"Свет праведных. Том 1. Декабристы" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)5Заслышав в вестибюле шаги мужа, госпожа де Ламбрефу вздрогнула – что-то еще удалось ему узнать? Накануне она чуть было не лишилась чувств, когда дочь неожиданно вернулась из Версаля вместе с этим русским офицером. Впрочем, Озарёв довольно скоро скрылся из виду, предоставив Софи самой объясниться с родителями. С каким торжеством она сказала им, что через месяц выйдет замуж, даже если не получит на то родительского благословения. И вот теперь граф без устали носился по Парижу, пытаясь выяснить хоть что-то об иностранце, который вот-вот станет его зятем. – Вы, наконец-то! – воскликнула графиня при виде входившего в гостиную супруга. Судя по выражению лица господина де Ламбрефу, его усилия оказались не напрасны. Должно быть, высокопоставленные друзья сумели помочь. Он опустился в кресло, провел по лбу дрожащей рукой и сказал: – Мне оказали превосходный прием. – Кто же? Могу я узнать? – Господин де Талейран, затем – господин Фуше, к которому тот меня направил, от него я попал к господину Каподистрия… – Вы удовлетворены, по крайней мере? – Более чем. Личный секретарь господина Каподистрия оказал мне неоценимую услугу. – Так что же? Граф взял щепотку табаку, вдохнул, зажмурился, потому поднес к носу платок. – Все не так плохо. По общему мнению, Озарёвы – хорошая семья из числа нетитулованного дворянства… – Что значит – нетитулованного? – воскликнула госпожа де Ламбрефу, в голосе ее послышалась нотка негодования. – Просто в России есть люди, пожалованные дворянством недавно, это графы, князья, а есть те, чье дворянство восходит к первым царям. Они не носят титулов, но люди – знатные и всеми уважаемые. Озарёв – из них. У отца этого молодого человека дом в Москве, пострадавший от пожара 1812 года, еще один – в Санкт-Петербурге, имение недалеко от Пскова, где семья живет практически весь год. Он владеет значительным состоянием, несколькими деревнями… Графиня была явно заинтригована: рассказ мужа напомнил ей о счастливых временах. Вопреки всем модным воззрениям, она продолжала придерживаться той точки зрения, что следует уважать волю Господа, а следовательно, рожденные в нищете не должны стремиться расстаться с нею. – Несколько деревень? – переспросила она. – Сколько же именно? – Пять или шесть. И еще, по меньшей мере, две тысячи крестьян-рабов. – Рабов? Настоящих? – Да, которые остались только в России, – тихо рассмеялся господин де Ламбрефу. Его супруга уже воображала их дочь властительницей и бескрайних полей, и простершихся ниц мужиков, ее материнский взор затуманился, и, не расставшись еще с волшебными видениями, она прошептала: – Вы считаете, все не так уж плохо? – Вне всяких сомнений! Конечно, я предпочел бы для нее известную французскую фамилию, более определенное положение в свете и состояние, которое можно объять… Но не следует забывать, что в глазах всех потенциальных претендентов на ее руку Софи обладает существенным недостатком – она была замужем. А мужчины предпочитают брать в жены девушек. Вы, знаю, возразите, что Шамплита в этом смысле не стоит принимать всерьез… – Ах, избавьте меня от этих шуточек! – воскликнула графиня. – Я менее чем когда-либо расположена их слушать. Вдова заслуживает уважения, тем более что после наполеоновских походов во Франции их полным-полно и они весьма успешно находят себе новых мужей! – Но только не в нашем кругу, – вздохнул господин де Ламбрефу. – И не с характером Софи! Вы не хуже меня знаете, что она всегда поступает вопреки здравому смыслу. Кажется, ей доставляет удовольствие не поддерживать наши столь естественные честолюбивые стремления. Покажите ей прекрасную дорогу, идущую направо, она непременно пойдет налево, пусть там даже будет каменистая тропа. И это не я сказал! – А кто же? – Сам господин Фуше! Провожая меня, он произнес несколько слов о нашей дочери. Ее поведение во время Ста дней не осталось незамеченным наверху. Ее не тронули только потому, что Его Величество превосходно осведомлен о моих легитимистских взглядах. В ответ на эту милость она должна забыть о всякой политической деятельности. А возможно ли такое, если она останется во Франции? Еще один год вдовства будет стоить нам заговора! Графиня вздрогнула – она не сразу поняла, что муж шутит. – Ужас! И потому вы