"Владычица морей (сборник)" - читать интересную книгу автора (Синякин Сергей)

Глава девятая

Для подыскания шпиона в чужом государстве немалое искусство надобно. Жадному — усыпь путь ефимками, мимо десяти пройдет, к одиннадцатому потянется. Падок до женщин — окружи красавицами, одной из них и достанется из любовника веревки вить да государственные секреты вытягивать. Третий рожден с авантюрною жилкой, такому жаждется с риском жить, так ты ему дай этот риск, он тебе и приплачивать станет за то, что столь выгодно устроился в жизни. Четвертый карьеры жаждет, так ему надо вовремя путь впереди расчистить и помочь преуспеть в государственной пользе, а как исполнишь сие, и этот твоим будет. Любви промеж вас особой не случится, а вот уважение и чувство взаимной необходимости рядом держать будут. А есть и такие, за кем грехи тайные тянутся. Один сладострастным мужелюбцем живет, другой — руки в казну запускает, еще у одного покойник в сундуке таится. Узнай их тайные грехи да пристрастия, станешь владеть ими и подталкивать к выполнению надобного. Но самые главные твои помощники — те, кого зависть гложет. Такие ко всем с презрением относятся, всех подозревают и пристрастно приглядываются к окружающим, грехи и пороки у них выискивая. Все им кажется, что недооценивают их способности и усердие, вот и поглядывают они по сторонам, чтоб настоящего ценителя найти. Похвали его в нужное время, о способностях великих скажи, заметь несоблюдно, что-де не там живет человек, в иной стране и оценили бы по уму, и для способностей простор достаточный дали бы. А привыкнет человек этот мнительный к лести твоей да пожеланиям славным, бери его, как налима в коряге, голыми руками, он тебе не токмо государя своего отдаст, но и отечества, его не оценившего, не пожалеет.

Шпионы разделяются на три категории — одни из них имеют ум наблюдательный и размышлениями своими способны до истины добраться. Такие обычно занимают посты и доступ имеют изрядный к тем знаниям, что разведчик для пользы своего государства с великим риском добывает, — тайные задумки государя своего, планы военные, сведения о запасах, международные дела да влечения.

Другие к оному не способны и могут использоваться лишь как добытчики слухов, светских сплетен, сбора сведений о тайных пороках и пристрастиях более вероятных кандидатов для тайных приискных дел.

Третьи и к тому не пригодны, а потому могут использоваться лишь для самых грубых дел — посеять панику, диверсию совершить, неугодного человека убрать, а то и просто — нужные слухи своевременно распускать.

Счастлив тот, кто в своей горсти держит шпионов всех видов, такой готов ко всему, и уподобить его можно искусному живописцу, который полной палитрою красок и оттенков пользуется, а потому и картина у него выходит искусная и живая.

Петр, не желая войны сразу с двумя неприятелями, пытался заключить мир, и все равно ему было, с кем этот мир будет заключен — с Портою или шведским королем. Посланник государя в Константинополе граф Толстой обладал циничным изощренным умом, но и ему приходилось туго — в соперниках у него был французский посол в Стамбуле барон Шарль де Ферриоль. Еще в марте одна тысяча семьсот шестого года французский политический интриган в меморандуме на имя султана Ахмеда III писал: «Все толкает московского царя на войну с Турцией настроение у греков и валахов и его чрезвычайная амбициозность. Поэтому надо опередить царя и напасть на него, пока он не может справиться со Швецией». В начале 1707 года Толстой через своих шпионов сумел ознакомиться с многочисленными посланиями французского посла. Незамедлительно он принялся возражать, но чаще эти возражения имели вещественную форму — деньги и подарки, — вот был язык, который без особого переводу понимали приближенные турецкого султана. Петр Андреевич Толстой с удовольствием доносил Головкину, что труды французские и подарки Ферриоля пропали даром, а ему, Толстому, обошлись все хлопоты в несколько шкурок горностая и четыре пары соболей. Понятное дело, кому пошли эти подарки — в Турции запретили носить Соболя всем, кроме султана и его визиря.

Тайное соглашение с англичанами оказалось выгодным — английский посол Саттон и голландский посол Ко-льер выполняли указания своих правительств и сдерживали Османскую империю от нападения на Россию. Нельзя сказать, что усилия их были односторонни — вездесущие шпионы сообщали также, что морские державы опасались вступления Карла в испанскую войну в союзе с Францией, а потому осторожно подталкивали его к войне с Петром.

