"Оноре де Бальзак" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)

Глава четвертая На сцену выходит Иностранка

Писем от восхищенных читательниц было так много, что, кажется, Бальзак не мог не пресытиться ими, и тем не менее он не уставал вдыхать их фимиам. Одно из них, подписанное «Иностранка» и отправленное из Одессы, выделялось даже на фоне привычных похвал. Корреспондентка восторженно отзывалась о «Сценах частной жизни», упрекая автора за буйные оргии «Шагреневой кожи», подрывающие уважение к женщине. Она не дала своего адреса, Оноре пришлось прибегнуть к объявлению в «La Gazette de France», опубликованному четвертого апреля: «Господин де Бальзак получил письмо, адресованное ему 28 февраля. Он весьма сожалеет о невозможности ответить и надеется, что его молчание будет истолковано верно, так как отвечать через газету ему не хотелось бы». Прошло несколько месяцев, Иностранка не появилась – сомневаться не приходилось, она не прочла объявление. И вдруг, седьмого ноября 1832 года, новое, потрясающее письмо от нее: «Вашей душе – века, ваша философская концепция может быть результатом лишь долгого, проверенного временем поиска. Между тем меня уверяют, что вы еще молоды. Я хотела бы познакомиться с вами и в то же время не вижу в этом необходимости: инстинктивно, душой предчувствую вас, воображаю вас на свой лад и скажу себе „вот он“, едва увижу. Ваша внешность не должна иметь ничего общего с вашим пылким воображением. Вас надо оживить, пробудить священный огонь гениальности, который делает вас похожим на то, что вы есть, а вы есть то, что я чувствую: человек, не имеющий равных в знании людского сердца. Когда я читала ваши книги, сердце мое трепетало: вы возвышаете женщину, ее любовь – небесный дар, божественное воплощение. Меня восхищает в вас потрясающая чувствительность вашей души, позволившая все это угадать… Ваш удел – союз ангелов, чьи души знают неведомое другим блаженство. Иностранка любит вас обоих и хочет быть вашим другом: она тоже умеет любить, но это все. Вы поймете меня!.. Для вас я – Иностранка и останусь ею до конца моей жизни. Меня вы никогда не узнаете». Но тут же предлагает переписку, чтобы время от времени сообщать ему о температуре своей пылающей души: «Я восхищаюсь вашим талантом, отдаю должное вашей душе. Я хотела бы стать вам сестрой… С вами и ради вас одного быть вашей справедливостью, нравственностью, совестью». И в конце вполне практическое соображение: «Словечко от вас в „La Quotidienne“[14] даст мне уверенность в том, что вы получили мое письмо и что я без опасений могу писать вам. Подпишите: Э.Г. от О.Б.».

Стиль этого послания, почти мистический трепет отправительницы, тайна, которой она себя окружила, видение далекой России, где она живет, несомненно, в самой варварской роскоши, – всего этого с избытком хватило, чтобы привести Бальзака в волнение. Не раздумывая, следует он инструкциям Иностранки, обращаясь к ней девятого декабря: «Господин де Б. получил предназначенное ему письмо. Только сегодня он сумел воспользоваться услугами газеты и сожалеет, что не знает, куда адресовать ответ. – Э.Г. от О.Б.».

На этот раз связь не прервалась. «Я с радостью получила „La Quotidienne“ с вашей запиской, – ответила Иностранка. – К моему большому огорчению, могу написать вам очень коротко, хотя мне есть что сказать вам… но я не свободна! К несчастью, почти все время я пребываю в рабстве… Я не хотела бы и впредь оставаться в неизвестности о том, что касается моих писем, и потому попробую придумать способ свободно переписываться с вами, полагаясь на ваше честное слово не искать встречи с той, что будет получать ваши письма. Если узнают, что пишу вам и получаю от вас письма, – для меня все пропало».

