"Целестина, или Шестое чувство" - читать интересную книгу автора (Мусерович Малгожата)

Глава 5

С первых же дней апреля наступила весна. Неспокойное небо, ярче блеск солнца, теплее ветер. Старый вяз под окнами дома по улице Словацкого подставил солнышку свои новые почки. На балкон стали залетать весенние птицы, а однажды, к неописуемой радости Бобика и дедушки, даже завернула большая стая скворцов. На балконе, кстати, было чудесно: растущий прямо под ним вяз так вытянулся, что верхними своими ветками доставал до перильцев ограды. В ящике для цветов, приделанном к боковой стенке балкона, два года назад вырос крохотный вяз-самосейка, и теперь семейство Жак с восхищением обнаружило, что отважный малыш выпустил первые ростки намного раньше своего великана-родителя. Жившие в водосточной трубе голуби начинали ворковать, к сожалению, уже в шесть утра и будили маленькую Иренку, о которой можно было бы много чего порассказать, кроме того, что она соня.

За неделю до пасхи, в последний день перед началом школьных каникул, Жачек вернулся из довольно длительной служебной командировки. Время было обеденное, и крепко проголодавшийся отец рассчитывал застать дома привычные шум и суету, предшествующие всякой трапезе. К своему изумлению, он нашел квартиру тихой и необычно чистой. Это странное впечатление еще усугублялось ярким светом, льющимся из вымытых окон и профильтрованным сквозь белые, пахнущие свежестью занавески. Полы сверкали, как зеркало, в вазах стояли цветы. Все это, вместе взятое, в совокупности с тем фактом, что Целестина, вполовину похудевшая, сновала по квартире, не замечая собственного отца, складывалось в картину весьма и весьма тревожную.

— Телятинка, у тебя неприятности, — уверенно сказал отец.

— Откуда? — тупо ответила Цеся, даже не поглядев в его сторону.

— Я ведь вижу. Что случилось?

— Ничего. Честное слово. Сейчас помру от смеха, — сказала Целестина и, чтобы быть последовательной, залилась слезами.

Отец услышал грохот кастрюль и поспешил на кухню, откуда доносились эти милые сердцу звуки. В кухне, пропитанной вкусными запахами, Юлия, распевая, мыла посуду, что тоже внушало тревогу.

— Здравствуй, дочь, — сказал Жачек. — Скажи, Цеся, случайно, не влюблена?

— Понятия не имею, — спокойно ответила Юлия. — Что касается меня, то я влюблена. В Толека.

— Конец света! — простонал отец.

— Я ему сказала, что люблю его и что он должен на мне жениться.

— Ты ему сказала, что он должен… — обалдело повторил Жачек.

— …на мне жениться. Разумеется, после того как освоится с этой мыслью.

— Конец света!

— Ты голодный, Жачек?

— Чертовски, — ответил отец.

— Мне очень жаль, но тебе придётся подождать.

— Это еще почему?

— С нами будет обедать Толечек. В порядке освоения.

— Конец света!

— Сегодня у нас рисовый суп по-королевски.

— Цеся варила или Кристина?

— Я, — заявила Юлия.

— Конец света!

— На второе «кок о вэн[12]».

— Кок — это курица?

— Курица, но «о вэн».

— Ага.

— К этому запеченный лук-порей или морковка Виши, на выбор! И гренки. На сладкое — негр в сорочке.

— Почему в сорочке? — недовольно поморщился Жачек.

— Таков рецепт. Это сливочно-шоколадный крем.

— Конец света!

— Толеку очень нравится, как я готовлю, — сообщила Юлия с улыбкой черной пантеры. — Влюблен по уши, можешь мне поверить.

— Конец света!

— Еще вопросы есть?

— Естественно. Кто вылизал квартиру?

— Цеська.

— Вот-вот. Она всегда придумывает себе развлечения в этом роде, когда у нее на душе кошки скребут. Мне бы хотелось все-таки знать, в чем дело?

