"Чечня Червленая" - читать интересную книгу автора (Бабченко Аркадий)

Седьмая серия

Моздок. Колонна едет по проселку через дачные участки. Останавливается около строящегося дома — песок, фундамент, доски. Зампотыл спрыгивает с брони.

Зампотыл: — К машине! Пошли со мной.

Солдаты идут за ним к «Уралу», в кузове которого лежат двери, доски, оконные рамы, стоит кожаный диван, кресла, несколько ковров свернуты трубками.

Зампотыл: — Давайте, ребят, навались. За двадцать минут управимся.

Солдаты снимают диван и тащат его на участок.

Полк. Сидельников спрыгивает с брони, идет в казарму. Там никого. Он бросает вещи на кровать, автомат вешает на шею и идет умываться.

В туалете склоняется над умывальником голый по пояс, автомат ставит рядом. Умывается.

В туалет заходит Смешной. Становится за соседнюю раковину. Некоторое время молчат.

Смешной: — Ну как там, Длинный? Говорят, жопа сейчас?

Сидельников: — Да.

Смешной: — Зюзика завалили, да?

Сидельников кивает. Брызгает в лицо водой.

Смешной: — Ты это… Там к тебе мать приехала.

Сидельников: — Где она?

Смешной: — В общаге. Знаешь офицерское общежитие, ну, которое рядом с почтой? Её там поселили.

Сидельников: — Найду. Ключи от оружейки у тебя? Прими ствол.

Смешной: — Пойдем. Пожрать принесешь чего-нибудь? Сгущенки, пару банок, а?

Сидельников: — Посмотрим.

Сидельников стоит в коридоре общежития около окна, курит. В комнате пьют водку офицеры, мат — перемат, затягивают «Болванку». Офицерские жены с грязными детьми, обшарпанность, нищета.

На противоположной стороне коридора появляется мать Сидельникова. Сидельников подходит к комнате, ждет её. Она тоже подходит, достает ключ, открывает дверь. Оба молчат.

Заходят в комнату, садятся на противоположные кровати лицом друг к другу. Стол, тумбочка, две койки, два стула. Сидельников поднимает одеяло, трогает простыню. Молчат.

Сидельников: — Привет.

Мама: — Привет.

Он подходит к окну.

— Как ты добралась, мама?

— Я ехала на попутках. Я ехала на попутках, а ночевала на блокпостах. Господи, что там происходит, все пьяные, бьют друг друга. Неужели и вы так живете?

— Да. Мы так живем.

— И ты тоже?

— Да, мама, я тоже.

Ночь. В окно светит фонарь. Сидельников лежит на кровати, курит. Мама тоже не спит, слышно, как она ворочается, вздыхает.

Мама: — Не спишь?

Сидельников: — Нет. Зачем ты приехала?

Мама: — Как же я могла не приехать. По телевизору все время показывают одни трупы. Расстреляли, подорвали, убили, зарезали… Я так боялась за тебя. Как же я могла не приехать?

На улице стреляют. Сидельников снова закуривает.

За кадром: Господи, мама, ну чем же ты можешь помочь мне здесь? Ведь у тебя больше нет надо мной никакой власти. Я больше не твой сын, мама, я не принадлежу тебе, я принадлежу войне. Мы теперь дети войны, мама.

Мы так далеки с тобой друг от друга. И ты больше не значишь для меня ничего, ты — просто пожилая женщина, одна из тех, которых здесь воруют и убивают. Забытое воспоминание. Да, я люблю тебя, но люблю как прошлое, как детство, в настоящем тебя нет. Тебя просто не может быть здесь, среди смерти, грязи и страха.

Мама: — Как вас тут кормят?

Сидельников: — Какая разница. Разве это имеет значение.

Мама: — Ты куришь?

Сидельников: — Да. Я курю.

