"Зверь Бездны" - читать интересную книгу автора (Веста А.)

Глава восемнадцатая Отшельник

Один за другим мелькали дни на маленьком острове, куда его забросила буря. У него больше не было имени, судьбы, прошлого, не было и желаний, прежде составляющих почти все его существо. Солнце едва успевало вынырнуть из океана, набрать силу и сразу, словно повинуясь неумолимому закону, гасло. Колесо времени вращалось все быстрее, ничего не меняя в его жизни, он был вне времени и больше не участвовал во всеобщем кружении и смене масок.

Глядя, как катится по небу огненный шар, отшельник думал, что это «время смертных». Время богов не знает ночи и суматошного деления на дни, часы и минуты. Он был впервые в жизни по-настоящему свободен, и, может быть, даже счастлив. Но спокойствие его жизни было мнимым. Каждую минуту он размышлял, находя равновесие между противоречиями, открывал ответы на мучительные вопросы, продвигался неровными шагами к неведомой цели.

Это уединение и младенческая безмятежность природы были даны ему, чтобы обрести новые силы души и рассудка, найти место своей судьбы во всеобщем потоке и осознать таинственный зов, когда-то призвавший его на землю.

Иногда он среди ночи покидал хижину, заходил далеко по пологому дну в океан и, лежа на спине, вглядывался в молчаливый лик, склонившийся над ним, в мерцание звезд и медлительный ход созвездий. Океан укачивал его с материнской нежностью и возвращал Земле.

Мелкие события, картины и символы, которые он научился видеть и читать, открывали ему бесконечную мудрость мира. И в этом мире сиял его путь, заповедная тропа, ступени еще более глубокого понимания и единения с живым, переменчивым, подвижным миром Земли и космоса.

За время отшельничества его интуиция обострилась, и он с удивлением открывал в себе все новые способности, с каждым днем крепло его кровное единство со всем сущим в мире, и уверенный, что его слышат, он разговаривал с океаном, с Солнцем, Луной, звездами и стихиями.

Он с благодарностью принимал заботы природы: тепло и пища, кров и подобие одежды, все было даровано ему по праву сына Земли.

«Русский терминатор», мускульная машина оказался бессилен против черной магии, и теперь ему предстояло шагнуть в пропасть духовного мира и обрести иную силу. Мага создает одиночество, оно высвобождает силы души, которые прежде уходили на суету и ежеминутное осмысление тысячи ненужных вещей, теперь он учился концентрировать эту силу, и в фокусе его желания уже происходили маленькие чудеса. Под его взглядом вспыхивала сухая травинка, огонь перекидывался на ветки, и весь костер медленно разгорался на вечернем берегу. Он учился извлекать силу из слабости, из своего голода и жажды, из тоски по любимой, из молчания и мысли, и это напряжение давало необходимый настрой его духу.

Он учился воспринимать особый свет, который ускользает от обычного зрения, и вскоре мог ловить свечение живых существ, а после нескольких дней тренировок и свечение растений, более тонкое, подверженное смене погоды и фаз луны, а потом и блеск песка, и вспышки минералов на поверхности земли и внутри скал. Для того чтобы встретиться с духами, ему не нужно было разжигать магическое пламя или рисовать на песке древние заклятия: молчание и сосредоточение рождали внутренний свет, озарение, и на этот огонь слетались его незримые собеседники.

Так он открыл суть белой магии — совершенство души, духа и интеллекта рождает незримый свет. Не сила заклинаний, мантр-молитв, а сила этого света некогда отличала добрых волшебников и святых, позволяя являть добрые чудеса и исцеления.

Он знал, что этот путь открыт каждому человеку, кто сумел очистить себя от грязных привычек, грязных мыслей, грязных чувств и темных дел. Этот заповедный путь был открыт для всех, но не каждому дано пройти по нему до конца.

Отшельник сидел на берегу, вороша угли в костре. Огонь был его собеседником и другом. Он знал, что может положить руку в огонь и пламя не обожжет его, потому что теперь его суть была едина с огнем.

После яростного тропического ливня джунгли были влажными, густо парили мангровые заросли, и песок лагуны пятнисто просыхал. Отшельник смотрел на ровный золотой закат.

