"Оноре де Бальзак" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)Глава одиннадцатая Серебряные рудники СардинииНакануне своего банкротства Верде за шестьдесят три тысячи франков уступил права на публикацию последующих произведений Бальзака группе книгоиздателей. В 1836 году газета «Le Figaro» перекупила у них «Историю величия и падения Цезаря Бирото», чтобы премировать своих подписчиков, подарив каждому этот роман в двух томах ин-октаво. Автор получал двадцать тысяч франков, если успевал предоставить рукопись к твердо установленному сроку. Неожиданная прибыль не могла не радовать, объем предстоящей работы ужасал. Четырнадцатого ноября 1837 года Оноре делился с Ганской: «За „Цезаря Бирото“ дают двадцать тысяч франков, если он будет готов к 10 декабря. Мне надо сделать еще полтора тома, но нужда заставила согласиться. Я должен работать двадцать пять ночей и двадцать пять дней… Нельзя терять ни минуты. Прощайте, двадцать пять дней я не смогу писать вам». Двадцатого декабря он вздохнул с облегчением: «Как обещал и как сообщал вам в конце последнего письма, я завершил „Цезаря Бирото“ за двадцать два дня. Одновременно сделал „Банкирский дом Нусингена“ для „La Presse“. Вы понимаете, что я без сил, совершенно подавлен». Последовала изнурительная корректура гранок. Он пересматривал и исправлял их семь раз, приводя в отчаяние печатников, которые вынуждены были до бесконечности ходить из типографии к писателю и обратно. Бальзак отделывал каждую фразу, каждое слово, опустив ноги в таз с горячей водой и горчицей, чтобы избежать прилива крови к мозгу. Получилась правдивая история развития парижской торговли, предупреждающая об опасных спекуляциях. Цезарь Бирото, маленький торговец парфюмерными товарами, создатель «черепного масла», благодаря которому снова начинают расти волосы, пускается в крупную коммерцию и, опьяненный успехом, ввязывается в большие аферы, голова идет кругом от легких денег, он подписывает поддельные векселя, доверяется кассиру, который его обворовывает, нотариусу, что наживается на нем, банкиру, каковой отворачивается от него в трудную минуту. Главный недостаток Цезаря Бирото и его брата, кюре в Туре, – доверчивость и обезоруживающая наивность. Он думает, что нашел союзника в лице Адольфа Келлера, но тот – настоящая акула, готовая в любое мгновение его проглотить. От лица своего бесславно разорившегося героя Бальзак обвиняет банкиров, ростовщиков, всех этих хищников, которых заботит только одно – набить карманы за счет честных людей. В первой части книги показано восхождение Бирото к богатству и славе, во второй – отчаяние загнанного должника, его падение и искупление. В «Банкирском доме Нусингена» затронута та же тема. Писатель анализирует циничные маневры банкира, который, пользуясь легковерием и неопытностью своих клиентов, преследует должников, скупая по дешевке их обязательства, строит свое благополучие на обломках благополучия других. С одной стороны – простота, глупость, одураченная добрая воля, с другой – жестокость, хитрость. Бальзак понимает и любит таких, как Цезарь Бирото, разоблачает несущих несчастья Нусингенов. Так почему, прекрасно представляя себе все опасности мира дельцов, сам с такой беспечностью подвергает себя им? Интуиция, без сбоев работающая при написании романов, покидает его, едва он ступает в реальную жизнь. С пером в руке он – финансовый король, отложив его в сторону – барашек, готовый подставить спину под ножницы стригаля. Пресса встретила «Цезаря» скорее недоброжелательно. Статья в «Le Charivari» была озаглавлена «Величие и падение Оноре де Бальзака». В газетах твердили о «пустословии», перегруженности «деталями», отмечали, что история была бы хороша, будь она короче. В сердцах Бальзак пишет Зюльме Карро первого января 1838 года: «Привет, 1838-й, что бы ты ни принес! Пусть в складках платья ты и приберег огорчения, ничего страшного. Есть лекарство, которое лечит все, это лекарство – смерть, и я ее не боюсь». Отдохнуть от забот и насмешек журналистов он решает во Фрапеле. Оноре уверен, что над ним тяготеет какое-то проклятие, критики никогда не простят ему ни обилия произведений, ни неисчерпаемого воображения. Что бы он ни написал, его никогда не поставят в один ряд с Шатобрианом или Гюго. Некоторые даже предпочитают ему Эжена Сю. Так ради чего