"Свет праведных. Том 1. Декабристы" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)

6

Придя в понедельник, второго марта, в казарму, Николай нашел своих товарищей удрученными: желая сделать приятное Людовику XVIII, въезд которого в Париж назначен был на следующий день, военный губернатор Парижа генерал Сакен распорядился, чтобы на улицах не было ни одной военной формы союзнических армий. Солдатам велено было оставаться в казармах, офицерам – на квартирах, командиры подразделений лично отвечали за исполнение приказа. И все же для большинства сослуживцев Озарёва меры эти оказались сопряжены не более чем с некоторыми неудобствами, но у него рушились все надежды и планы. С бьющимся от ярости сердцем он раз десять перечитал дурацкий листок, висевший на двери казармы: да это просто заговор какой-то против его любви. Как предупредить Дельфину? Как объяснить ей? Как добиться от нее другого свидания? От безысходности незаслуженно наказал нескольких солдат, что, впрочем, совсем не утешило самого – жертву чужой несправедливости. Заметив приятеля, Ипполит отвел его в сторону и спросил, в чем причина столь плачевного состояния духа. Когда тот выложил ему все, расхохотался:

– Всего-то? Но, дорогой мой, у тебя совершенно нет воображения! Запрещено разгуливать по улицам в военной форме, но если ты наденешь гражданское платье, никто тебе и слова не скажет!

– В гражданское? – Николай пылал от стыда, словно Розников предложил ему дезертировать.

– Черт побери! Ты будешь не первым и не последним. Это одно из преимуществ пребывания на квартире: никакого контроля! Туманский позавчера обзавелся гардеробом французского буржуа, чтобы спокойно ходить по городу. И Ушаков тоже. Они показали мне прекрасный магазин, где все это можно купить. Дать адресок?

– Нет, – поспешно ответил собеседник, боясь, что не устоит перед этим дьявольским искушением. Ипполит усмехнулся:

– Да чем ты рискуешь? Лишние сведения никогда не помешают: магазин находится в начале улицы Сен-Мерри и называется «На счастье тонким кошелькам». Помнишь его?

Озарёв опустил голову: выбор был сделан, но не хотелось сознаваться в этом, как, впрочем, и прекращать попытки бороться с собой.

В пять часов вечера, терзаемый угрызениями совести, он был уже в магазине. Прежде чем переступить его порог, беспокойно оглянулся, будто опасаясь быть застигнутым на месте преступления. Хозяин, толстенький, жизнерадостный, казалось, ничуть не был удивлен появлением русского офицера, который спрашивает у него гражданское платье. Словно был единственным поставщиком всей оккупационной армии. Лебезя и раскланиваясь, провел посетителя в глубь магазина, где висела сотня костюмов самых разных фасонов и расцветок. По его словам, все они были почти новыми и уж точно чистыми: их сбывали ему привередливые щеголи, разорившиеся аристократы и юноши, коим семья урезала средства на содержание.

– Я рекомендую их исключительно тем, кто знает толк в одежде. Вы, несомненно, будете удивлены, узнав, что ко мне приходят политики и финансисты, знаменитые иностранцы, актеры. Вам, мне кажется, подойдет костюм болотного или серого цвета, саржевый жилет в полоску, – сказал он.

И развернул ширму, оставив молодого человека одного раздеваться перед зеркалом. Через некоторое время вернулся с грудой вещей. Увидев себя в сером, «цвета лондонского тумана», костюме, с белым галстуком, в шелковой вышитой рубашке, покупатель был немало удивлен столь непривычным зрелищем. Да, узковато в плечах, не сходится на животе, но продавец ловко потянул в одном месте, распорол что-то в другом, разгладил складку, и вышло прекрасно. Горбатый портной унес все куда-то, после часа ожидания Озарёв смог в полной мере оценить результат. За это время он успел обзавестись шляпой, тростью, ботинками из тонкой кожи и двумя батистовыми носовыми платками. Хозяин не скрывал восхищения и хлопал в ладоши: как прекрасно удалось с ног до головы одеть очередного клиента. Несмотря на восторги, Николай вновь облачился в военную форму. Теперь он нес в руках огромный сверток, а потому избегал улиц, где можно было встретить товарищей по службе.

Самым мучительным оказалось то мгновение утра третьего марта, когда Озарёв в новом одеянии предстал перед критическим взором своего слуги.