По узкой полосе прибоя шла девушка. Ветер играл ее волосами и сдувал в сторону легкое белое платье. Он поначалу принял ее за призрак, один из своих бесплотных гостей. Не дойдя несколько шагов, девушка опустилась на песок, снизу глядя в его лицо. Волна окатила ее, и светлое платье намокло, потемнело, облепив тело, и он упал на колени, не спрашивая, как, из каких глубин явилась она на этот остров. Они обнялись, как в первый раз, не веря ни своим рукам, ни силе объятий, ни соленой горечи на губах. Волна свалила и поволокла их сплетенные объятием тела и вынесла на белый, выглаженный отливом песок. Алексей гладил кольцо из нержавейки на ее безымянном пальце, как единственное доказательство реальности ее возвращения.

— Камелот взорвали изнутри. Наш сосновый замок был напичкан аппаратурой «Деборы коммуникейшен», и достаточно было одного импульса, чтобы все вспыхнуло. Я успела выпрыгнуть из окна и вынести Грааль. Меня схватили уже на шоссе. Этот словоблуд Натан заявил, что не убьет меня, потому что он не властен над любовью. Два месяца я провела взаперти. В одну из ночей мои тюремщики исчезли. Я только потом узнала, что в эту ночь затонул лайнер вместе с Натаном и всей его камарильей. — Захлебываясь, Сашка пересказывала ему все, что пережила за эти месяцы разлуки. — Отшельник и Кобальт собрали новый круг рыцарей чаши, оставалось разыскать тебя. И еще… Это очень важно! Я успела пройти сквозь «огненные врата» перед тем, как была сожжена лаборатория Мерлина. Теперь я такая же, как ты, твоя энергетика больше не опасна для меня!

Всю ночь они слушали неумолчный шорох набегающих волн и лишь под утро уснули, сморенные блаженной усталостью.

— Ну, ёлы-палы… Ну, ёлы-палы… Ну просто неудобно за вас, товарищи!

Алексей приподнялся с вороха пальмовых листьев, протирая глаза. Солнце бесшабашно сияло сквозь прорехи навеса. В проеме двери стоял Петёк Ладуда все в той же бессменной тельняшке. Он смущенно прикрывался рукой, словно от солнца, хотя оно било как раз ему в спину…

Алексей натянул порты и по-братски обнял Петька:

— Дружище, какими судьбами?

— Анка, на выход!

Из-за плеча Петька выглянула Аня и подмигнула Алексею смеющимся глазом.

— Мы тебя уже месяц ищем, весь архипелаг обшарили, госпитали, островные деревушки…

— Тебе привет от «рыцарей», — между делом сказал Петёк. — Всем нам поручено отыскать Грааль и доставить в Москву.

— Чаша утонула.

— Такие штуковины просто так не тонут. Кончай расслабуху. Завтра утром выходим в море. Яхта у нас прогулочная и взята на прокат до пятницы. Так что у нас еще два дня в запасе. Водолазных костюмов тоже два. Пока вы будете обшаривать дно, мы будем загорать на палубе и наоборот. Устраивает?

— Еще как!

Петёк когда-то служил штурманом на рыболовном сейнере и без труда определил тот квадрат на карте, где стоял лайнер «Деборы». Дно в этом месте поднималось, как небольшое плато, и водную толщу насквозь просвечивало солнце. Струи света дробились о подводные скалы. Алексей быстро освоился с подводным плаваньем и земля, отделенная всего полутора часами плаванья на катере казалась ирреальным затерянным миром. Он даже забыл сначала, зачем они спустились в зеленую хрустальную глубину.

После очередного погружения они долго отлеживались на горячей, пахнущей смолой палубе. В это время ныряли Аня и Петёк. До вечера они успели сделать восемь погружений. Они много раз обшарили подводную скалу, у которой в ту ночь стоял лайнер «Деборы комуникейшен», но никаких обломков крушения найти не удалось, тем более отыскать чашу в коралловых джунглях.

Вечером, усталые и печальные, они жгли костер на берегу.

Через два дня, прощаясь с островом, Алексей и Саша медленно обходили вечерний берег. Они навсегда покидали этот берег хрустальных снов и говорящих волн. Наполовину занесенная песком, на берегу лежала чаша. Ее просвеченный солнцем край изумрудно светился.