тогда, спрашивается, надрываться? Он сочиняет истории, чтобы заработать на жизнь. И тут ему подвернулась возможность обогатиться, ничего не делая: сереброносные рудники Сардинии. Достаточно только получить концессию на их разработку. Карро, с которым он консультируется по этому поводу, идею абсурдной не считает. Необходимо путешествие. Осуществить экспедицию в Италию Бальзак рассчитывает за счет мелких кредиторов – доктора Наккара, портного Бюиссона, кузины… Уже готовый к отъезду, Оноре решает, раз уж он во Фрапеле, навестить Жорж Санд, которая живет неподалеку, в Ноане. Осудившему ее когда-то за жестокость, с которой писательница дала отставку Жюлю Сандо, но со временем понявшему ее чувства к этому ничтожному любовнику, теперь ему захотелось восстановить добрые отношения. Бальзак известил ее о своем желании, в порыве братской симпатии она ответила немедленным согласием. Двадцать четвертого февраля, в половине восьмого вечера, Оноре был у ее ног. «Дружище Жорж Санд встретила меня в домашнем платье, с послеобеденной сигарой в руке, сидя в уголке у камина в огромной пустынной комнате, – поделится он с Ганской. – На ней были красивые желтые домашние туфли, украшенные бахромой, ажурные чулки и красные шаровары. Внутренне она все та же. Но подбородок увеличился вдвое и стал словно у каноника. Несмотря на страшные несчастья, у нее нет ни одного седого волоса, смуглый цвет лица остался неизменным, ее прекрасные глаза все так же сверкают, у нее довольно глупый вид, когда она задумывается, потому что, как я ей сказал, внимательно изучив, выражение ее лица заключено в глазах. Она уже год в Ноане, очень грустна и много работает. Ее жизнь в чем-то похожа на мою. Ложится в шесть часов утра, встает в полдень, я ложусь в шесть вечера и встаю в полночь. Естественно, я приспособился к ее распорядку, и в продолжение трех дней мы разговаривали с пяти часов вечера, после обеда, до пяти утра, за три эти беседы я смог лучше узнать ее, и она меня тоже, чем за предыдущие четыре года, когда она любила Жюля [Сандо] и приходила ко мне или когда у нее была связь с Мюссе, тогда мы встречались или изредка я приходил к ней». В эти вечера они с Жорж Санд говорили бесконечно, говорили о свободной любви, браке, необходимости для женщины сбросить рабство, уготованное ей законом и традициями, позволяющее мужчине подчинять ее себе. Своей агрессивно-мужской манерой держаться собеседница и завораживала, и раздражала: «Это мужчина, мужчина тем более, что она хочет быть им, она вышла из роли женщины и больше – не женщина. Женщина притягивает, она – отталкивает. Так как я очень даже мужчина и она кажется мне такой, то такой она должна казаться всем похожим на меня мужчинам. Она всегда будет несчастна». В любом случае он благодарен ей за то, что научила курить своего рода кальян, состоящий из резервуара с водой и чаши, в которой сжигают табак, смешанный с ароматическими веществами. Дым проходит сквозь воду, вдыхать его надо через длинную, мягкой меди трубочку. «Это вдруг стало для меня необходимым, – признается Бальзак. – Такой переход позволит мне отказаться от кофе и менять возбуждающие средства, необходимые мне для работы». И с видом простака спрашивает, не может ли Ева раздобыть для него в Москве такую трубку – говорят, они там очень хороши. «Вы ведь знаете, я как ребенок. Я получу тем большее удовольствие, если она будет украшена бирюзой, тогда сумею приспособить к кончику трубки набалдашник моей трости, с которой не могу выходить из-за приобретенной ею известности». Итак, еще один предмет роскоши! Но он так полезен для мечтаний! Цена Бальзака не беспокоит. Заплатит, сколько потребуется. Как? Видно будет. Взамен обещает Ганской, которая коллекционирует автографы и хотела бы получить два от знаменитой писательницы, несколько строк, подписанные «Жорж Санд», и несколько строк за подписью Авроры Дюдеван. Шесть дней разговоров и курения пролетели быстро, Оноре поспешил покинуть свою хозяйку – торопился к сокровищам Сардинии. Он был настолько уверен в успехе, что посчитал чрезмерным попросить выслать ему образцы руды на экспертизу. Ему даже не было точно известно, где находятся заброшенные рудники, которые он намеревался возвратить к жизни. Не знал, в какое ведомство следует обратиться, чтобы получить разрешение на эксплуатацию. В довершение