Но еще более важным было все-таки предотвратить союз Турции и Швеции против государства Российского. Дружеские отношения султана со шведским королем и его ставленником в Польше Станиславом Лещинским служили усилению антирусских настроений в Стамбуле. Уже назначен был крымским ханом Девлет-Гирей, лозунгом которого была война против России. «Резать неверных — значит совершать дело, угодное Аллаху», — говорил Девлет-Гирей. Он и ханство Крымское принял в надежде, что московиты навсегда будут отдалены от благодатных крымских берегов.

В этих условиях ставка делалась на иждивения. «Садко» и «Посланник» крутились близ турецких берегов. Ночами золото с подводки, маскируемой искусно под большую лодку, перегружалось на фелюги. Туркам о том донесли. Однако, сколь их корабли ни бороздили турецких прибрежных вод, следов контрабандной лодки не сыскивалось, однажды лишь ее, казалось бы, засекли, да тут же потеряли из виду.

Иной раз казалось, что еще немного — и счастье улыбнется туркам. Однако — кысмет! Не было удачи турецким галерам! Гаджи-бей усердствовал более иных и лунной ночью лично наблюдал в зрительную трубу малую плоскую лодку, движущуюся вдоль турецкого берега. Уверенный в удаче, Гаджи-бей приказал сыграть тревогу и двинулся на перехват лодки, уже готовя гранаты и мечтая о щедрой султанской награде. Увы! Редкое облачко нежданно заволокло жирную луну, а когда та освободилась из плена, на месте, где замечена была лодка, плавно катило к берегу свои волны спокойное море.

— Иблисы! — суеверно отмахнулся Гаджи-бей. — Это иблисы помогают неверным!

— Жаль, что луна зашла за облака, — заметил ему помощник. — Если бы не облака, вы, достойнейший ага, захватили бы и иблисов. Не вижу вам равного на морях.

Ни Гаджи-бей, ни его помощник даже не подозревали, что в ангелах-хранителях у них был сам русский царь, повелевший подводникам своим блюсти тайну, а спасительницей нежданной стало облако, затмившее луну, — ведь у Григория Суровикина давно чесались руки опробовать в деле самодвижущуюся подводную мину, коей с недавних пор оснащена была подводка.

Погрузившись на глубину, экипаж «Садко» некоторое время выжидал, пока турецкая галера не пройдет стороной. Гребцы лениво шевелили веслами, удерживая лодку на месте. Наконец капитан Мягков выдвинул подзорную трубу. Треугольные паруса галеры канули в густом черноморском мраке, курсом на Зонгулдак. Мягков выждал еще некоторое время, потом дал команду на всплытие. И вовремя — от турецкого берега уже скользила черным призраком просмоленная рыбацкая фелюга. Экипажем на этой фелюге были армяне, мечтающие о независимости, а потому служившие российскому посланнику не за страх, а за совесть.

Толстой средств на иждивения не жалел. Турецкий визирь Хасан следил за русским послом, поэтому с большой информированностью сообщал, что за несколько лет Толстой роздал в различных местах около трех тысяч кошелей, или полтора миллиона талеров. Вот цена была мира с султаном Ахмедом, несомненно, что не все досталось его приближенным, чему-то радовался и сам султан.

Бывший участник стрелецкого бунта действовал в Стамбуле нагло, государю своему служил верно и с уме-лостию. Тайная палитра у него была полна всех красок и всех оттенков, поэтому рисовал он в отличие от барона де Ферриоля живописные масляные портреты, в то время как у того чаще случались гравюры по типу немецких — сплошь черный да белый цвета, без малейшего оттенка.

Вовремя сказанное слово опасения значит ничуть не меньше врученного кошеля с талерами или ефимками. А если к тому присовокупить донесения о небывало большом количестве русских пушечных кораблей, якобы появившихся на Азове, то и султан проявлял некоторую осторожность, тем более что любимые наложницы его ночами с усердием отрабатывали появившиеся у них золотые редкостные украшения. Они нежно уговаривали Ахмеда не рисковать благополучием государства и выждать более благоприятных времен.