хотите, чтобы она уехала? – Господи, да я ничего больше не хочу! К тому же вопрос еще не решен окончательно. Возможно, против будет начальство Озарёва. – Почему? – Из-за либеральных взглядов Софи. Русские тоже в курсе, господин Каподистрия не стал скрывать этого. Я прекрасно понимаю, что им не хотелось бы видеть у себя в стране женщину, известную своей ненавистью к монархическому правлению. Смятение охватило госпожу де Ламбрефу: она представила себе дочь-преступницу, которую отталкивает Франция и отказывается принять Россия. Как мать, графиня не потерпит подобного унижения: – Нет, нет и нет! Ее нельзя упрекнуть в чем-либо серьезном! Эти русские вечно все осложняют! Если предстоящее замужество и может принести кому-то огорчения, то только нам, нам одним!.. И, подумав, добавила: – Быть может, за то время, что понадобится на разные формальности, она к нему охладеет? – Сомневаюсь, – ответил супруг. – Для этого у вашей дочери должна быть хотя бы крупица здравого смысла, а у нее – ветер в голове. Смотрю я на этих молодых людей и не понимаю их. Мне кажется, мы любили глубже, подобное безумие было нам вовсе не свойственно. Сознательно или нет, но мы искали в союзе двух сердец равновесие. Новое поколение все – беспорядок, нелепость, все у них через край. Почему они отвергают радость и счастье жизни, считают это вульгарным, пошлым? Наверное, на их век пришлось слишком много всяких Руссо, Шатобрианов и мадам де Сталь! – Думаю, мы были недостаточно тверды с Софи, – вздохнула графиня. – Ее первое замужество было ошибкой. С тех пор она совершенно отбилась от рук. И этот мальчик сегодня вновь придет, чтобы увидеться с ней… Как мы встретим его? – Вежливо, но соблюдая дистанцию. Не забывайте, наша дочь сама нам его навязала, не спросив нашего согласия… – И все же теперь мы знаем, что он из хорошей семьи. Думаю, надо держаться с ним несколько иначе. – Извольте. И все же не будем чересчур обходительны. Согласовав линию поведения, родители терпеливо стали ожидать появления Озарёва, который, по словам их дочери, должен был прибыть к пяти. Впрочем, сама она не стала готовиться к встрече, как поступила бы на ее месте любая другая женщина: сразу после завтрака ушла, будто бы купить что-то, но обещала скоро вернуться. Николай появился десять минут шестого, а ее все не было. Смущенные граф и графиня вынуждены были сами принять гостя. Он чувствовал себя весьма неуютно: что Софи сказала своим близким? Как супруги теперь настроены по отношению к нему? Не лучше чувствовали себя и хозяева: сокрушаться о таком замужестве или поздравлять себя с этим женихом? Госпожа де Ламбрефу предложила ему присесть – это ведь простая вежливость, которая ни к чему не обязывает. Господин де Ламбрефу завел разговор о непонятной ему щепетильности, с которой союзники отнеслись к поверженному императору: поговаривали, что англичане собирались отправить Наполеона на остров Святой Елены. Что слышал об этом Николай? И правда ли, что в Париж прибыла восторженная, склонная к мистицизму баронесса Крюденер, к советам которой царь с недавнего времени стал прислушиваться? В каком настроении теперь государь? Говорят, ему не дают покоя лавры Веллингтона, снискавшего чересчур много славы при Ватерлоо? И раздражает старинный, еще со времен Венского конгресса, противник – Талейран? Что он сердит на Пруссию, чья грубость и денежные требования кажутся чрезмерными? Презирает Людовика?.. – Я ничего не знаю, – вздохнул Озарёв. – Моя скромная должность не предполагает общения в высших сферах… – Конечно, но эхо должно доходить и до вас! Мне было бы интересно знать, как отреагировали русские на последнее распоряжение нашего короля. – Какое распоряжение? – Исключить из состава Палаты пэров тех, кто заседал там во время Ста дней, обвинив в предательстве девятнадцать генералов и офицеров. Вы внимательно прочитали статью в «Le Moniteur»? – Да, да… – И что скажете? – Пока не знаю… Разговор этот измучил Николая, он не понимал, почему графа так интересуют политические новости, тогда как превыше всего должна была волновать судьба дочери? Не отдает себе отчета в том, что происходит, или просто дьявольски хитер? И почему Софи нет рядом с родителями в такую минуту? Уловка, ловушка? Рассудок отказывал ему, он воображал ее запертой в монастырь по приказу отца и все же нашел силы спокойно