервилль" - читать интересную книгу автора (Баркер Клайв)

2

В начале путешествия, когда караван тронулся на Запад, у них было тридцать два ребенка. В конце остался один: Мэв О'Коннел, некрасивая двенадцатилетняя девочка, в чьем тщедушном теле обнаружилась сила духа, какой изумились бы все соседи ее овдовевшего отца. Весной, качая головой, они твердили ему, что Мэв не перенесет путешествия. Она и так у вас кожа да кости, говорили они, и на ноги слаба, и на живот тоже. Она и на голову слаба, шептались они за спи ной, вся в отца — Хармона О'Коннела, на каждой вечеринке в Миссури заводившего речи про Запад. В Орегоне, рассказывал он, настоящий рай земной; но не горы и леса прославят этот край, а прекрасный сияющий город, который он, Хармон, там возведет.

Слабоумный — так говорили у него за спиной, — к тому же ирландец. В жизни своей только и видел, что Дублин да задворки Ливерпуля и Бостона. Что он может знать о дворцах и башнях?

Когда переселенцы готовились к путешествию, насмешки над Хармоном усилились, и он перестал делиться плана ми основания города со всеми, кроме дочери. Мечты его товарищей о земле, что ждала их, были куда скромнее. Они лишь хотели, чтобы там был лес для постройки домов, плодородная почва и чистая вода. И они не доверяли тем, кто замахивался на большее.

Однако скромность запросов не спасла их от смерти. Многие из тех мужчин и женщин, многократно выражавших свое презрение к Хармону, умерли, не добравшись до плодородных земель и чистой воды, а этот слабоумный и его костлявая дочь не сдавались. Даже в последние отчаянные дни Мэв и Хармон шептались все о том же, идя рядом со своей клячей, превратившейся в скелет. Если ветер на мину ту утихал, до спутников долетали обрывки их разговора Измученные, выбивавшиеся из сил, отец и дочь продолжали мечтать о городе, который они построят, когда закончится испытание; о чудном городе, который будет стоять, когда хижины первых его поселенцев развалятся и сгниют, а па мять о них развеется в прах.

Они уже придумали имя для своей столицы, не подвластной времени.

Эвервилль — Вечный город.

Ах, Эвервилль!

Сколько раз Мэв до ночи слушала, как отец рассказывает, устремив взгляд в огонь потрескивавшего костра. Огня Хармон не видел, ибо перед ним сияла совсем иная картина: улицы, площади и величественные здания будущего чудесного города.

— Иногда мне кажется, что ты там был, — заметила Мэв как-то вечером в конце мая.

— Так и есть, моя милая девочка, — ответил он, глядя на закат над равниной. Даже тогда, когда они жили в достатке, Хармон был изможденный и худой, но широта его взглядов восполняла узость его плеч. Дочь любила отца без оговорок, как прежде ее мать; и особенно любила его рассказы об Эвервилле.

— Когда же ты был там? — допытывалась она.

— О, во сне, — сказал он. Потом он понизил голос до шепота: — Помнишь ли ты Оуэна Будденбаума?

— Конечно!

Как можно забыть удивительного мистера Будденбаума, дружившего с ними какое-то время в Индепенденсе? Забыть его рыжую бороду с проседью; нафабренные усы с торчащими вверх кончиками; шубу — самую роскошную из всех, какие видела Мэв; и голос столь мелодичный, что все его речи, даже самые путаные (по мнению Мэв, только так он и умел разговаривать), звучали как божественная мудрость.

— Он был замечательный! — воскликнула она.

— Знаешь, почему он обратил на нас внимание? Потому что услышал, как я тебя позвал, а он знает, что означает твое имя.

— Ты говорил, оно означает радость.

— Так и есть, — отозвался Хармон, чуть наклонившись к дочери. — Но так же зовут ирландского духа, что является людям во сне и ведет их в мир грез.

Мэв никогда прежде об этом не слышала. Глаза у нее рас ширились.

— Правда?

— Я ни за что не стал бы тебя обманывать, — заверил он, — даже ради шутки. Да, дитя мое, это правда. Услышав, как я зову тебя, он взял меня за руку и сказал: «Сны — это двери, мистер О'Коннел». Это первое, что он мне сказал.

— А потом?

