"Свет праведных. Том 2. Декабристки" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)6Симеон рассказал, что унтер-офицер каждый месяц приезжает из Иркутска с проверкой и привозит почту. Но миновало уже шесть долгих недель – и никакой посланец губернатора не показывался. Очевидно, не поступило почты для ссыльных, думал Николай, а мое прошение так и останется безответным… За прошедшие годы нигде – ни в Чите, ни в Петровском Заводе – не было у него подобного ощущения, будто одним махом их с Софи отрезали от всего мира. Он не решался высказать вслух то, что его томило, чтобы не опечалить Софи, но сам не переставал со страшной тоской в душе представлять, как через тридцать, а может быть, сорок лет, когда они с женой состарятся, будут доживать свой век ссохшиеся, очерствевшие, одинокие, забытые всеми. Вроде этих Симеона и Перпетуи. Тем временем Софи, казалось, уже начала приспосабливаться и мужественно принимала участие в хозяйственных заботах, во всем помогая Перпетуе, наверное, это скрашивало монотонность тяжелой жизни в Мертвом Култуке. Постепенно и Николай нашел себе занятия: старик обучал его искусству укреплять крышу, чинить сани, ловить рыбу в проруби, ставить силки. Теперь дни мелькали быстро, и между двумя семейными парами росла и росла взаимная симпатия. Неважно, что эти двое так отличаются от них самих происхождением, воспитанием, образованием, можно даже преодолеть до сих пор возникающее желание, чтобы они оставили своих постояльцев наедине, – как Софи, так и Николай учились любить этих милых, спокойных трудолюбивых людей. Иногда казалось даже, что они не могут быть простыми крестьянами. Впрочем, их хозяева и были не из обычных крестьян: родились в Нижегородской губернии и долго жили свободными хлеборобами на принадлежащем им участке земли. Все их имущество было конфисковано и продано после завершения судебного процесса над Симеоном. Когда срок каторги Симеона закончился, жена приехала к нему в Мертвый Култук. И они жили там, не имея никаких известий от своих оставленных на родине пятерых детей: трех сыновей и двух дочерей, которым всем уже теперь перевалило за сорок лет… Поскольку ни старик, ни старуха не умели писать, они и представить себе не могли, что сталось с их потомством. Софи предложила, что напишет от их имени в деревню Нижегородской области, откуда они родом. Но старики отказались: «Если уж жизнь так обернулась, зачем прошлое ворошить? Лучше уж пусть нас попрочнее забудут!» Старея вместе, постоянно лицом к лицу, изолированные от всех и составившие неразрывное целое, они, в конце концов, стали и внешне походить друг на друга. И характеры от постоянного трения один об другой стали ровнее, обкатались почище байкальских камешков. Что бы по какому-то поводу ни сказал муж, было понятно: жена сказала бы точь-в-точь это самое, и наоборот. Они никогда никуда не торопились. В том возрасте, когда другие только и сетуют, что молодость прошла и впереди ничего уже не светит, эти двое, казалось, видели перед собой долгое будущее. Их ничто в мире не могло испугать: ни одиночество, ни мороз, ни разбойники, ни волки, ни болезни, потому что все зависит от Господней воли. Во вселенной, которая выглядела для них чистой, словно в первые дни творения, никакой труд не становился для них наказанием. «Посмотри на горы – и почувствуешь себя богатым», – часто повторяла Перпетуя. По вечерам обе пары собирались на общий ужин, садились за один стол. Симеон рассказывал охотничьи истории, потом Софи вспоминала о лучших днях на Дамской улице, а хозяева с интересом слушали, как легко с ее уст срываются имена князей и княгинь. Словно в волшебную сказку переселяла этих жителей глухого сибирского уголка. И сама, увлеченная собственным красноречием, невольно начинала причислять годы каторги к счастливейшим периодам своей жизни. Чего бы она ни отдала, лишь бы увидеть сейчас на пороге избы Лепарского: шляпа с пером под мышкой, суровый взгляд, ласковая улыбка из-под седых усов! Она