"Однорукий аплодисмент" - читать интересную книгу автора (Бёрджес Энтони)

Глава 18

Мне казалось все страньше и страньше, что единственной новой волнующей вещью, возникшей после получения Говардом всех этих денег, был Редверс Гласс, да и тот в самом деле вошел в мою жизнь потому, что Говард те самые деньги отдал. Ну, конечно, он должен был их получить, прежде чем отдавать. С того момента, летя среди ночи в Нью-Йорк, я решила забыть Редверса Гласса и настроиться жить с Говардом, который, в конце концов, был моим мужем и изо всех сил силился обеспечить мне жизнь, которую я, на его взгляд, хотела. Хотя полет в жутком и страшном холоде казался странным способом доставить мне удовольствие. Конечно, в самолете было тепло и мило, полет был для меня настоящей новинкой. Самолет был американский, про что можно было сказать просто по покрою формы стюардессы, очень смуглой, хорошенькой и высокой в этой самой форме, хоть она и была англичанкой, а не американкой. В самолете мы ели американскую еду – ветчину, как бы варенную в патоке, и мороженое с яблочным пирогом со слоистой коркой, которая очень сильно крошилась. И кофе был очень хороший, и полет мне по-настоящему нравился. Но когда мы приземлились в аэропорту Айдлуайлд, это такой нью-йоркский аэропорт, то вылезли из самолета в пронзительный холод, и я очень затосковала по дому. Пришлось долго ждать, пока наш багаж проходил таможню, и тогда мы пошли в очень жаркий бар, выпили кофе. А потом поехали в сам Нью-Йорк. Мы оба себя чувствовали совсем заброшенными, никого не зная, сидя в автобусе, глядя в окошко. Я немножечко удивилась, увидев, что в конечном счете Нью-Йорк не из одних небоскребов. Были там и дома, часть пути попадались уж очень обшарпанные на вид, прямо типа трущоб. Я знала, что Америка – страна новая, и странным казалось, откуда тут эти трущобы взялись за такое короткое время. Потом въехали в большой туннель с очень слабым светом, а когда выехали, то увидали ту самую часть Нью-Йорка, с небоскребами, она называлась Манхэттен. Ну, скажу вам, вид в самом деле такой, что дух захватывало, эти здания просто вздымаются башнями в небо, даже на Говарда это немножечко произвело впечатление. Его фотографические мозги знали все про количество этажей в этих зданиях, однако на самом деле он раньше их никогда не видал, а это большая разница – знать и видеть.

Ну, все мы видели Америку в кино и по телевизору, но об одном нельзя было получить представление – запах. Он был другого типа, чем в Лондоне. В воздухе стоял очень ледяной резкий запах, и вдобавок тут как бы меньше пахло покойниками. Не могу точно сказать, что имею в виду, только в любом английском городе невозможно избавиться от ощущения, что в нем за все века умерли и похоронены миллионы людей, а их как бы духи все носятся, отчего этот город становится типа немножечко угнетающим, тягостным; здесь, в Нью-Йорке, подобного ощущения не возникало. Другой вещью, связанной с разницей между кино и реальностью, были сами люди. Я видела, как один мужчина на улице прочищал горло очень громко и некрасиво, в кино этого не увидишь. А разговаривали они почти так, как можно было ожидать, хотя все в Нью-Йорке, водители такси, продавцы в магазинах и тому подобное, оказались фамильярнее, чем я думала, никогда не скажут «сэр», все время «старина», «приятель» и тому подобное. На аэровокзале мы сели в такси, в такси с желтой крышей, как в кино, фамилия водителя написана на маленькой карточке. Им был Джо Манкович, или что-нибудь вроде того, который говорит:

– Куда? – очень грубо.

И Говард говорит:

– «Ритц-Астория-Уолдорф».

А Джо Манкович говорит:

– О'кей, – таким странным придушенным тоном, будто он туда нас везти не хотел, но, если бы не повез, Говард замучил бы его жену и в знак предупреждения прислал по почте пальчики его детей. Вот что меня в Говарде удивляло, хоть и не должно было удивлять: он обращался с новыми деньгами, с долларами и центами, с даймами и с пикелями, так, точно всю жизнь это делал, а потом я подумала, он, должно быть, постарался представить себя самого, который расплачивается с нью-йоркскими таксистами, и его мозги сфотографировали картинку.