— А не знаю, — махнула рукой Юлия. — Я, как эгоцентрик, занята только своими проблемами. Да и в ее возрасте все это несерьезно.

— Она не по возрасту серьезна, — изрек отец. — Так что ничего не известно. А что говорит по этому поводу мама?

— Мама вкалывает. Получила ответственный заказ, и мы ее почти не видим.

Вошла Цеся, бледная, с отчаянием в отсутствующем взоре.

— Я поступаю на физический, — сообщила она. — Или на астрономический. Папа, что такое эти проклятые кварки?

— Гипотетические элементарные частицы, — сказал изумленный отец. — Неужели именно это мучило тебя все последнее время?

— Нет, — ответила Целестина. — Все последнее время меня мучила мысль о совершенных ошибках. Я поняла, что за все нужно платить.

— Наблюдение не лишено оснований, — признал отец.

— Ничто не проходит бесследно. Что бы я ни сделала, все будет записано в историю моей жизни, так же как в историю болезни записывается каждая мелочь. Что случается, то случается, обратно ходу нет. Задним числом я уже это не могу изменить. Вроде бы и нет ничего, а на самом деле — есть. Кто-то об этом помнит, и я сама помню, и ничегошеньки нельзя сделать, чтобы это зачеркнуть.

Отец ухватился за последнее слово:

— Что зачеркнуть?

— Глупый поступок. И вообще все. Раньше это было возможно, потому что я имела дело главным образом со своим семейством. Но теперь все изменилось.

— Изменилось, говоришь? — встревожился Жачек.

— Изменился весь мир, — отчеканила Цеся и вышла, не догадываясь, что по ее милости отцу мгновенно расхотелось есть.

За обедом Цеся сидела как истукан, уткнувшись взглядом в пустую тарелку. Родственники, которые тем временем не без удовольствия управились даже с негром в сорочке, ничего не замечали, пока мама не спросила:

— Цеся, ты что ничего не ешь?

Цеся даже не услышала вопроса. Погруженная в себя, она не обращала ни малейшего внимания на окружающий мир.

— Что-то здесь не так, — шепнул отец сидевшему рядом дедушке.

— Не так, того-этого, — согласился дедушка. — Скажи ей, пусть к подружке, что ли, сходит. Женщинам, того-этого, непременно нужно выговориться.

— Цеся! — сказал Жачек, дергая дочку за рукав. — А почему бы тебе не пригласить свою анемичную подругу?

В Цесиных глазах мелькнула слабая тень возмущения.

— Анемичную?! — повторила она.

Это уже было каким-никаким проявлением жизни, и встревоженный отец решил и дальше идти тем же путем.

— Честное слово, мне не хватает этой худосочной дурнушки. Как там ее миндалины?

— Ты по-прежнему имеешь в виду Данку? — чуть ли не со злостью осведомилась Целестина.

— Да, да. Уродина она, конечно, но симпатичная, — радостно подтвердил Жачек.

— Ты глубоко ошибаешься, — сказала Целестина, постепенно снова погружаясь в пучину своей печали. — Никакая она не симпатичная, но зато красивая. Я, например, склоняюсь к тому, что лучше быть красивой и несимпатичной, чем симпатичной и уродливой.

— А я бы хотел быть красивым и симпатичным, — заявил Бобик, которого никто не спрашивал.

— Ха-ха! — засмеялся Толек, который по ему лишь известным причинам был в распрекрасном настроении.

— Толечек, хочешь еще негра? — проворковала Юлия.

— Что ж, положи, дорогая, — милостиво позволил юный паша.

— А я буду расписывать яйца! — закричал Бобик. — Как здорово!

Ни у кого не хватило духу отказать ребенку в этом удовольствии, хотя расписывать яйца было еще рановато. Мысль о том, что Бобик по меньшей мере час спокойно просидит на месте, прельстила взрослых.

