"Два пера горной индейки" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Александр Александрович)
Солнышко
Пятилетний сынишка моего друга по прозвищу Старик сидел на ступеньках крыльца и терпеливо дожидался, пока я кончу зарядку. Когда я подошел к дому, он спросил:
— Ты пойдешь сегодня посмотреть на оляпок?
— Пойду, после завтрака.
— Возьмешь меня?
— Возьму.
— На лыжах?
— Конечно.
На рассвете небо в горах бледное, а все остальное выглядит как одноцветная гравюра — камни, скалы и лес черные, а снег бесцветно-белый. Когда мы покатили вниз, вершины гор начали розоветь, небо все больше синело, сосны стали зелеными, скалы — рыжими, а снег приобретал рельефность и едва уловимые синие и лиловые оттенки.
Над пробитой бульдозером дорогой возвышаются затвердевшие комья снега. За ними пологие сугробы, кустики облепихи и маленькие сосенки. По этой дороге ходят только две машины, трактор и грузовик. Их затащили сюда в разобранном виде: наше ущелье замыкается внизу извилистым скальным каньоном.
Мы едем навстречу солнцу. Сейчас, в январе, наш альпинистский лагерь, расположенный в верховьях ущелья под самым ледником, освещается солнцем всего на три с половиной часа. Зато солнце греет так, что можно кататься на лыжах без рубашки. А как только оно уйдет, снег схватывается настом.
Я еду позади Старика и чуть сбоку, чтобы видеть дорогу. ]
— Приплуживай, старина, не разгоняйся, здесь камни, — говорю я.
Он разводит пятки лыж под углом и снижает скорость. Для своих пяти лет Старик проделывает это отлично. Выступающие из-под снега камни чиркают под металлической окантовкой лыж.
В фигуре Старика есть что-то неестественное и в то же время трогательное. На нем толстая шерстяная кофта крупной вязки, слаломные брюки-«конусы» и красный колпак с кисточкой, заколотый сбоку альпинистским значком. Эта яркая и аккуратно подогнанная одежда горнолыжника не вяжется с его крохотными размерами, французские лыжи и чешские слаломные ботинки у него тоже самые настоящие. Их привез Старику отец — известный альпинист. Старик похож на гнома. И кажется, оглянись он сейчас — я увижу под красным колпаком голубые детские глаза и... длинную зеленоватую бороду.
— Тормози, старина, наледь!
Мы чуть было не вылетели на преградивший нам путь голубой лед. Обойдя его сверху по глубокому снегу, едем дальше. Вскоре дорога переходит на южный склон, и я говорю:
— Пойдем пешком, камней много, жалко лыжи. Тут уже недалеко.
— Тут уж недалеко, — говорит Старик, — а лыжи жалко.
Мы отстегиваем свои маркеры, втыкаем лыжи с палками в снег на обочине дороги и идем дальше пешком.
— Оляпки и зимой купаются, правда?
— Правда, — отвечаю я, — они всегда в воде живут.
— Они плавают и балуются, правда?
— Ага.
— А зачем они зимой купаются?
— Они ищут себе корм в воде, под камнями.
— Какой корм?
— Ну, как тебе сказать, они едят разных насекомых. Это их корм. То, что они едят.
— Какие это насекомые?
— Букашки всякие, комарики...
— Комариков не жалко, правда? Они кусаются.
— Угу.
Старик задает вопросы о том, что я ему уже рассказывал, словно хочет закрепить свои новые знания.
— А сегодня выходной, и никто на скалы и на лыжах не пойдет, правда?
— Правда.
— A y медведя след большой, как у человека, правда?
— Правда.
— А правда у лисицы след прямой, а у собаки в разные стороны?
— Ага.
— А солнце когда захочет — выходит, а когда не захочет — не выходит, правда?
— Правда. То есть как это?! — спохватился я. — Солнце всегда восходит утром, а заходит вечером.
— А вот и нет. Когда снег идет, оно не выходит.
Дорогу пересекает ручей, метра в три шириной. Вода в нем чистая, прозрачная. Если бы она могла остановиться на минуту, замереть на месте, ее совсем не было бы видно. Она стала бы толстым стеклом. Заметна вода лишь своим течением, мелкой рябью, перепадиками. Только что ручей осветило солнце.
— Погоди, Старик, нам спешить некуда. Давай посмотрим на ручей, — говорю я.
И хотя ему совсем непонятно, зачем надо смотреть на ручей, он охотно соглашается:
— Давай посмотрим. Нам спешить некуда.
На северном берегу ручья — огромные снежные подушки. Они нависают над водой. А под ними, почти касаясь поверхности воды, распластался закраинками ледок. Он то совершенно прозрачный, то весь в дырочках, то соткан из причудливых кристаллов изморози — тут и тончайшие веточки хвои, и друзы горного хрусталя, и листья папоротника. А противоположный берег, освещаемый солнцем, совсем без снега. В самый разгар зимы здесь весна. Вдоль воды тянется проталина. Вместо снега к ручью свисает сухая прошлогодняя трава, а сквозь нее, наперекор январю, пробивается свежая зелень. Солнце течет по воде золотистыми бликами, напоминающими своей формой пчелиные соты.
Вокруг сверкает, искрится снег.
— Пора очки надевать, — говорю я.
— Пора уже, — отвечает Старик, и мы надеваем темные очки.
Я хочу перенести его через ручей по выступающим из воды камням, но он протестует:
— Сам перейду, я не боюсь.
