"Ядерный Вий (сборник)" - читать интересную книгу автора (Смирнов Алексей)

Добрый вечер

У меня много друзей. Я говорю им: добрый вечер.

— Добрый вечер, Мари-Луиза.

— Добрый вечер, Виссарион.

— Привет, Захарий.

— Мое почтение, Джек.

— А вот и я, дорогая Настасья, что нового?

Они отвечают по-разному.

Мари-Луиза нараспев произносит:

— Добрый вечер, сударь.

Виссарион взлаивает:

— Добрый вечер, старина.

Захарий бурчит:

— Привет, привет, давненько не виделись.

Джек молчит, покусывает мне руку, накрывает на стол. Смешно он, однако, топочет.

— Я вконец извелась, — жалуется Настасья. Сахарная пудра раскисает в сиропных слезах. — Я сохну. Я таю.

Отвечаю:

— Ну, ничего, ничего. Сейчас сядем кушать.

Мою руки, включаю телевизор. Репортер рассказывает о достижениях конверсии. Масло вместо пушек: вот наш сегодняшний девиз.

Джек приносит полотенце, виляет хвостом. Я поправляю ему очки, мягко выговариваю:

— Эх, ты, голова — два уха. Грыз? Дужка вон треснула.

Джеку стыдно, он прячется. Из столовой доносится невнятный разговор. Мне хорошо с моими друзьями. Раньше я был одинок, но теперь все в прошлом.

Вхожу в столовую, все в сборе, расселись по местам.

Повязываю салфетку.

Я, когда ем, не свинячу, но всякий прием пищи — важный ритуал.

— О чем разговор? — спрашиваю их бодро.

— Захарий занудничает, — объясняет Виссарион. — Разводит бодягу про смысл жизни.

— Да? Любопытно, — я отхлебываю из кружки. — И в чем же, Захарий, ее смысл?

— Смысл жизни в том, чтобы жить, — хмуро изрекает Захарий. — Ограниченность мышления и стереотипы фантазии не позволяют выйти за рамки доступного. Надо просто жить, не раздумывая, и не гневить Создателя.

— То-то ты не раздумываешь, — насмешничает очаровательная Мари-Луиза.

— Dixi, — огрызается Захарий.

— Ну, а ты как думаешь, Настасья? — обращаюсь я к моей сдобной толстушке. Мочи нет, как люблю ее.

— Людьми надо быть, — ворчит Настасья. — Вот вам и весь смысл.

Джек, сверкая очками, встает на задние ноги: служит.

— Правильно, Джек, — хвалю я его. — Долг.

Все, кроме Захария, аплодируют. Захарий куксится, он чем-то недоволен.

— Хорошо, — я отхлебываю снова. — Кто сегодня расскажет притчу?

— Позвольте мне, — просит Виссарион.

— Изволь, дружище, — я откидываюсь на спинку кресла и закуриваю. Привычка — вторая натура, хотя курить перед едой ужасно вредно. Мои друзья весьма деликатны, они делают вид, будто ничего не замечают. Даже Настасья.

— Сказка про Данко, — откашливается Виссарион. — Давным-давно, когда люди жили среди трав и деревьев, нашелся среди них один Данко, молодой человек. И сказал им: пошли! И вот они шли, шли, и тени сгущались, и призраки мерещились, и вопили тропические птицы. Пока не стало темно. Тогда неблагодарные люди закричали: мы не видим дороги, куда ты нас завел? И приступили к Данко, намереваясь его разорвать. Но он не стал ждать, пока его разорвут, и сам вынул из груди пылающее сердце. Сердце осветило дорогу, и все пошли дальше.

— Замечательно, Виссарион, — я качаю головой, искренне поражаясь его смышлености. — Это все?

— Нет, там еще есть, — говорит Виссарион. — Через три или четыре часа люди стали кричать, что они голодны. И начали подступать. Тогда Данко, уже бессердечный, приманил орла, и орел выклевал ему печень. Данко поднял ее высоко, показал, а после бросил людям, и люди наелись, а тени, посрамленные, немного отступили.

— Так. Очень интересно. Что же было потом?

— Потом началась чаща, а за чащей — трясина, а за трясиной — луг без конца и края, а за лугом без конца и края — горы, а за горами — кишлак, а за кишлаком — опять трясина, и чаща тоже. И люди окружили Данко, который шел, как заведенный, и начали ругать его и проклинать за то, что он их, дескать, завел, неизвестно куда. Тогда Данко, подумав, шагнул к развесистому дубу и треснулся о него головой так, что мозги вылетели. И, когда они вылетели, он взял их в руку, где раньше было сердце, давно сгоревшее, и поднял высоко, освещая путь. А люди увидели в мозгах ужас, как много мыслей…

— Просто здорово. Чем же все кончилось?