– Настоящий француз! – выдохнул тот. – Куда же вы идете, барин?

– Тебя это не касается!

– Вы знаете, что русским запрещено выходить?

– Да.

– Если вас кто-нибудь узнает…

– Никто меня не узнает!

Антип прищурился:

– Да набросит Господь пелену на глазах честных людей!

Настало время идти. Ординарец последний раз смахнул пылинки с Николая, перекрестил его и проводил до дверей.

После разговора в библиотеке юноша ни разу не видел госпожу де Шамплит и, шествуя по коридору, мечтал встретить ее. У него не было ни малейшего шанса заслужить уважение этой женщины, чувство превосходства которой больно его задевало. К тому же, переодевшись в гражданское платье, он чувствовал себя словно обесчещенным. Как знать, не будет ли и Дельфина разочарована? Квартирант беспрепятственно пересек двор и смело шагнул в шумную и оживленную улицу.

Ступая бок о бок с людьми, которым он казался их соотечественником, офицер чувствовал себя буквально не в своей шкуре: мягкая ткань, невероятно легкая шляпа, на ногах словно выросли крылья, не было и привычной шпаги. Счастливые эти ощущения даже немного беспокоили: не предает ли он тем самым армию, царя, и все ради женщины? Не жертвует ли дисциплиной ради удовольствий, честью ради любви? Ну, или что-то в этом духе. Оценит ли Дельфина глубину его отречения?

Чтобы не опоздать, пришлось нанять фиакр. На набережной Орсэ ему попался ветхий экипаж, с заваливающимся назад верхом, исхудавшей лошадью и стариком-кучером, который клятвенно обещал доехать с быстротой молнии. Тронулись потихонечку. Возница обернулся и сказал:

– Какое счастье не видеть их больше на улицах!

– Кого?

– Да этих, кто теперь здесь и которых никто не звал. Любителей сала и воришек. Казаков, австрийцев, пруссаков, все они одним миром мазаны. Согласитесь?

Оскорбление оказалось тем сильнее, что было ненамеренным. Но наказание за отказ от мундира состояло в том, что Николай не мог ответить этому человеку. Неужели не было ничего в его поведении, манерах, речи, что отличало бы его от жителей столицы?

– Готов поспорить, что вы собираетесь посмотреть, как кортеж войдет в город! – продолжал кучер.

– Да.

– Это будет прекрасно. Повсюду флаги. Сам я только за мир и процветание торговли. Что с королем, что без короля. Французы, они всегда между собой договорятся!

Он все еще продолжал болтать, когда на улице Сен-Дени их остановили гвардейцы с белыми бантами: дальше только пешком, проезд запрещен. Озарёв расплатился и смешался с толпой.

Ровно в одиннадцать он постучал в дверь мадемуазель Адриенны Пуле, портнихи, которая жила на третьем этаже пропахшего капустой дома. Открывшая ему полная розовая женщина несомненно была предупреждена о визите – ни о чем не спросив, поклонилась и сказала:

– Госпожа еще не приехала. Не будет ли вам угодно пройти за мной…

Они оказались в пустой мастерской, где царил рабочий беспорядок – ткани, катушки, нитки, затем в узком коридоре, где пришлось пробираться боком, чтобы не задевать плечами стен, следом – в обтянутой розовой тканью комнате. Николай ожидал увидеть здесь других зрителей и был приятно удивлен, обнаружив, что он – один. В глаза бросилась широкая постель на возвышении под балдахином из вышитой кисеи. К ней вели две ступеньки. Рядом – светильник в египетском стиле и кресло. На письменном столике – чернильница в форме греческой вазы.

– Вот лучшее окно в доме, – заметила Адриенна Пуле. Оно оказалось как раз над местом пересечения улицы и бульвара.

Еще раз поклонившись, мадемуазель удалилась. Гость удивлялся, откуда у простой портнихи такая богатая, изысканная мебель. Да, парижанки тратят немало на свои причуды. Он положил на комод шляпу и трость, снял перчатки и поправил волосы перед зеркалом в раме, украшенной амурами. Длинные светлые волосы зачесаны были на уши – так стало модно у молодых офицеров еще в начале войны. Его любование собой еще продолжалось, когда вновь открылась дверь и появилась Дельфина.

