"В простор планетный (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Палей Абрам)

Глава 1 С Земли все видно

С Земли все видно и слышно. Только с запозданием — пока дойдут электромагнитные волны. Венера сейчас наиболее приближена к Земле, и все же путь волн в обе стороны — около четырех с половиной минут.

Хотя запасы энергии у межпланетного корабля ограниченны, человечество должно воочию видеть эти первые шаги своего величайшего предприятия. Теле Мирового Совета принимает передачу и транслирует ее по всей Земле.

Торжествует, гордый замысел человечества!

Пьер Мерсье у себя. На столе — таблицы, графики, расчеты. Они сделали свое дело.

Пьер смотрит и слушает. Его лицо напряженно, внимательно. Оно очень бледно от волнения, и оттого черные, как тушь, волосы кажутся еще чернее.

Все, что происходит сначала внутри корабля, а затем на маленьком участке далекой планеты, доступно наблюдению.

— Спокойствие, друзья!

Голос Петра Горячева был услышан только потому, что его усилили микрофоны, установленные в каюте. Но после этих первых слов ничего больше не стало слышно ни в корабле, ни на Земле. Громовые раскаты, казалось уже предельно грозные, стали еще оглушительнее. Можно было только видеть, как шевелятся губы Горячева. В блеске фиолетовых молний его мощная фигура, большой покатый череп, морщинистое, широкоскулое, твердое, словно из базальта вырубленное лицо выглядели величественно.

Гром неистовствует. Раскаты, усилившись, слились в устрашающий рев. Слепящий блеск молний пронизывает прозрачную каюту, временами становится нестерпимым.

А временами меркнет, теряется в клубах, вихрях, дымах, смерчами налетающих, несомых ураганным ветром. Свирепые тучи вздымаются с самой поверхности планеты, мчатся откуда-то со стороны. И когда прерывается на мгновение гром, неизвестно, что страшнее: рев его или ужасающий свист пылевых вихрей, смерчей. Мерсье знает эти дикие грозы, эти песчаные вихри — он наблюдал их не раз во время своих посещений Венеры с разведывательными экспедициями. И Горячев, конечно, знает: он ведь тоже участник нескольких экспедиций.

И все же Пьеру беспокойно. Не из-за Горячева. Из-за тех молодых, кому все это внове. Да, правда, они все это видели, слушали в записи. Но другое дело — на месте…

Грохот, вой, визг, ослепительный, гаснущий и вновь вспыхивающий свет.

Надо поберечь нервы высадившихся на Венеру. Горячев повернул рычажок, и прозрачность стен и палубы уменьшилась наполовину. Блеск молний потускнел, стал как бы размытым, однако по-прежнему трудно смотреть на происходящее снаружи. Молнии не просто сверкают вверху, они бьют из низко нависших туч прямо в поверхность планеты. Словно кто-то пытается сшить огненными нитями небо и землю. Небо? Вместо него непроницаемая гуща облаков. Земля? Не Земля, а Венера. К этому надо привыкнуть. И не к названию только.

Электромагнитное поле космического корабля отклоняет молнии, и ни одна из них не ударяет ближе чем в десяти метрах. Пылевые вихри опадают на таком же расстоянии. А если бы не это, несомые ими камни гремели бы об обшивку корабля. Они, конечно, не пробили бы ее — и метеориты не пробивают.

Гроза и вихри прекратились внезапно.

Электричество пылевых туч и вихрей в различных слоях атмосферы еще мало исследовано и пока не подчинено власти человека, неизвестны закономерности его взрывов и затиханий.

Смутный свет залил каюту. Горячев повернул рычажок до полной прозрачности.

Но дневной свет — унылый, гнетущий.

Горячев скомандовал:

— Надеть скафандры! Выключить поле!

Уже в течение многих поколений никто не слышал командного тона. Однако участники Большой экспедиции привыкли к нему за время долгих тренировок. Они быстро выполнили приказ.

Оставив двоих в корабле для наблюдения за приборами и связи с Землей, руководитель направился к выходу, остальные — за ним.