— А потом он сказал: «Если бы у нас только хватило смелости переступить через порог…»

— А дальше?

— В другой раз.

— Папа! — настаивала Мэв.

— Гордись, дитя мое. Если бы не ты, мы никогда не по знакомились бы с мистером Будденбаумом, а в тот момент, когда мы с ним познакомились, наша судьба изменилась.

Он тогда отказался продолжать эту беседу и перевел раз говор на то, какие деревья лучше посадить па главной улице Эвервилля. Мэв знала, что к отцу лучше не приставать, но потом часто думала о снах. Иногда она просыпалась посреди ночи, вспоминала обрывки сновидений и грез, глядела на звезды и думала: «Подошла ли я к двери? Было ли за ней не что чудесное, чего я не помню?»

Она решила научиться восстанавливать в памяти ускользающие обрывки видений. После недолгих тренировок она смогла вспоминать их, проснувшись, и пересказывать самой себе вслух. Скоро она заметила, что слова помогают удержать сон, пусть и не весь — лишь обрывки. Достаточно произнести несколько фраз, чтобы не дать ему ускользнуть.

Она никому не рассказывала об этом (даже отцу), и до чего же было приятно себя развлекать в долгие летние дни: сидя в пыльной повозке, сшивать лоскутки исчезнувших снов, складывая из них истории более чудесные, чем в книгах.

Что до сладкоголосого мистера Будденбаума, то его имя не поминали довольно долго. А когда все же помянули, то при таких странных обстоятельствах, что Мэв помнила об этом до конца своих дней.

Они пересекали границу Айдахо и, по расчетам доктора Ходдера (в каждый третий вечер пути он собирал переселенцев и сообщал, на сколько миль они продвинулись вперед), имели шанс перейти Голубые горы и выйти к плодородным равнинам Орегона прежде, чем осенний воздух совсем похолодает. Припасов у них имелось мало, но на строение было прекрасное, и отец Мэв от полноты чувств заговорил про Эвервилль: произнес какую-то фразу, на которую никто из путешественников не обратил бы внимания, если бы не один скандалист но имени Гудхью. Разогревшись вином, Гудхью искал, на ком сорвать злость.

— Никогда никто не будет строить твой проклятый го род, — заявил он Хармону. — Никому он не нужен.

Гудхью сказал это громко, и мужчины, почуяв ссору, в предвкушении развлечения подтянулись поближе — посмотреть на драку.

— Папа, не обращай внимания, — тихо сказала Мэв отцу и попыталась взять его за руку, но увидела, как он нахмурился и стиснул зубы, и поняла, что отец не собирается от ступать.

— Зачем ты так говоришь? — спросил Хармон у Гудхью.

— Затем, что все это бред, — ответил пьяница. — А ты — псих.

Язык у него заплетался, он от души презирал Хармона, и все это видели.

— Мы вырвались на свободу не для того, чтобы добро вольно лезть в твои клетки.

— Никакие это не клетки, — возразил Хармон. — Это будет новая Александрия, новая Византия.

— Никогда не слышал о таком, — раздался еще один голос.

В разговор вмешался здоровенный, как бык, парень по имени Поттрак. Даже спрятавшись за спиной отца, Мэв содрогнулась от страха. Гудхью молол языком, и не более того, а Поттрак был настоящим головорезом. Однажды он избил жену чуть не до полусмерти, и та потом долго болела.

— Это великие города, — сказал Хармон, все еще пытаясь сохранить самообладание, — где люди жили в согласии и процветали.

— Откуда ты выкопал это дерьмо? — встрял Поттрак. — Ясно, читаешь, значит, мною. Где у тебя книжки? — Он быстро направился в сторону повозки О'Коннелов. — Сам при несешь или мне это за тебя сделать?

— Держись подальше от нашего фургона! — воскликнул Хармон, преграждая громиле путь.

Не останавливаясь, Поттрак на ходу ударил Хармона и сбил его с ног. Гудхью семенил следом за ним, они оба за прыгнули на фургон, и Поттрак откинул брезентовый полог.

— Убери руки! — закричал Хармон, поднялся на ноги и захромал к повозке.

До нее оставалась пара шагов, когда Гудхью вдруг повернулся, сжимая в руке нож. На лице у него блуждала пьяная ухмылка.