– Ах! Это вы! – Радость его была беспредельна.

Кашемировая шаль на плечах, стыдливо склоненная головка в шляпке с лентами, словом, само искушение в ангельском обличье. Пока он целовал ей руки, женщина прищурилась и с нежной улыбкой прошептала:

– Какой вы теперь!

Поклонник объяснил причины своего переодевания, баронесса поблагодарила, что нарушил запреты ради встречи. К тому же в таком виде он ей очень нравился, вот только жилет чересчур яркий.

– Я скажу вам адрес поставщика моего мужа, – сказала Дельфина.

Юноша был немного раздосадован, что упомянут барон, но, наверное, это свидетельствовало о ее смущении.

– Чудная погода! – проворковала госпожа де Шарлаз.

– Да.

– Мы все прекрасно увидим из этого окна.

– Несомненно.

– Как жаль, что муж не смог меня сопровождать!

Новое замечание, касающееся супруга, показалось ему еще более мучительным.

– Действительно, очень жаль, – сказал он, скрывая радость.

И добавил как можно равнодушнее:

– Вы не знаете, мадемуазель Пуле пригласила кого-то еще?

– Меня это сильно удивило бы, по-моему, окно рассчитано только на двоих!

Это означало окончательное прощение за поцелуи вечером после Оперы.

– Как мне благодарить вас?!

– Вы должны благодарить не меня, а нашего доброго короля, чье счастливое возвращение соединило нас. Скорее идите сюда. Я не хочу ничего пропустить.

Они встали у окна, под которым шумела разноцветная толпа. Гвардейцы образовали коридор для проезда кортежа. На фасадах домов развевались белые флаги. Триумфальная арка предместья Сен-Дени почти исчезла за знаменами, гербами из крашеного картона, зелеными срезанными ветками. Под ее сводом на гирляндах из лент и лилий красовалась королевская корона. Гул толпы прорезали выкрики разносчиков напитков и сладостей.

– Ах! Скорее бы! Что же он заставляет нас ждать!.. – шептала Дельфина.

Внимательно присмотревшись, Николай заметил три лилии, вышитые на пышных рукавах ее платья, и еще одну, золотую, в виде броши. Лилии были и в каждом углу носового платка, которым она в волнении обмахивалась. Казалось, бедняжка вот-вот упадет в обморок от нетерпения, он взял ее руку и тихонько сжал. Но никакая ласка не могла отвлечь женщину от политической горячки. Время шло, кортеж все не показывался, толпа становилась беспокойнее: тут и там неустрашимые господа с белыми бантами, размахивая дубинками, обращались к народу с речами. Их возгласы мешались с жалобными звуками шарманки, игравшей «Да здравствует Генрих IV». Пробило полдень. Вдруг воздух задрожал, вдалеке раздались удары большого колокола, которым вторил перезвон колоколов поменьше.

– Едет! – пронзительно закричала Дельфина.

У нее на глазах показались слезы. Гвардейцы стояли плечом к плечу, сдерживая вал, который вот-вот, казалось, прорвет это ограждение. Озарёв вдруг вспомнил, как входили в Париж русские войска, и подумал, что тогда их приветствовало не меньше людей, чем сегодня – короля. Но не стал делиться этим соображением из боязни обидеть баронессу. Да она бы и не услышала его: повернувшись в сторону предместья, нестерпимо ждала божественного появления, почти чуда. Влюбленный воспользовался этим, чтобы обнять ее за талию. Сопротивления не последовало – не было времени, мысли были заняты другим. Раздался единый возглас:

– Вот он!.. Вот он!..

Склонившись над Дельфиной и вдохнув запах ее ванильных духов, Николай, словно опьяненный или во сне, увидел открытую карету, запряженную восьмеркой белых лошадей, которая въехала под Триумфальную арку. В ней восседал полный, толстощекий человек в голубом балахоне с золотыми эполетами. Он отвечал на восторг толпы, помахивая со скучающей миной своей огромной треуголкой. Госпожа де Шарлаз, ни жива ни мертва, бормотала:

– Это он! Это он! Боже, какой счастливый день! Рядом с королем его племянница, напротив – принц Конде и герцог Бурбонский!

– Да, да! – повторял за ней юноша. Кончиками губ коснулся ее щеки.

