"Лесная быль. Рассказы и повести" - читать интересную книгу автора (Радзиевская Софья Борисовна)

А всё-таки я его поймала!

— Нечестно! Нечестно! — кричала Мара. — Ты зачем вперёд забежал? Какие это перегонки? Вот подожди, я тебе…

Тарас не стал дожидаться обещанного. Он удирал во все лопатки, но за последним поворотом речки вдруг остановился, и тут Мара нагнала его.

— А, ты так! — крикнула она и с разбегу дёрнула его за хохол. Но Тарас ни на что не реагировал. Он стоял не шевелясь и повторял шёпотом:

— Ой, смотрите! Это же он! Тот самый!

Я подошла, взглянула и тоже обмерла. На отмели у воды сидела целая стайка бабочек всех цветов. Они жадно сосали влажный песок, и среди этой пёстрой мелочи был он, мой красавец-махаон. Он спокойно сосал влагу, то опуская, то поднимая широкие вырезные крылья. При этом от него на соседних бабочек падала тень, точно от паруса.

— Ловите! Скорее! — умоляющим шёпотом повторяла Мара.

Легко сказать. А как подобраться? Отмель широкая, кругом ни кустика, если хоть одна бабочка всполошится — всех поднимет.

Бабочек пугает движение. Поэтому я приближалась чуть заметно, еле передвигая ноги.

Досада! Солнце за спиной. Тень от сачка тоже спугнёт чуткую бабочку. Пришлось повернуть немного влево, подбираться сбоку.

— Куда? — послышался отчаянный шёпот Тараса, но отвечать было некогда. Ближе, ближе… А если он уже напился? Поднимется и улетит? А если…

И тут махаон вспорхнул, внезапно, как вспугнутая птица. Вокруг него взметнулось облако бабочек и понеслось прямо на меня, круто забирая вверх. В глазах зарябило от пестроты, какая-то бабочка ударила меня прямо в лицо, а махаон уже высоко, над моей головой. Я подпрыгнула так, как в жизни, наверное, не прыгала, махнула сачком и, ещё не видя, почувствовала, что в нём забилось что-то большое и сильное! Быстрым движением я опустила сачок на землю, но его опять рвануло кверху.

Хлоп! На сачок повалился Тарас, хватая его обеими руками.

— Не убежит! — кричал он задыхаясь. — Здесь он, держу!

— Пусти, скорей пусти, он у тебя под животом раздавится! — кричала Мара ещё громче и тянула Тараса за штанишки.

Я быстро одной рукой приподняла Тараса и выхватила из-под него сачок. Цел! Тараскин живот не успел навредить. Сильная бабочка чуть не вырвалась у меня из рук, я едва смогла сложить ей крылышки и достать пузырёк с эфиром.

Споры и драки забылись, ребята бежали за мной, толкались, заглядывали мне в руки.

— Это, наверно, бабочный царь, — говорила Мара. — Потому что он самый сильный. Он, наверное, всякую бабочку съесть может!

Смотреть на «бабочного царя» собрался весь дом. Тарас хотел созвать и всех собак, чтобы они полюбовались.

— Его смерить надо, — волновался Павлик. — Я ещё такого огромного не видел.

— Мее, — сказал вдруг кто-то над самым моим ухом. — Мее, мяу, гав, гав! — чёрный клюв протянулся с моего плеча, и синие крылышки, колыхаясь, посыпались мне на колени.

— Попка! — отчаянно крикнула я. — Что ты наделал!

Но хитрый попугай сразу понял, что похвалы ему не дождаться, и взлетел с моего плеча на шест под самую крышу веранды и зашипел оттуда не хуже кота Милуши.

— Меее, — проблеял он напоследок и перелетел на высокое дерево в сад.

Я молча сложила крылышки в опустевшую коробку, говорить мне было трудно. Почему степенному Попке вдруг вздумалось такое озорство! Синие крылышки, как ножницами срезанные, — вот всё, что осталось от моего красавца.

— Ещё другие прилетят на отмель, даже лучше, — тихонько сказала Таня и ласково погладила мою руку, державшую коробку. — Им, наверное, тут нравится.

Но она, как и я, хорошо знала, что бабочек на отмели я ловлю чуть ли не каждый день, а махаон там оказался в первый раз.

— Всё равно поймаю, — проговорила я и унесла коробку в свою комнату поскорее, пока Таня не заметила, что щёки у меня мокрые.

Со двора послышался крик. Я прислушалась.

— Каждый день! Каждый день тебя водой обливать будем! — кричали Мара и Тарас. Они прыгали вокруг дерева и размахивали кружками с водой, стараясь доплеснуть до ветки, на которой сидел попугай. Но тот не терялся.

— Мяау, мяау, гав, гав, — строптиво отвечал он, а потом заболтал что-то на своём языке и улетел в лес до самого вечера. Видно, и сам понял, что поступил неладно.