— Ага! — произнес он.

— Папа, — взмолилась Мэв со слезами в голосе, — пожалуйста, не надо.

Хармон оглянулся на дочь.

— Я в порядке, — ответил он.

Он не сделал больше ни шагу, а просто стоял и смотрел, как следом за Поттраком Гудхью забрался в фургон и оба принялись рыться в скарбе О'Коннелов, переворачивая все вверх дном.

Грохот привлек новых зрителей, собралась толпа, но ни кто не вступился за Хармона и его дочь. Мало кому из пионеров Поттрак нравился больше, чем О'Коннелы, однако все знали, кого следует бояться.

Наконец Поттрак в фургоне довольно всхрапнул и вы брался из-под полога, держа в руках сундучок из темного, искусно отполированного тикового дерева. Он бесцеремонно швырнул сундучок на землю, а Гудхью спрыгнул вниз и попытался открыть замок ножом. У него ничего не вышло, так что, разочарованный, он принялся ковырять крышку.

— Не порти, — вздохнул Хармон. — Я открою.

Он снял с шеи ключ, встал на колени и отпер сундук. Пот-трак, уже стоявший у него за спиной, оттолкнул Хармона в сторону и ударом ноги откинул крышку.

Мэв много раз видела, что там лежит. Для неграмотного человека в сундучке не нашлось бы ничего ценного — лишь несколько бумажных свитков, перевязанных кожаными ре мешками, — но для них с отцом это были сокровища. Из этих листов пергамента должен родиться на свет Эвервилль: его улицы и площади, парки, бульвары, общественные здания.

— Ну, что я говорил? — выплюнул Поттрак.

— Ты говорил — «книги», — отозвался Гудхью.

— Я говорил — дерьмо, вот что я говорил, — сказал Пот-трак. Он рылся в бумажных свитках, разбрасывая их в поисках чего-нибудь, с его точки зрения, ценного.

Мэв взглянула на отца. Хармона трясло с головы до пят, лицо его посерело. Похоже, гнев иссяк, уступив место смирению, чему Мэв была только рада. Пергаменты восстановить можно, отца — нет.

Поттраку надоело рыться в сундучке, он заскучал и, судя по всему, собрался уходить, чтобы снова поколотить жену. Возможно, так он бы и сделал, если бы Гудхью не заметил на дне что-то еще.

— Что это здесь? — проговорил он, наклонился и запустил руку в сундучок. На его небритом лице появилась Ухмылка — По мне, так вот это уже не дерьмо.

Он извлек находку на свет, содрал бумажную обертку и поднял повыше, чтобы показать собравшимся. Даже Мэв ни чего не знала про эту вещь и теперь в растерянности смотрела на нее. Там оказался крест, но, насколько она могла рассмотреть, не такой, как носят христиане.

Она подошла к отцу, встала сбоку и спросила шепотом:

— Папа, что это?

— Подарок, — ответил он. — От мистера Будденбаума.

— Женщина но имени Марша Уинтроп — одна из немногих, кто в пути проявлял заботу о Мэв, — вышла из толпы, чтобы получше рассмотреть находку. Она была рослая и ост рая на язык, так что, когда она заговорила, зашумевшие во круг люди перешли на шепот.

— Похоже на украшение, — заметила она, повернувшись к Хармону. — Его носила твоя жена?

Мэв часто гадала потом: что двигало ее отцом в ту мину ту, что заставило его отвергнуть такую безобидную ложь — упрямство или дух противоречия? Как бы то ни было, лгать он не стал.

— Нет, — сказал Хармон. — Это не украшение моей жены.

— А что же тогда? — полюбопытствовал Гудхью.

Ответил ему не Хармон, а кто-то из толпы.

— Это знак дьявола, — произнес резкий скрипучий голос.

Из задних рядов толпы выступил Енох Уитни. Все головы повернулись к нему, улыбки исчезли. Енох Уитни не имел духовного звания, но, по его собственным словам, был более богобоязнен, чем все попы вместе взятые, за что Господь велел ему пасти братьев своих и постоянно напоминать им о том, что дьявол не дремлет, что он среди них. Он нес нелегкое бремя и редко упускал возможность напомнить своей пастве, какие страдания доставляет ему их порочность. Однако он обязался публично подвергать осуждению любого, кто нарушит заповеди делом, словом или намерением Обычно ему приходилось обличать развратников, распутников, прелюбодеев, а тут вдруг случился идолопоклонник, поклоняющийся богопротивному фетишу.