– Смотрите, смотрите скорее. Те два прекрасных всадника, что гарцуют рядом! Узнаете?

– Нет. – Последовал поцелуй в шейку.

– Это граф д’Артуа и его сын, герцог Беррийский, – прошептала женщина замирающим голосом.

– Что ж, они прекрасно держатся, – откликнулся собеседник, пытаясь поцеловать ее в губы.

Ответом ему был неистовый вопль:

– Да здравствует король!

Словно громом пораженный, отпрянул он от баронессы, неистовствующей и кричавшей от счастья:

– Да здравствует король! Да здравствуют принцы!..

Королевская карета следовала под окном, за ней – маршалы, спешно ставшие на сторону Империи, почти все – с лентой ордена Почетного легиона. Гвардейцы взяли на караул, откуда-то издалека звучала военная музыка, звонили колокола, взлетали в воздух шляпы, цветы. Обезумев, де Шарлаз бросила в окно украшенный лилиями носовой платок. Он упал на сиреневый капот толстой дамы, которая ничего не заметила. В суматохе Николай осмелился тихо произнести:

– Любимая!

И, вдохновленный примером, ослепленный страстью, тоже закричал:

– Да здравствует король! Да здравствуют принцы!

Благодарная Дельфина ответила ему поцелуем под шумную овацию толпы.

Часов около пяти вечера, когда Озарёв возвращался в дом господина де Ламбрефу, ему хотелось плясать от счастья: ах, эти француженки! Как Дельфина любила его! С какой страстью и каким умением! Он не был новичком в делах любви, но только сегодня понял, что такое женщина. Между объятиями баронесса предложила ему постричься: «К чему эта шевелюра, которая спускается на шею и закрывает уши? Быть может, это модно в России, но только не во Франции. Ты будешь еще красивее, если послушаешь меня!» Пришлось обещать, что на следующем свидании будет причесан «по-французски». Местом встречи снова должна была стать квартира мадемуазель Пуле, где, отметил про себя Николай, Дельфина чувствовала себя как дома. Ему показалось даже, что в ящиках лежит ее белье и предметы туалета. Не снята ли эта комната специально для подобных рандеву? И он лишь один из многих любовников? У него было предчувствие, что продолжать быть счастливым с госпожой де Шарлаз можно, лишь перестав задавать себе эти вопросы. Но хватит ли ему только плотских радостей? Не заденет ли эта история его душу – надежды, ревность, честь, возвышенные чувства? Внезапно ему захотелось поскорее надеть свой мундир.

Хлопнула дверца экипажа, Софи подняла голову.

– Ваш отец уже вернулся? – спросила госпожа де Ламбрефу.

– Пойду посмотрю, – тихо ответила молодая женщина, отложив книгу.

Она подошла к окну, матушка вернулась к вышиванию – графиня любила по вечерам сидеть за работой в своей комнате, слушая, как дочь читает ей вслух.

– Граф?

Софи отодвинула штору: какой-то человек шел через двор, направляясь к крыльцу. Это был русский офицер. Но почему не в военной форме? Этот вопрос еще не был мысленно произнесен, как сам собой возник волнующий ответ: ради нее, несомненно, Николай Озарёв сменил платье. Его не оставил безразличным их разговор в библиотеке, зная, что госпожа де Шамплит не в силах выносить присутствие в доме иностранного офицера, он решил надевать мундир, только отправляясь в казарму. Подобная предупредительность в столь молодом человеке – свидетельство благородной натуры. Тогда, в библиотеке, кажется, ей удалось угадать это. И вот – подтверждение.

– Почему вы молчите, Софи? – обратилась к ней мать, не отрываясь от вышивания.

– Поручик Озарёв, – равнодушно сказала та.

– А! – пробормотала госпожа де Ламбрефу, сгорбившись в кресле, выражение лица ее было бесстрастным, почти сонным. Она предпочитала не затрагивать тему, которую несколько дней назад семья так яростно обсуждала. Госпожа де Шамплит ожидала реакции графини, но молчание затягивалось, дочь вернулась на место, открыла книгу – «Коринну, или Италию» госпожи де Сталь. И хотя знала ее почти наизусть, любила перечитывать, в память о том времени, когда юной девушкой оплакивала несчастья пылкой поэтессы, брошенной жестоким лордом Нелвилем. На этот раз она скоро утратила всякий интерес к этой истории – слышала свой голос, но не понимала ни слова из тех, что произносила. Лорд Нелвил был теперь не англичанином, но русским, в сером костюме и зеленом жилете. Удивительно, как смогла запомнить столько деталей, ведь видела его всего миг. К счастью, постоялец не поднял головы и не посмотрел на окна второго этажа, иначе она умерла бы от стыда. Маркиза запнулась на очередной фразе.