едва мог вымолвить три слова по-итальянски и ничего не смыслил в геологии. Все это казалось ему второстепенным. Великие замыслы сдвинут горы. Без воли нет победы: не верь в свою звезду, Наполеон никогда ничего не завоевал бы. Пятнадцатого марта 1838 года Бальзак садится в дилижанс и едет в Марсель, откуда сообщает Зюльме Карро: «Завтра я отправляюсь в Тулон, в пятницу буду в Аяччо. Из Аяччо двинусь на Сардинию… Если мое предприятие провалится, очертя голову займусь театром… Я был в дороге пять ночей и четыре дня, сидя на втором этаже, выпивая каждый день лишь молока на десять су. Пишу вам из гостиницы в Марселе, где комната стоит пятнадцать су, обед – тридцать… Я не боюсь ехать туда, но возвращение, если ничего не выйдет! Не одна ночь пройдет, прежде чем обрету равновесие…» И в тот же день – матери: «По дороге истратил только десять франков, сейчас я в гостинице, которая вызывает дрожь. Но я одолею неприятности». В Аяччо Бальзак на пять дней попадает в карантин – в Марселе зафиксировано много случаев холеры. Он утешает себя тем, что находится на земле Наполеона, и, пользуясь случаем, посещает родной дом императора. Дикость корсиканцев поразила Оноре, ему показалось, что он за тысячи лье от Франции и даже в другом времени: «Цивилизация здесь, как где-нибудь на Гренландии… Нет ни читален, ни девочек, ни театров, ни обществ, ни газет, никакой грязи, присущей цивилизации. Женщины не любят иностранцев, мужчины целыми днями прогуливаются, покуривая. Лень царит невероятная. Здесь восемь тысяч душ, нищета, полное неведение о происходящем в мире. Я наслаждаюсь абсолютным инкогнито. Здесь понятия не имеют ни о том, что такое литература, ни о том, что такое жизнь». Наконец, охотники за кораллами, направлявшиеся в Африку, подбросили его до Сардинии на своем допотопном суденышке. Путешествие продолжалось пять дней, в течение которых Бальзак довольствовался «отвратительным супом», сваренным из выловленной по пути рыбы. Спал на палубе, философски не обращая внимания на пожиравших его блох. Сардиния поразила еще больше, чем Корсика: «Пустынное королевство, дикие люди, никакой культуры, равнины, поросшие дикими пальмами… Куда ни посмотри, всюду козы, объедающие все почки, а потому все растения не выше пояса». Ни дорог, ни средств передвижения, ни постоялых дворов. Ничего не поделаешь, пришлось сесть верхом, а он уже четыре года не взбирался на лошадь, и пуститься в дорогу по каменистым тропам через горные потоки. «Мужчины и женщины ходят голые, с куском лохмотьев вокруг бедер… Ни в одном жилище нет камина, огонь разводят прямо посреди комнаты, усыпанной сажей. Женщины проводят время за молотьбой или месят тесто, мужчины охраняют коз и стада. Плодороднейшая страна остается совершенно не возделанной». Но чего не вынесешь ради того, чтобы завладеть серебряными сокровищами. Тем сильнее было разочарование: оказывается, генуэзец Джузеппе Пецци, рассказавший Бальзаку о существовании рудников, уже произвел анализ породы, выяснил, что серебро есть, договорился с одним из торговых домов Марселя о создании предприятия и даже успел получить от властей официальное разрешение на разработку. Итак, Оноре рассудил правильно, но опоздал с приездом. И виноват в этом «Цезарь Бирото», он задержал его во Франции. Стоит ли сожалеть об этом? Разве хорошая книга не стоит всех богатств мира? Расстроенный, одураченный, усталый, пишет Ганской: «Не надо меня ругать в ответ на это письмо с отчетом о моем путешествии. Побежденные нуждаются в утешении. Я часто думал о вас во все время этого беспокойного странствия и воображал, как вы спросите: „Какого черта он собирается там делать?“» Бальзак возвращается в Италию через Геную, без гроша в кармане оказывается в Милане, где его в очередной раз выручает банкир семейства Гидобони-Висконти. Князь Прочиа отдает ему в полное распоряжение комнату – на постоялых дворах чересчур тесно и шумно. Необходимо наверстать потерянное напрасно время, писатель садится за «Торпиль», которая станет частью «Блеска и нищеты куртизанок». Это история девушки из публичного дома, Эстер Гобсек, прозванной «Торпиль» (или электрический скат) за то, что своими ласками заставляет мужчин забыть обо всем на свете. Встретив Люсьена де Рюбампре из «Утраченных иллюзий», она неосторожно влюбляется и решает порвать со своим