Пьер неотрывно следит за всем происходящим. Его рука машинально протягивается к передатчику: как хочется в этот момент крикнуть слова ободрения! Он делает над собой усилие и отдергивает руку. Это оказывается очень трудным — будто сдвигаешь непомерную тяжесть. Но говорить с экспедицией сейчас нельзя: ее аппаратура не настроена на прием. Да и пока слова дойдут — люди уже будут на поверхности планеты.

Горячеву местность знакома. А сорок семь человек, один за другим миновав камеру воздушного шлюза, вышли на поверхность планеты впервые. Вышли и остановились, озираясь. Открывшийся им новый мир выглядит мрачно. Тусклый желтоватый дневной свет. Ни малейшего проблеска солнца. Это создает безотчетно-тревожное настроение. Чувствуется: атмосфера до предела насыщена электричеством. Вот блеснул колеблющийся, словно призрачный, огонек на вершине скалы. Поблестел — бледный в дневном свете — и исчез. Но тут же в другом месте появился новый. И третий, четвертый… Они извиваются, вытягиваясь и сокращаясь, беспрерывно меняя очертания, словно горящее на ветру газовое пламя.

По бугристой равнине разбросаны холмы то с округлыми, то с заостренными вершинами. Кое-где торчат голые скалы. Горизонта — такого, как на Земле, — нет. Кажется, будто стоишь на дне огромной чаши. С одной стороны вдали желтеет кайма леса, с другой — возвышается конусообразная гора. В остальных направлениях — сколько можно видеть — желтая каменистая пустыня. А вверху ползут плотные, громоздящиеся друг на друга тучи.

Кому, как не Пьеру, знать всю сложность и опасность грандиозного предприятия! Сколько было споров о возможности освоить Венеру! Невероятно высокие температура и давление…

Ну так что же! Предварительные экспедиции ведь работали в этих условиях.

Скафандры выдержали. А можно ли изменить эти условия, не имеющие ничего общего с земными? Но ведь предварительные экспедиции и начали это делать.

Однако они только чуть тронули планету. А хватит ли для полного ее преобразования энергетических ресурсов? Хватит ли выдержки, силы воли, самопожертвования у людей?

Сторонники заселения Венеры в конце концов победили. В этом большая доля его, Мерсье, усилий, его знаний, таланта, настойчивости, экспансивности. Не вечно же человечеству жить на одной Земле! Кто прикажет Человеку замкнуться навсегда на старой планете?

Именно эту местность, где высадилась группа Горячева, наметил Пьер для сборки первого дома. С ним согласились: он больше других работал над изучением Венеры и всех условий работы Большой экспедиции.

Опасно? На Венере везде опасно. Но это место, по расчетам, одно из самых спокойных. Сравнительно, конечно. И самых прохладных. Тоже, конечно, относительно.

Не температура решает. Для скафандров она безразлична. Для людей имеет значение чисто психологическое — они не почувствуют разницы в несколько десятков градусов. Они поймут, глядя на показания скафандровых термометров: температура здесь не стабильна, она изменяется в зависимости от характера местности. И это надо будет учесть в дальнейшем, при ее искусственном регулировании.

Пьер завидует Горячеву и его спутникам. Мировой Совет не разрешил ему участвовать в Большой экспедиции. Здесь, на Земле, надо координировать все дела, связанные с постройкой серии межпланетных кораблей нового типа, с отбором и тренировкой участников, с отправкой на Венеру их и всего необходимого для жизни и работы, объем которой так велик, что для руководства ею создан специальный Совет освоения Венеры. На самой планете будет Штаб освоения, а Совет, чтобы охватить все, должен находиться на Земле. И без Пьера Мерсье тут не обойтись, ведь он — душа этого предприятия.

Пьер понимает, что иначе и быть не могло. И все же он завидует… И смотрит, слушает, весь ушел в зрение и слух — он как бы присутствует там.

Жан Тэн внимательно смотрел на друзей, ступивших вместе с ним на поверхность планеты. Вот они стоят, замершие, сосредоточенные, но, видно, ничуть не угнетенные раскрывшимся перед ними невеселым пейзажем. Они полны бодрости, жадного любопытства, нетерпеливого стремления поскорее начать трудную и опасную схватку с неприветливой природой. Скафандры придают их фигурам некоторое однообразие, но сквозь прозрачную ткань каждый отчетливо виден.