Некоторое время спустя завеса тайны приоткрылась – Иностранка рассказала, кто она. С любопытством, нежностью и уважением Бальзак узнал, что это урожденная Эвелина Ржевузская из польской дворянской семьи, связанной корнями с Россией. В 1819 году она вышла замуж за Венцеслава Ганского, предводителя волынского дворянства, старше ее на двадцать два года, владельца поместья Верховня на Украине. Ему принадлежат 21 000 гектаров земли и 3035 крепостных, его состояние оценивается в миллионы рублей, чету обслуживает сонм слуг. Французские состояния – мелочь в сравнении с этой восточной роскошью! Кажется, там все не знает границ – и души, и земли, и счета в банке, и страсти. Рядом с великолепной полькой Ганской маркиза де Кастри становится едва различимой. Отвечая Иностранке, выражающей ему свое восхищение, Оноре отыгрывается за отказавшую ему француженку. Ему кажется, что госпожа Ганская состоит из одних достоинств: не скрывает, что ей двадцать семь, что весьма богата, что старый муж для нее скорее отец. Чтобы сохранить в тайне их переписку, предлагает Бальзаку запечатывать письма в два конверта, указывая на верхнем имя Анриетты Борель (Лиретты), швейцарской гувернантки ее дочери Анны. Девочке четыре с половиной года, это единственный ребенок, оставшийся в живых, из пяти, рожденных госпожой Ганской.

Набожная, чувствительная Иностранка живет в своем необъятном поместье среди мрамора, зеркал, картин, оранжерей и пытается развеять одиночество и скуку чтением французских романов. Бальзака она боготворит и отказывается от встречи главным образом из боязни разочароваться. Осыпанному ее похвалами писателю кажется, что, не покидая своего кресла, он отправился в путешествие. Уверяет корреспондентку, что их объединяет вера сердец, которая не знает границ, что оба они принадлежат к племени «изгнанников небес». «У всех этих несчастных изгнанников, – говорит он ей, – есть что-то общее в звуке голоса, в речах, мыслях, и это что-то отличает их от других, связывает их, несмотря на расстояния, язык… И если в вашей свече вдруг засияла звезда, если вы слышите незнакомый вам шепот, если в огне вам чудятся лица, если рядом с вами неожиданно что-то засверкало и вы слышите чей-то голос, верьте, это мой дух проник сквозь роскошные стены вашего жилища. Вам я обязан минутами покоя и счастья, которые были у меня, вопреки непрестанной борьбе, тяжелому труду, бесконечному учению в суетном Париже, где политика и литература ежедневно отнимают у меня, несчастного, шестнадцать-восемнадцать часов жизни».

Пусть только она не сердится на него за те места в его книгах, что оскорбляют ее чувства. «Мадам, отнесите шокирующие вас в моих произведениях пассажи на счет необходимости, вынуждающей нас больно бить пресыщенную публику. Отважившись своими трудами дать представление о литературе вообще, стремясь оставить после себя монумент исключительной прочности, коей он обязан не красотой своей, а весомостью и обилием пошедшего на него материала, я обязан теперь браться за все, иначе меня обвинят в бессилии и беспомощности».

Бальзак по-прежнему почти ничего не знает о своей корреспондентке, но рассказывает ей о своей работе и замыслах, словно старинному другу. В конце января 1833 года сообщает, что переделывает «Луи Ламбера» – «самую печальную свою неудачу». А вот «Сельский доктор», напротив, видится ему ни больше ни меньше как поэтическим «Подражанием Иисусу Христу». Что до «Битвы» – это будет вещь смелая и наделает много шума: «Здесь я пытаюсь показать читателю все ужасы и всю красоту поля битвы. Моя битва – это Эсслинг. Эсслинг, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я хочу, чтобы сидящий в своем кресле совершенно равнодушный человек увидел место сражения и все, что там происходило, множество людей, движение войск, Дунай, мосты, восхитился деталями и общей картиной борьбы, услышал артиллерийские залпы, заинтересовался перемещением фигур на этой шахматной доске, увидел все, и в малейшем движении этого огромного организма угадал Наполеона, которого я либо вовсе не стану показывать, либо покажу, как он вечером переправляется на лодке через Дунай. И ни одной женщины. Только пушки, лошади, две армии, военные формы. Пушка прогремит на первой странице и замолчит только на последней. При чтении вам будет мешать дым от выстрелов. Когда вы закроете книгу, вам покажется, что видели все своими глазами, и будете вспоминать сражение, будто принимали в нем участие».

