"Оноре де Бальзак" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)

Глава вторая Женитьба возможна?

Бальзак собирался сразу по возвращении снова сесть за работу, но почувствовал себя настолько плохо – мучили страшные головные боли, – что доктор Наккар прописал ему отдых и диету: вареные овощи, пиявки, кровопускания, клизмы, горчичные ванны для ног. Едва придя в себя, Оноре поспешил в Гавр, где его ждал багаж, который он отправил из Петербурга морем. Потом несколько дней вновь посвятил заботам о здоровье. В этом ему помогала преданная Луиза де Брюньоль: в его отсутствие она продолжала следить за порядком в доме. Чтобы время шло быстрее, занималась вышивкой, которую подарила Бальзаку в залог своей верности. Тот понимал, что дело зашло слишком далеко и по-прежнему скрывать ее существование от госпожи Ганской вряд ли удастся, а значит, из трусости он обрекает себя на новые вспышки ревности со стороны Евы. Пока хозяин был в России, служанка-любовница вполне сроднилась с «небесным» семейством Бальзаков: перемывала косточки то одним, то другим, вмешивалась во все ссоры, осложняя, не без некоторого удовольствия, и так невероятно напряженные взаимоотношения. Как без шума избавиться от нее? Если Оноре хотел, чтобы парижское общество приняло его будущий брак с Ганской, следовало избегать любого скандала. А французские газетчики народ в высшей степени недоброжелательный! В редакциях и в салонах обсуждали, будто он отправился за границу в поисках богатой невесты, вдобавок к этому согласился, за значительное вознаграждение, написать опровержение на книгу Кюстина о России. «О моем путешествии здесь говорят много занятного, сплетничают и болтают глупости, словом, всего этого никак не меньше, чем было в Санкт-Петербурге, – делится Бальзак с Ганской. – Предполагают даже, и это не может не льстить, что мое перо понадобилось русскому императору и за эту услугу я получил настоящие сокровища. Первому, кто сказал мне об этом, я ответил, что он не знает ни вашего великого царя, ни меня». В том же письме осмеливается обмолвиться о госпоже де Брюньоль, которая в восторге от муфты, которую, вернувшись, подарил ей: таким образом Бальзак делал первый шаг, пытаясь приучить Еву к мысли о служанке с улицы Басс.

Ему пришлось проявить участие к бывшей гувернантке Анны Ганской Анриетте Борель, которая приняла католичество и хотела удалиться в один из французских монастырей. Она со дня на день должна была оказаться в Париже со своими мечтами о святости. Устроить ее в монастырь оказалось делом не из легких, но «Лиретта» была надежной их с Евой наперсницей, а потому Оноре приложил максимум усилий, чтобы ее принял один из орденов. Попутно следовало избавиться от Жарди – покупателя все не было, – расплатиться с Гаво, который вел его дела, когда он был в Петербурге, наконец, нанести визиты нескольким академикам, на чьи голоса рассчитывал, несмотря на их нерешительность. «Поверьте, это будет чудесно, когда меня станут продвигать в академики и некоторые из них заявят во всеуслышание, что если я не был до сих пор в их рядах, так это исключительно из-за моего финансового положения… Они примут меня, когда я разбогатею! Этим утром я встречался с двумя академиками, но делаю эти телодвижения, только чтобы поставить в известность о своем намерении, этот праздник я приберегаю для своей Евы, своего заиньки. Пока я вне стен Академии, символизирую исключенную оттуда литературу, и предпочитаю эту роль Цезаря месту сорокового бессмертного. И потом, эти почести нужны мне не раньше 1845 года».