занятием. Они наслаждаются любовью, пока кто-то из бывших клиентов Эстер не узнает ее. Репутация потеряна навсегда. Она пытается покончить с жизнью, но на помощь приходит священник, к которому женщина пришла исповедаться, – утешает, пристраивает в приют при церкви, где можно собраться с мыслями и восстановить силы. Писатель увлечен переживаниями своей героини, в Милане тем временем готовятся к коронации Фердинанда I, короля Ломбардии. В городе царит суматоха, Бальзак остается глух к веселью: к постигшему на Сардинии разочарованию добавилась ностальгия по парижским дождям и туманам. «При воспоминании о Франции и ее почти всегда сером небе под прекрасными небесами Милана у меня сжимается сердце, – признается он Ганской. – Собор с его кружевами оставляет меня безразличным, Альпы ничего не говорят моему сердцу, прозрачный нежный воздух вреден для меня, здесь у меня нет души, нет жизни, я не могу выразить себя, и если задержусь еще недели на две, умру. Объяснить это невозможно. Хлеб, который я ем здесь, кажется мне пресным, мясом не наедаешься, водой не напьешься, воздух губителен для меня, я смотрю на самую хорошенькую женщину как на чудовище, не испытывая при этом даже того пошлого чувства, что испытываешь, глядя на цветок». Как хорошо было бы убежать из Италии! «Мне необходим этот обидчик Париж, его типографии, двенадцать часов в день изнурительной работы, долги…» В довершение двадцатого мая ему исполняется сорок. Цифра ошеломила: жизнь его за эти годы была так насыщена, что впору чувствовать себя стариком, но сердце-то – молодое! Шестого июня 1838 года Оноре расстается с Миланом и едет во Францию. По возвращении из предыдущего путешествия по Италии его ожидало известие о смерти госпожи де Берни, теперь новый траур: седьмого июня в нищете скончалась госпожа д’Абрантес. В этот день он пересекал Альпы. Бальзак давно не встречался с гордячкой герцогиней: когда-то был ее любовником, потом правил ее воспоминания и с тех пор относился с умеренной нежностью. За два или три месяца до своей смерти она жаловалась Оноре на его безразличие: «Я хотела бы, наконец, знать, друзья мы или люди, которые вот-вот станут врагами. Середины не бывает». Теперь он чувствовал за собой некоторую вину: не был на ее похоронах, тогда как Шатобриан, Гюго, Дюма, госпожа Рекамье проводили ее в последний путь. Бальзак напишет Ганской: «Из газет вы узнаете о печальном конце бедной герцогини д’Абрантес. Она закончила свои дни так же, как закончила свои Империя». Он не склонен сравнивать преданность Лоры де Берни, подарившей ему исключительную любовь, и основанное на интересе чувство Лоры д’Абрантес, видевшей в нем прежде всего известного литератора, чьи советы могли оказаться полезными. Ушла его любовница, чьи объятия были горячи и чьи руки отныне – только прах. Оноре был подавлен, размышлял над тем, что еще одной жизнью вокруг него стало меньше, что его собственные дни тоже, наверное, сочтены. Он так нуждался в женском внимании! Но Зюльма Карро – только друг, а госпожа Ганская – скорее миф, предмет мечтаний. Если бы эта полька согласилась оставить мужа и последовать за ним, не обращая внимания на пересуды! «Я постарел, – поделится он с ней, – понимаю, что нуждаюсь в спутнице, и каждый день сожалею об обожаемом создании, что спит на деревенском кладбище недалеко от Фонтенбло [госпожа де Берни]. Я не могу поехать к сестре, которая так меня любит, – страшная ревность ее мужа все портит. Мы с матерью не подходим друг другу. Остается искать поддержки в работе, тем более что у меня нет дружеской поддержки семьи, а это именно то, к чему я хотел бы прийти. Удачная, счастливая женитьба, увы! Я почти потерял на это надежду, хотя, кажется, лучше, чем кто-нибудь другой, скроен для жизни у домашнего очага… Жизнь моя будет прожита напрасно, я с горечью думаю об этом. Нет должной славы, и с этим приходится смириться… Природа создала меня исключительно для любви. Только она одна понятна мне. Я – неизвестный Дон Кихот». И по привычке уже вновь яростно обрушивается на упреки, коими полны ее письма: « Это письмо отправлено из Севра: едва вернувшись во Францию, Оноре уехал пожить на приобретенной им земле. Во время его отсутствия здесь хорошо и быстро потрудились каменщики. Теперь на холме возвышался дом с зелеными ставнями и тремя комнатами, одна над