думала о старике так, будто он и был ее родным отцом. А другие – что с ними стало? Доктор Вольф, Юрий Алмазов, Полина Анненкова, Мария Волконская… Столько людей было вокруг нее, и вот – ни единого! Никого, никогошеньки до самого горизонта… Софи написала всем дамам по письму и ждала приезда из Иркутска унтер-офицера, чтобы отправить эти письма, но с течением времени этот унтер-офицер превращался в фигуру мифическую, на прибытие которой всегда надеешься, но этого никогда не происходит. К середине апреля потеплело, снег начал таять, темнеть… Симеон и Перпетуя готовились в поход. Она укладывала в мешки провизию, он чистил ружье, точил ножи, лил пули, смазывал салом веревки… Вокруг избы образовались проталины, появлялась первая травка, запели ручьи. Ночью, когда царила тишина, было слышно, как трескается лед на Байкале. Последний вечер дома получился грустным. Уходившие вновь и вновь повторяли советы и благословения остающимся. Выпили по стакану самогона, Симеонова изготовления. Хозяин оставил Николаю бочонок с этой самодельной водкой, пистолет, топор, а на рассвете следующего дня укутанные в меха, нагруженные мешками, связками веревки, свертками, путешественники взгромоздились на лошадей. На Перпетуе были кожаные штаны, сидела она по-мужски. Сухое сморщенное ее личико наполовину скрылось под громадной лисьей шапкой. Она улыбалась, не стесняясь черной дыры от стершихся или сломанных передних зубов. – Храни вас Господь! Свидимся зимой. – Удачи! – кричала им вслед Софи. – До свидания! Горечь подступила к горлу, как тяжело оказалось это расставание… Всадники удалялись, копыта их лошадей чавкали по грязи. Софи долго глядела им вслед – таким странным милым людям со старческими лицами, а со спины, в седле, выглядевшим совсем юными. Они пустили лошадей рысцой, они удалялись, земля под копытами почти вся уже освободилась от снега, только редкие белые островки еще задержались в буйной поросли лесных цветов и разнотравья, они удалялись, а когда оказались уже совсем почти не видны, Николай взял жену за руку и повел ее в дом. Здесь они обнялись. И на обоих нахлынуло ощущение, что жизнь теперь станет куда более трудной. Николай быстро отказался от мысли возделать все пятнадцать десятин земли, пожалованной ему губернатором, и удовольствовался тем, что приводил в порядок маленький огородик Симеона. Чтобы скрасить себе монотонность существования, иногда он ставил силки на дичь, иногда ходил на Байкал ловить с бурятами рыбу. Озеро манило его, околдовывало!.. Он любил прогуливаться по кромке воды, болтать с местными жителями, помогать им в починке сетей. Всякий раз, как ему случалось отплыть с ними от берега в лодке, день превращался в праздник. Софи тихонько завидовала мужу: надо же было сохранить такой интерес к жизни и такое количество энергии после стольких испытаний! Получается, ему больше всего подходит именно жизнь на свежем воздухе… Николай здесь сильно загорел, движения его стали гибкими, глаза сияли, и она с удивлением ловила себя на мысли о том, как муж становится все более красивым с возрастом. В сумерках они запирались в избе, поставив на крыльцо для 23 мая наконец прибыл унтер-офицер с почтой из Иркутска. Он привез письмо Николаю от генерал-губернатора Лавинского, который сообщал, что прошение о перемене места ссылки передано в Санкт-Петербург по всем иерархическим ступенькам, как положено по субординации, и послание от предводителя псковского дворянства, в котором, кроме тысячи рублей, содержались приятные новости о племяннике. Софи очень хотелось задержать курьера до ужина. Он был молоденький, глупенький и самовлюбленный, но каким бы он ни был, все-таки новое лицо! Он приехал из города! Совсем еще недавно он видел настоящие дома, магазины, прохожих! Она жадно расспрашивала унтер-офицера, затем объяснила ему, почему так страстно желает уехать из Мертвого Култука, – так, будто этот ничтожный тип способен повлиять на судьбу озарёвского прошения. Он слушал с важным видом и пил за