– Вы не устали, Софи? – спросила мать.

– Думаю, этот роман утратил для меня прелесть новизны. Пойду, возьму в библиотеке другой.

– Не стоит, дитя мое, уже поздно…

– Пойду. Скоро вернусь.

Если бы кто-то осмелился сказать, что она воспользовалась этим предлогом, дабы увидеть Озарёва, ее бы это искренне возмутило: не было ничего необычного в том, чтобы пойти в библиотеку за книгой, как вчера или как завтра… И все-таки, когда женщина приблизилась к дверям, странная надежда вспыхнула в ней, душа замерла, как будто одна ее частичка обманывала другую. Софи открыла дверь, библиотека была пуста. Только часы нарушали тишину. Она положила книгу и подошла к окну, что выходило в сад. Тени деревьев на газонах, тихие аллеи. Должно быть, их квартирант уже в своей комнате. Где-то напевал его денщик. Забыв, зачем пришла, госпожа де Шамплит села в кресло. Ее охватила вдруг беспричинная грусть.

Спустя полчаса пришли родители. Господин де Ламбрефу вернулся из Тюильри, куда отправился с друзьями приветствовать возвращение короля и засвидетельствовать ему свое почтение. Он без умолку рассказывал трогательные истории о восторге, который вызвало появление Людовика XVIII. За ужином рассуждал о великом будущем, что ждет французский народ благодаря мудрости государя и благосклонности царя. Дочь слушала его снисходительно, хотя еще вчера подобные разговоры вызвали бы у нее исключительно раздражение.

– Даже те, кто поначалу не склонен был доверять русскому императору, сегодня были совершенно покорены его благодушием и мягкостью, – говорил граф, разделываясь с курицей. – Подумайте только, друг мой, чтобы не оскорбить нашего короля тем, что город наводнен иностранными солдатами, он решил, что в день возвращения государя в Париж все войска союзников останутся в казармах. Я не встретил ни одного русского, прусского и австрийского офицера…

Глаза Софи наполнились слезами, руки ослабели, пришлось положить их на стол: так это не ради нее Николай Озарёв расстался с мундиром. Какой же наивной дурочкой надо быть, чтобы приписать ему подобную душевную тонкость! «Итак, мое первое впечатление оказалось верным, – сказала она себе. – Это всего лишь русский!» И пока родители беседовали где-то за тысячи лье от нее, мечтала оказаться в полном одиночестве.

Муж ее умер два года назад, с тех пор вдова жила в каком-то умственном и физическом оцепенении, из которого, казалось, никто и ничто не в состоянии ее вывести. Хотя господин де Шамплит вызывал у нее лишь восхищение, граничившее с уважением. Он завоевал ее своими идеями, удержал – нежностью. Потеряв его, женщина лишилась друга, но не возлюбленного, и втайне была благодарна ему, что они так мало были близки: теперь никакие терзания плоти не нарушали чистоту ее воспоминаний. Софи считала себя рассудительной, спокойной, холодной даже, неспособной изведать радость и тяготы любовных мук, воспеваемых модными писателями. И это несколько примиряло ее с судьбой.

Слуга принес лимонный сорбет. Она погрузила ложечку в маслянистую холодную массу. Вдруг раздался выстрел. Госпожа де Ламбрефу прижала руки к груди. Граф отбросил салфетку и воскликнул:

– Королевский фейерверк! Скорее в сад, оттуда нам будет его прекрасно видно!

Софи поднялась из-за стола и последовала за родителями. Заметив в аллее Озарёва, вздрогнула и подумала: «Ну и что? Я к этому готова! В этом нет ничего необычного!» Он снова был в военной форме. В этом ей виделось подтверждение его искренности. Отец захотел представить дочери офицера, она честно сказала:

– Мы уже знакомы.