— Так уж и быть, Бобик, сварю тебе десяток яичек, — согласилась мама Жак.

— Только чтоб были свежие, — строго сказал Бобик.

Было уже пять часов, а Данка не появлялась. Цесю это не удивило: с завтрашнего дня начинались каникулы, и она, в общем-то, и не надеялась, что сегодня Данке захочется заниматься. Поэтому Целестина сидела за столом в большой комнате и апатично смотрела в окно. Жизнь казалась ей беспросветно мрачной, и никакое шестое чувство тут помочь не могло. Ежи вообще перестал ее замечать, так что в один прекрасный день Цеся назло назначила свидание бородачу. Они пошли в кино и, как нарочно (впрочем, может, и в самом деле не случайно?..), Гайдук тоже оказался там. Цеся, не ощутившая в обществе бородача ожидаемой сладости возмездия, убедилась, что это свидание окончательно зачеркнуло всякую надежду на примирение с Гайдуком.

Последующие дни показали, что она не ошиблась. Гайдук пригласил в кино старосту Касю, и назавтра весь класс услышал из уст сей юной особы, что Ежик прелесть, просто прелесть. После кино он пригласил Касю в кафе-мороженое и очень увлекательно рассказывал о латиноамериканской литературе. Цеся решила поскорей забыть эту малоприятную новость. Но в душе у нее застряла заноза и даже как будто там укоренилась, выпустив новые колючие отростки.

В половине шестого наконец пришла Данка.

— Я только забежала по дороге, — сообщила она. — Надеюсь, сегодня ты меня оставишь в покое и не прикажешь садиться за зубрежку?

— После каникул тебя спросят по польскому, по химии и по математике, — напомнила Целестина.

— Но ведь у меня впереди целая неделя! — воскликнула Данка.

— Не неделя, а шесть дней, — уточнила Цеся. — Ты сама говорила, что должна за праздники один день посидеть дома и навестить родственников.

— Ну, должна, — со злостью сказала Данка. — А ты не должна?

— Разве тебя это заботит? — язвительно спросила Цеся, в последнее время начисто утратившая природную мягкость. — До сих пор ты всегда считала, что мое время принадлежит тебе и если уж ты мне оказываешь милость, позволяя с собой заниматься, то я обязана откладывать все свои дела и занятия.

— Ошибаешься, дорогая, я вовсе не заставляю тебя со мной заниматься, процедила Данка с изысканной вежливостью.

— Верно. Но кто-то другой заставляет, и ты об этом прекрасно знаешь.

— Тогда почему тебя это так волнует?! — с раздражением воскликнула Данка.

— Потому что я ему обещала тебя подтянуть!

Данка вскочила.

— А мне плевать! — крикнула она. — Заладили одно: подтянуть, подтянуть! Идиоткой меня считают. Ну и пусть. Мне все равно!

— И тебе не обидно потерять год?!

— Я его не потеряю, — заявила Данка. — Я его приобрету, радость моя. На год позже стану взрослой. Мне не к спеху.

Цеся почувствовала, что у нее нет больше сил. Что делать? Как помочь Данке? Как выполнить легкомысленно взятые на себя обязательства? Она настолько устала и так была расстроена, что голова отказывалась работать. По совести говоря, ей бы хотелось сейчас исчезнуть. Забиться куда-нибудь в угол, укрыться черным пледом и заснуть, заткнув пальцами уши. Просто-напросто исчезнуть и не видеть всего этого.

Данка посмотрела на часы и села за стол.

— Можешь угостить меня чаем, — сказала она. — В шесть мы встречаемся с Павлом. Я еще успею выпить чашечку.

— А я не хочу угощать тебя чаем, — взбунтовалась Цеся.

— Не хочешь, не надо, — обиделась Данка. — Ах да, я видела твоего Гайдука с Касей. Они даже немножко меня проводили, до твоего подъезда.