К несчастью, Шарль Нодье, один из академиков, который, как писатель рассчитывает, мог бы поддержать его кандидатуру, очень плох. «Друг мой! Вам нужен мой голос, освобождаю вам свое место – я на пороге смерти», – говорит он Оноре, мучительно улыбаясь. Тем не менее обещает, если добредет до Академии, проголосовать за Бальзака, который спустя три дня вновь пишет Ганской о своих надеждах: «Мне будет отказано четырежды, но к концу 1844 года меня примут. Богу угодно, чтобы при этом присутствовала моя жена». Известие, что многие академики продолжают возражать против претендента по причине его позорных долгов, приводит того в ярость и заставляет думать о мести. Теперь-то он точно покажет спину этим стариканам с набережной Конти. Надо только убедить Еву в справедливости своего решения: «Подумывал еще написать четверым академикам, с которыми встречался, так как глупо было бы с моей стороны заниматься прочими тридцатью шестью трупами. В конце концов, я должен завершить мой монументальный труд, а не гоняться за голосами. И вчера сказал Минье: „Предпочту написать книгу, чем провалиться на выборах! У меня твердая позиция: не хочу становиться академиком благодаря состоянию, мне кажется в высшей степени оскорбительным мнение, что бытует на этот счет в самой Академии… Разбогатев своими силами, все равно не стану больше выдвигать свою кандидатуру“». На другой день продолжает: «Написал эти четыре письма – честных, гордых, достойных. Слово „академик“ вычеркнуто отныне из моей памяти. Вижу, что могу рассчитывать только на одно: непрестанное творчество, источник которого – моя чернильница… Гюго назвал меня отважным архитектором, сказав при этом, что я не должен заниматься ничем другим, только „Человеческой комедией“, камень за камнем достраивая ее галереи».

Шарль Нодье умер двадцать седьмого января 1844 года. Бальзак присутствовал на похоронах, после которых делился с Ганской: «Бедный Нодье, он был всегда на вторых ролях, хотя иногда заслуживал и первых… Я посетил кладбище. Он погребен в фате дочери – по его воле… У меня были слезы на глазах, хотя давно считаю, что все они принадлежат вам». Вернувшись с кладбища, Оноре нанес визит госпоже Делануа и в компании испанского консула Эммануэля Марлтана и его супруги отправился обедать к Жорж Санд. За столом разгорелась политическая дискуссия: Бальзак нахваливал русское самодержавие и мудрость народа, который беспрекословно ему подчиняется. Зашла речь о Николае I, он заявил хозяйке: «Если бы вы его увидели, потеряли бы голову и разом отказались от своих демократических взглядов в пользу самодержавия!» Та бросила на него гневный взгляд. Когда в 1853 году Жорж Санд писала краткое предисловие к «Человеческой комедии», так вспоминала об этом эпизоде: «На одном обеде по его возвращении из России он сидел рядом со мной и без умолку восхищался абсолютной властью. Тогда это был его идеал. Рассказал о чудовищном случае, коего был свидетелем, и засмеялся, хотя было в его смехе что-то надрывное. Я сказала ему на ухо: „Вам ведь хочется плакать?“. Он ничего не ответил, перестал смеяться, как если бы внутри сломалась какая-то пружина, посерьезнел и до конца вечера не произнес больше ни слова о России».

Восьмого февраля 1844 года в Академию приняли Сен-Марка Жирардена. Бальзак только пожал плечами – его уже занимали другие игрушки: ничто так не отвлекает, как погоня за редкими вещицами. Страсть Оноре к сокровищам, скрытым в недрах лавок антикваров и старьевщиков, заставляла совершать приобретения, которые явно выходили за пределы его финансовых возможностей: например, ларь черного дерева с инкрустацией медью и перламутром, который, уверяет, украшал спальню Марии Медичи. Ева была поражена – подобная трата показалась ей столь же чрезмерной, сколь бесполезной купленная вещь, но Бальзак ловко нашел оправдание – это его рождественский подарок. В знак благодарности она посылает ему свой портрет – миниатюру работы Даффингера – и кусочек ткани, отрезанный от одного из ее платьев, – чтобы чистил перья. Таким образом и Ганская будет принимать участие в его работе. Бальзак уверяет, что невероятно взволнован – тряпица эта согрета теплом любимой: «Вы – мое отмщение за страдания, что причинило мне презрение, моя единственная любовь и та неизъяснимая страсть, которую некоторые мужчины питают к женщине, которую любят… Вы – та несравненная душой и телом женщина, святое, благородное, преданное создание, которому без колебаний можно доверить свою жизнь, счастье… Вы – маяк, счастливая звезда».