спросить: – Смогу я сегодня увидеть вашу дочь? – Мы ожидаем ее так же, как вы, – ответила госпожа де Ламбрефу. – Да, – вмешался супруг, – я удивлен, что ее до сих пор нет дома. Вздохнув с облегчением, Озарёв устремил к дверям влюбленный взгляд, набрался храбрости и сказал: – Не знаю, уведомила ли ваша дочь… Продолжение замерло у него на губах. Хозяйка умоляюще взглянула на мужа. Последовало молчание. Затем граф нахмурил брови и проворчал: – Уведомила! Именно так! Она не доверилась нам, не спросила нашего совета, просто уведомила нас о своем решении!.. Язвительность этого ответа не могла остаться незамеченной. – Мне жаль, господин де Ламбрефу, что вы продолжаете упорствовать в своем ко мне недоверии, – сказал Николай. – Надеюсь, со временем вы поймете, что заблуждались. И станете судить обо мне по моим поступкам… – Это будет не так просто, нас будут разделять огромные расстояния, – усмехнувшись, возразил граф. – Вы приедете в Россию повидать нас, мой отец будет счастлив встречаться с вами. Я с нетерпением ожидаю его письма, в котором, уверен, он благословит мою грядущую женитьбу и пригласит вас к себе сразу после брачной церемонии… – В мои годы отправляться в подобное путешествие! – Мы поговорим об этом позже, – вмешалась графиня, стараясь выказать как можно большую симпатию – она не могла отказать себе в удовольствии увидеть дочь настоящей восточной владычицей. – Вы говорите о брачной церемонии, – продолжал граф. – Как вы себе ее представляете? – Ваша дочь – сама доброта, и она согласилась венчаться по православному обряду. Но если вы хотите, чтобы прежде нас благословил католический священник… – Конечно! – вновь вмешалась госпожа де Ламбрефу. – Наши друзья не поймут нас, если будет иначе! Это должна быть настоящая свадьба! – Не уверен, что вы правы, моя дорогая, – сказал хозяин. – В нашем случае я предпочел бы сдержанность… Это замечание озадачило его супругу, которой грезились облака тафты и звуки органа. Но, вспомнив, что Софи – вдова, придерживающаяся республиканских и антиклерикальных взглядов, вздохнула, признав свое поражение: – Пусть молодые люди сами решают, как им поступать. Главное, господин Озарёв, чтобы моя дочь была счастлива с вами… Первые человеческие слова, услышанные им за время разговора, тронули его. Казалось, графиня и сама была взволнована собственной добротой, а потому с опаской взглянула на мужа: не зашла ли слишком далеко? Но тот одобрил кивком головы. – Вы сняли камень с моей души! – воскликнул гость и замолк: в гостиную вошла Софи, бледная, возбужденная, с извиняющейся улыбкой. Она даже не сняла шляпу. Подол ее платья был в пыли. – Боже, творится что-то невероятное, будто все экипажи Парижа договорились собраться в одном месте! Родители смотрели на нее с упреком, Николай – с обожанием. Она протянула ему руки для поцелуя и продолжила: – Думаю, вы уже обо всем поговорили, всем известны наши намерения. Я же не стану повторять то, что сказала вчера: «Вот человек, которого я люблю и за которого хочу выйти замуж. Ваше согласие только умножит мое счастье». Заявление это показалось госпоже де Ламбрефу в высшей степени непристойным: она покраснела за дочь, которая пренебрегала всеми приличиями и открыто говорила о своих самых сокровенных чувствах. И куда только мчится это нынешнее поколение, закусив удила? Впрочем, и будущий родственник не мог скрыть некоторого смущения – уж очень решительно настроена его избранница. – Я был счастлив выразить свое почтение вашим родителям, – сказал он. – Или я ошибаюсь, или между нами не осталось недоговоренностей и непонимания… – Что ж, тогда пошли! – воскликнула невеста. – Как это пошли? – возмутился граф. – Куда? – Я забираю его у вас. – Взяв Озарёва под руку, оставив ошеломленных родителей, она увлекла за собой и тихо проговорила: – Меня задержали весьма серьезные обстоятельства – арестован Вавассер! – Арестован? Почему? – Пойдем в библиотеку, там нам будет спокойнее. Они поднялись, Софи плотно прикрыла двери. – Это должно было случиться. У него маленькая нелегальная типография в подвале. Кто-то донес. Сегодня утром провели обыск. Потом его забрали в префектуру полиции. – Откуда вам это известно? – Сразу после завтрака мне сообщил об этом наш общий друг. Не надо объяснять вам, что я немедленно отправилась на улицу Жакоб. – Что? – Николай с ужасом смотрел