На набережной Бизанго раскинул лотки африканский рынок. Сашка и Алексей бродили среди кокосовых пирамид и ворохов бути-бути, среди подносов с кусками козьего сыра, завернутыми в пальмовые листья, между глиняных мисок с черепашьими яйцами и жареными свиными языками, между связками сушеной рыбы и клетками с квохчущей птицей, пока не дошли до платяного рынка. Здесь торговали бусами, мануфактурой, шапочками из кошачьего меха и резными статуэтками «радость туриста».

Алексей купил просторный полотняный костюм, сандалии из свиной кожи и белую колониальную панаму. На них обращали внимание: оба высокие, ладные, голубоглазые. Среди рыночной суеты они двигались величаво, неторопливо, как истинные северяне, несущие в своей крови кристаллы вечного льда.

Петёк и Аня поджидали их в маленькой кофейне у дверей гостиницы.

— Визу мы просрочили. У Алексея вообще нет документов, — озабоченно говорила Аня.

— Бизанго — обычный порт и здесь можно достать фальшаки, или уж в крайнем случае подкупить местную таможню, — напомнил Петёк.

— Так-то оно так, да деньги на исходе…

— Пустяки, — бодрился Петёк. — Деньги можно заработать, получить в наследство или, в крайнем случае, выиграть. Здесь недалеко есть игорный дом «Колесо Фортуны», так там один крендель курносый дни и ночи загорает. То ли цунами его сюда забросило, то ли телевизионщики забыли, короче, этот бедолага по имени Борька Плюев окончательно свихнулся на игре. Как удав смотрит на рулетку, потом достает из кармана мешочек и шепчет заклинания. Между прочим, по-русски молится «чёртушке». Посмотреть бы, что у него в мешке? Крупье на пальцах объяснил, что в первую же ночь он раз восемь подряд взял весь банк и до первых петухов все спустил. Наверное, когда загорланили петухи, у него в голове что-то сдвинулось. Утром он скупил всех черных кур на рынке в Бизанго, и на перекрестке поотрубал им бошки, но и тогда у него ничего не получилось. Фортуна от него окончательно отвернулось. Анечка, я никогда не играл в рулетку, но даже я знаю, что новичкам везет.

— Ты с ума сошел. Даже думать об этом не смей! — Аня еще не успела стать законной половиной Петька, но уже вполне освоила приемы брачного карате и теперь шумела вполне по-семейному.

Вечером Петёк пропал.

Уже за полночь, преодолев сопротивление швейцара путем вручения ему последней банкноты, Алексей, Сашка и Аня ворвались в «Колесо Фортуны».

За игорным столиком взмокший Пётек сортировал фишки, рядом с ним возвышалась солидная стопка долларов. За его спиной, выкатив безумные глаза, трясся, как в припадке падучей, Борька Плюев.

Алексей аккуратно взял Борьку за грудки, и любезно скалясь крупье, вынес соотечественника на свежий воздух.

— Решено, берем его с собой. Отвезем в Ярынь. Пусть на родине ведет тихую жизнь деревенского дурачка, нечего среди папуасов русских позорить. А когда очухается, я ему накостыляю хорошенько и вместе с участковым сдам его в стройбат во искупление грехов.

Борька заскулил и чмокнул сандалию Алексея.

О том, чтобы вернуться в Россию легально самолетом, не могло быть и речи. Ни у Борьки, ни у Алексея не было документов. К тому же предъявить реликвию таможенникам значило выдать ее. Через неделю они перешли границу с соседним королевством Бонго-Бонго. Наняли маленький душный автобус и почти без приключений добрались до Кейптауна, где Петьку удалось договориться с капитаном сухогруза «Анатолий Берестов», должно быть, помогла его видавшая виды тельняшка, и всех пятерых заблудших путников погрузили в чистый и хорошо проветриваемый трюм. К концу марта «Анатолий Берестов» с заходом в Порт-Саид должен был достичь Одессы.

Великий круг борьбы, любви и риска замкнулся для Алексея и Сашки в Москве. Братство Грааля было восстановлено, но прежде чем водрузить чашу в самое сердце Боровицкого холма, им надлежало исполнить свою сокровенную мечту.

В ясный солнечный день в середине апреля Алексей отбил плечом примерзшую дверь, и Сашка первой шагнула в звонкую ледяную избу. Сквозь пыльные оконца било молодое яростное солнце, и светлая дорожка от двери к окнам курилась тонким парком. По стенам играли желтые солнечные зайцы. Большая бархатная бабочка била крыльями и с силой рвалась на свет сквозь зимнюю раму.