другой, на каждом этаже. Мебели почти не было. На стенах Бальзак написал углем: «Здесь – обшивка из паросского мрамора. – Здесь, на потолке, роспись Делакруа. – Здесь ковер от Обюссона. – Здесь – двери как в Трианоне». Магия слов. Этот дом – часть его мечтаний. Из окон открывался великолепный вид на стоящий ниже Париж и окутанные дымкой холмы Медона. Обещают, что через год железная дорога соединит Версаль со столицей, и, заплатив десять су, за десять минут можно будет перенестись из буколического Виль-д’Авре в гущу городской суеты. Земля оказалась глинистой, из-за того, что дом расположен на холме, она сползала вниз, и ни одно дерево не могло удержаться. Пришлось укреплять ее камнями. Когда Оноре шел проведать свой сад, у него в руках всегда были камешки, которые он бросал под ноги, чтобы не скользить. Но он был очень доволен своим владением и подумывал начать разводить экзотические растения. Почему бы не построить парник и не засадить его ананасами? Тысяч сто, например. В Париже они продаются по двадцать франков за штуку, он готов отдавать свои по пять, прибыль и так окажется немаленькой, даже если принять в расчет расходы на постройку, обогрев, содержание парника. Есть чем загладить неприятные воспоминания о неудаче с сардинскими рудниками! «Самое замечательное, – будет вспоминать Теофиль Готье, – что мы вместе искали на бульваре Монмартр лавочку, где будут продаваться эти ананасы, которые были только в проекте. Она должна была быть выкрашена в черный цвет с золотой сеточкой, на вывеске огромными буквами написано: АНАНАСЫ ИЗ ЖАРДИ». И добавит: «Бальзак уже видел эти сто тысяч ананасов, ощетинившихся хохолками зубчатых листьев над большими золотыми клетчатыми шишками под огромными хрустальными сводами. Он видел их, сам рос в этом теплом парнике, страстно распахнутыми ноздрями вдыхал тропический запах. Когда же опускался на землю и, облокотившись о подоконник, смотрел, как на пустынные склоны тихо падает снег, едва находил в себе сил расстаться с этой иллюзией». Сногсшибательная «ананасная» затея пополнила череду других, столь же многообещающих и столь же бесплодных мечтаний. По странной прихоти судьбы, как только Бальзак пробовал заработать деньги иначе, чем пером, его начинание проваливалось. Но на этот раз мог бы совмещать новую деятельность с писательской. Впрочем, романы по-прежнему приносили немного, и он попытался переключиться на пьесы. Конечно, диалоги удавались ему хуже, чем анализ чувств или описания, но пьесы, пользующиеся успехом у публики, оплачиваются хорошо, а такое сочинение – дело нескольких часов. Ради экономии времени придется нанять «негров». За ним будет канва, за ними – все остальное. У него уже есть около двадцати набросков, лучший сюжет одобрен Жорж Санд. Это «Старшая продавщица». Поразмыслив, он решает переименовать ее в «Школу семейной жизни», превратить из комедии в мелодраму. К совместной работе привлекает молодого писателя Шарля Лассайи, которого Людовик Алеви охарактеризовал так: «Большое туловище, увенчанное огромным носом! Вперед! Нос идет, дурак за ним». Принимая у себя Лассайи, Бальзак предупредил: «Не ждите здесь обычной жизни, в Жарди живут только ночью, днем все спят, кроме меня, так как у меня много дел и сплю я мало». В час ночи вновь прибывший был неожиданно разбужен слугой в ливрее, который сообщил, что хозяин просит его просыпаться. В столовой на столе стояли котлеты и шпинат. Когда новичок уже наслаждался крепким кофе, появился Бальзак, торжественно ступавший в своем любимом монашеском одеянии. «Начнем!» – приказал он. Проводив коллегу в другую комнату, добавил: «Пишите, „Школа семейной жизни“. До семи часов утра Оноре мерил комнату шагами, диктуя ошеломленному юноше наброски сцен, обрывки диалогов. Наконец остановился и удалился. Вошел слуга и возвестил: „Господин просит вас ложиться спать“. В полдень его вновь подняли. Опять котлеты, шпинат, кофе, работа. Через несколько дней Лассайи был без сил, ничего не соображал и в ужасе бежал. Извиняясь, он писал Бальзаку: „Вынужден отказаться от работы, которую вы мне столь милостиво доверили. Я провел ночь, пытаясь придумать что-нибудь достойное вашего плана. Не осмелился сказать это вам лично, но не могу больше попусту есть ваш хлеб“». Оноре так прокомментировал Ганской случившееся: «Я нанял бедного писателя