А дела государственные в самой России были не столь уж блестящими. В конце 1707 года на гвардейский отряд князя Юрия Долгорукого, что занимался поимкой беглых в казацких землях, напали казаки и всех беспощадно побили, включая и князя. Командовал казаками атаман Кондратий Булавин, которому не нравились новые порядки, насаждаемые Петром Алексеевичем. Булавин разослал везде прелестные письма. Пока царь воюет, он надеялся отстоять казацкие вольности и ввести на их землях самоуправление. Оставить сие без последствий было никак невозможно, и на борьбу с восставшей чернью пришлось бросить тридцать тысяч регулярного войску, ведь казаки предательски били в спину и без того ослабленного войной государства. Ах, Булавин! Предательски ударил атаман в спину Азову, что готовился к отражению вероятного турецкого нападения, сошелся в переговорах с калмыками да ногайцами, да и с турками принялся казацкие политесы крутить, обещая оным, что ежели государь не пожалует казаков против прежнего, то они от него отложатся и станут служить султану, и пусть султан государю не верит, что мир ему желанен; государь и за мирным состоянием многие земли разорил, также и против султана корабли и всякий воинский снаряд готовит.

Вот уж подлость казаческая! Граф Толстой сил и золота не жалеет, чтобы султана в миролюбии убедить, а тут и шпионов заводить не надо — правда и неправда сплетутся в узел единый и станут средь турков недоверие к словам дипломатическим сеять!

И башкиры бунтовали. Не нравилось кочевникам, что на землях их заводы ставить стали и налоги великие на ведение войны брать. Раньше как было? Уплатили положенный ясак и свободны, как кобылицы в зеленых лугах, а теперь и кобылиц не остается — берут коней да кобылиц для нужд царской конницы! Да и комиссары, что сбором скота и поимкой беглых занимались, жестоки не в меру были. Одного такого, Сергеева, в конце концов за тяжелый характер и издевательства повесили в Казани, а потом и далее пошли — сожгли и разорили триста деревень и убили да в плен увели тринадцать тысяч русских. И ведь чего удумали — такоже на поклон к туркам пошли, выражая желание перейти под султанское покровительство или крымского хана благоволение заслужить — дай-де хана для управления Башкирией! А на плаху за измену не желаете?

Озноб да пожары сотрясали империю, и лекарства для того, чтоб жар сих болезней усмирить, требовались крепкие — иначе как плахами да виселицами и не вылечишь!

В начале января государь Петр Алексеевич, получив от любимца своего Меншикова депешу об очередной виктории, отправился в Польшу. Узнав, что шведская армия движется к Гродну, не медля ни дня, государь приказал занять Гродненский мост и стоять стойко, а буде неприятель настойчив в атаках — мост рубить, но Карла с его гренадерами в Гродну не допускать. Сам же отправился в Вильно.

Однако назначенный к Гродненскому мосту бригадир Мильфельс поражен был изменою и позволил шведам занять Гродно сразу же после отъезда государя. За сие приказано было его арестовать и поступить с ним сурово, но Мильфельс, иудино семя, бежал. Карл же занял город всего с шестьюстами гренадеров. Узнав о том, государь послал в Гродно трехтысячное войско, чтобы полонить короля. Но шведскому государю, этому долговязому недолетке, и здесь способствовала удача, хотя лихая конница порубала в капусту шведский корпус, стоявший у дома короля. Карл сумел отбиться и уйти, не попав в неволю.

Петр Алексеевич дал распоряжения генералам и в марте 1708 года прибыл в Петербург, оставив войско на надежных и верных воинских начальников своих.

Петербург строился, и кипучая жизнь города восхищала царя. Осмотрев все, он на буере поехал в Шлиссельбург встречать родственников. Царицу, невестку с дочерьми и своих сестер Петр Алексеевич встретил за восемь верст от крепости и въехал царственным кортежем в оную при великой пушечной стрельбе. После обеда и некоторого отдыха в крепости кортеж прибыл в Петербург. В честь прибывших женщин дан был бал, под коий Петр Алексеевич занял хоромы князя Меншикова, благо с винами да провиантом в доме князя было не в пример более вольно, нежели во дворце самого царя, да и просторы залов позволяли кружиться в бешеных контрадансах, меняя сорочки.

Капитан-лейтенанты Раилов и Мягков были призваны к государю, который удостоил любимцев наградами, представил сиятельному семейству и собственноручно налил каждому по чаше пуншу, который тут же был подожжен. Капитан-лейтенанты мужественно, хотя бы и несколько привычно, хлебнули подлинно огненного зелья, приведя тем в смятение и восторг царствующих дам.