четверых. Спать его, пьяного в стельку, уложили в постель Симеона. Когда гость пробудился, Софи отдала ему письма для дам, оставшихся в Петровском Заводе, Николай добавил к этому новое прошение – теперь на имя Бенкендорфа. Унтер, заспанный, помятый, с трудом продрав глаза, поклялся, что вернется, день в день, ровнешенько через месяц. Очутившись в санях, он снова заснул мертвым сном. После отъезда курьера Николай наконец вздохнул с облегчением: он боялся, что этот болван тут задержится и сорвет его планы на рыбалку. Напрасно Софи убеждала мужа, что погода портится, темнеет, скорее всего, к дождю, – упрямец твердил одно: в ненастье легче взять осетра… Она проводила его до селения, состоявшего из бурятских юрт, посмотрела, как он садится в парусную лодку – вместе с четырьмя аборигенами, суетившимися и гримасничавшими, словно обезьяны, Николай пообещал вернуться до темноты, и лодка стала удаляться, приплясывая на мелких, увенчанных барашками пены волнах. Стоя на корме – с растрепанными волосами, белозубой улыбкой на почти коричневом от загара лице – он помахал рукой. Среди низкорослых бурятов он казался особенно высоким. Софи махала в ответ до тех пор, пока лодка не скрылась из виду. Когда рыбаки были уже далеко, Софи отправилась в обход селения, переходила из одной юрты в другую, говоря всякие приятные слова их обитателям. Всего здесь было восемь семей, примерно шесть десятков человек. Общение с ними было затруднительным – и не только из-за того, что буряты еле-еле лопотали по-русски и оставались безразличны к соблазнам опрятности и ума, но главным образом потому, что, живя в точности так же, как тысячу лет назад, они опасались любого, кто захотел бы изменить, пусть даже в лучшую сторону, их участь. Женщины были особенно подозрительны по отношению к Софи, поскольку она интересовалась их детьми. А она, не подозревая об этом, пыталась завоевать сердца этих милых ребятишек с круглыми загорелыми смуглыми личиками, раскосыми глазами и серьезным видом, изготавливая для них тряпичных кукол. Дети подарки принимали, но мастерица ни разу не видела, чтобы они играли этими куклами. Единственным человеком, с которым ей удавалось почти нормально поговорить, был Ваул, вождь племени – маленький, кривой на один глаз, со словно бы присобранной вокруг большого рта с покрытыми черным лаком зубами рожицей. Вот и сейчас Софи задержалась в его юрте, где пахло странной, но привычной для жилищ монголоидов смесью запахов протухшего мяса, грязи, нищеты и пота. Ваул посасывал оправленную в серебро трубку, и ей тоже пришлось раза три затянуться и выпустить из нее три облачка дыма. Когда она возвращала трубку хозяину, тот сказал: – Теперь ты из моего дома. Можешь приходить, когда захочешь. При мне с тобой не случится ничего плохого. Знаешь, я немножко шаман: умею говорить с духами земли и воды… Софи поблагодарила его и отправилась домой: ей казалось, там полно работы, но, очутившись в своей комнате, поняла, что не знает, чем заняться, и слонялась без всякого дела. Николай оставил на столе тетрадь, куда записывал свои размышления о политике, Софи взяла ее в руки, полистала, глядя с нежностью, как мать на дневник сына. Как легко его узнать, читая эти строчки! Ни одной затасканной мысли, ни единой банальности! Как и прежде, он верит, что в конце концов свобода одержит верх над деспотией, верит, что предназначение народа – счастье. Несмотря на неудачный опыт декабристов, он сохранил какое-то изначальное простодушие, спасавшее от полного отчаяния. В другой тетрадке оказался подробный рассказ о событиях 14 декабря. Для кого он пишет эти воспоминания? Если бы еще у них был ребенок… Софи немножко помечтала, вздохнула, снова взялась за чтение. Потихоньку смеркалось, в комнате стало почти темно. Она вышла на крыльцо. Небо на западе затягивалось облаками. Вершины гор скрылись в предгрозовом тумане. Тяжелые лиловатые тучи собирались над Байкалом. Начал моросить дождь. «Ну! Я же ему говорила!» – подумала Софи с