За время полета Жан успел близко познакомиться с несколькими из сорока девяти своих спутников.

Вот бенгалец Шотиш Дотто, подтянутый, сухощавый.

Рядом с Жаном Ванда Апресян, невысокая блондинка, с быстрыми, даже порывистыми движениями, стремительной речью и пришептывающим, но приятного, бархатистого тембра голосом.

А там — самая крайняя — Герда Лагерлеф. Она вулканолог. Жан рад, что Герда здесь, ему было приятно, когда он узнал, что она летит с ним в одном корабле. Эта невысокая полная девушка, со слегка переваливающейся походкой и немного запинающейся иногда речью (особенно когда волнуется), кажется ему ближе других спутников, может быть, потому, что ему уже довелось на Земле работать и учиться у Мерсье вместе с ней. Ему кажется — она больше, чем кто другой, связывает его с родной планетой.

Люди разных национальностей прибыли сюда, и будь это в двадцатом, скажем, веке, пожалуй, не обошлось бы без переводчиков. Но теперь, когда каждый владеет по меньшей мере четырьмя-пятью языками, это не требуется. А если б оказался человек, не знающий языков, на которых говорят присутствующие, то ведь существует индивидуальная портативная переводная машина.

Вот если б еще с ними был Сергей Костров!

Но Сергей — в числе противников освоения Венеры. Здесь, в эту минуту, особенно остро вспоминается их последний спор.

— …А потом? Ну, Большая экспедиция закончится. Что дальше?

— Освоение Венеры продолжится. Часть человечества туда перейдет.

— Будто на Земле так уж тесно?

— Пока еще не очень. Но население растет. Не так ли?

— Конечно, так. Но очень медленно. Так зачем же сейчас забираться на бешеный шар?

Жан не ответил. Встал и быстро прошелся по комнате, залитой ярким светом дня. Остановился у прозрачной стены, отчетливо выделяясь на ее фоне, как черный силуэт на белом бумажном листе: высокий, худощавый, очень смуглый.

Черные волосы, черные глаза — резкий контраст с Сергеем, светло-сероглазым, русым до белизны. «Негатив и позитив», — шутя называли их знакомые. Друзья, впрочем, различались не только внешностью, но и темпераментами: быстрый, вспыльчивый Жан так непохож на уравновешенного, обстоятельного Сергея. А основные занятия у них сходные, оба художники: Сергей — живописец, Жан — скульптор.

Спор тогда был очень резкий. И не удивительно: речь шла о судьбах человечества. Кто к этому может быть равнодушным?

Жан чувствовал, что вот-вот взорвется. И чтобы погасить сильное волнение, устремил взгляд на хорошо знакомое, но неизменно привлекательное для него зрелище.

Просторный тихий город. Только ближайшие здания можно отчетливо рассмотреть, остальные тонут в зелени, озаренной солнечными лучами. А между теми, что поближе, вперемежку с зеленью деревьев и кустов, сияют цветочные ковры, подобранные в тщательно продуманную гармонию красок. В комнату через вентиляторы льется аромат цветов — единое целое, в котором трудно различить отдельные запахи, но это не смесь, а сложный аромат. Так из разных цветов солнечного спектра слит единый цельный цвет. Запах новый, такого еще не было. Садовники конструируют запахи каждую декаду, и сегодняшний ощутимо отличается от предыдущего. Лучше ли он? Об этом скажет жюри, но он хорош уже тем, что новый. Однако есть в нем что-то и от прежнего, так же как и в следующем за ним будут элементы нынешнего.

Дома разной высоты — от гигантских до двух- и одноэтажных. Чем выше здания, тем большие промежутки между ними.

Дома поднимаются амфитеатром по мере удаления от центральной площади, окружая ее. Людей на площади мало, их фигуры не затеняют ее, и потому на ней отчетливо выделяется симфония красок, разыгрываемая солнечными лучами.

Стены и крыши зданий свободно пропускают рассеянный свет, но изнутри, по желанию, можно уменьшить прозрачность до любой степени, хоть до нуля.