на нее. – Ну да, я только оттуда. – Но что вы делали у Вавассера, которого арестовали? – Я была не у Вавассера, а у Пуатевенов. – Они вернулись из Версаля? – Нет, и в этом весь ужас! Запрещенные брошюры, которые печатал Вавассер, спрятаны у них. Если полиция обнаружит тайник, они пропали. К счастью, супруги на всякий случай дали мне второй ключ от своей квартиры. Я уже увезла часть книг. Но теперь должна вернуться, чтобы избавиться от остальных… – Нет! – воскликнул Озарёв. – Вы не можете подвергать себя такой опасности ради людей, которые… – …которые лучшие мои друзья, не забывайте об этом. – Тогда я иду с вами! Лишь увидев ее восхищенную улыбку, он осознал всю серьезность происходящего и степень риска, которому себя подвергал. Ему отчаянно захотелось действовать. Она все еще колебалась: – Это невозможно!.. Я не имею права вовлекать вас в эту авантюру!.. Нет, только не вас!.. – Разве мы не собираемся соединить наши жизни, чтобы быть поддержкой друг другу и в несчастье тоже? Что бы ни случилось, я должен быть рядом с вами! Поторопимся! И да хранит нас Господь! Софи бросилась к нему, пылко поцеловала. Потом строго посмотрела и, не оглядываясь, пошла к дверям. Николай последовал за ней, но в вестибюле остановился: – Я не могу уйти, не простившись с вашими родителями. – Вы правы, думаю, они все еще в гостиной. Граф и графиня действительно были там, оскорбленные и огорченные. Гость невнятно извинился, обещал вернуться, хотя никто и не просил его об этом, но был прерван подругой на полуслове – следовало скорее идти. К счастью, им почти сразу удалось найти фиакр. Все время пути они молча держались за руки. Сошли на углу улицы Жакоб. Вокруг все было спокойно. Николай вел Софи под руку, изо всех сил стараясь выглядеть как можно естественнее. Вот и книжный магазин. Ставни закрыты и запечатаны, перед входом в дом – жандарм. – Нас не пропустят, – прошептал молодой человек. – Не думаю, – возразила спутница. – Пока полицию интересует только сам Вавассер. Копать глубже станут, только если он выдаст своих друзей. – Но может статься, это уже произошло! – Конечно. – Но тогда… – Ну да, мы рискуем… Холодок пробежал у него по спине. Медлить было нельзя: их колебания немедленно вызовут подозрения жандарма. – Пошли! – скомандовала женщина. Оба решительно двинулись вперед. Офицер приосанился, но во рту у него пересохло от волнения. Завидев русскую военную форму, жандарм поприветствовал входящих. Рука Софи ни на минуту не задрожала. «Какая храбрая», – подумал Николай, надеясь, что его эполеты служат для них двоих надежной защитой. Привратник заметил пару, но ничего не сказал. – Он – на нашей стороне, – будто выдохнула постоянная посетительница этого дома. Замечание не сильно успокоило Озарёва – лучше бы тот человек не был ни на чьей стороне! Квартира Пуатевенов находилась на третьем этаже. Открыв дверь, проскользнули внутрь. Все ставни были притворены, комнаты погружены в полумрак, пахло плесенью, паркет скрипел при каждом шаге. Шедшая впереди госпожа де Шамплит легко ориентировалась в них, несмотря на отсутствие света. Ее сопровождающий придерживал шпагу, чтобы не задевать мебель. Так добрались до спальни, где было не так темно, как в других комнатах: сквозь решетчатые ставни пробивалось солнце, оставляя золотой след на стенах, креслах в чехлах, туалетном столике с хрустальными флакончиками. Здесь пахло духами хозяйки. Юноша испытывал неловкость от того, что они с Софи оказались наедине перед супружеским ложем весьма внушительных размеров. Но та не обращала на это внимания: открыла высоченный шкаф и, взгромоздившись на стул, пыталась дотянуться до верхней полки. – Вы сломаете себе шею! – воскликнул Озарёв. – Что вы хотите делать? – Вытащить все, что там лежит, – ответила она, уступая ему свое место. Сначала были вынуты стопки простынь и осторожно сложены на полу. Затем настал черед наволочек. Отодвинув первый ряд, он обнаружил у стенки какие-то бумаги, придвинул к себе – пачки газетных листов небольшого формата, «Les Compagnons du Coquelicot».