— Кончилось тем, что они стали питаться этими мыслями, и все умнели, развивались, пока не развились до программы конверсии.

— Браво! Браво! — мои друзья в восторге, они дружно хлопают. Я растроган. Надо же — всего рупь семьдесят четыре.

— Ну, пора за дело, — говорю я торжественно. — Притчу мы выслушали. Кто прочтет молитву?

— Я, — поднимает руку Мари-Луиза.

Я складываю ладони лодочкой. Мои друзья делают, как я — кто во что горазд. Ясно, что лодочка получается не у каждого.

— Создатель многоликий, — четко и старательно выговаривает Мари-Луиза, — благослови сию мирную трапезу. Не забудь нас в своих помыслах и планах, восстанови нас в преумноженном совершенстве. Содержи наш рассудок в смирении, сохрани в нас кротость, и пусть калорий будет столько, сколько отмерено, а что сверх того — то от лукавого. Аминь.

— Аминь, — отвечает ей эхо.

Я смахиваю навернувшуюся слезу. Подставляю ладонь, Мари-Луиза легко на нее запрыгивает. Одной ножкой она стоит на линии жизни, другой — на линии ума. Мари-Луиза — сосиска, рупь сорок три. Я скусываю ей головку, вдумчиво жую. Она продолжает стоять, ожидая дальнейшего употребления. Беру кружку, запиваю.

— Начни с горячего, — укоризненно вмешивается Настасья. — Желудок испортишь.

Я смотрю на нее виновато, откладываю Мари-Луизу, тянусь за Джеком. Режу его в мелкое крошево, беру на вилку. Он хорошо прогрелся и не остыл, несмотря на предобеденные разговоры. Закусываю очками, беру Захария, крепко сжимаю. Захарий широко разевает рот, из которого прямо на Джека сползает горчица. Я переворачиваю Захария, сжимаю противоположный конец, и на Мари-Луизу вываливается хрен.

Божественно. Как тонко придумано: у каждого органа, помимо декоративных функций, есть пищевое предназначение.

Чавкаю.

— Ешь с хлебом, — напоминает заботливая Настасья.

Беру Виссариона, отрываю зубами корку. Одновременно прислушиваюсь к телепередаче: там теперь показывают документальный исторический фильм. Первые успехи клонирования и селекции, зловещие планы военщины. Первые гибриды: человек-свинья, человек-дельфин, человек-боевой слон, человек-ящер. Разумеется, это солдаты, чего еще ждать от ястребов в погонах. А также сержанты и офицеры младшего звена. Вооруженные гориллы, морозоустойчивые альпийские стрелки. Акции протесты, митинги, мирные шествия.

Доедаю Мари-Луизу, запиваю.

Бархатная революция, курс на мирную жизнь. Повальная конверсия. Первые опыты скрещивания человека с продуктами питания. Первая ромовая баба. Поющее масло, танцующий батон. Президент в наброшенном поверх пиджака халате посещает кулинарный роддом. Первая потребительская корзина — малая. Она включает Виссариона, Захария, Мари-Луизу и Джека. Я сластена, могу себе позволить еще и Настасью, на десерт.

Я холостяк и в еде неприхотлив.

Завтра мне выплачивают жалованье. Куплю Большого Степана, который пиво. Надо же, до чего дошла человеческая мысль: самого Степана, то есть емкость, можно сдать, и заплатят.

Тем, что осталось от Виссариона, подчищаю тарелку. Смахиваю крошки: пряжку от туфельки Мари-Луизы, усы Захария, рожки Джека.

Настасья сидит на чайнике, пряча его под широкой юбкой. Я раздеваю десерт, снимаю обертку, кусаю, жую, глотаю.

Убираю со стола.

Друзья ушли, я один, однако не унываю. Завтра набью холодильник.

Я готовлюсь ко сну.

Читаю вечернюю молитву.

Забираюсь в постель, листаю Библию, Книгу Притчей Соломоновых. Нет, серьезное чтение в голову не лезет. Беру авантюрный роман, засыпаю на пятой странице.

Мне снятся друзья.

Я о чем-то с ними спорю, мы куда-то идем; нас окружают долины, леса и горы; впереди — далекое, нестерпимо яркое сияние.

Oктябрь 2000