Дамы довольно откровенно оглядывали господ капитан-лейтенантов, Иван Николаевич смущался и краснел.

— А что, капитан-лейтенант Раилов, — спросил государь в самый разгар веселья, — хорошо ли живется тебе с молодой женой? Слышал я, что в прошлый год взял ты за себя Аксакову-Мимельбах, так ли это?

Яков непринужденно признался и прибавил, что жилось бы им с молодой супругой славно, только вот не виделись они давно, ведь Варвара Леопольдовна живет в тятином поместье, а это куда как далеко от Петербурга.

— Вот и пора уж семьей перебираться к морю, — заметил государь, топорща усы и по-кошачьи кругля глаза. — Быть здесь новой столице российской, к тому все идет. А что, Яков Николаевич, брат твой, капитан-лейтенант Мягков, женился тож или по-прежнему вольным кораблем по жизни плывет?

— Вольно плывет, государь, — сказал капитан-лейтенант Раилов. — И слышать о женитьбе не хочет.

— Ну и славно, — засмеялся Петр. — Я сам ему невесту приищу. Эй, капитан-лейтенант-Мягков, согласен ли ты, чтобы государь твоим сватом выступил? Не разгневаешься ли на него за сию нахальную вольность?

Придворные засмеялись, сестры царя Наталья, Мария да Феодосия с лукавыми улыбками принялись переглядываться, чем вконец смутили бравого моряка.

— Государь, — сказал Мягков, — рано мне еще жениться, не чувствую в себе стремления к семейному уюту…

— Врешь, врешь! — весело перебил его Петр. — Каждый моряк нуждается в крепкой гавани за своей спиной. Даешь ли ты мне, капитан-лейтенант, право найти тебе супругу по своему усмотрению?

— Государь, — снова начал Мягков, и голос его задрожал. — Не смею скрывать от тебя, что сердечная рана меня мучит…

— Вот и славно! — с жаром воскликнул царь. — Тем более надлежит тебе в брак вступить, чтобы счастливой семейной жизнью душевные травмы превозмочь. Еще раз тебя спрашиваю, капитан-лейтенант, желаешь видеть меня своим сватом?

Иван Николаевич покраснел и смутился еще больше.

— Решено, — объявил государь. — Обещаю тебе, капитан-лейтенант, что найду тебе супругу по душе. Ну, может, крива будет или пышностями отлична, так это и к лучшему, в семье будет спокойно и благополучие семейное на том держаться будет!

— Государь! — жалобно выкрикнул Мягков. Стоящий рядом Апраксин незаметно, но больно толкнул парня в бок мясистой ладонью, пальцы которой украшены были драгоценными перстнями:

— Молчи, дурак! Целуй государю руку да благодари!

— Решено! — сказал Петр Алексеевич. — Завтра едем свататься. Потом благодарить меня будешь. — Он подмигнул капитан-лейтенанту Мягкову, хитро прищурился и приказал: — А ну налейте ему, а то от радости на капитан-лейтенанта истинно столбняк напал! Не каждому такое выпадает, что государь сам ему сватом вызывается быть! Завтра же поутру жду тебя при дворе! Приказываю быть в мундире и при шпаге, чтобы бравым видом своим ты невесту с первого взгляду в полное восхищение привел!

Час спустя пьяный Иван Николаевич жарко дышал в лицо брату:

— Утоплюсь! Ей-ей, утоплюсь! Не надо мне государевой невесты, не люба она мне будет! Слышишь?!

Раилов растерянно и напуганно оглядывался по сторонам и лишь бормотал:

— Молчи! Молчи, дурак! Обоих погубишь! Люди кругом! Услышат да донесут!

Капитан Бреннеманн выслушал обоих братьев и философски сказал:

— Любовные недуги лечит э-э… любовь, господа! Прав государь, не тот счастлив, кто с ума от страсти сходит, а тот, у кого этой страсти э-э… выход есть. Перемелется, Иван Николаевич, еще и рад будешь, что достойную супругу тебе государь подыщет.

— А ну как и в самом деле крива будет? — с пьяной безнадежной обреченностью всхлипнул Мягков. — На што она мне, кривая да толстая?