— Да? — проговорила Цеся равнодушно, в то время как черное отчаяние разлилось в ее душе. — Гляди-ка… — И вдруг голос у нее дрогнул.

Вскочив, она выбежала из комнаты, чтобы скрыть от Данки постыдное проявление своей слабости. Укрыться было негде. Цеся чувствовала, как на глаза у нее навертываются слезы, и понимала, что, если немедленно куда-нибудь не спрячется, устроит недурной спектакль на потеху всем родственникам и посторонним, пребывающим под крышей этого дома. Ей хотелось кричать, биться головой об стенку, колотить посуду, наконец, выпрыгнуть в окно. Найти убежище было просто необходимо.

Пробегая по длинному коридору, Цеся торопливо прикинула в уме свои возможности и убедилась, что все до единого помещения в доме, не исключая ванной, заняты. Поэтому она бросилась к двери, ведущей на чердак, и, позволив себе громко расплакаться, помчалась вверх по ступенькам на башню.

Там она рыдала примерно минут десять, когда же вынуждена была взяться за полотенце, поскольку носовой платок промок насквозь, вдруг почувствовала, что ей становится весело. Потом Цеся посмотрелась в висящее на стене зеркальце и, увидав свою равномерно вспухшую, покрытую ярко-красными пятнами физиономию, фыркнула. Съев пачку печенья в шоколаде, она уже собралась было поставить пластинку Скарлатти, когда на лестнице послышались легкие Данусины шаги.

Цеся непроизвольно подскочила к двери и повернула в замке ключ. Потом удобно расположилась на надувном матрасе, и на ее лице расцвела веселая улыбка.

— Однако это весьма недурная идея, — тихонько сказала она себе. — Хотя, конечно, и плагиат.

Целых два часа Бобик расписывал яйца. Оставшись наедине со своей музой, он сосредоточенно и педантично, с тихим благоговением размалевывал скорлупу Юлиной плакатной тушью. До самого полдника. На его мордашке было написано, что он чрезвычайно горд своими достижениями.

— Ну, как дела, Бобик? — спросила мама Жак, входя в комнату с подносом в руках. — Каковы плоды детского творчества? Все в порядке?

— Сама посмотри, — предложил Бобик.

— Сейчас, сейчас, — сказала мама Жак, расставляя чашки с чаем.

В комнату вошла Бобикина мама.

— Ну, как дела, Бобик? — задала она не слишком оригинальный вопрос. — Как твои писанки?

— Сама посмотри, — повторил Бобик, смутно догадываясь, что ни ту, ни другую его шедевры особенно не интересуют. Он даже слегка обиделся.

Тетя Веся подошла к сыну.

— О господи! — вдруг раздался ее вопль.

Мама Жак выронила сразу все ложечки.

— Что случилось? — крикнула она.

— Сама посмотри, — простонала Веся.

Мама Жак подошла ближе и окаменела. Писанки Бобика, выдержанные в красивых чистых тонах, с первого взгляда казались прелестными. Со второго взгляда они вызывали неясную тревогу. Но стоило к ним хорошенько приглядеться, они открывали свою зловещую суть.

— Что это? — воскликнула мама Жак, указывая на яйцо, испещренное страшными, скрюченными червяками.

— Это? — уточнил Бобик. — Это бактерии.

— А это? — поинтересовалась Веся.

— Это? Битва под Сомосьеррой.[13] Танковая атака.

— А это? — беззвучно спросила Веся, зная, к сожалению, каков будет ответ.

— Это? — сказал Бобик. — А, это. Это Гитлер.

Прочие экземпляры — а Бобик старательно изрисовал все десять яиц наглядно продемонстрировали тете Весе, что у ее ребенка крайне односторонние интересы. Отступлением от военной тематики можно было считать лишь два изображения — бактерий и витаминов, оба чрезвычайно мрачные, и портрет мыши всего один, но зато мышка на нем вышла как живая.