И всё-таки я поймала своих махаонов. Огромные, синие, они и сейчас украшают мою коллекцию. Но как они мне достались — об этом стоит рассказать.

В это воскресенье я снова еле отбилась от поездки в гости в Ханьдаохецзе. Василий Львович очень расстраивался, если я оставалась одна.

— Обязательно что-нибудь выкинет, — волновался он. — К хунхузам заберётся или с кручи в пропасть слетит. Мало ли что? Головы ей не сносить.

Врать я не любила. Но что поделаешь? Махаоны мне снились, и я слукавила.

— Никуда с террасы не уйду, — сказала я самым честным голосом, — бабочек буду разбирать и письма писать.

И они уехали. Рано утром, на весь день. Урраа!

— Попка, отвяжись, — сказала я, сунула его в свою комнату и закрыла окно. — Фёдор, пожалуйста, не выпускай его, пока я не уйду подальше, он за мной полетит, всех бабочек распугает, возись тут с ним. А я сегодня без махаона не вернусь, так и знай.

Фёдор догнал меня у калитки.

— Кушать тоже своих махаонов будете? — спросил он весело и протянул мне увесистый свёрток. — Только, чур, уговор: я вас не видал и куда подевались — не слыхал. И так от Василия Львовича попадёт, «не усмотрел», скажет. А как вас усмотришь? Всё равно ускачете.

— Всё равно, — подтвердила я. — Спасибо, Фёдор, голубчик.

Сегодня наша Шаньши словно взбесилась: вода в ней неслась, будто наперегонки с кем-то. Но я упиралась в дно крепким суком и перебралась благополучно. Сук был такой удобный, что я его даже спрятала и место запомнила, чтобы на обратном пути отыскать. А сама опять надела сапоги и заторопилась в гору. Надо успеть побывать в одном далёком месте: знакомый охотник только вчера видел там целую кучу махаонов. Он так и сказал «целую кучу».

Приметы охотник рассказал мне очень точные, да тут и заблудиться было трудно: одна тропинка шла внизу, по долине, а другая над ней, по самому обрыву. Вот эта и была мне нужна: махаоны любят порхать над цветами у обрыва.

Я торопилась. Идти далеко, а если запоздать, то ночью на обратном пути и сорваться легко, да и волки смелее, а в темноте мой маленький пистолет — плохая защита. Хунхузов я ещё не забыла и на ходу прислушивалась, не звякнет ли где о камень лошадиное копыто. Но тут, на самом верху горы, было безопаснее, они больше любят пробираться густыми зарослями не на виду.

Наконец тропинка вышла на самую вершину крутого утёса. А внизу над цветами… вились махаоны. Я легла на тропинку, шёпотом сосчитала: один, два, три… ой, восемь! Охотник сказал правду, я ещё ни разу столько не видела. Они опускались на цветы и снова взлетали, плясали в жарком солнечном свете, поднимались и опускались, раскрывая крылышки, точно спорили, кто красивее. А я лежала и смотрела, пока в глазах не зарябило от синего блеска.

И тут я сообразила, что летают они гораздо ниже края скалы — сачком их сверху не достать. Что же делать? Стена была отвесная, но не ровная, вся в трещинах и уступах. Я сняла сапоги, сунула ручку сачка за пояс так, чтобы его удобно было вытащить, и осторожно спустила босые ноги вниз, нащупывая, за что бы уцепиться. Вот одна нога упёрлась в крошечный выступ, другая — с нею рядом. Правая рука ещё осталась наверху, левая спустилась и ухватилась тоже за крошечный выступ. Он острый, пальцам больно, но держаться можно, только скорее бы правая рука нашла опору покрепче. Так я спустилась по скале вниз, от уступа к уступу; ниже, ещё ниже, до трещины, в которой играли над цветами мои синие махаоны. Я спускалась так медленно, что они почти не обратили на меня внимания: немного отлетели и опять вернулись, видимо, эти цветы им чем-то очень понравились.

Пальцы ног у меня совсем онемели, одна рука разрезана острым камнем до крови, я старалась не смотреть вниз: подняться наверх уже не хватит силы, только об этом не надо думать,

Вот это удача: левая нога упёрлась в какой-то большой выступ, поместилась на нём целиком — пальцам можно отдохнуть. Левая рука нащупала трещину поглубже, и края не острые, не режут. Укрепившись таким образом, я осторожно правой рукой отцепила от пояса сачок. Две бабочки, перепархивая друг через друга, медленно кружась, приблизились как раз на длину рукоятки сачка. Я размахнулась — и сразу сачок так сильно подкинуло кверху, что я чуть не потеряла равновесия.

Что это? Не один? Неужели мне это не кажется? Нет, в сачке бились две огромные бабочки. Им тесно вдвоём, даже крылья как следует нельзя расправить. Вынуть их из сачка одной рукой невозможно, но ещё минута — и они покалечат друг друга, собьют яркую синюю пыльцу с крыльев. Освободить и левую руку и остаться стоять на одной ноге над пропастью? Удержусь ли?