Мама: — У нас в школе комитет солдатских матерей создали. У многих сыновья в армии. А тут похоронки приходить начали. Мы сначала все вместе разносили, соберемся все вместе, и несем той, которой пришла. А потом как пошли гробы. К одной заходим, а она ему носочки связала. Посылку отправить хотела…

Мама: — Тут приезжали двое. Сказали, что служили с тобой вместе. Один такой большой, рыжий… Два дня жили, все рассказывали. Это правда, что они рассказывали?

Сидельников: — Правда.

Мама: — Два дня жили. А потом телевизор взяли, костюмы твои, деньги сколько было, кольцо обручальное… Украли все… Я все узнала. Этот старшина, как его, Савин, он мне сам сказал, чтобы я забирала тебя. Он говорит, тебя здесь убьют. Он все сказал, что нужно делать.

Сидельников: — Я не поеду. Я должен вернуться. Там пацаны. Я обещал.

Сидельников идет по Кирзачу с двумя сумками в руках. Навстречу — двое разведчиков с повязками на рукавах: «Патруль». Один из них — Смешной.

Смешной: — О, Длинный, здорово! Че несешь?

Сидельников показывает пакет.

Смешной: — Слушай, дай че-нить, а? А то в казарме налетят, ничего не достанется.

Сидельников: — А че вы здесь?

Смешной: — Да баклан какой-то пулемет прихватил и свалил из полка. Вот, ищем.

Он ржет.

Сидельников отдает им сгущенку, шоколадку, пакет пряников. Смешной пробивает банку о камень, пьет.

Второй разведчик: — А еще есть че-нить?

Он заглядывает в пакет.

Сидельников: — Это пацанам в казарму.

Смешной: — Правильно. А то Боксер и тебя и нас отметелит. Пошли, мы с тобой.

Сидельников заходит в каптерку, он уже без сумок.

Старшина: — О, Аркадий Аркадьевич! Чё-то ты рано. Я ждал тебя месяца через четыре.

Сидельников: — Куда ж я без вас, товарищ прапорщик.

Старшина: — Ну и дурак. Я уже телеграмму отослал в прокуратуру, что ты в СОЧах.

Сидельников достает из-за пазухи бутылку водки: — Вот.

Старшина достает стаканы, разливает на двоих: — Ну, давай.

Выпивают.

Старшина: — Да, у меня еще не было такого солдата. Все отсюда, а ты сюда. Дурак. На хрена вернулся…

Сидельников: — Когда колонна, товарищ прапорщик?

Старшина: — Завтра. Завтра.

Они снова выпивают. За дверью ходит разведка, крики, мат.

Старшина: — Хочешь, я сегодня здесь переночую?

Сидельников: — Они меня не тронут.

Старшина: — Переводят меня, вишь-ты, какое дело. Не твой я старшина больше. Я теперь в пехоте. Наших в Грозном сильно разбили, в полку формируют сводный батальон, ну и меня туда. Завтра в Грозный.

Сидельников: — Я с вами, товарищ прапорщик. Возьмите меня с собой. Я здесь не останусь.

Старшина наливает, они выпивают.

Взлетка. На бетоне на вещмешках дожидается вертушку сводный батальон. Сидельников лежит, положив голову на вещмешок и закрыв глаза.

За кадром: Война пахнет всегда одинаково — солярой, пылью и немного тоской.

Ничего не изменилось на этой взлетке за четыре месяца. И ничего не изменится. Пройдет еще четыре месяца, и четыре года и еще четыре раза по четыре и все также палатки будут стоять здесь, на этом самом месте, все те же палатки, и около фонтанчика с водой все также будут толпиться люди, и винты вертушек будут крутиться, не останавливаясь. И все также исправно будут снабжаться разорванным человеческим мясом госпиталя.