— Ну как? — допытывался Бобик. — Красиво? — С некоторой грустью он отметил, что плоды его напряженных творческих усилий не нашли признания в глазах матери и тетки. Причины этого он совершенно не понимал. — Может, чересчур грустные цвета? — спросил он.

— Нет, почему же, — ответила мама, не слишком, как ему показалось, искренне. — Цвета очень даже веселенькие.

— Да, да, — поддержала ее тетя Жак. — Что-что, а цвета — просто блеск.

Бобик только собрался заметить, что все остальное тоже блеск, когда хлопнула дверь, и в комнату ворвалась Данка.

— Цеся заперлась в башне и не хочет выходить! — крикнула она.

Если она думала, что эти слова произведут впечатление на Целестинину мать, то глубоко ошибалась.

— Да? — рассеянно спросила пани Жак. — Ну-ну. Подумать только.

— Я считаю, — сказала тетя Веся, — что Бобик должен подарить эти писанки Новаковскому. Обязательно.

— Отличная идея, — обрадовалась мама Жак.

— Новаковскому? — обиделся Бобик. — Я же их делал для нас к пасхе!

— Цеся не хочет выходить! — упрямо твердила свое Данка.

— Ну и пусть, — небрежно бросила мама Жак.

— Бобик, не будь эгоистом. Новаковскому тоже нужно сделать приятное. Подари ему вон то, с Гитлером.

— С Гитлером самое лучшее! — с возмущением крикнул Бобик.

— Именно поэтому ты должен отдать его другу, — объяснила сыну Веся. — Ничто так не укрепляет нас в сознании собственного благородства, как собственное благородство. Ирена, ты не считаешь, что я сказала нечто очень умное?

— Она сказала, что не выйдет оттуда до самой смерти! — умоляюще вскричала Данка. — Спасите ее!

— Кого спасать? — удивилась мама Жак.

В это время Целестина находилась на кухне, где преспокойно запасалась продовольствием на первый период затворничества. Она уложила в корзинку сковороду, десяток яиц, целую буханку хлеба, несколько луковиц, баночку топленого сала, соль, сахар и чай, кусок эдамского сыра, килограмм яблок и банку соленых огурцов. Потом отнесла все это в башню и снова спустилась, дабы основательно помыться в ванной. Еще она прихватила наверх будильник, чтобы беспрепятственно пользоваться ванной, вставать теперь придется в четыре утра, когда все в доме крепко спят.

Напевая себе под нос, Цеся взяла плед и подушку с родительского дивана и несколько новых книжек, которые до сих пор у нее не было времени прочитать. Проходя на цыпочках мимо большой комнаты, она услыхала диалог мамы с Данкой и сочла, что пока все идет, как задумано.

Настроение у Цеси сделалось преотличное. «Правда, ничего лучше нельзя было придумать», — сказала она себе, поравнявшись с Кристининой комнатой, откуда доносились яростные вопли голодного младенца…

Поднявшись на башню, она тщательно заперла дверь изнутри. О господи, до чего здорово. Каникулы! Настоящие каникулы!

Конец вечному мытью кастрюль, хождению за покупками, кормлению Иренки и прогулкам с колясочкой. Конец ночному приготовлению отвара из трав. Пусть кто-нибудь другой печет куличи на пасху. А что касается Данки — еще видно будет, чья возьмет.

Поставив пластинку и грызя яблоко, Цеся удобно устроилась на матрасе. Укрылась пледом, подложила под голову подушку и раскрыла «Лекции Фейнмана по физике».

Спустя два дня Цеся все еще сидела в башне. Она не Данка, которая выдержала всего одну ночь. О нет. Цеся подошла к вопросу методически. Она признала правильным Данкин принцип уклоняться от каких бы то ни было разговоров. Гораздо более сильнодействующими, чем словесные перепалки, ей представлялись записки с короткими сообщениями и угрозами, заканчивающимися множеством восклицательных знаков. В этих записках Цеся каждый раз находила способ уведомить мир, что заперлась в башне из-за Данкиного лентяйства и не выйдет, покуда та твердо не пообещает, что после каникул не получит больше ни одной двойки.