по фамилии Лассайи, чтобы он записывал мои соображения и развивал их для меня. Не дождался от него и двух путных строчек. Никогда не встречал такого неспособ-ного человека. Но он оказался полезен, так как положил начало моей будущей работе. Тем не менее мне нужен кто-то более разумный и остроумный». Двадцать пятого февраля 1839 года Бальзак читал «Школу семейной жизни» директору театра «Ренессанс». Безоговорочный отказ. Уязвленный автор попробовал еще раз перед актерами других театров и в гостиных: у госпожи де Сен-Клер в присутствии трех посланников, у маркиза Кюстина в числе прочих были Теофиль Готье и Стендаль. Его поздравляли, но восторженные отклики отдавали лестью. Он решил на этом остановиться и убрал пьесу в ящик. Но в уныние не впал, театр продолжал привлекать его в качестве средства легкой наживы: минимум затрат, максимум прибыли. Роман, полагал писатель, предприятие серьезное, требует абсолютного погружения, театральное искусство предназначено исключительно для развлечения, это выгодная затея, где свое найдет и деловой человек, и шут. Но прежде чем вновь начать штурм парижской сцены, возвращается к привычному аду – написанию романов. Чтобы развеять столь показанное для работы одиночество Жарди, Бальзак приглашает порой знакомых. Чаще других у него бывает забавный субъект Лоран-Жан. Его настоящее имя Жан Лоран, он рисовальщик и писатель, язвительный, не без причуд, вспыльчивый, преданный, подверженный перепадам настроения. Морис Регар так вспоминал его: «Асимметричное лицо. Кривоногий к тому же. Ходил, подпрыгивая, опираясь на палку. Его худоба заставляла краснеть, нос был похож на клюв хищной птицы». Этот человек обожал Бальзака, был с ним на «ты», шутя называл его «дитя мое» и «любимый», выполнял по его просьбе самые деликатные поручения. Другим посетителем был льстивый Леон Гозлан, будущий автор книги «Бальзак в тапочках», прикрывавшийся скромностью. Когда они приезжали, Оноре позволял себе расслабиться, от души смеялся, забывал о своих долгах и герцогинях. Но работать не переставал. В Жарди он завершил «Музей древностей», своего рода оправу для «Старой девы». И здесь речь о том, насколько парижский климат бывает губителен для провинциала. Молодой граф Виктюрньен д’Эсприньон пытается приступом взять столицу, занять там хорошее положение, но попадает в среду распутников и гуляк, руководимый любовницей, Дианой де Мофриньез, совершает подлог, рискует попасть на каторгу. Несчастный граф, по замыслу Бальзака, антипод Растиньяка, другого провинциала, но дерзкого, хитрого, ничем не брезгующего. Диана де Мофриньез, одетая в мужское платье, с хлыстиком в руке, напоминает Каролину Марбути, которая сопровождала писателя в Турин. Каролина восхищалась оранжереями адвоката Луиджи Коллы, Диана – редкими цветами, которые выращивает один старый судья. Вот так, ни одно событие из жизни Бальзака не оказывается бесполезным для его творчества. Писать для него означает не только придумывать, но и выуживать что-то из собственных воспоминаний. «Музей древностей» готов, но Оноре, не дав себе ни минуты отдыха, принимается за вторую часть «Утраченных иллюзий»: «Провинциальная знаменитость в Париже». Это боевое крещение провинциала, решившего непременно завоевать высший свет столицы. Здесь – вся молодость Бальзака: его одержимость, его развеянные иллюзии, соперничество плохо оплачиваемых журналистов, злоба, самоуверенность, эгоизм сильных мира сего. Но в этой книге не только мрачный портрет города, но и нежность автора к своим героям – Люсьену де Рюбампре и Корали. Он восхищается Корали, когда та ухаживает за мертвецки пьяным Люсьеном – поддерживает его голову, умывает, укладывает спать, бодрствует у его постели, словно это больной ребенок. Когда умирает Корали, отчаявшийся Люсьен не отходит от нее, не зная, чем помочь. У него заказ – веселые песенки для кабаре, который надо непременно выполнить, и он сочиняет при свете свечей, выставленных вокруг умершей. Игривые куплеты заменят ей траурный марш. В этом противопоставлении горя и смеха, тщеты человеческой комедии и порыва духа – весь Бальзак. Каждая его книга – о любви, деньгах, амбициях и поиске абсолюта. И вот уже новые истории занимают его: «Сельский священник», «Дочь Евы», «Беатриса». Последняя – рассказ о нескольких парах, которые решили пренебречь