легкой досадой. Но, увидев висящий на гвозде у двери плащ мужа, начала злиться всерьез: «Хуже мальчишки! Хорошо еще, если не схватит простуды!» До наступления темноты приступы злости чередовались у нее с подступавшей время от времени тревогой. Вечером она не выдержала, завернулась в накидку, взяла плащ Николая и спустилась к берегу. Остановилась. Всмотрелась в горизонт. Никакой лодки видно не было. Ветер хлестал почем зря. Волны с нарастающей яростью накатывались на каменистый, усеянный галькой берег. А когда сходили, клочья желтоватой пены оставались все дальше и дальше, вплоть до подножий юрт. Голенькие черноволосые ребятишки, не стесняясь своей наготы, бегали вокруг и развлекались тем, что позволяли бурунам уносить себя. Странные молчаливые дети: ни возгласа, ни смеха… Вдалеке туман встал колонной и протянулся от поверхности взбаламученной воды до низкого неба. Упала густая тень, и кипение воды в озере осталось единственным звуком во тьме ночи. В поселке никто не тревожился, старый Ваул, подойдя, сказал Софи: – Наверное, они где-то пристали к берегу переждать непогоду. Ничего, разобьют лагерь… Софи возвращалась домой, думая о том, какое огромное удовольствие это приключение доставит мужу: он так любил всяческие сюрпризы. Непоследовательность в поведении Николая как-то сразу и очаровывала ее, и раздражала. Она рисовала в воображении его образ – вот этот большой ребенок присел на корточки у костра, вот он протянул руки к огню и слушает рассказы бурятов о сбывшихся предсказаниях, о колдовстве… Всю ночь дождь барабанил по крыше, а над озером завывал ветер. Софи лежала и слушала. Бревна избы потрескивали, засов еле удерживал дверь, норовившую распахнуться при особенно сильных порывах ветра, деревья страшно скрипели, словно угрожая расколоться пополам. Ей казалось, что озеро решилось взять побережье приступом. На рассвете все успокоилось, и, когда Софи вышла на крыльцо, она увидела, что природа тиха, у мокрых деревьев вполне невинный вид, Байкал сияет ангельской безмятежностью. Солнце рождалось одновременно на суше и на воде. Облака медленно рассеивались в небесной сини, и даже величественные горы, казалось, готовы раствориться в прозрачном воздухе… Николаю со спутниками легко будет вернуться сюда – ветер попутный… Софи умылась, оделась, выпила чашку чаю и отправилась к бурятам. Ваул встретил ее, выражая всяческую готовность услужить, и пригласил войти в юрту, но ей хотелось остаться на берегу, чтобы видеть, когда причалит лодка. – Не торопитесь так, – сказал старик. – Может быть, они используют хорошую погоду, чтобы еще порыбачить… Софи возмутилась: – Как это так! Он же знает, что я беспокоюсь, что я жду!.. – Стоит начаться клеву, женщины уже не в счет! Ваул рассмеялся, и морщинки разбежались лучиками по его лицу. Софи тоже усмехнулась, хотя сердце отнюдь не лежало к веселью. Шли часы, и ею все больше завладевала тревога. Иногда ей мерещилось, что вдали, в мерцании волн, показался парус, но иллюзия быстро рассеивалась, и всплески надежды становились все глуше и глуше, пока совершенно не иссякли, обернувшись давящей пустотой внутри. Софи заметила, что бурятские женщины, чьи мужья ушли на рыбалку вместе с Николаем, стали часто появляться на берегу, и лица у них были озабоченные. Несколько раз она пыталась заговорить с ними, но они не отвечали – напряженные, с пугливым взглядом, нахмуренным лбом. Только теребили амулеты своими черными от грязи пальцами – почти непрерывно. Похоже один только Ваул сохранял незыблемое спокойствие: – С ними не может ничего случиться! Они отлично управляются со снастями… Поначалу его безмятежная твердость успокаивала и Софи, потом стала выводить из себя, и с наступлением темноты она взорвалась: – В конце концов, нельзя же так сидеть с утра до ночи сложа руки и ждать! Ваул подмигнул левым глазом – правый, бледный и выпуклый, напоминал белок сваренного вкрутую яйца. – Будь спокойна, я поговорил с духами, они за нас. К завтрему все уладится. А