Я закрываю глаза и чувствую себя муравьем. Нас были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы на этом поле. Десятки тысяч жизней, таких разных и таких похожих проходят у меня перед глазами. Мы жили и умирали здесь, и похоронки наши летели во все концы России. Я един с ними со всеми. И все мы едины с этим полем. В каждом городе, куда пришла похоронка, умерла часть меня. В каждой паре глаз, бездонных, выжженных войной молодых глаз остался кусок этого поля.

Лежащий рядом солдат толкает Сидельникова локтем.

Солдат: — Курить есть?

Сидельников достает сигареты, они закуривают. Солдат протягивает руку:

— Толян.

Сидельников: — Аркан.

Толян: — Интересно, куда нас?

Сидельников: — В Грозный.

Толян: — Вот и я думаю, что в Грозный. А майор говорит — в Шали. А вертушку мы ждем на Ханкалу. Зачем же на Ханкалу, раз нас в Шали? А я был в Шали. Меня и ранило там. Там своя взлетка есть, если бы в Шали, то мы и летели бы в Шали. Нет, точно, в Грозный. Ты был в Грозном?

Сидельников: — Был.

Толян: — Ну и как там?

Сидельников: — Жопа.

Из штаба выбегает почтальон и бежит к взлетке. В поднятой руке у него конверт, он бежит и кричит что-то. Солдаты смотрят на него.

Толян: — Интересно, кому это? Вот же подфартило…

Когда Фунт подбегает, становится видно, что у него в руке телеграмма. Он бежит, размахивая ею и кричит: «Сидельников! Сидельников».

Фунт: — Сидельников… На… У тебя отец умер.

Команда: — Батальо-он, строиться! На погрузку!

Сидельников стоит с телеграммой в руке, мимо него идут солдаты, хлопают его по плечу: «Повезло» и садятся в вертушку.

Вертушка взлетает. Фунт и Сидельников стоят на взлетке и смотрят ей вслед. Вертушка уже скрылась за хребтом, а они все стоят. Сидельников сжимает в руке телеграмму.

Фунт: — Пойдем. Слышишь?

Сидельников: — Да.

Фунт: — Тебе надо оформить отпускной, без него не посадят на борт. Пойдешь к кэпу, он тебе все подпишет, после этого зайдешь к писарям, они выпишут проездные документы, а потом в финчасть за отпускными. Ты меня слышишь?

Сидельников: — Да.

Фунт: — Ладно. На, закури.

Каптерка. На столе водка, хлеб, тушенка. На полу, в куче бушлатов, валяется пьяный майор Минаев. Сидельников трясет его за плечо:

— Товарищ майор! Я улетаю. Товарищ майор! В отпуск я, товарищ майор…

Минаев не просыпается, мычит что-то невнятное.

Сидельников: — Товарищ майор!

Майор не просыпается. Тогда Сидельников снимает с него портупею и надевает её вместо своего солдатского ремня, затем меняет свою кепку на офицерскую. Смотрит на берцы на ногах майора, примеряет к своим кирзачам. Малы. Потом подходит к столу, наклоняется, поднимает валяющийся на полу автомат и прислоняет его к стенке, наливает водки в стакан, выпивает, закусывает тушенкой. Затем выходит.

Полк. Пустой плац, трибуна. Около трибуны стоит забытый барабан. Сидельников смотрит на него. За кадром звучит марш «Прощание славянки», топот марширующих рот. Заводятся винты вертолета. Потом звуки стрельбы, крики: «Чехи! Чехи! Ложись!», кричит раненный, стрельба, разрывы, бьет пулемет…

За кадром: Отец подарил мне жизнь дважды. Если бы он умер через двадцать минут, я умер бы через полчаса — при посадке в Ханкале вертушку расстреляли. Из девяноста шести человек осталось сорок два.

Москва. Аэродром «Чкаловский». Сидельников выходит из самолета вместе с другими отпускниками — это все офицеры. Сидельников один солдат среди них единственный кому удалось улететь из этой мясорубки. Единственный живой. Остальных срочников выгружают из грузового люка в цинках. Выносят раненных.