Отныне все его помыслы и силы направлены к одному – женитьбе. Но для этого нужно постоянно выдавать на-гора огромное количество страниц, ни разу не обманув ожидания публики. Именно эти ожидания и вызывают у него наибольшие сомнения: сюжет должен развиваться резво, без длинных описаний, психологического анализа, не следует пренебрегать неожиданными поворотами, они придают… повествованию остроту. Его, Бальзака, как раз занимают размышления, атмосфера, влечения души, он отказывается пожертвовать этим ради необходимости писать быстро, верно угадывая настроения читателей. Здесь его давно потеснили Александр Дюма и Эжен Сю, специалисты в области романов, публикующихся по частям, умеющие подогревать их нетерпение. Все чаще ему кажется, что уже никогда не угнаться за этими авторами. Тем временем главный редактор «Journal des Débats» Арман Бертен, который произвел фурор, опубликовав «Парижские тайны», подписывает с Бальзаком договор на два романа: «Модеста Миньон» и «Маленькие буржуа». Четвертого апреля появляется начало «Миньон», которую автор еще не завершил. Посвящение гласит: «Иностранке, родившейся там, где процветает рабство, ангелу в своей любви, демону в своих фантазиях, ребенку в своей вере, старухе по своему жизненному опыту, мужчине по своему уму, женщине по своему сердцу, титану в своих ожиданиях, матери по своему горю, поэту по своим мечтам…» Этот высокопарный слог возмутил Сент-Бёва: «Что за чудовищная галиматья? Неужели нет никого, кто мог бы высмеять подобных писателей, из каких соображений уважающее себя издание предоставляет им свои страницы, да еще сопровождая все это невероятной шумихой?»

Подписчиков смутило не только посвящение, разочаровал и показался скучным сам сюжет – лишенный лихо закрученной интриги, обремененный наивной болтовней. Их недовольство заставило «Journal des Débats» объявить о скорой публикации «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма – так, по крайней мере, публика не останется внакладе. Бальзак был повержен, страдал, хотя и уверял Ганскую, что в литературных кругах, а также в свете его произведение уже сейчас считают «маленьким шедевром», когда же появится третья часть, им придется признать, что шедевр этот – «большой». Как всегда, самодовольство, необходимость выпячивать грудь! Он работал над «Модестой Миньон» трудно и без особого желания. Отсутствие вдохновения заставило бросить на полпути «Крестьян». Теперь первоочередной задачей его «серийного производства» виделось завершение «Блеска и нищеты куртизанок».

Здесь разрабатывается тема, намеченная в третьей части «Утраченных иллюзий», когда лишившийся всяких надежд Люсьен де Рюбампре продается душой и телом некоему испанскому священнику Карлосу Эррере, который в действительности не кто иной, как каторжник Вотрен. Люсьен испытывает в отношении своего «спасителя» весьма двусмысленные чувства, но соглашается заключить договор, согласно которому в обмен на власть, обещанную ему Вотреном, станет его инструментом в завоевании общества. Тот заставляет Люсьена отказаться от любимой женщины – куртизанки Эстер Гобсек, которая попадает в объятия финансиста Нусингена, и жениться на аристократке Клотильде де Гранлье. Эстер умирает, приняв яд. Люсьен и Вотрен арестованы. Люсьен покончил с собой, повесившись в тюрьме, Вотрен, после долгих переговоров, становится начальником сыскной полиции. Роман состоит из нескольких взаимосвязанных частей: «Как любят эти девушки» (сюда войдет и «Торпиль»), «Во что старикам обходится любовь», «Куда приводят дурные пути» (поначалу «Преступное обучение») и «Последнее воплощение Вотрена». От разнообразия сюжетных линий и героев захватывает дух: резко очерченные характеры, бьющие через край, порой весьма двусмысленные (как взаимное влечение Люсьена и Карлоса) чувства, неожиданные развязки, описания, предвосхищающие реалистическую школу, и горы неправдоподобий. Это плод ума, опьяненного собственной изобильностью, готового дерзать. Но титанический труд свалил Бальзака с ног: опять головные боли, кишечные колики. Иногда ему кажется, что завершить «Человеческую комедию» не хватит сил. А тут еще родные с их уже ставшими привычными притязаниями. Оноре с грустью вспоминает времена, когда сестра Лора была его союзницей, человеком, которому можно полностью доверять и доверяться. Теперь она стала желчной, подозрительной и все больше походит на мать, вечно озлобленную на весь белый свет. «Не буду говорить вам о тех каплях желчи, что переполнили чашу моих взаимоотношений с моей семьей, – пишет он Ганской. – 1. Манеры синего чулка моей сестры навсегда отбили у меня охоту говорить с ней о литературе. 2. Я не могу обсуждать свои дела, особенно литературные, с матерью. 3. Она причиняет мне жестокие страдания отсутствием такта, что проявляется у нее обычно в присутствии третьих лиц. 4. Она хочет, чтобы ее муж стал человеком более великим, чем я. Я ничего не значу для моей семьи, которой не хватает как раз духа семьи. Все связи, одна за другой, порваны. Я собираюсь вновь засесть за работу… и встречаться с сестрой как можно реже. Так, мне кажется, будет меньше обид. Давно наблюдаю я за странным превращением моей сестры в мою мать, что предсказывала госпожа де Берни… Теперь у нее бывают только приступы доброты… У меня же будет новая семья, и все благодаря женщине, что произвела на свет Анну».