— Я бы этого всерьез не принимал, — горячась, высказал свое мнение дедушка к исходу второго дня. — Посидит, того-этого, и выйдет.

— Вы все плохо знаете Цесю, — мрачно сказал отец. — Не питаю иллюзий. Моя кровь.

— Она всегда была настойчивая и упрямая, — заметила мама. — Естественно — вся в меня.

Данка сидела повесив нос. С тех пор как Целестина замкнулась в своей одинокой обители, Данка, мучимая угрызениями совести, почти не выходила из квартиры Жаков. В данный момент она комкала в руке записку от Целестины со свежими новостями.

— Она пишет, что ей стыдно идти в школу. Из-за меня. Он не может смотреть в глаза Дмухавецу и поэтому уже никогда не спустится с башни.

— Нет, но когда-нибудь она же должна выйти! — воскликнула Веся.

— Как бы это не оказалось слишком поздно, — прошептала Данка. — Так не мудрено и на второй год остаться.

— Но ведь в этой пустоте и одиночестве с ума можно сойти, — сказала тетя Веся взволнованно. В ее голосе чувствовались слезы.

Мама потребовала немедленно что-нибудь предпринять, пока ее ребенок не простудился там насмерть.

— Нельзя посягать на ее независимость, — сказал отец тоном великого стратега. — Мы только ее толкнем на более решительные поступки, вот и все. Поверьте мне, я свою дочь знаю. Моя кровь.

— Я могу предложить один способ… — медленно проговорила мама. При этом она устремила на Данку вдохновенный и внимательный взор льва, вынашивающего планы относительно газели.

Жачек понял жену без слов. В его глазах появилось точно такое же выражение.

— Ага… я присоединяюсь. Супруги понимающе переглянулись.

— Что, что?! — перепугалась Данка.

— Дануся, — ласково сказала мама Жак, — я сейчас позвоню твоим родителям. Нам бы хотелось, чтобы ты несколько дней пожила у нас.

— Я бы мог подготовить тебя по химии, — сказал дедушка, инженер с предвоенным дипломом.

— А я — по истории и по польскому, — сказала мама.

— А я — по физике и математике, — предложил свои услуги Жачек, не спуская с Данки хищного взгляда.

— Я не хочу! — испуганно воскликнула Данка.

— Тебя, детка, никто не спрашивает, — объяснила ей тетя Веся. — Несколько дней напряженной работы, и ты подтянешь хвосты.

— А Цеся выйдет из башни. Бедная девочка, мерзнет там в одиночестве, — расчувствовалась мама Жак. — Ну, я пошла звонить Данкиным родителям. Заодно приглашу их к нам на куличи. Пусть увидят воочию, какая у них образованная дочь.

— Цеся! Цеся!

— Что? — сонно спросила Цеся, протирая глаза. Потом посмотрела на будильник. Было семь часов утра.

— Можешь проверить ее по физике, — сказал отец из-за двери. — Мы просидели целую ночь. Она уже все знает.

— Не буду я ее проверять, — решила Цеся. — Мне достаточно твоего мнения.

— Ну, я тебе скажу! Сечет как бог! — похвастался Жачек.

— Прекрасно. А что с математикой?

— Математикой будем заниматься сегодня.

— Как она это выдерживает?

— Я больше не могу! — где-то вдалеке плаксиво простонала Данка. — Цеся, голубушка, сжалься, они меня до смерти замучают!

Цеся широко зевнула.

— Учись, учись! — сказала она. — Не то я выскочу в окошко!

Натянула все, какие были, одеяла на голову и с наслаждением погрузилась в состояние блаженного покоя.