— Здравствуй, дом, мы вернулись!

Выстывшая за долгую зиму изба жадно ловила звуки.

Издалека донеслось протяжное ржание. Сашка подбежала к окну: на оттаявшей поляне стояла Дели. Лошадь тянула морду к избе и чутко ловила знакомые запахи расширенными ноздрями, не решаясь подойти ближе.

— Дели… — Алексей выскочил из избы.

Сашка осторожно взяла в ладони бабочку и вышла на крыльцо, слушая твердое упругое биение между сложенных ладоней. По косогору спускался Алексей верхом на Дели. И Сашка, забывшись, засмотрелась на легкую поступь Дели и мужественную стать мужа, словно у светлого воина со старой иконы в лесной избушке. Даже тогда, когда любила она его изувеченного, отринутого, нищего, она видела этот небесный лик сквозь изломанные черты. Солнце било сквозь сосновую хвою и слепило до слез. Алексей зажмурился и с новой силой всмотрелся в девушку на темном от старости крыльце. Весенний ветер шевелил Сашкины волосы, вздувал клетчатую юбку. И он подумал, что ради этой девушки на крыльце, ради ее юбки, ради ее заклятой тяги, он живет и дышит на этой земле. Потемнев глазами, он шагнул к Сашке, и она наконец-то раскрыла ладони, выпуская обезумевшую от радости бабочку.

С того дня Сашка понесла под сердцем, но долго не решалась открыться мужу.

Однажды вечером, прибирая избу, наткнулась в шкафу на стопку пестрых карт.

— Посмотри, Алеша, в нашем раскладе только одна карта осталась, тринадцатая: «Смерть».

На карте ухмыляющийся скелет косил траву вперемежку с цветами.

— Не бойся, мы переиграем Зверя. Где по его раскладу — смерть, по нашему будет — зачатие. Где у него дьявол со всем его воинством, у нас — явление праведника или героя.

Сашка молча положила его ладони на свой живот и по вспыхнувшим глазам Алексея догадалась, что он понял ее.

— Монахиня к тебе из Тихоновой пустыни приходила, просила с сосной для стройки помочь, — уже ночью вспомнила Сашка. — Ты бы съездил, Алеша, узнал бы, чем помочь.

На следующее утро Алексей запряг Дели и поехал в скит.

Почти сто лет лесная пустынь простояла в разорении. Деревянные клети сгнили в лихолетье, сохранились только кирпичные развалины собора и обезглавленная колокольня. Некогда пышные цветники, яблоневый сад поросли дурнотравьем, рыбные прудки обмелели и задичали.

О том, что пустынь возродилась, стало известно в Ярыни, и не слишком религиозные ее жители с неясной им самим отрадой и гордостью обсуждали эту новость. Словно ожило давно молчавшее сердце этих мест, и вместе с колокольным звоном и тихим монастырским пением должно было вернутся что-то давнее, благоговейное, от чего умирялись сердечные бури, стихали тяжелые, разрушающие душу страсти, и пейзаж обретал космический покой.

Дорога к монастырю то вилась по высоким берегам Прорвы, то ныряла в сырую лесную глубину. С высоты открывались величавые виды: широкие поля, пологие холмы, березовые рощи и переливы реки.

С замершим сердцем Алексей прошел сквозь ветхие ворота. Здесь за оградой даже птицы пели как-то по-иному, смиренно и нежно, как монастырский хор. Молодая листва роптала на упругом майском ветру.

Полуразрушенную храмину собора уже обнесли строительными лесами. Несколько опрятных мужиков, из местных, чинили колокольню. Пахло свежей древесиной, сосновой стружкой.

Из окон маленькой, темной от времени часовни доносилось пение и голос священника, правящего службу.

Склонив голову под низкую притолоку, Алексей вошел в церковку, неловко перекрестился и осмотрелся:

Посреди храма на возвышении стояла простая, без оклада икона. В дрожащих огоньках лампад летел белый конь, напружив могучую шею, не касаясь копытами зеленых прозрачных гор. Он нес на своей спине воина с золотистым копьем в узкой ладони. Заревом пожарищ, жертвенным костром рдел за его спиной вздутый ветром плащ. В глазах воина не было ни мести, ни ожесточения боя, только грозная сила, обращающая вспять темного скособоченного змея.

— Я к вам, насчет леса, — обратился он к старушке за свечным ящиком.