Полыхая праведным гневом, Енох направился прямо к согрешившим отцу и дочери. Он был высокий, узкоплечий, глаза у него бегали, и взгляд их ни на чем не задерживался более чем на секунду.

— Ты всегда вел себя так, будто в чем-то виноват, О'Коннел, — произнес Енох. Его взгляд перебегал с Хармона на Мэв и на крест в руках Гудхью. — Я никак не мог понять, где коренится твой грех. Теперь все ясно.

Он протянул руку. Гудхью положил крест ему на ладонь и ретировался.

— Я ни в чем не виноват, — сказал Хармон.

— Значит, ни в чем? — повторил Уитни, возвышая голос. Он у него был и без того сильный, но Уитни не упускал возможности лишний раз поупражняться в его закалке. — Ни в чем?

— Я сказал, что ни в чем…

— А скажи-ка мне, О'Коннел, за какую услугу дьявол наградил тебя сей нечистой вещью?

Собравшиеся ахнули. Редко кто решался громко вслух поминать врага человеческого; о нем говорили шепотом, опасаясь словом привлечь его внимание. Уитни ничего не боялся. Он говорил о дьяволе едва ли не с вожделением.

— Я не оказывал ему никаких услуг, — ответил Хармон.

— Так, значит, это подарок?

— Да. — В толпе ахнули. — Только не от дьявола.

— Это творение Сатаны! — завопил Уитни.

— Нет! — крикнул в ответ Хармон. — Я не имею дел с дьяволом. Это ты у нас, Уитни, вечно твердишь про ад! Ты видишь дьявола на каждом шагу! Я не верю, что мы так уж ему нужны. Я думаю, он где-то далеко, в более интересном для него месте.

— Дьявол повсюду! — провозгласил Уитни. — Он ждет, когда мы оступимся и падем. — Теперь он обращался уже не к Хармону, а к толпе, изрядно поредевшей после появления Еноха — Нет места на земле, даже в этой глуши, где он не следил бы за нами.

— Ты говоришь о дьяволе так, как истинный христиан говорит о Боге, — отозвался Хармон. — Иногда я даже задумываюсь: ты кому служишь?

Уитни пришел в бешенство.

— Как смеешь ты ставить под сомнение мое благочестие! У меня есть доказательство твоей нечестивости — вот оно, в моей руке! — Он повернулся к толпе. — Нельзя позволить ему остаться среди нас Он навлечет на нас беду, чтобы услужить своим нечестивым хозяевам!

Он пошел по кругу, показывая крест толпе.

Какие еще доказательства нужны вам, если есть это? Поклеп на нашего распятого Господа! — Он снова повернулся к Хармону, тыча в него обвиняющим пальцем. — Еще раз спрашиваю: чем ты заслужил такой дар?

— А я в последний раз говорю тебе: если не перестанешь везде искать руку дьявола, сам будешь его вернейшим союзником. — Теперь Хармон говорил мягко, как с испуганным ребенком — Твое невежество радует дьявола, Уитни. Всякий раз, когда ты глумишься над тем, чего не понимаешь, он веселится. Всякий раз, когда сеешь страх и зовешь его туда, где его нет, он ликует. Тебя он любит, Уитни, а не меня. Тебя он благодарит в своих вечерних молитвах.

Все получилось так просто и убедительно, что Уитни не сразу осознал свое поражение. Он по-прежнему смотрел на противника, хмуря брови, а Хармон повернулся и обратился к толпе.

— Если вы не желаете, чтобы мы с дочерью шли с вами дальше, — сказал он, — если вы поверили клевете, скажите об этом сейчас, и мы пойдем другой дорогой. Но можете не сомневаться — в сердце и в мыслях у меня только то, что вложил туда Господь.

К концу речи в голосе у него зазвенели слезы, и Мэв взяла его за руку, чтобы поддержать. Они стояли перед собравшимися бок о бок и ждали приговора Наступило недолгое молчание. Его нарушил не Уитни, а Марша Уинтроп.