Стены невысоких зданий, глядящих непосредственно на площадь, изобилуют призмами, причудливыми выступами и гранями. Они отражают солнечные лучи, дробят их на узкие длинные радужные полосы. Многократно пересекаясь и соприкасаясь, лучи, подчиненные замыслу архитектора и цветокомпозитора, создают музыку красок. В одних местах, где цвета бледнее, она звучит тихо, порой едва слышно, почти угасая. В других — гремит торжествующими аккордами.

Кое-где преобладают спокойные цвета — синий, голубой. Местами ярко полыхают алый, оранжевый, желтый. Неуловимые многообразные переливы, переходы между цветами объединяют их. По мере того как на небесном своде солнце изменяет свое положение, одни цвета и оттенки переливаются в другие, каждое мгновение создает новые, и беззвучная музыка продолжается в солнечные дни от восхода до заката, начинаясь на мажорных, радостных тонах утра и кончаясь утомленно-примиренными вечерними нотами.

На минуту отвлекшись от беседы, Жан молча созерцал непрерывающуюся игру оттенков цвета. Она не всегда одинакова. Как садовники меняют симфонии запахов, так цветокомпозиторы создают новые симфонии цвета. И обе эти композиции сливаются в одно целое. Сейчас, перед полуднем, расцветал самый пышный, самый торжественный аккорд цветовой симфонии, и, как всегда в этот час, внимая ему, Жан ощутил высокий душевный подъем.

Он поднял голову, устремил взгляд вдаль. Там, за крайними, самыми высокими зданиями, густая зелень городских и приморских садов сливается с глубокой синевой лесной опушки. А еще дальше смутно синеет гладь искусственного моря, изредка перебиваемая белеющими всплесками мелких волн.

Местность сохранила старое название — Сахара. Как она выглядела раньше, можно увидеть на снимках и макетах в Историческом музее.

— Напрасно любуешься! — сердито сказал Сергей. — Тебе ведь это все ни к чему. Ты же хочешь, чтобы люди покинули Землю и бросились в дикие края!

Жан отошел от стены и стал против собеседника, глядя ему прямо в глаза.

Ямочка на подбородке придавала лицу Сергея мягкое, чуточку нерешительное выражение, взгляд был внимателен, вдумчив.

— Ведь на Земле еще дел по горло, — продолжал Сергей. — Вот скоро примемся вплотную за льды Арктики и Антарктики.

— Мировой Совет отверг эту абсурдную идею, — возразил Жан, — не так ли?

— Во-первых, отверг пока не окончательно. А во-вторых, почему абсурдную?

Что, она более абсурдна, чем переделка Венеры?

— Азбука! Тысячу раз говорили! Океан поднимется на десятки метров. И зальет огромные пространства суши — больше тех, что освободятся от льдов.

— Да ведь одновременно будут строиться громадные плотины…

— Разве только в плотинах дело! Обо всем этом писали еще двести лет назад!

— Ну да, наизусть могу повторить! Испарение в Арктике усилится, большие снегопады приведут к новому оледенению. Растопим льды Антарктики — течение всех рек замедлится, повысится уровень грунтовых вод, разольются огромные болота. Увеличится облачность, и в Антарктиде тоже начнется оледенение…

— Значит, тебе все ясно, не так ли?

— Мне неясно только одно, — уже зло сказал Сергей, — почему надо слепо принимать на веру сказанное двести лет назад? И почему, прежде чем закончится освоение Земли, надо переселяться на другую планету и тратить на нее те силы, которые нужны здесь?

— Работы на обеих планетах можно вести одновременно, — заявил Жан, — сил для этого хватит.

— Неверно! Сначала необходимо освоить Землю!

— Ты проповедуешь бескрылость, вот что!

— А ты — опасный риск! Котон… И мы, его сторонники…

— Твой Котон — просто реакционер!

— А твой Мерсье — авантюрист!

…Воспоминания Жана были прерваны приказанием Горячева. Лишь через несколько минут слова его дошли до слуха Мерсье.

— Прежде всего — выгрузка и сборка дома! — неторопливо и четко произнес Горячев.