Четырнадцатого июня 1844 года в Париж прибыла бывшая гувернантка Анны Анриетта Борель, которая не раз обращалась с просьбой пристроить ее в монастырь, пользуясь связями писателя, к Бальзаку. Волей-неволей пришлось выступить посредником и добиться, что ее примут в качестве послушницы в незатворнический монастырь визитандинок. Снова украденное у работы время! Но чего не сделаешь, чтобы понравиться близкому Ганской человеку! Он даже позволяет «Лиретте» пожить у него в ожидании монашеского одеяния.

Тем временем Ева выигрывает дело. К несчастью, пока она сражалась в Петербурге, управляющий перестал должным образом следить за крепостными, с убытком продал урожай, запустил земли. Ущерб оказался значительным. Ганская была в растерянности, Бальзак стал призывать ее покинуть имение и отправиться во Францию. Она оставалась глуха к этим предложениям. Быть может, появился претендент на ее руку? Анриетта уверяла, что это не так, но заметила, что графиня тоже отмечена милостью Божьей и подумывает удалиться в монастырь. От подобной перспективы Бальзак слег с желтухой.

Едва поправившись, вернулся к трудам, налегая на черный кофе, который готовил сам: мокко, кофе с Мартиники и бурбон. Иногда выпивал литр в день. Не хотелось верить, будто Ева охладела к нему настолько, что готова посвятить себя только Богу. В письмах он умоляет и увещевает ее. В результате та соглашается на путешествие, а так как польке трудно получить от властей паспорт, позволяющий въезд во Францию, страну, подрывающую основу авторитарной власти, Ева выбирает Дрезден, где живут многие ее соотечественники. Бальзак немедленно просит снять для него комнату. Но «La Presse» начинает печатать «Крестьян», которые еще не доведены до конца, надо спешно поставлять недостающие фрагменты. Да разве можно создать шедевр, когда счет идет на часы? Перо летит по бумаге, сам он мечтает об одном: прохладная рука Евы у него на лбу.

Критика «Крестьян» была убийственной, автора обвиняли в том, что он порочит жизнь деревни, представляя ее тружеников отбросами общества. А Бальзак важничал перед Ганской, заявляя, что обрел весь свой блеск, способности, воображение, что «Крестьяне» будут шедевром, сравнимым с «Цезарем Бирото» и «Блеском и нищетой куртизанок», которыми все восхищаются, и не без оснований. Эти победные реляции должны пробудить у Евы желание как можно скорее видеть его подле себя в Дрездене. Но она медлит. Оноре начинает подозревать, что ее окружают враждебно настроенные по отношению к нему люди, между тем сплетни и пересуды ей противопоказаны. Пусть тогда вместе с Анной едет к нему: всегда можно найти способ пересечь границу без паспорта. Если будет такая необходимость, он впишет их в свой как сестру и племянницу, которые будут жить в Париже инкогнито. Вместе они обойдут город и выберут себе уголок для будущего семейного счастья. Чтобы не тратить время попусту, писатель сам отправляется на поиск дома, достойного их любви. Ничего подходящего. Как всегда, он не желает мелочиться, покидая свои романы, вступает в их продолжение. Но мечта непременно осуществится, надо только продать Жарди, как можно выгоднее пристроить «Крестьян» и «Человеческую комедию», привлечь здравый смысл Ганской. Ему не сидится на месте, работать становится невозможно, Бальзак почти на грани безумия.