общественными нормами и жить, ни на кого не обращая внимания. Это не могло не спровоцировать скандал, преданные позору, они вынуждены признать несостоятельность любви вне общепризнанных рамок. Когда-то Жорж Санд рассказала Оноре о перипетиях связи Ференца Листа с Мари д’Агу, из этих зерен выросла «Беатриса». Он признается Ганской, что был счастлив, работая над ней. «Да, госпожа де Висконти – это Сара, мадемуазель де Туш – Жорж Санд, а сама Беатриса – во многом госпожа д’Агу… За некоторыми исключениями – история подлинная». Необходимость работать сразу над несколькими произведениями Бальзак оправдывает необходимостью угодить людям, чьи вкусы сильно разнятся, – редакторам журналов, издателям, короче говоря, тем, кому он рассчитывает сбыть свою продукцию. У него всегда должны быть в запасе короткий роман и длинный, сентиментальный и с лихо закрученным сюжетом. Чем шире ассортимент, тем легче найти покупателя, склады никогда не должны пустовать. Удивительно, что столь меркантильные побуждения не мешают ему создавать действительно прекрасные вещи. Как будто это лишь подстегивает воображение писателя. Кажется, он забавляется, перескакивая с одной книги на другую, ворча при этом, что задача слишком сложная. Будто жонглер, подбрасывает и ловит шарики, не упустив ни одного, а они летают над его головой, пересекаясь, сталкиваясь, отскакивая. Покой Жарди благоприятствовал всплеску творческой активности, но Оноре угадывал, что сохранить это прибежище ему не удастся. К 1839 году у него накопилось слишком много долгов: хозяину дома, друзьям, привратнице в доме на улице Батай, садовнику Бруэту, которого призвал к себе из Вильпаризи, и даже полевому сторожу из Виль-д’Авре, у которого занял шестьсот франков. Как-то раз Леон Гозлан застал Бальзака спрятавшимся в саду. Тот отказывался идти на прогулку из боязни встретить того самого полевого сторожа. Это было свидетельством полного краха. Оноре решил вновь обратиться к театру – вот панацея от всех его финансовых бед. Для начала думает воспользоваться одним из романов: сгодится, например, «Вотрен». Делится своими планами с директором театра «Порт Сен-Мартен» Шарлем-Жаном Арелем. Тот в восторге и даже знает, кому доверить главную роль – в то время был очень популярен Фредерик Леметр. Пьесы пока нет, но готова будет быстро, обещает автор, мысленно все уже придумано. У него есть еще одно пристанище в Париже, на улице Ришелье, у портного Бюиссона. Уютная мансарда, стены обиты светло-коричневым перкалем, на полу – бело-голубой ковер. Бальзак приглашает туда Теофиля Готье, Беллуа, Урлиака, Лассайи, Лоран-Жана и излагает им свой план: ввиду того, что на следующий день пьеса в пяти актах должна лежать на столе у Ареля, рассчитывает на друзей – каждый напишет за ночь один акт по своему усмотрению, Оноре соединит их, и дело в шляпе! «Акт к завтрашнему дню, это невозможно!» – пробормотал смущенный Готье. «В одном акте не более 400–500 строк, – возразил хозяин, – за день и еще ночь в придачу написать 500 строк диалогов – задача вполне посильная». – «Расскажите мне сюжет, – попросил Готье, – изложите план, обрисуйте в нескольких словах персонажей, и я сяду за работу». – «Боже, – воскликнул Оноре, раздраженный неуверенностью товарищей, – да если я стану рассказывать сюжет, мы никогда не закончим». Тем не менее вдвоем с Лоран-Жаном они мигом состряпали пьесу. Шестнадцатого сентября 1840 года она была передана цензору, двадцать третьего получен отказ: комиссия сочла, что главный герой, Вотрен, слишком похож на разбойника Робера Макера, и перед зрителями предстанет персонаж, готовый на любые преступления. Второй вариант был отвергнут по тем же соображениям. Вмешался директор выставок и театров Огюст Каве, цензоры смягчились, запрет был снят, хотя вновь назначенный министр внутренних дел Шарль де Ремюза проявил некоторую настороженность. Первое представление состоялось четырнадцатого марта. Публика собралась самая блестящая, немало было и враждебно настроенных журналистов. Три первых акта разочаровали присутствовавших: слишком много слов, почти нет действия. Некоторые подумывали уйти. В четвертом появился Фредерик Леметр, одетый мексиканским генералом, с прической а-ля Луи-Филипп. Его игра смахивала на фарс, в зале засмеялись. Но было это действительно веселье или насмешка над