[1] Под заголовком – фригийский колпак. Николай вгляделся в напечатанные крупным шрифтом строки: «Ни Наполеон, ни Бурбон, только Республика!..», «Людовик отдал Францию России в обмен на свой трон…», «Правитель не может удержаться у власти против воли народа. Жители провинций, прислушайтесь к нам! Присоединяйтесь! Вооружайтесь и готовьтесь к действию!». – Что это? – в голосе его прозвучала тревога. – Газета, которую издает Вавассер, не слишком, впрочем, регулярно. И рассылает понемногу по всей Франции. – Зачем? – Чтобы привлечь на нашу сторону как можно больше людей. Революции ведь не происходят случайно, надо готовить к ним умы. В каждом крупном городе у нас есть друзья, которые сообщают нам имена тех, кто готов, выражаясь языком Жозефа де Местра, поддаться на нашу пропаганду. Мы действуем, опираясь на эти списки… – Вы… Вы распространяете эти гнусные пасквили, вы, Софи? – Да, – просто сказала она. – Но, надеюсь, вы ничего не пишете? – Вавассер опубликовал две мои статьи, которые всем понравились. – Но они не были подписаны? Она улыбнулась его наивности: – Николай! Какой же вы ребенок! Но его уже волновало совсем другое: – Короче говоря, вы участвуете в масштабном заговоре против существующего режима! – Точнее, в деятельности крошечного союза сторонников свободы. – Маковые зернышки? – Да, своего рода. Стоя на стуле, Озарёв смотрел на нее с восхищением и страхом. Но с мыслью, что женится на «маковом зернышке», примириться не мог. – Не останавливайтесь, передавайте мне бумаги, мы сожжем их в камине, – поторопила она. Было перерыто все лежавшее в шкафу белье, вынуты газеты, брошюры, патриотические картинки, карикатуры на Людовика и Бонапарта и отнесены к камину. Опустошив шкаф, мужчина занялся огнем, уж с этим за время войны он научился справляться превосходно. Языки пламени весело проглотили первые листы. – Не боитесь, что дым виден с улицы? Это не пришло ей в голову: – Что ж, тем хуже для нас. Но уже слишком поздно! Для опытной конспираторши она была чересчур легкомысленна, но спорить с ней не хватило решимости. Огонь теперь горел ровно, в нем друг за другом исчезали «свобода», «конституция», «братство», «республика». Рассыпались на части Людовики и Бонапарты. Вооружившись щипцами, Софи руководила этим аутодафе. Николай, словно зачарованный, смотрел на ее освещенное пламенем лицо, на пляшущие по потолку тени. И вспоминал слова Вавассера: «Пусть меня арестуют, бросят в тюрьму, мне это безразлично! За убеждения надо страдать!..» Да эти люди – безумцы! Начиная с его избранницы! Да и сам станет таким же, если не поостережется! Он взял несколько листков и бросил их в камин. В то же мгновение за стеной раздались шаги. Молодые люди встревоженно переглянулись – неужели кто-то проник в квартиру? Озарёв встал, огляделся и жестом приказал любимой спрятаться за шторами. Та отрицательно покачала головой: – Ходят не здесь. – Где же? – Рядом. – На этом этаже есть еще одна квартира? – Да. – Хозяева – надежные люди? – Не знаю. Но когда я с вами, я ничего не боюсь! И в подтверждение своих слов бросилась ему в объятия. Он целовал ее, но глаз не мог отвести от пылающего камина и все время прислушивался к подозрительным звукам. Огонь почти погас, тлела последняя пачка. – Пора уходить, – умоляюще прошептал Николай. Он боялся и быть обнаруженным, и дольше оставаться наедине с Софи. – Да, – согласилась она. – Надо быть осторожными! Это было бы слишком глупо!.. Что именно было бы глупо, Озарёв разбираться не стал и начал приводить комнату в порядок: сложил обратно белье, проследил, чтобы нигде не осталось ни кусочка бумаги. Взявшись за руки, они пошли к выходу, встречая то тут то там свое отражение в зеркале – два заблудившихся в лесу, дрожащих от страха ребенка. Прошмыгнула мышь, недавняя героиня едва не закричала и так впилась ногтями в ладонь спутника, что ему впору было взвыть от боли. Высвободив руку, он первым подошел к входной двери, прислушался. На лестнице было тихо. Если кто-то и поджидал их, наверняка превратился в статую. Софи протянула ключ. Николай открыл дверь и вышел. На площадке никого. Он оглянулся, Софи смотрела на него с восхищением, будто ему удалось одолеть по меньшей мере человек десять: – Путь свободен, пошли! Они закрыли дверь и весело спустились вниз – словно воришки, провернувшие удачное дельце. – То, что вы сделали, заслуживает одобрения, – сказала спутница, опираясь на его руку. – Благодаря вам Пуатевены спасены! – Я последовал за вами не для того, чтобы спасти Пуатевенов, я думал о вас. Вы никогда не поймете, как дороги мне!.. Услышав эти слова, жандарм улыбнулся влюбленным. |
||
|