Железнодорожная станция «Чкаловская». Сидельников покупает билет:

— До Москвы сколько? Дайте один.

К нему подходит солдат-контрактник, молодой парень:

— Земляк, из Чечни?

Сидельников: — Да.

Контрактник: — Слушай, зема, добавь немного, а? Денег нет совсем. А я отдам потом.

Сидельников с контрактником едут в электричке. Контрач перематывает грязную портянку, поставив ногу на скамью. Они едят перловку, пьют пиво, громко разговаривают. На них смотрят. Контрач закуривает.

Контрач: — Нас никого не отправляли оттуда, нам даже телеграммы запретили приносить, потому что все хотели улететь, а вертушек не было и никто не возвращался, а блокпосты надо было держать. Меня взводный посадил на вертушку, он меня силой впихнул в люк. Наверное, я последний солдат, который улетел из Грозного. Больше там в живых нет никого. Все трупами завалено, одни мертвые там остались, одни мертвые. Вот, смотри, это мой взвод. Вот это Андрюха, земеля мой. Он погиб. Череп осколком раскроило. А это Витька, он тоже погиб, подорвался на растяжке, а это Санька, и он погиб тоже… Подожди, я лучше покажу тебе тех, кто не погиб. Вот этот, его ранило, и эти двое. И еще вот этому оторвало кисть, он летел со мной вместе в одной вертушке из Ханкалы. И еще я. Остальные все погибли. А я живой. И ты живой. И мы едем домой. Ты веришь в это?

Сидельников: — Нет, не очень.

Контрач: — А здорово, что у нас умерли отцы, правда?

Сидельников: — Правда. Ведь когда-нибудь они все равно бы умерли, а так они подарили нам жизнь еще раз. Лучшего для них и не придумаешь, согласен? Наверняка они поступили бы именно так, если бы у них был выбор.

Контрач: — И мой взводный тоже. Он тоже подарил мне жизнь. Это ему я обязан, что еду домой. У меня теперь два отца. И оба мертвые. Он тоже умер, погиб, я знаю. Меня самого чуть не завалили, я пока до Ханкалы доехал, две «мухи» словил. Бэтэр сдох прямо на взлетке, представляешь? Я привел машину, полную трупов, никого не осталось в живых. Только я. Меня самого ранило, в ногу и вот, смотри.

Контрач показывает на щеку. Из щеки у него торчит маленькая железочка, с острыми заусеницами, словно колючая иголка.

Сидельников: — Давай вытащу.

Контрач: — Нет. Хочу так домой приехать. Без медалей, зато с осколками. Надо же хоть какое-то железо родным показать. Пускай посмотрят. У меня еще вся нога в железе, там осколков двадцать, наверное, не меньше. Я ещё даже и не бинтовался, воняет уже… Ты не представляешь, как нам чертовски повезло, что мы вырвались оттуда. Наших больше нет, они все погибли, остались только мы с тобой и мы едем домой. Здорово, правда?

Сидельников: — Здорово.

Контрач ловит вшу, давит её ногтями и откидывает куда-то на пассажиров.

Контрач: — Вши замучили, бляха-муха… Месяца полтора не мылся…

Сидящая на соседнем сидении нафуфыренная девушка отодвигается от солдат.

Пассажир: — Молодой человек, ведите себя как подобает.

Контрач: — Что? Как подобает? А как это?