Люди вытянулись в цепочку и стали передавать из рук в руки баллоны со сжиженным воздухом, части здания. Баллоны не тяжелы: они из упругой синтетической газо- и жароустойчивой пленки, выдерживающей очень сильное давление. Части дома и того легче: просто пакеты с такой же упругой и тонкой пленкой. Увесисты только детали будущего фундамента, но и они несколько легче, чем на Земле: сила тяжести на Венере меньше.

До сих пор Жан лишь в исторических фильмах видел ручную выгрузку. Взглянув на Ванду, заметил в ее движениях какую-то неуверенность.

— Тебе тяжело? — спросил он.

— Нет, — ответила она, — непривычно только…

Повернув голову влево, Жан заметил, что не все заняты выгрузкой. Некоторые уже собирали здание.

Горячев и двое юношей вынесли из корабля большой, туго скатанный рулон; положили его наземь и раскатали. Получился широкий, плоский, тонкий, очень прочный круг. К нему присоединили провод от аккумулятора. Бесшумно заработала искусственная мышца. Незримо вибрируя, круг начал въедаться в почву. Медленно, но неуклонно он опускался, у краев вырастали отвалы, окаймляя его невысокой круглой грядой.

Когда круг достаточно углубился, поверх него Горячев и его помощники уложили плиты фундамента.

Выгрузили арки-трубы. Они так легки, что один человек шутя справляется с каждой. Только что труба была пакетом пленки, но вот в нее впустили сжатый воздух, и она быстро приобрела нужную форму. Из этих труб собирают каркас дома, на него натягивают пленку. Входить и выходить придется, как в корабле, через шлюзовую камеру. Очень не скоро на поверхности планеты можно будет находиться без скафандров.

Фундамент и крепления всех составных частей дома рассчитаны на самые сильные ураганы.

Вот уже на дом легла крыша — широкий купол из той же пленки. Красивое, легкое круглое здание. Первая постройка человека на Венере!

Жан продолжал ритмично, автоматически поворачиваться то вправо, то влево, принимая и передавая груз. Теперь пошли контейнеры с внутренним оборудованием для дома, с пищей и другими припасами.

Через некоторое время Горячев крикнул:

— Отдых! Перерыв! В корабль!

Последним вошел он сам.

Пьер оторвался от экрана.

Сколько раз он в воображении представлял эту картину… И именно так! Нет, не совсем так. Он ведь мечтал быть в числе участников высадки. Но мечта тем и отличается от действительности, что, как бы она ни была реальна, в ней всегда есть доля неосуществимого.

— Ну как? — спросил Горячев. — Отдохнули? Продолжим работу?

Молодежь ответила утвердительными, нетерпеливыми возгласами. Скупая улыбка преобразила сосредоточенное лицо командира — на мгновение оно стало открытым, приветливым.

— Выходим! — сказал он, и люди, надевая на ходу скафандры, потянулись к шлюзу. Одной из первых вышла Ванда Апресян. Потом еще человек десять.

Горячев тоже направился к выходу. Жан за ним.

Вдруг каюту залил густо-багровый свет. Ужасающий грохот ударил в уши. По внешней оболочке корабля застучали удары, но на фоне этого грохота они казались не очень громкими. Пурпурный блеск был так ярок, что веки непроизвольно смыкались. Опять гроза?

Но то, что Жан увидел сквозь прозрачную стену, было настолько страшно, что он не сразу понял, в чем дело.

Дома не было. На его месте зияла огромная воронка. Оттуда исходил этот нестерпимый красный свет. Из глаз потекли обильные слезы. Через их дрожащую радужную пелену Жан видел, как бушует бездна. Оттуда, как снаряды, вылетали пылающие комья, огненная река медленно, но неуклонно шла к кораблю. Над ней вздымался красный пар. Или дым? Тучи вверху сверкали пурпуром. Бездна ширилась с каждым мгновением, свет не мерк, грохот не смолкал.

Жан отошел от стены.

У двери стояли двое юношей — только вошли. Их скафандры покоробились.

— Таблетки! — приказал Горячев.

Юноши сразу поняли — вынули и проглотили по дезинфицирующей таблетке.