Это удивило родителей, которые теперь терялись в догадках. Фейерверк рассыпался в небе золотым дождем. Из дома вышли слуги. Господин де Ламбрефу по-отечески покровительственно приглашал их на главную аллею:

– Мариетта, Любен… Вы ничего не увидите из угла, где стоите… Французы не каждый день встречают своего короля!..

Слуги встали позади, на почтительном расстоянии от хозяина. Софи слышала, как они шептали:

– Как красиво! Как будто звезды!..

Ординарец Озарёва крестился после каждого залпа! Варвар! Говорят, спит на полу в коридоре под дверью своего господина, который, должно быть, тоже не слишком цивилизован, раз допускает подобное. Она украдкой взглянула на него: лицо молодого человека сочетало в себе детскость и дикость. Лицо ребенка, наблюдающего за пожаром. «Что ж, он совершенно иной породы, – заключила госпожа де Шамплит. – Говорит по-французски, но думает-то – по-русски!» Сильный залп заставил ее вздрогнуть. Одна из служанок закричала от страха, кто-то заметил:

– Самый красивый!

На небосводе рассыпались огни, отражаясь в окнах, превращая деревья в пышные черные кружева.

– Прекрасно, – удовлетворенно заметил граф. – Как жаль, господин Озарёв, что вам не удалось увидеть королевский кортеж…

Смущенный Николай не знал что ответить, и вдруг Софи обнаружила, как сладким голосом произносит:

– Почему вы думаете, отец, что лейтенант лишил себя этого удовольствия?

– Потому что я вам говорил уже, дитя мое, ни одна душа из армий союзников не имела сегодня права показаться на улицах.

– Но офицеру, пусть даже и русскому, не сложно нарушить приказ, – возразила дочь.

Постоялец с интересом взглянул на нее:

– У вас дар провидения, госпожа де Шамлит. Конечно, многие мои товарищи, да и я сам, так хотели присутствовать при этом знаменательном событии, что сменили мундир на гражданское платье, чтобы смешаться с толпой ваших соотечественников. Наше начальство вправе упрекнуть нас в этом, но только не французы и не француженки!

– Поздравляю вас, господин Озарёв, – сказал граф. – Надеюсь, у вас остались прекрасные воспоминания о въезде короля в Париж!

– Великолепные!

Его голос выражал подлинный восторг – поцелуи Дельфины и вправду были восхитительны!

– Позвольте мне на правах француза порадоваться за вас! – заметил граф, они церемонно раскланялись. Последние всплески фейерверка – гигантский белый букет с вкраплениями изумрудов и рубинов – осветили сад со стороны моста Людовика XVI. Когда небосвод погас, слуги вернулись в дом.

Вечер был свежим, Софи плотнее закуталась в шаль. Не придет ли отцу нелепая мысль пригласить Озарёва в гостиную на чашку чая? Но господин де Ламбрефу слишком боялся вызвать раздражение дочери, а потому довольствовался тем, что, опершись на руку русского офицера, решил прогуляться по аллее. Дочь и жена следовали за ними. Потрескивал гравий. Мужчины о чем-то тихо беседовали. О чем? Рядом с графом маленького роста Николай казался огромным: длинные ноги, широкие плечи, тонкая талия. У дома хозяева и гость расстались.

– Желаю вам доброй ночи, – произнес Николай, обращаясь к Софи.

Легкий акцент придавал его словам милое очарование. Она попыталась сказать в ответ что-нибудь приятное, вместо этого произнесла ничего не значащее:

– Завтра русским офицерам вновь будет разрешено ходить по улицам?

– Да, – не без иронии откликнулся Озарёв. – Париж ведь не ждет нового короля?

– Боже упаси! – вскрикнула госпожа де Шамплит.

Ей казалось, что все это происходит не с ней, и говорит не то, и играет плохо.

– Что ж, вы только сутки позволили Людовику чувствовать себя как дома, – продолжила она. – Не так много.

– Через месяц-два, надеюсь, все изменится.

– Почему?

– Мы уйдем отсюда.

– И многие об этом пожалеют! – вздохнул господин де Ламбрефу, похлопывая молодого человека по плечу.

Софи подобрала юбки и быстро вошла в гостиную. Вскоре к ней присоединились родители. Николай остался в саду, зажег сигару и с удовольствием выкурил ее, глядя на звезды.