В полдень Цеся без особого удовольствия принялась жарить очередную яичницу. Она уже смотреть не могла на это блюдо. Сплошные яйца четыре дня подряд! Поставив на плитку сковороду, Цеся положила на нее масло. В эту минуту в дверь постучали.

— Телятинка! Это я, мама!

— Ну что?

— Я ставлю тебе обед возле двери!

Обрадованная узница немедленно открыла дверь. Мама с подносом в руках, робея, вошла в башенку.

— Юля приготовила, — многозначительно сказала она. — Ты представить себе не можешь, как она обхаживает своего лопоухого. Кормит его блюдами французской кухни: вбила себе в голову, будто у них дома другого не признают. Не понимаю, с чего она это взяла.

— Наверно, из-за Руссо, — подсказала Цеся, ловя ноздрями тонкий аромат чеснока и помидоров.

— А, да, наверно. Так или иначе, Толек уплетает все за милую душу. Погляди: сегодня «суп о цисту» — постный супчик с базиликом. Провансальский. Затем, представь себе, треска а-ля Пармантье. Запеченная в духовке. Я подумала, ты много потеряешь, если не попробуешь эти деликатесы.

— Спасибо большое. А как там Данка?

— Вкалывает, — захихикала мама. — Сегодня за нее взялся дедушка. А завтра моя очередь — история и польский. В последний день устроим повторение всего материала. После каникул твоя подружка отправится в школу, как заново рожденная.

— Что ж, неплохо, — одобрила Цеся.

— Когда поешь, выставь поднос за дверь, я за ним приду, — сказала мама и вышла.

— Мама! — крикнула Цеся.

— Что? — остановилась мама.

— А кто, интересно, теперь моет посуду?

— Все по очереди. Мы установили дежурство, — сообщила мама. — Кто пропустит свою очередь, платит штраф пятьдесят злотых. Толково?

— А кто купает Иренку?

— Как — кто? Родители, — ответила мама. — И вообще должна тебе сказать, детка, что твой план гениален и полностью удался. Ты выиграла! — и, послав Цесе воздушный поцелуй, мама Жак скрылась за дверью.

Накануне пасхи Данку отпустили на один день домой. Цеся следила за ней из окна. Подруга шла медленно, еле волоча ноги. Перейдя дорогу, она остановилась возле киоска и посмотрела вверх. Увидев в окне башенки Цесю, высунула язык и многозначительно покрутила пальцем у виска с явным желанием обидеть. Цеся мило улыбнулась в ответ и помахала рукой. Она веселилась от души.

Данка пожала плечами и пошла дальше поступью дромадера, а Цесе вдруг захотелось вернуться в квартиру. Вчерашние сводки относительно Данкиных успехов звучали довольно оптимистически. Квартира была убрана стараниями Войтека, а испеченные мамой пироги и куличи источали на весь дом вкуснейший запах дрожжей, ванили и апельсиновых корочек. Да, ситуация явно благоприятствовала возвращению в лоно цивилизации. Цеся снова подошла к окошку, собираясь его закрыть.

Минуточку. Кто же это стоит возле киоска?

О небо!

Гайдук.

Прислонился к боковой стенке газетного киоска и стоит, словно кого-то ждет.

Может быть, Касю, ха-ха!

Нет, ничего подобного.

Он смотрит на дом. Ах, лишь бы только ее не заметил.

Цеся отступила от окна. Сердце запрыгало, как ошалелый воробей. Возможно ли, что он ждет ее? Сейчас. А может, он уже ушел?

Медленно приблизившись к окошку, Цеся поглядела вниз.

Не ушел.

Смотрит на дом, смотрит на окно ее комнаты.

Впрочем, быть может, ей только так кажется. Но, во всяком случае…

Он ждет. Ждет!

Выйти к нему? Нет, ни за что!

Ежик, Ежик, Ежик.

Ну чего он ждет?