Сидельников: — Успокойся, че ты…

Контрач: — Нет, объясните мне, я просто хочу понять… Я… я контуженный, я не знаю, я был в окопах, я смерть видел, я не знаю как подобает вести себя в вашем обществе! Вам не нравиться? Вам всем не нравиться? Смотрите! Смотрите на нас, мы — солдаты, вот мы какие! Это мы армия! Вам не нравиться что мы пьем и материмся? Да? А когда мы подыхали под Самашками и в Грозном, вам это нравилось? Никто из вас не говорил тогда ни слова, никто из вас не возмущался и не вышел на улицы! Что, молчите? Вы всегда молчите! Да пошли вы все на хрен! Никто из вас не имеет права жить, никто в этом вагоне не заработал такого права, только мы вдвоем, только мы пьяный вшивый контрач и забитый всеми душара! Смотрите на нас, смотрите! Вот мы какие! Мы едем с войны домой, у нас умерли отцы и мы радуемся этому, да черт возьми, мы рады этому, потому что если бы не умерли они, тогда умерли бы мы, и по крайней мере это было честно с их стороны! А кто-нибудь из вас согласился бы умереть за меня? Нет? Тогда закройте свои вонючие рты и слушайте! Слушайте про то, как пахнут трупы в жару, вы будете слушать это, будете, а мы будем орать на весь вагон матом, пить пиво и плеваться перловкой! И никто из вас не скажет нам ни слова!

Вокзал. Сидельников достает деньги, отсчитывает половину и протягивает ему:

— На, возьми. Здесь немного, но до дома хватит.

Контрактник: — Спасибо. Слушай… Я понимаю, тебе на похороны надо, но может, все-таки поедем ко мне, а? Мать таких пельменей наготовит, она умеет такие классные пельмени делать… Поехали, а? На пару дней. Я тебя потом провожу…

Сидельников: — Нет. Я домой. Домой.

Контрач: — Ладно. Будешь в Ярославле, заезжай. Адрес запиши…

Сидельников: — Ты из Ярославля?

Контрач: — Да.

Сидельников: — Может, Андрюху Киселева знал?

Контрач: — Нет… Что-то не припомню… А где он жил?

Сидельников: — Не знаю. Ладно, давай адрес.

На выходе из вокзала Сидельникова останавливает милицейский патруль.

Менты: — Добрый день, патруль… отделения милиции. Ваши документы. Откуда едете?

Сидельников: — Из Моздока. В отпуск.

Менты: — В Чечне был?

Сидельников: — Был.

Мент: — Да? Ну, показывай, че везешь.

Контр: — Ничего.

Мент: — Ты думаешь мы тебя первого видим, Рэмбо? Все вы оттуда сувениры тащите. Сегодня утром один тоже клялся, а сам в сидоре две лимонки тащил. Ноги на ширину плеч…

Менты шмонают Сидельникова и находят три патрона.

Мент: — Ну вот, а говоришь ничего. Будем оформлять транспортировку боеприпасов. Пошли.

Сидельников: — Какие же это боеприпасы… Так, патроны. В кармане завалялись.

Мент: — Завалялись? А ты знаешь, что каждый на три года тянет? Так что чирик ты себе уже заработал.

Сидельников: — Слушай, земляк, ты ж русский…

Мент: — Земляки все там остались. Пошел.

Сидельников: — Товарищ сержант, отпустите меня, а? Это случайно, честно.

Мент: — Следователю расскажешь.

Сидельников: — Товарищ сержант, у меня отец умер, мне на похороны надо. У меня есть сто пятьдесят тысяч, это все, честное слово. Отпустите меня, а? Хоть на похороны. А я приду потом, честное слово, я потом приду. Я отца восемь месяцев не видел, хоть попрощаться, а?

Сидельников сидит в обезьяннике. За решеткой стоит мать.

Дежурный: — Алло! Комендатура? Тут у нас ваш клиент, да, отпускник. Ярославский вокзал. Забирайте. Через три часа? А что так долго? Ладно, ждем… Ну не смотри ты на меня, мать, не смотри! Ну не могу я, не могу! Он задержан нарядом милиции за перевозку боеприпасов, понимаешь? У него патроны нашли.

Сидельников: — Мы от них прикуриваем, товарищ капитан. У нас спичек не было. Я забыл просто.

Дежурный: — Забыл. Думать надо было.