Практичный ум Ганской тем временем занят совсем иной женитьбой: подвернулась подходящая партия для Анны. Поляк благородного происхождения, граф Георг Мнишек, эстет, блондин, нежный любитель насекомых, достаточно богатый, проникнутый внушающим доверие мистицизмом. Ева и думать не хочет о том, чтобы изменить свою жизнь, пока не устроена ее единственная дочь. Кто знает, как отреагирует потенциальный жених на известие, что будущая свекровь вот-вот станет супругой французского писателя. Его отказ станет ударом для Анны. Оноре живо принимает участие в происходящем и ведет себя, словно отец, который должен доверить свою дочь неизвестному. Он предостерегает Еву от столь необдуманного шага: абсурдно выбрать зятя-поляка, когда к представителям этой нации в России относятся столь враждебно! Тем более что намечался жених из Силезии. Эта партия гораздо более подходящая! Но бедная маленькая дурочка Анна и слышать не хочет об «иностранце», она настоящая польская патриотка. Бальзак настаивает, что в сложившейся ситуации выходец из Силезии во всех отношениях лучше поляка, это означает свободу, ну или почти свободу, можно будет хотя бы беспрепятственно передвигаться. По его словам, муж-поляк – худшее из того, что можно пожелать Анне. И далее развивает свои политические воззрения, уверяя, что при существующей системе Польше уготованы одни несчастья – она будет уничтожена любой ценой. Выйти за поляка, обремененного средствами, патриотизмом и отвагой, означает приобрести славное несчастье, призвать на свою голову громы и молнии, короче говоря, настоящая беда. Заключение: при активном участии Востока через десять лет карта Европы станет иной, Польша попадет под власть Пруссии, женитьба на представителе этой страны гарантирует блестящее будущее.

Он сыплет пророчествами, любуясь своим мраморным бюстом работы Давида д’Анже. Ему кажется, что будущие поколения уже склоняются перед ним, вечность признала его своим. Оноре пишет Ганской: «Восхитительно, производит потрясающее впечатление. Хорошо, что я заказал постамент. Иначе на что я поставил бы этого колосса и как бы чувствовал себя?» Но произведение это не может быть выставлено в Салоне, на нем выбито посвящение другу Бальзаку, а это категорически запрещено правилами Салона. Оноре сожалеет, но сейчас его особенно беспокоит, что трудно стало работать: «Я не могу выжать ни строчки из моего мозга, у меня нет ни смелости, ни сил, ни воли. Я редактирую „Человеческую комедию“ просто потому, что страницы попадаются мне под руку». В чем причина такого состояния? Дрезден. Его держат поодаль от происходящего. Письма от Евы редки и уклончивы, никакой нежности. Говорит, что, выдав замуж дочь, уйдет в монастырь. Вот еще новый способ мучить его. Он в ярости, словно дикий зверь, вновь попрекает Анну за глупый выбор жениха-поляка: «Богатая полька твоя дочь окажется в исключительно опасном положении. Император Николай стремится любой ценой добиться единения своей империи, и в этом ему мешают католицизм и национальное самосознание поляков, с которым необходимо покончить… Его мишенью будет все, что выделяется из общего ряда, величие, богатство, любовь к Польше, сила… Желание Анны выйти за поляка губительно для ее будущего… К тому же, ставя свое счастье в зависимость от внешности, Анна не принимает в расчет, что самый прекрасный в мире юноша может стать чудовищем, она ничего не знает о физическом отторжении, следствии собственно замужества». Эти грубые упреки и мольбы задевали Еву за живое, она сердилась, дулась, но сообщала Оноре, что прощает убийственную прозу его писем. Тот был тронут, рассыпался в благодарностях (теперь он называл любимую Линетт): «Ах, Линетт! Теперь мой черед повторять слова, которые я расцеловал в твоем письме: Я прощаю тебя! Я целовал их со слезами на глазах, так как в них прочел всю твою любовь… О, спасибо за боль, по которой можно судить о всей глубине чувства. Зайчишка мой, прости меня, будь собой, делай, как считаешь нужным, все, что пожелаешь, и, если случайно причинишь боль, я буду счастлив чинить порванную сеть… На любовь, подобную твоей, можно ответить только такой же любовью. Пиши мне много или мало, вовсе не пиши, все равно я знаю, что ты любишь меня. С Анной поступай, как знаешь».