— Одни вы? — резко спросил Горячев.

Ему не ответили. Он больше не спрашивал.

Еще секунда страшного молчания.

— Пилот! — крикнул Горячев. — Подъем!

Грохот усилился, град вулканических бомб загремел по обшивке корабля.

Мгновенно заработавшего двигателя почти не слышно было за грохотом. Толчок.

Ракета быстро пошла вверх и врезалась в облака…

Все случилось на глазах у земного человечества.

Мерсье не отрываясь смотрел на опустевший экран. Происшедшее не сразу дошло до его сознания. А когда дошло, он почувствовал себя опустошенным, пришибленным. Страшно видеть своими глазами гибель людей и быть бессильным спасти их.

Багровый туман заволок окна корабля, включилось освещение. Люминесцентный свет смешался с блеском кроваво-красного тумана и принял незнакомый, таинственный оттенок. Слышнее стал рокот двигателя: слабее доносился гром извержения, смягченный расстоянием.

— Прекратить подъем! — сказал Горячев. Голос его был так необычен, что Жан невольно оглянулся.

Горячев стоял неподалеку от него. Всегда невозмутимое лицо командира было искажено выражением мучительной боли. Наконец усилием воли он вернул своему лицу обычное выражение. Взглянув на справочник, ровным, как бы бесстрастным голосом сообщил пилоту координаты нового места. Затем обратился к радистке:

— Свяжись с Землей.

— Связи нет, — сказала она, не поднимая головы от аппарата.

Горячев подошел к ней и склонился над аппаратом.

Он в полной исправности. Так в чем же дело?

В наушниках хаос разнообразных звуков. Треск, шум, прерывистый визг. Ни намека на человеческий голос.

— Услышат хотя бы они нас? — спросил Горячев.

— Вряд ли. Ионосфера…

Горячев задумался:

«Как теперь быть? Положение, похоже, безвыходное.

Дом погиб. И другой собрать не из чего: все выгружено. Вынесены основные запасы пищи, материала для синтеза воды и воздуха, для очистки его. В корабле остались лишь аварийные комплекты. Надолго ли их хватит? И когда может прийти помощь? Очевидно, не получая сообщений в течение суток или более, с Земли пошлют спасательный корабль. Но пока он придет… И где сядет? Надо полагать, направят туда, где мы сначала высадились. Этого нельзя допустить! Но как предупредить?

И если даже спасатели опустятся благополучно, мы не сможем передать им наши координаты. Правда, они тщательно обыщут всю планету и не успокоятся, пока не найдут нас; но сколько на это потребуется времени? Яростная планета грозит всякими неожиданностями…

Вернуться на Землю? Горючего и других аварийных запасов для этого может хватить. Но возвращаться не следует. Послать большую группу людей на Венеру со всем необходимым — очень сложное дело. Нам дано определенное задание.

Имеем ли мы право вернуться, не выполнив его, — даже при таких трагических обстоятельствах? Конечно, противники освоения планеты ухватятся за эту ужасную катастрофу. И возвращение ни с чем очень поможет им».

Он выглянул наружу. Ничего не видно — густой туман заволок вс». Корабль идет внутри облачного слоя. Стрелка альтиметра колеблется около четырнадцати километров; этого достаточно, чтобы не наткнуться на самые высокие горы планеты.

Горячев обернулся. Рядом с ним стоял Жан. Руководителю экспедиции нравился этот черноволосый худощавый юноша, быстрый в движениях, с высоким, иногда срывающимся, как у подростка, голосом. Горячев знал, что он талантливый вулканолог, один из лучших учеников Мерсье, и даровитый скульптор.

Сейчас выражение лица молодого человека было горестным. Он ссутулился, опустил плечи.

В каюте царила гнетущая тишина.

Эти погибшие молодые друзья. Ванда… Жан видел ее так отчетливо. Вот она стоит возле него в цепи и, сияя молодостью и восторгом, передает ему пакеты, баллоны, трубы… А теперь от нее не осталось даже горсточки пепла! Как и от восьми других…

Горячев, глядя на висевшую перед ним карту, где автоштурман прокладывал трассу полета, скомандовал:

— Спуск!