королем? Раздались и возгласы протеста. Герцог Орлеанский покинул свою ложу. Говорили, что по возвращении домой он разбудил отца и сказал: «Вас шаржируют при полном зале. Вы допустите это?» В его отсутствие патетический пятый акт не имел успеха. Было ясно, «Вотрен» провалился. В конце спектакля Леметр отказался выходить на поклоны, он был раздосадован, зол. На другой день пьесу запретили. Бальзак чувствовал себя опозоренным. У него поднялась температура. Напрасно пытался Арель добиться отмены запрета. Восемнадцатого марта Гюго отправился со своим незадачливым собратом по перу в Министерство внутренних дел, попробовал заступиться за него перед Шарлем де Ремюза. Тот был любезен, но по-прежнему не знал, на что решиться, напоминая о необходимости поддерживать общественный порядок, который представления этой пьесы могут нарушить. «В целом Гюго вел себя как истинный друг, отважный, преданный, – напишет Оноре Ганской. – Фредерик был прекрасен. Но история о сходстве с Луи-Филиппом скорее всего направлена против Ареля, директора театра „Порт Сен-Мартен“: он [Леметр] был заинтересован в провале, чтобы занять его место. Для меня все это пока остается загадкой. Как бы то ни было, несчастье случилось. Мое положение тяжело, как никогда». Поход в Министерство внутренних дел окончился ничем, совершенно больной Бальзак нашел приют у Сюрвилей, на улице Фобур-Пуасоньер. Семью раздирали бесконечные ссоры. Лора постарела, выглядела уставшей, с трудом сносила попреки мужа, у которого нервы тоже были на пределе: труды его не давали результата, а надо содержать супругу, дочерей. Нищета Сюрвилей, помноженная на его собственную. Сумеет ли они выплыть? Пока медленно, но верно шел ко дну, непомерный груз его произведений, казалось, способствовал этому. Они не принесли ему благодарности соотечественников, только долги и заботы. Писем нескольких почитательниц недостаточно, чтобы уравновесить просроченные векселя и пылающие ненавистью статьи. В крайнем смятении Оноре делится с Ганской: «Я почти смирился. Думаю, что покину Францию и повлачу свои кости куда-нибудь в Бразилию – чем безумнее будет предприятие, тем лучше. Я больше не в силах жить, как живу. Хватит бесполезных трудов. Сожгу все письма, бумаги, оставлю только мебель, Жарди и уеду, доверив сестре вещички, к которым привязан. Она будет охранять эти сокровища не хуже дракона. Оставлю кому-нибудь доверенность, чтобы мои произведения продолжали работать, и отправлюсь на поиски удачи: либо, разбогатев, вернусь, либо никто обо мне больше не услышит». И уточняет: «План этот принят окончательно. Я приведу его в исполнение зимой. Буду стойким и не отступлю». Пока Бальзак размышляет о том, чтобы покинуть Францию, его избирают президентом совсем юного Общества литераторов. Слабое утешение на фоне одолевающих его бед. Год назад, узнав, что есть вакантное место во Французской академии, он решил немедленно претендовать на него, ни на мгновение не задумавшись, что академикам может не понравиться его репутация экстравагантного писателя, к тому же злостного должника. Когда стало известно, что на кресло академика одновременно с ним предъявляет права Гюго, от своих притязаний отказался. «Я только что узнал, что господин Виктор Гюго выдвинул свою кандидатуру в качестве блестящего преемника господина Мишо. Имею честь просить вас считать отныне недействительным мое письмо, в котором я предлагал свою персону: я отказываюсь составлять ему конкуренцию», – пишет Бальзак временному исполняющему обязанности постоянного секретаря Пьеру-Антуану Лебрену. На памятном заседании двадцатого февраля 1840 года Гюго не был избран академиком, ему предпочли физиолога Пьера Флуранса. Оноре был уверен, что рано или поздно придет и его черед. Не может он быть всегда на вторых ролях. В остракизме, которому его подвергает элита, виноват не талант, а он сам: его благородство, эксцентричность, жизнелюбие, жизнерадостность, хвастовство – все через край, и плодовитость, конечно, которой постоянно попрекают разные зануды. Бальзак слишком на виду, пишет сочно, душа нараспашку. Людям чопорным, напыщенным, лицемерным это не нравится. Многие посмеиваются над ним, одновременно восхищаясь и завидуя. Это задевает его самолюбие, но становиться почитаемым писателем в рамках литературной благопристойности он не собирается. |
||
|