— Не вижу причин, чтобы вы шли другой дорогой, — сказала она. — Мы начали путь вместе. По-моему, мы должны и закончить его вместе.

После речей о Боге и дьяволе толпа вздохнула с облегчением, выслушав эти спокойные разумные слова Послышался гул одобрения, и люди начали постепенно расходиться. Дел у них хватало: починить колесо, приготовить еду. Одна ко праведный Уитни вовсе не собирался отпускать свою паству, не сказав последнего слова.

— Этот человек опасен! — взревел он, швырнул крест на землю и втоптал его в грязь. — Он потянет нас за собой в ад.

— Никуда он нас не потянет, Енох, — возразила Марша — Остынь-ка, ладно?

Уитни угрюмо метнул взгляд в сторону Хармона.

— Я буду присматривать за тобой, — сказал он.

— Ну, тогда я спокоен, — ответил Хармон, чем вызвал у Марши смешок.

Смех окончательно лишил Уитни присутствия духа, и он поспешил прочь, расталкивая толпу и что-то бормоча себе под нос.

— Впредь будь осмотрительнее, — предостерегла Марша, тоже собираясь уходить. — Как бы твой язык не довел тебя до беды.

— Ты сделала очень доброе дело, — ответил Хармон. — Спасибо.

— Я сделала это ради девочки, — сказала Марша — Не хочу, чтобы она думала, будто весь свет сошел с ума.

Марша ушла, а Хармон принялся собирать смятые бумаги и укладывать их в сундучок. Мэв за спиной у отца нашла медальон с крестом и принялась внимательно его рассматривать. Все, что говорилось в последние полчаса, показалось ей похожим на правду. Без сомнения, вещица была красивая. Она блестела, как серебро, но ее блеск отливал алым и небесно-голубым. От такого украшения не отказалась бы ни одна дама или девица, однако это явно не простое украшение. На кресте в центре помещалась фигура с распростертыми руками, похожая на распятого Иисуса, с той лишь разницей, что человек был обнажен и соединял в себе при знаки мужчины и женщины. Тем не менее изображение отнюдь не напоминало дьявола. В нем не было ничего устрашающего — ни раздвоенных копыт, ни рогов. На руках его, над головой и внизу, между ногами, Мэв рассмотрела контуры некоторых деталей: одни она узнала (обезьяна, молния и два глаза, один вверху, другой внизу), другие остались выше ее понимания. Но и тут не содержалось ничего мерзкого или богопротивного.

— Не смотри на него слишком долго, — услышала она голос отца.

— Почему? — спросила Мэв, не отводя глаз от подвески. — Он что, меня заколдует?

— Честно говоря, я и сам не знаю, что он сделает, — признался отец.

— Разве мистер Будденбаум тебе не рассказал?

Отец протянул руку через ее плечо и осторожно вынул подвеску из пальцев дочери.

— Ну конечно рассказал, — ответил Хармон, убирая медальон обратно в сундучок, — только я не совсем его понял — Возвратив все на свое место, он закрыл крышку и понес сундучок в фургон. — И лучше не надо лишний раз поминать его имя.

— Почему? — спросила Мэв. Она решила несмотря ни на что добиться от отца ответов на вопросы. — Он плохой человек?

Хармон поместил сундук в задней части фургона.

— Я не знаю, что он за человек, — ответил он, понизив голос. — Если честно, я не совсем уверен, человек ли он. Может быть… — Он вздохнул.

— Что, папа?

— Может, он мне просто приснился.

— Но я тоже его видела!

— Тогда он приснился нам обоим. Возможно, и мечта про Эвервилль — всего-навсего сон, его видели только мы с тобой.

Отец не раз говорил, что никогда не обманывал Мэв, и она верила ему. Теперь она тоже поверила. Но разве сны оставляют после себя настоящие вещи вроде этого креста, который Мэв только что держала в руках?

— Не понимаю, — сказала девочка.

— Поговорим в другой раз, — отозвался Хармон и потер ладонью нахмуренный лоб. — На сегодня хватит.

— Только скажи, когда мы поговорим, — настаивала Мэв.

— Мы поймем, когда настанет время. — Хармон спрятал сундук под полог, прочь от посторонних глаз. — Так уж устроены эти вещи.