Сколько уже раз она его встречала возле этого киоска. Интересно, почему он облюбовал именно это место? Неужели потому, что оттуда видны окна ее квартиры?

Ох, самонадеянная идиотка! И надо такое выдумать! Она же глупая, неинтересная, неоригинальная и уродливая. Разве такая кого заинтересует? Исключено… Стоит еще. Опять посмотрел наверх. Он явно ждет. Если не дождется, уйдет.

Была б она уверена, что он ждет ее…

Собственно, это можно проверить. Например, высунуться невзначай из окошка…

Цеся невзначай высунулась из окошка. Как бы от нечего делать. Поглядела с интересом на облачка, ругая себя последней идиоткой. Сосчитала до пяти и посмотрела вниз.

Ежи Гайдук перебегал через мостовую, лавируя между мчащимися автомобилями. Остановившись перед домом, он крикнул что-то, задрав голову и с тревогой глядя на Цесю.

Она ничего не разобрала — обрывки слов тонули в шуме моторов и тарахтении трактора. Вдобавок радио у Новаковских было включено на полную мощность, а передавали какие-то заунывные хоровые песнопения. Одно все же было ясно Гайдук ждал ее! Безумная радость оттого, что он рядом, и оттого, что все-таки в некотором отдалении, и вообще вся эта смешная и необычная ситуация привели к тому, что Целестина разом избавилась от всех своих комплексов. Она помахала Гайдуку так весело и непринужденно, словно делала это всю жизнь изо дня в день. Потом, знаком попросив его подождать, бросилась в глубину башенки, схватила ручку и вырвала листок из тетради.

«Привет, ты что здесь делаешь?» — написала Цеся.

Потом сложила записку и сунула ее в корзинку. Отыскала моток кабеля, оставшегося после оборудования башенки, прицепила к одному концу корзинку и спустила свое послание на улицу.

Сверху ей была видна темноволосая голова Ежи. Он вынул листок из корзинки, прочитал, поднял голову и улыбнулся Цесе. Потом нацарапал что-то на обороте, махнул рукой, и Цеся втащила корзинку наверх.

«Жду тебя. Я беспокоился, не случилось ли чего. Ты шесть дней, не выходила из дому. Я думал, ты заболела».

Беспокоился о ней! У Цеси от волнения пересохло в горле. Она дважды перечитала записку. Означает ли это, что он приходил сюда каждый день?

«Шутишь. Неужели приходил каждый день?» — вроде бы беззаботно написала она и с замиранием сердца стала ждать ответа.

«Конечно, — ответил Ежи. — Помнишь, я говорил, что мне нужно все время тебя видеть».

Цеся не верила собственным глазам.

Потрясающе…

Невероятно…

Все вокруг было таким же, как полчаса назад.

Точно так же светило солнце, так же орало у Новаковских радио, так же шагали по тротуару прохожие, так же ревели грузовики. Ничто не изменилось. Никто даже не заметил, что на свете стало двумя счастливыми людьми больше.

Никто, за исключением Бобика. Бобик заметил. Он уже давно следил из глубины столовой за таинственным перемещением корзинки за окном: вниз-вверх, вниз-вверх. Когда движение прекратилось, он опрометью бросился на балкон, чтобы проникнуть в суть явления.

От его внимания не укрылась ни одна мелочь. На лице стоящего перед домом парня было такое же выражение, какое появляется иногда у Толека, а в глазах тот же идиотский восторг. Бобик мгновенно установил связь между физиономией верзилы и фактом Цеськиного пребывания на башне и понял, что в жизни семьи начинается новый, интересный период.

Удовлетворенно засопев, он вернулся к столу. И, подперев кулачком подбородок, размечтался. В его воображении вереницей потянулись мыши, гости, торты и еще множество интереснейших неожиданностей, которые теперь неминуемы.

Он подумал, что, наверно, смеху будет!

И еще подумал, что жизнь прекрасна.

Единственно и исключительно.

1976