— Тебе, соколик, к сестре Мелании, вон она на «крылосе». После службы и подойди. Праздник сегодня престольный: Егорий летний.

Алексей посмотрел туда, куда указала старушка. Несколько монахинь, почти скрытые иконостасом, выводили ирмос. В темном монашеском одеянии, на клиросе пела Агриппина. Потупив огненные очи, она не видела Алексея. Так вот где нашла она прибежище, где успокоилось ее сердце. «Гриня, Гриня, шелковистая и жаркая, как африканский ветер, осталась ты на другом берегу, и уже не вызвать тебя, не докричаться. Иной свет и иное солнце светит тебе, и нельзя тревожить тебя, смуглая лилия, в хрустальном твоем дворце, где целует тебя твой небесный жених».

Алексей, опустив широкие плечи, тенью вышел из храма, и, не помня как, добрался до заимки.

Сашка хлопотала у печки. Он впервые заметил, как нежно округлился в поясе ее живот, как осторожно, словно боясь выронить драгоценность, наклоняется она, когда надо подбросить дров в печь, или прикрыть заслонку.

Он встал на колени и обнял ее. Это была его драгоценная чаша, его Грааль, с каплей его жизни, крови и бессмертия.

— Вот что, мать, будем дом строить. Как в старину, по саженям, по живому мерилу, чтобы дом жил и дышал, чтобы берег нашего малыша, растил богатыря. Видел я сегодня, Саша, волшебное место. Берег там высокий, словно взлетает над Прорвой, над долиной, над полями. Река, холмы и лес — как на ладони. От монастыря колокольный звон слышен. Постоял я там, огляделся, вижу: дом там когда-то стоял. Огромные валуны обочень в землю вросли. На них и дом ставить будем, а вокруг яблоневый сад насадим.

Есть у меня и такая мысль, как жить нам вдали от поселка и ни от кого не зависеть. Сначала думал ветряк построить, но Кобальт подсказал, как надежнее наш дом теплом и светом обеспечить: он соберет для нас особый генератор. Он будет подзаряжаться от энергии вращающейся Земли. Никола Тесла еще сто лет назад предлагал строить такие станции, это избавило бы людей от необходимости выжигать леса и земные недра.

Бревенчатый дом рос со сказочной быстротой, словно Алексей подгонял время. Долгие летние дни и короткие ночи были созданы для того, чтобы рьяно трудиться, не зная усталости.

— Ну, вот и все, — однажды вечером сказал ей Алексей. — А теперь мне пора… Утром уеду. Молись обо мне, Саша, и свято помни.

Через месяц после отъезда Алексея в избу бочком, пряча глаза, вошел участковый Петров. Сел в красный угол, обвел горницу заплывшими жиром глазками, притворно вздохнул.

Сашка инстинктивно прикрыла живот складками павлопосадской шали, и замерла, предчувствуя беду.

— Вот что, гражданочка Батурина, готовьтесь-ка к переезду.

— К переезду?

— Выселение в законном порядке. Земля теперь в частной собственности. Бизнесмен из Азербайджана завод будет строить, и лес наш ему очень даже понадобится. Доски — на продажу, а из опилок водку будут гнать. Опять же рабочих мест в поселке прибавится.

Сашка отказывалась что-либо понимать. Теребя пальцами бахрому платка, пробовала уговорить Петрова:

— А когда лес кончится, тогда что? Земля и лес не нам принадлежат, а будущему!

— Ты что, с необитаемого острова сюда попала? Газеты читаешь, радио слушаешь? Закон о продаже земли уже давно вышел. Лес этот на корню куплен, а участок отдан под элитную застройку. Лесничество ликвидируется, а все строения объявляются незаконными. Мне лично жаль вас, но ничего не поделаешь. Я же не на улицу вас гоню, в Ярыни общежитие есть для сезонных рабочих, чай, не баре… Если надо я похлопочу…

— Я никуда не уйду отсюда. Это наша земля! — крикнула Сашка, под сердцем болезненно взбрыкнул и замер ребенок. Ее взгляд заметался по светлым, гладко тесаным бревнам, пока не остановился на ярком окошке иконы. Губы шевелились в беззвучной мольбе.

Петров с усмешкой следил за ней.

— Молитвами тут не поможешь. Ты приглядись, голубка; с иконы твоей Егорий давно ускакал, один змей остался.