Но я все-таки беру его за руку, и мы переходим ручей вместе.
— А смешно как, звери испугались тараканища! — щебечет Старик. — Такие большие — и все испугались.
— Какие звери? — не понимаю я.
— «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед...» И испугались все. Даже львы поклонились ему. Все попрятались. Такие большие! А птичка маленькая не испугалась, прилетела и съела таракана усатого. Правда?!
— Правда. Того, что тебе по силам, бояться не надо. Но надо хорошо знать, что тебе по силам, а что пока нет.
— Конечно! Лев ведь сильнее таракана, правда? Лев, если бы захотел да не испугался, он бы съел таракана. А таракан его съесть не может. Правда?
— Ага. Вот сейчас должен быть ручей, где живут оляпки. Мы там сядем на мосточке и будем смотреть, как они летают, ныряют, купаются. Ты никогда не видел оляпок?
— Никогда не видел.
— Это замечательные птицы. Грудка у них белая, а все остальное перо коричневое. Они могут бегать под водой, прямо по дну, и даже летают под водой против течения. Машут крыльями, как в воздухе, и вода их не сносит. Ты знаешь, я один раз нашел гнездо оляпок, которое было устроено за водопадом. Чтобы в него попасть, оляпки пролетали прямо через водопад. Они так и вырастили своих птенцов за стеной падающей воды. А скоро оляпки будут петь, они поют уже в феврале, хотя остальные птицы начинают петь только в апреле — в мае. Так красиво это у них получается, старина! Сядет птичка оляпка на камень посреди воды и поет заливается. А кругом солнышко, вода журчит.
— А зачем они поют?
— Настроение у них хорошее, все в порядке. Что ж им не петь?
— Настроение хорошее, когда товарищи хорошие.
— Товарищи?! Да, ты прав. Это точно.
Перед самым мостом на дорогу опять вышла вода и образовала большую наледь. Спускаться по ней опасно: лед покрыл самый крутой участок дороги, с одной стороны которой отвесный обрыв в основное русло реки, а с другой стороны поднимается склон с крупными камнями, скрытыми под глубоким снегом. Крепко взяв за руку своего маленького друга, я стал обходить наледь верхом. Снегу оказалось ему по грудь. Хотел возвращаться, но нога соскользнула с невидимого обледенелого камня и погрузилась в воду. Я схватил Старика под мышки и с трудом выбрался на дорогу ниже наледи. Ноги остались у него сухими.
Мы вышли на мостик, покрытый свежими щепками с красноватой сосновой корой. Оляпок не было.
— Вот здесь они и держались. Пять штук сразу было. Давай посидим подождем.
— Давай подождем, они прилетят!
Я снял горнолыжный ботинок, вылил из него воду, выжал носок и положил его на теплое бревно. Даже на солнце нога мерзла. Она недавно обморожена. Пришлось растирать пальцы ступни шерстяной рукавицей.
Вдали блестела льдом вершина, замыкающая ущелье. Зимой на крутых ее склонах снега меньше, чем летом. Лед сверкал, словно «зайчик», направленный в лицо.
Мы ждали около часа, но оляпки не появлялись. Старику надоело, и он сказал:
— Улетели оляпки, нету их.
— Что ж поделаешь, не повезло нам сегодня. Увидим в следующий раз.
Когда мы зашагали по дороге к своим лыжам, он спросил меня:
— А на могилку к Вите мы разве не пойдем?
Заходить на могилу мне уже не хотелось. Солнце быстро уходило, и нога моя и без того мерзла.
— Зайдем, — сказал я.
Поднявшись по снегу на бугорок, мы подошли к могиле. Здесь, на солнцепеке, было тепло. Земля оголилась. Старик первым стянул с головы свой колпак. Несколько минут помолчали, потом он сказал:
— А здорово нам сегодня не повезло, правда?
— Пустяки... Случается, что человеку не повезет гораздо больше.
— А оляпки большие?
— Не очень. С дрозда. Ты видел когда-нибудь дрозда?
— Дрозда не видел, — признался Старик.
— Ну воробья ты знаешь, конечно?
— Воробья видел. Воробьи у нас в Ленинграде крошки клюют на окне. И на улице видел. Их полно!
— Так вот, оляпки раза в два больше воробья.
— Он сам хотел, чтобы его здесь похоронили? — спросил Старик.
— Да.
— А как же он хотел, чтобы его здесь похоронили, когда он был уже мертвый?
— Да так, сказал как-то, что в случае чего хотел бы лежать здесь. Тут всегда тепло, и вершины отсюда видно.
— Это ты его угробил? — спросил он вдруг.
— Что ты говоришь, Андрей?! Подумай, что ты говоришь?
— Так все говорят.
— Так говорят злые люди. Это неправда. Ты не должен повторять за этими недобрыми людьми. Ведь я же его задержал! Ведь он остался на моей веревке! Он ударился головой при срыве... Перелом основания черепа, ты понимаешь? Это очень нехорошо, это конец. Я подошел к нему. Но что я мог сделать?! Мы были вдвоем, шли двойкой. Так могут говорить только люди, которые не представляют себе, что это такое. Я уже тысячу раз объяснял все! Господи, неужели я должен еще оправдываться перед тобой?! У него не было лучшего друга, Андрей. Об этом знаю только я один. Ну ладно, пойдем!
Мы спустились на дорогу и пошли к нашим лыжам, догоняя быстро уходящее солнце.