После жаркой полемики по поводу замужества Анны он капитулирует по всему фронту и очень скоро вознагражден за это. «Я хочу видеть тебя», – пишет Ганская. Победа! Бальзак решает немедленно прервать все свои работы, отменить все встречи и пуститься в путь: «Я спровадил и „Человеческую комедию“, и „Крестьян“, и „La Presse“, и читателей… и задуманный мною томик „Мыслей и максим господина де Бальзака“ (этого господина ты знаешь), и мои дела с „Le Siècle“, которые должны завершиться на этой неделе. Все! Я так счастлив уехать, что не в состоянии спокойно писать. Не знаю, сумеешь ли ты прочитать письмо, но по моим каракулям поймешь, как я рад. Во всем, что не поддастся расшифровке, – счастье и любовь».

Бальзак покидает Париж двадцать пятого апреля 1845 года и прибывает в Дрезден первого мая. Останавливается в гостинице «Город Рим», где госпожа Ганская заказала для него комнату. Сама с Анной жила в другой гостинице. Оноре обнаружил, что Еву гораздо больше собственного занимает счастье дочери. Возлюбленная показалась ему в высшей степени беспокойной и властной, такой он не знал ее раньше. Не огрубела ли за время вдовства? Надо убедить ее, что он занимает во Франции достойное положение, а для этого может похвастаться единственным знаком отличия – недавно стал кавалером ордена Почетного легиона. Ему самому это кажется сущим пустяком по сравнению с уважением, коего заслуживает. Карикатуристы не могли упустить случая съязвить по поводу получения им этой награды: рисовали, как писатель подвешивает крест на свою легендарную трость.

Бальзак был настроен против жениха Анны, но с первой же встречи нашел его общество превосходным, хотя самого юношу несколько наивным: он был богат, говорил по-французски, хорошо рисовал, увлекался насекомыми и ископаемыми, казался по-настоящему влюбленным. Предки его оказались и вовсе замечательны: в их числе – Марина Мнишек, которая в 1605 году вышла замуж за Лжедмитрия и год, до убийства супруга, царствовала в России, пережила период потрясений, приход нового самозванца, в коем вынуждена была признать своего супруга, казнена в 1613-м, когда на власть призван был Михаил Федорович, основатель династии Романовых. Бурная, кровавая история не могла не заинтересовать Бальзака. Что в ней правда, а что – плод воображения? Он мог бы воссоздать похождения этой далекой предшественницы Георга…

Через несколько дней Оноре уже негодовал по поводу пересудов, которые его окружали, да и Ганская торопилась избавиться от назойливого любопытства дрезденских поляков. Одиннадцатого мая все четверо – Бальзак, Ганская, молодые люди – выехали в Бад-Хомбург и Канштадт, где Ева хотела полечиться термальными водами. Анна и Георг, казалось, искренне привязались к их спутнику, он с удовольствием называл себя «толстым карапузом». Всем было беззаботно и весело. Путешествие походило на двойное свадебное – родителей и детей, соперничавших в своих идиллических отношениях. Главным представлялась учтивость признания. Молодые брали у старших уроки нежности. В Кельне побывали на представлении Дюмерсана и Варена, которые тогда входили в моду. Анна забавлялась тем, что узнавала в зазывале Бильбоке Бальзака, Еву – в Атале, себя – в Земфире, Георга – в Грингале. Теперь все называли друг друга только этими именами, казалось, все они – одного возраста и только-только открывают для себя любовь.