— А пойдемте, господа, на корабль? — предложил старый моряк. — Есть у меня там ром, из э-э… далеких испанских колоний доставлен. Посидим, поговорим о жизни, о странностях, что порою судьба человеку э-э… представляет.

— Заодно и Ванька со своей холостой жизнью попрощается, — ввернул Раилов.

Лишь к утру Мягков забылся на «Посланнике» непрочным похмельным сном. И снилось ему, что идет он в церкву с дородной и пышною дамой, а из толпы любопытных на него жалобно глядит Анастасия, вся оборванная да несчастная. Оставил Иван дородную невесту свою, шагнул было к милой Анастасии, но тут ему путь капитан Бреннеманн преградил:

— Битте, господин Мягков, следуйте нужным курсом, государь лучше знает, что вам в жизни нужно, он за все государство радеет. Что же вы к нему с таким недоверием, может быть, вам из капитан-лейтенантов назад в мичмана захотелось?

Толкнул его Мягков, только не сдвинуть ему Иоганна Бреннеманна, крепко тот его держит и хрипит в ухо:

— Пора, пора, господин лейтенант, невесту заставлять ждать э-э… крайне негоже!

Мягков тяжело сел на постели, а в каюту уже входили два Гаврилы, держа отглаженный мундир и белоснежную сорочку. В руках у Раилова, что вошел следом, была шпага. А из-за брата выглядывал взволнованно юнга Степаша Кирик с кувшином холодной воды в руках.

— Вставай, Иван Николаевич, — сказал Иоганн Бреннеманн. — Негоже будет, коли государь тебя ждать станет. Да и невесту заставлять ждать э-э… крайне негоже!

— Знать бы ее еще, — угрюмо сказал капитан-лейтенант Мягков и покорно склонился над деревянной бадейкой. — Лей, Степка, дай здравым мыслям в больную голову прийти.

К государеву дворцу подъезжали в экипаже с разными чувствами — капитан Мягков с тоскою и тупой покорностью судьбе, капитан Бреннеманн с вальяжным достоинством, капитан Раилов с некоторой восторженностью и радостным недоумением, к которым примешивалась гордость за брата, а юнга Степаша Кирик, примостившийся на запятках, с жалостливым чувством к молодому капитану и нетерпеливым ожиданием праздника.

Петра Алексеевича ждать долго не пришлось. Вроде бы и выпил накануне немало, и курева не чурался, да и спать поздно лег, а вот выглядел государь на редкость свежо, ей-ей, свежо.

— А-а, братцы! — вскричал он с живостью. — Вовремя явились, я уж было решил за вами дежурного офицера посылать, да вижу, что уважаете вы своего государя — долго ждать его не заставили!

— Верный подданный не может заставлять своего государя ждать, — заметил капитан Бреннеманн, еле заметно морщась и покачиваясь от железной схватки царя. — Сие противоестественно самому государственному устройству, герр Питер!

— Старый служака! — с одобрением оглядел капитана Петр, слегка его отстранив от себя. — Прав был Франц, верно и с доблестью служишь ты государству Российскому, Пора бы тебе его за Отчизну признать, а России — напротив — тебя за сына своего!

— Давно почитаю матушку-Русь новым и дивным Отечеством своим, — сказал Бреннеманн.

— А коли так, то что ж у тебя жена с детьми вдали от семьи да матушки России? — сверкнул кошачьим круглым глазом государь. — Мало жалован?

— В достаточной степени, государь, — с достоинством поклонился старый моряк.

— А коли так, то выписывай семью, — с некоторой суровостью заметил Петр. — Всему твоему потомству на благо России работа найдется. Коли станут России верность блюсти, милостию нашей обижены не будут.

Он повернулся к унылому капитан-лейтенанту Мягкову.

— Что-то жених не особливо весел! — дернул щекой. — Зрю я, огорчить меня хочешь дерзостью нежданной? Иван Николаевич промолчал, покорно склонив голову перед царем.

— Вот и славно! — одобрительно сказал тот. — Едем! Своего экипажу не беру, вашего довольно станет!

Усадив моряков в карету, Петр с гоготом согнал кучера и занял его место. Заметив Степашу, поманил его к себе. Юнга осторожно приблизился.

— Садись! — приказал Петр. — Как зовут тебя, матрос невеликий?

— Степашей, — испуганно сказал мальчуган, усаживаясь рядом с царем. — Из Кириков я, архангельский!