Стараясь не смотреть вниз, я медленно-медленно вынула из трещины пальцы левой руки, опустила её, нащупала и достала из боковой сумки жестяную коробку. В ней вата с эфиром.

Ещё медленнее, одну за другой, вынула из сачка обеих бабочек, сложила им крылышки, сжала грудки, чтобы не бились, пока не подействует эфир. Готово! Коробка плотно закрыта и так же медленно засунута в сумку.

И пора, левая нога онемела, уже не чувствует выступа, на котором стоит, правая не может ей помочь — не за что зацепиться.

Я вновь левой рукой стараюсь нащупать трещину. Вот она, но… поздно, нога скользит, опора из-под неё исчезла. Минуту я висела на пальцах левой руки, чувствуя, как они немеют и разжимаются… Всё! Падаю!

Очнулась я уже внизу. То есть не совсем внизу: почти на половине горы, на большом выступе росло дерево с густыми ветвями, сквозь эти ветви я и пролетела падая, и каждая ветка захватила на память кусочек моего платья и кожи, но зато и ослабила быстроту падения. А толстый ковёр из мха и травы у подножия дерева уменьшил силу удара. И теперь я лежала на этом ковре, не чувствуя боли, но и не чувствуя своего тела, точно его и не было.

Понемножку я стала соображать. Солнце уже перешло на другую сторону неба, значит, я лежу долго. Сколько? Надо посмотреть на часы, но рука не слушается, не поднимается, и головы не повернуть. Вдруг у меня все кости переломаны, и я так и останусь лежать здесь?.. Ведь никто не знает, куда я ушла…

Я изо всех сил старалась приподняться. Наконец слабо пошевелились пальцы на ногах, на руках. Затем пошевелились руки, немного согнулись ноги, ещё усилие — и я перевернулась спиной кверху. Как же я обрадовалась! Встать, идти. Нет, этого я не могу. Но я могу ползти. А это уже хорошо. Вначале я ке чувствовала своего тела, зато теперь болела каждая косточка, каждый мускул. И всё-таки надо ползти.

И я поползла. Сначала, как ящерица, на животе, потом, упираясь руками, поднялась на коленки и по склону от дерева спустилась до нижней тропинки. Солнце двигалось быстрее, чем я, уже готово было скрыться за горой. Спускаясь, я нащупала под деревьями две палки и, опираясь на них, медленно-медленно поднялась на ноги. Теперь я шла, шатаясь, но всё-таки шла. Я знала, ночью в лесу опасно, а взобраться на дерево, переждать до света сил не хватит.

Стемнело быстро. Но вот из-за горы показалась молодая луна. Тонкий рожок её осветил тропинку, по крайней мере не собьёшься с пути. Но зато на тропинку легли тени каких-то чудовищ. Казалось, что они сторожат за кустами и вот-вот прыгнут… Бывают ли на свете такие чудовища или нет — моя бедная голова тогда в этом плохо разбиралась. Я шла точно в бреду, иногда стонала и даже вскрикивала от боли.

И наконец услышала шум воды… Сердитая Шаньши бежала и бранилась, а я готова была засмеяться от радости: на другом берегу дом! Я дошла!

Но до другого берега надо было ещё добраться. Сапоги остались на верхушке утёса, в подарок ящерицам и змеям, босые ноги изодраны в кровь, совсем не годятся для острых камней, какие катит сердитая Шаньши.

Конечно же, она меня опрокинула с первых же шагов и била волнами, а я катилась и захлёбывалась, но упорно двигалась к другому берегу. И, наконец, уцепилась за траву на берегу, выбралась и, шатаясь (палки остались в реке), побрела вверх по горе, к дому.

Но ведь ворота заперты, через забор не перелезть. И голоса моего не услышат, далеко. Неужели до утра придётся дрожать в мокром платье под забором?

Я стиснула зубы, чтобы не заплакать. Но вдруг во дворе послышались голоса, ворота со скрипом распахнулись. Солдаты с фонарями в руках и с ними Василий Львович!

На минуту они остановились. Мокрая, в изодранном платье, с исцарапанным лицом и босыми ногами, я стояла перед ними и не могла вымолвить ни слова.

— Так… — протяжно проговорил наконец Василий Львович. — Жива! И на том спасибо! Фёдор, бери на руки и неси в дом, там сдашь Марии Николаевне, дальше она сама рассудит.

Утром я проснулась в собственной кровати. Но как я в ней оказалась, так и не вспомнила. Около кровати на столике стояла жестяная коробка, и в ней мои синие махаоны. Вода в коробку не пробралась.

Что мне сказал Василий Львович, когда я через три дня, отлежавшись, вышла к утреннему чаю, — лучше не вспоминать. Но махаонов я всё-таки поймала!