Сидельников: — Что мне теперь будет?

Дежурный: — Что будет, что будет. Тюрьма будет. Надолго.

Мать: — Он в Грозном был. У них всю роту поубивало. На похороны он едет, отец умер у него. На похороны он…

Мать стоит в коридоре, на неё никто не обращает внимания, мимо водят бомжей, задержанных, она прижимается к стенке. Смотрит на дежурного.

Дежурный: — Алло! Комендатура? Это с Ярославского вокзала, мы машину вашу ждем. Не вышла еще? Вот и хорошо. Да тут все уладилось, отменяем вызов… Да ошиблись просто. Нет, все в порядке… Иди. Не попадайся больше.

Сидельников: — Спасибо.

Дома у него какие-то люди, поминки.

Гражданин: — Давайте помянем покойного добрым словом. Это был замечательный человек.

Он ходит по квартире, смотрит на них.

Гражданин: — Можно вас на минутку, молодой человек.

Они выходят в коридор, Сидельников закуривает.

Гражданин: — Я конечно, не слышал, как пули над головой свистят. Я вообще не слышал, как они свистят, но хочу сказать тебе… Твой отец был замечательный человек, замечательный. Мужайся. Такое горе, такое горе, правда?

Сидельников: — Нет. Горе — это когда тебе отрежут все пальцы, уши и гениталии и повесят тебе на шею на веревочках, как на новогоднюю елку. Вот это горе.

Комендатура. Сидельников стоит около окошка. Его документы проверяет дежурный капитан.

Капитан: — Почему отметку о прибытии не поставили?

Сидельников: — Я ж болел. Вон справка, там написано все. Дизентерия у меня. Я на похороны еле успел, а потом загнулся сразу. Товарищ капитан, я в полк еду, вы мне только печать поставьте и все. У меня уже и билеты есть.

Капитан: — Пошли со мной.

Они идут по коридорам, приходят к кабинету коменданта Москвы.

Капитан: — Жди здесь.

Он заходит в кабинет, виден шикарный стол, ковровые дорожки. Сидельников ждет. Капитан выходит.

Капитан: — Пошли.

Сидельников: — Все в порядке?

Капитан: — Да.

Они спускаются в подвал, там камера, дежурный. Капитан отдает дежурному документы.

Капитан: — Вот, еще один лыжник. Держи.

Сидельников: — Какой лыжник! Я ж сам пришел! Товарищ капитан, что ж вы делаете? Я ж сам обратно еду, мне печать только поставить.

Капитан: — Следователю расскажешь.

Он уходит.

Дежурный: — Так, снимай ремень, шнурки, смертник, че там еще у тебя. Деньги, личные вещи.

Сидельников: — Товарищ лейтенант, я ж не отказываюсь…

Дежурный: — Товарищ солдат, я сказал шнурки, ремень и смертник на стол!

Сидельников все снимает, достает из карманов мелочь, сигареты, зажигалку. Дежурный убирает все в сейф.

Потом запирает Сидельникова в камеру.

Сидельников в камере.

Его выводят. Лицом к стене, руки за спину. Передают конвою.

Конвой сажает его в УАЗик.

Старший конвоя: — Это не твоя мать у ворот стоит?

Сидельников: — Не знаю. Наверное.

Старший: — Ложись на пол. Отъедем, пересядешь.

Сидельников ложится, его прижимают ногами. УАЗик выезжает из ворот комендатуры. На улице стоит мама Сидельникова.

Старший: — Че, отпуск просрочил?

Сидельников: — Да.

— на много?

— На двенадцать дней.

Солдаты ржут: — Ох, ни фига себе! Тут люди на десять минут из увольнения опаздывают, их без слов на губу сразу, а ты на двенадцать дней!

Сидельников: — У нас по четыре месяца не возвращались.

Старший: — Где служил?

Сидельников: — В Моздоке.

— Да… Дисбат тебя ждет, братан.