— Из Кириков? — с доброй лукавой насмешкой переспросил Петр и протянул руку. — А я, стало быть, из московских Романовых буду, Степаша!

— Со знакомством вас, — отважно сказал юнг.

Царь снова громко загоготал, вздернул усы, свободной рукой потрепал мальчугана, одобрительно подмигнула со знакомством, значит.

Карета ходко катила по нарождающимся петербургским улицам. Бравые морячки боялись высунуться из окон кареты. На улицах уже серело, чадно догорали смоляные бочки, а случающиеся после вчерашних праздничных хлопот редкие прохожие вглядывались в экипаж, в ужасе отводили глаза и лишь следом уже ели карету любопытным взглядом — каждому хотелось знать, кто же едет в карете, коли кучером у него сам государь?

Было время смены караулов.

— Родители живы? — продолжал неспешные расспросы Петр Алексеевич.

Узнав, что Степаша Кирик круглая сирота, замолк ненадолго, размышляя о чем-то своем, потом снова спросил.

— А есть ли у тебя, Степа, тяга к учению? — и, узнав, что тяга такая есть, как о решенном уже, сказал: — Быть тебе, Степка, в Европах. На днях Абрама туда учиться посылаю, будешь с ним во товарищах.

— Если герр Иоганн отпустит, — осмелев, сказал Степаша.

Петр с ухмылкою глянул на него, недовольно дернул щекой, сопнул гневно, но гнев свой сдержал, захохотал громко, хлопая свободной ладонью по ляжке, и уверил мальчика.

— Отпустит! Ей-ей, отпустит, коли я его о том попрошу! Резко натянув вожжи, государь окриком остановил лошадей, бросил вожжи ошалевшему от страха кучеру, и выглянувшие из окон моряки со смятением осознали, что экипаж вновь стоит у царского дворца. Яков Николаевич покачал головой, капитан Бреннеманн крякнул и сжал руку белого от страха да утреннего сушняка Мягкова:

— Молчи, Ванька, все будет хорошо. До дна еще далеко… Петр, слегка пригнувшись, шагнул в дом, жестом позвав за собою жениха с товарищами его, и Мягкова снова залила липкая волна страха. Неужто… Страшно было даже подумать о том, а сказать, так и вообще невмоготу. Шел Мягков за широко вышагивающим государем и чувствовал, как сзади его подталкивают товарищи. Жаль, Суровикина не было. Казак показываться государю на глаза опасался, с атаманом Булавиным еще не было покончено, а потому к казакам Петр Алексеевич не мог не чувствовать раздражительности и опаски. И все блазнилось Мягкову, что шуткой все было, знамо ведь, как склонен государь к игрищам да забавам различным.

В малом зале государя с гостями встречали сестры его да государыня, все в голландских платьях — юбки тонкой шерсти с золотыми полосами по подолу, узкие душегрейки, — шея да плечи — голые, руки белые по локоть — голые, глаза подведены, брови начернены, над алыми губками мушки чернеют. Государыня была темноволоса и кудрява, в уголках большого красивого рта — улыбка, в глазах — усмешка добрая, брови широкие дугою выгнулись. Сестра государева Наталья стояла в окружении сестер Александра Даниловича Меншикова, взятых из отцовского дома во дворец под присмотр Анисьи Толстой.

Кругловатое личико Натальи с курносым вздернутым носиком, смеющиеся глаза, маленький пухлогубый ротик — все в ней дышало юной чистотой и некоторой отстраненностью от происходящего. При виде государя все склонились в поклонах, у Меншиковых поклоны выходили неловко, словно пухлые задницы их перевешивали остальные воздушности тела. «Неужто государь решил меня с Мен- шиковым породнить?» — обожгла Ивана Мягкова неосторожная мысль.

— Готова ль невеста? — спросил государь.

— Готова, готова! — защебетали девы. — Сей же час из светелки выйдет!

Петр Алексеевич подошел к накрытому столу, оглядел его, расставив длинные голенастые ноги в ботфортах с отворотами, ухватил со стола жареную куриную лытку, грызанул ее, сверкнув белыми зубами, и поворотился к морякам.