Тот самый «Ритц-Астория-Уолдорф», если я все это верно запомнила, хотя, может, и нет, был больше отеля, где мы жили в Лондоне, настоящий небоскреб. Люди за администраторской стойкой были очень шустрые и проворные, но говорили не «старина» и «приятель», а «сэр». Можно было себя почувствовать прямо как дома, видя, сколько иностранцев в штате отеля, все они разговаривали на плохом иностранном английском, а мужчина, который, как я поняла, был старшим официантом в ресторане отеля и шел менять деньги в кассе или еще чего-то, явно был итальянцем, потому что я слышала, как он сказал типа porco[15] или sporco,[16] и, видно, очень сердился на что-то или на кого-то. Нас повезли наверх в лифте, и другой мужчина, которого с нами тоже везли, снял шляпу, так как там была леди, а именно я. Была и еще одна вещь, которой в кино не показывают, – у людей в США бывают прыщи и угри, точно так же, как у людей в Англии, и у того мужчины, который снял шляпу, на шее было несколько настоящих паршивых прыщей. Лифтер, везший нас в лифте, вез так высоко, что я думала, мы никогда уж не остановимся, настоящее путешествие. Но мы все-таки вышли прямо среди облаков, и из нашего номера, слегка похожего на лондонский, виден был весь Манхэттен, отчего по-настоящему дух захватывало. На самом деле Манхэттен – это остров, и расшириться, так сказать, он не мог, поэтому американцам пришлось в высоту расширяться. Там и были все эти высокие здания, удивительно, как они вообще могли стоять, а вдалеке виднелась статуя Свободы, высоко держит факел, вокруг головы сплошные шипы, потому что она женщина. Но лифтер, что нас вез, рассказал, что на самом деле нам надо пойти в «Радио-сити» на смотровую площадку Ар-си-эй[17] на шестьдесят пятом этаже, это действительно что-то. Говард дал ему доллар, и вот мы снова одни в сказочных апартаментах. Там был холодильник и телевизор, который я включила. Хотя еще было утро, программа шла вовсю, и рекламу крутили, поэтому все почти что как дома, и я вспомнила Ай-ти-ви. Потом мне пришло в голову: все вокруг нас – Новый Свет, а ведь именно им старалась быть Англия, и мне по той или иной причине стало очень грустно, так что я немножко поплакала.

– Не бери в голову, детка, – сказал Говард прямо как американец и обнял меня. – Знаю, ты себя чувствуешь одиноко, скучаешь по дому, но, в конце концов, мы вдвоем, это самое главное, правда?

И когда он обнял меня вот так вот и поцеловал в ухо, я почувствовала то, чего никогда и не думала, что способна почувствовать, – только не с Говардом, – типа окостенения, типа удушья. И говорю:

– Да со мной все в порядке, правда. – А потом: – Уф, как жарко, правда? – Действительно, было жарко, а окна не открывались. И в тот день я схватила простуду, переходя на холод из жары и обратно, что казалось мне нездоровым.

Впрочем, Нью-Йорк был вполне интересным, мы видели всякие вещи, которые уже в кино видели, вроде Бродвея, Гарлема, Мэдисон-сквер, а также Пятой авеню. А вся разница между кино и настоящими вещами, была, как я уже говорила, главным образом в том, что настоящие вещи имели свой запах и что настоящие вещи были более настоящими: люди плевались, ругались, у них были прыщики и фурункулы, хоть и не больше, чем у людей в Англии. Мы также вполне хорошо ели, хотя меня снова тошнило, однако тошнота как бы помогла вылечиться от простуды. Здесь подавали бифштексы, салаты, мороженое гораздо больше размером, чем в Англии, но никто не надеялся, что ты все съешь, каждый оставлял на тарелках куски, которые все, должно быть, шли собакам. Когда я увидела на кафе вывеску «слоновьи бифштексы», то спросила у Говарда, неужели это в самом деле слоновьи бифштексы, нет, оказывается, это у них размеры слоновьи, а прохожий мужчина услышал и прямо взревел от смеха. Это был почти единственный раз, когда хоть кто-то нам что-то сказал, если можно так выразиться про засмеявшегося мужчину.

На четвертый день я говорю Говарду: – Надо ведь нам открытки отправить домой, правда? – И мы купили в отеле открытки, написали обычные вещи маме с папой, и Миртл с Майклом, и тетке Говарда. А потом я вспомнила про Реда, который устроился в нашем доме как дома, и задумалась, не написать ли ему. Но подумала: «Лучше не надо», на случай, вдруг Говард что-нибудь заподозрит. Вместо этого я написала девушкам в супермаркет на Гастингс-роуд, послав каждой отдельную открытку, даже тем, кого не слишком любила. В конце концов, у меня было денег и времени, как ни у кого больше в мире.