Двадцать второго июня две пары влюбленных оказались в Страсбурге. Здесь Бальзак начал готовить тайный переезд женщин в Париж. На седьмое июля заказал три места в почтовой карете, Георгу надлежало присоединиться к ним позже. Госпожу де Брюньоль обо всем предупредили заранее: она должна была под своим именем нанять для дам небольшую квартиру – у Ганской и ее дочери, прибывавших во Францию инкогнито, в качестве сестры и племянницы Бальзака, не было паспортов. Скромная обитель путешественниц располагалась на улице Ля Тур в Пасси, неподалеку от улицы Басс. Казалось, все решается лучшим образом. Но, встретившись в Париже с госпожой де Брюньоль, Ева с первого взгляда поняла, что у этой «служанки» роль более важная и более интимная, чем уверял Оноре. Она потребовала немедленно отказаться от ее услуг. Чтобы успокоить Ганскую, Бальзак сделал вид, что присутствие этой крупной и сильной женщины ему самому надоело, что за ее спиной он называет ее «потаскухой», «мегерой», «старой каргой» и «мерзким созданием». Но смелости сказать несчастной, что она больше не нужна, недоставало. Только в конце августа хозяин решился объявить ей тоном не чересчур сухим, но и не ласковым, а так, умеренным, что у нее есть полгода, чтобы найти себе новое место. Та была готова к подобному исходу, но тем не менее неблагодарность Бальзака возмутила, и госпожа де Брюньоль потребовала взамен табачную лавку. Доктор Наккар был знаком с нужным человеком и предложил свою помощь. Когда дело почти уладилось, бывшая служанка-любовница заявила, что передумала, теперь ее интересовала продажа марок. Вновь переговоры, сделки. Дабы сдержать слово касательно полугода, данное им госпоже де Брюньоль, Бальзак вынужден был смириться с ее пребыванием в доме до февраля 1846 года. Хватит ли у него терпения? Он спрашивал себя, как мог так долго и счастливо сожительствовать с ней. Решительно настало время кардинально поменять все в своей жизни: людей, советчиков, привычки. Поверенный Гаво тоже получил отставку за его, как считал Бальзак, «чудовищную апатию». Он предпочел ему Огюста Фессара, доку по части финансовых комбинаций, который оказался настолько ловок, что сумел договориться с большинством кредиторов. Узел, затянутый было вокруг шеи писателя, слегка ослаб. Надо немедленно воспользоваться выпавшей передышкой!

Во второй половине июля Ева, Оноре и Анна выехали в Фонтенбло, затем в Руан, начав, таким образом, свое путешествие по Франции. Сменяли друг друга города, деревни, памятники, пейзажи, небеса. Вернулись в Париж, откуда направились в Страсбург, потом в Голландию – Гаага, Амстердам, Роттердам, после Анвера и Брюсселя расстались: Ганскую ждали Кельн и Карлсруэ, Бальзака – Париж. Но оставаться там не мог. К черту рукописи, издателей, редакторов! Главное, не писать – жить! Двадцать четвертого сентября он вновь в почтовой карете, в Баден-Бадене его ждет Ганская. Проведя шесть дней в этом чересчур светском, на его вкус, городе, возвращается домой, голова идет кругом, почки не в порядке после дороги.

Еве на месте не сидится. Теперь ей хочется провести зиму в Италии вместе с Георгом и Анной. Бальзак не в силах устоять перед соблазном сопровождать их: он последует за ними на край света, даже если обратно придется ползти на коленях. Двадцать второго октября Оноре снова в дороге: в Шалон-сюр-Саон уже прибыли Ганская, Анна и Георг. Через Лион они едут в Марсель, оттуда по морю в Неаполь. Из всех городов, увиденных им во время этого броска по Франции, наибольшее впечатление на писателя произвел Лион, где по счастливой случайности он и Ева оказались без спутников.

Кто же из двух мужчин был влюблен сильнее: Георг, которому исполнился двадцать один год, или Бальзак, сорока шести лет? Едва ли Оноре жалеет, что на время покинул свою «Человеческую комедию». И вообще не понимает, бежал из Парижа за счастьем или от хлопот. Порвал с госпожой де Брюньоль, которая то плачет, то обвиняет его, с судебными исполнителями, которые грозят тюрьмой, с журналистами, упорно предпочитающими ему Эжена Сю и Александра Дюма. До конца своих дней ему не хотелось бы видеть никого, кроме Ганской. Она для него – «Человеческая комедия» в ее развитии.

Морской префект Тулона адмирал Шарль Боден разрешил путешественникам выйти на рейд в своей личной шлюпке. В его альбоме Бальзак написал: «Рассеянная женщина – это на самом деле рысь, которая уже увидела все, что надо. Женщины, которые обыкновенно молчат, проявляют величие души в трудные моменты жизни… Любить – значит отдаваться каждому мгновению». Конечно, при этом он думал вовсе не о жене адмирала. Просто пользовался любой возможностью воспеть свою Еву.

Первого ноября 1845 года четверо влюбленных отплыли в Неаполь.