— Думал я, какую тебе невесту надобно, — сказал он, зорко оглядывая понурого и невеселого капитан-лейтенанта. — Красивую, молодую да ветреную вроде бы в жены давать тебе ни к чему: пока ты в море, она на суше амуры с разными галантами крутить станет. Впрочем, и старая да опытная счастья семье тож-таки не даст, к старой бабе душа с моря стремиться не станет. — Подумал немного, небрежно швырнул куриную лытку на общее блюдо, шагнул к капитан-лейтенанту, положил руку ему на плечо. — Ты уж не взыщи, Иван Николаевич, государь твой в выборе старался, как умел.

Иван Николаевич Мягков поднял от полу несчастные глаза свои и увидел невесту. Вся в белом, все на ней воздушное, ветром дышащее, а лица и вовсе не видать. Может, оно и к лучшему.

Все вокруг было как в тумане. Государь продолжал что-то говорить, держа невесту за руку и подводя ее к жениху, Но Иван Николаевич слов его не разбирал, а только стоял у него в горле горький тесный комок несчастия и тоски, и губы сами шевелились, прощаясь с Анастасией.

Руки жениха и невесты соприкоснулись. Рука невесты была на удивление сильной и прохладной.

— Так вот, капитан, — строго сказал ему на ухо государь. — Названую дочь свою за тебя отдаю. Она у меня сиротинушка, так что не вздумай обижать, я ей буду заступником. Коли что не так в жизни пойдет, я тебя своей царской рукою на путь истинный наставлю. Понял меня?

Господи! Да все оно в жизни-то уже пошло не так! Иван Николаевич едва не застонал от тайного отчаяния и прикрыл глаза.

— Убогая она у меня, сиротинушка, — басовито сказал царь. — Глазик един косенький, да нос скривлен, да скулы оспой попорчены. И так уж девица в жизни настрадалась, будешь ей верным мужем и опорою в жизни. А я уж за приданым не постою, ты мне, капитан-лейтенант, верь, я своих царских слов на ветер не бросаю.

Ах ты, святой Андрей Первозванный! Да за что же такая немилость! Он ли, Мягков, государю животом своим не служил! Что же государь насмешку над ним такую строит, уродину за него замуж выдает! От слов царских Ивана Николаевича то в холод, то в жар бросало, он и глаз боялся открыть, чувствовал только, что рядом невеста стоит, нежным цветочным духом от нее веет.

— А то откажись, пока не поздно, — сказал Петр насмешливо. — Пока еще не поздно, пока не сладились, а?

Капитан Мягков и рот открыть не успел да решительности набраться, как в спину ему тяжело ударила рука капитана Бреннеманна.

— И думать не моги, — шепнул в спину ему старый капитан, и все остатки решительности Мягкова тем самым вымел.

— Молчишь? — сказал Петр. — Знать, по нраву тебе выбор мой. Хватит томить жениха, ну-ка, невеста, покажись мужу своему будущему.

Мягков нерешительно глянул.

Глянул — и глазам своим не поверил. На нежных щеках невесты светились длинные слезы. А глаза ее, огромные, серые, были счастливыми и сумасшедшими.

— Анастасия? — сказал — и остолбенел. Вокруг же необидно смеялись.

— Так вы уже знакомы? — притворно поразился Петр, — Славно я угодил своему шкиперу! — Наклонился, жадно целуя невесту в полураскрытые губы. — Коли так все вышло, — сказал он, поворачиваясь к Мягкову, — нынче же и венчание будет. Торопись, капитан-лейтенант, детишек после себя на белом свете оставить. Изрядные баталии впереди грядут! Что же до родителей твоих, то я им сам отпишу! Будет тебе в семье мир да спокойствие!

Еще раз с жадностию поцеловал невесту, с сожалением оторвался и поворотился к остальным:

— А ну, хозяюшки, зовите всех за стол! Уж больно удачным наш сговор вышел!

И сразу зашумели вокруг неведомо откуда взявшиеся гости, бесшабашно заголосил шут, увиваясь вокруг жениха да невесты, только Иван Николаевич ничего вокруг не видел и не слышал, да и не хотел он ничего видеть, кроме милого лица своей любимой.

— Настенька! — взял он за руки плачущую девицу. А капитан Раилов отошел в сторону, опрокинул у стола чарку да и с отвагою бросился в гавот с одной из сестер Александра Даниловича Меншикова. Та, хоть и была единоутробной сестрой светлейшего князя, особо не чинилася — кинулась в танец, только туфельки красные саксонской кожи, шитые бисером, мелькнули.