пока – не жди здесь, отправляйся домой. Тебе надо покушать и отдохнуть. Выспаться. Если будут какие новости, скажу. Но Софи наотрез отказалась. Ей не хотелось уходить от озера. Буряты принялись разжигать костры, чтобы рыбакам лучше был виден берег. От мокрых поленьев повалил густой дым, потом появилось и пламя, язычки его весело заскакали во тьме. Ночь сразу стала более живой, на волнах закачались золотые отблески. Наступило время ужина, и семьи собрались по своим логовам. Сев в кружок, мужчины, женщины и дети ели вяленое мясо, запивая его плиточным чаем. Софи не могла есть, не могла спать. Ей даже и не хотелось. Тем не менее, она согласилась лечь на подстилку в юрте вождя. Сам он, его жена и четверо детей мгновенно уснули, и старик захрапел, то рыча, то повизгивая, то со свистом. Вонь стояла невыносимая. Ночью страхи Софи приобрели уже просто неимоверные масштабы, но еще увеличивались с каждым биением сердца. Ей слышались шаги по прибрежным камешкам, плеск от удара весла о воду, вздохи, стоны… Она бросилась на берег. Никого. Костры угасали. Вдалеке черные волны с белыми гребешками совершали свое мерное, бесконечное движение. Она, как полоумная, вертела туда-сюда головой в надежде хоть что-то разглядеть во мраке, ее трясло от холода и от страха. Вернулась в юрту, прилегла на подстилку: старик прав, надо отдохнуть хоть несколько минут. И ее навязчивая идея была так сильна, что и во сне ей казалось, будто она стоит на берегу озера и до боли в глазах вглядывается в бегущие волны. Внезапно в ее сон ворвался солнечный свет. Софи вскочила на ноги, убедилась, что юрта пуста, побежала к Байкалу и увидела там, что Ваул садится в утлый челнок с двумя гребцами. – Наверное, они остановились где-то, чтобы починить свою лодку! – крикнул старик, завидев Софи. – Пошел искать их по озеру! А другие мужчины пока – верхами – обыщут берега. Верь: все мы вместе обязательно их найдем! В стороне буряты верхом на низкорослых лохматых лошадках цепочкой приближались к тростникам. Гребцы взмахнули веслами, и лодка стала быстро удаляться от берега. Защитившись рукой, чтобы солнце не било в глаза, Софи смотрела, как эта черная муха с большими лапами барахтается в сиропе озерной воды. Лодка уменьшалась с каждым взмахом весел, вскоре она превратилась просто в черную точку, скользящую по зеленой тени. А после вообще ничего не стало – только безбрежная гладь воды. «Интересно, мог Николай сбежать, как тогда? – подумала Софи. – А вдруг я получу от него известия из Китая или с Аляски?.. Бог мой, что за дурь мне приходит в голову! Я совсем сошла с ума! Это просто безумие, безумие! Он вернется! Он непременно вернется!.. Он уже возвращается!..» Она повторяла себе это, зажмурив глаза и цепляясь за свою иллюзию, как порой потерявший все игрок упрямится и не желает признать себя побежденным. Она изнемогала от непрерывных смен надежды и сомнения. Душа и тело ее слились, превратившись в натянутую тетиву ожидания. Она даже не чувствовала, как солнце сжигает нежную кожу ее лица. Подошла жена Ваула, протянула какую-то еду, она молча помотала головой. Всадники, посланные Ваулом на поиски рыбаков, вернулись к закату солнца. Едва показались на горизонте их темные силуэты, Софи помчалась им навстречу. Они ехали шагом вдоль берега. Последние солнечные лучи весело, как ни в чем не бывало, гуляли по черной поверхности воды. От всадников падали косые тени и тащились за ними по прибрежным камням. Приблизившись, Софи увидела, что они везут большие завернутые в брезент свертки, положив их поперек седел. Один из бурятов, умевший говорить по-русски, медленно произнес, увидев почти обезумевшую женщину: – Мы нашли троих из пяти. Волна их выбросила на берег. Под ногами Софи разверзлась бездна. Она почувствовала, что силы от нее уходят окончательно, что вся дрожит. И внезапно из ее глотки вырвался крик: – Николя-а-а-а!!! – Думаю, этот, – бурят указал на одно из тел, привезенных ими. – Хочешь посмотреть? Погоди, сейчас отвяжу. |
||
|