Оноре признается госпоже Ганской, что не может без раздражения перечитывать собственные сочинения, увидевшие свет, так много там стилистических погрешностей: «Переиздана „Шагреневая кожа“, и снова я нахожу сотни ошибок. Это не может не огорчать поэта». Критики упрекают его в расхлябанности: «Со всех сторон мне говорят, что я не умею писать, и это тем более жестоко, что я сам признаю это за собой. Но если день я посвящаю работе над новыми произведениями, то ночами – совершенствую старые». Бальзак с упоением открывает душу этой незнакомой женщине, ему стоит большого труда заставить себя остановиться: «Что ж, надо прощаться! И как надолго. Письмо это будет в дороге, быть может, месяц, вы будете держать его в руках, а я, возможно, никогда вас не увижу, вас, которую я ласкаю, словно наваждение, которая надеждой живет в моих грезах и в которой воплотились все мои мечты. Вы не знаете, что это такое – заполнить одиночество поэта нежным ликом, черты которого столь притягательны своей нечеткостью».

От письма к письму усиливается их взаимное притяжение. Госпожа Ганская хочет знать все о том, кто завладел ее сердцем, она украдкой расспрашивает о нем поляков, которые могли встречать его в Париже или слышать там разговоры о нем. Что-то удивляет ее, что-то беспокоит, она ставит это ему в упрек. Бальзак защищается. Неужели кто-то действительно говорит о его пристрастии к алкоголю? «Этот господин решительно не прав, я пью только кофе. Единственный раз я был опьянен, да и то сигарой, которую Эжен Сю заставил меня выкурить помимо моей воли». Кстати, об Эжене Сю. Некто поведал госпоже Ганской о развлечениях Оноре в компании распутных мужчин, в число которых, безусловно, входит автор «Саламандры». «Эжен Сю, – отвечает он, – добрый, любезный молодой человек, который бахвалится своими пороками, в отчаянии от своей фамилии, обожающий роскошь, потому что ему кажется, будто это придает значительности, вот и все. И хотя немного потрепан жизнью, все же лучше своих произведений». Пусть она не верит тем, кто говорит, что Оноре растрачивает себя на светские развлечения. Так было когда-то, теперь все по-другому: «Года два назад мы собирались с двумя-тремя приятелями за полночь, и я рассказывал истории. Я отказался от этого из риска стать затейником, которого не принимают всерьез». Сплетни и вовсе выводят его из себя: «Я не могу сделать ни шагу, чтобы это не было истолковано в самом дурном свете. Что за наказание – быть знаменитым!» Что касается великого разочарования, о котором говорит весь Париж, – его неудаче с маркизой де Кастри, оно в итоге оказалось весьма благотворным, так как позволило вернуться к «тишине и одиночеству». «Обиняками я вам уже говорил об этом жестоком приключении и не имею права сказать больше. Я вынужден был из деликатности разлучиться с этой особой, не все еще решено окончательно. Я страдаю, но не осуждаю ее». Светское злословие хорошо ему известно, и если кто-то во всеуслышание критикует его при ней, не стоит в открытую негодовать – этим она обнаружит свой интерес к нему. «Не надо пустой неосторожности. Молю вас, не произносите вслух мое имя, пусть его порочат, мне безразличны эти пересуды». Имеет значение только уважение Иностранки: «Меня зовут Оноре,[15] и я хочу быть достойным своего имени», – с гордостью заявляет он. Потом умоляет корреспондентку писать в мельчайших подробностях о том, как минута за минутой, за чтением, вышиванием, разговорами проходят ее дни… «Прощайте, – завершает он, – я доверил вам все тайны моей жизни, знайте – моя душа принадлежит вам».

И все же Бальзак настолько опасается пересудов, которые могли бы изменить отношение к нему Иностранки, что несколько недель спустя решает на убедительных примерах доказать ей – нет ни одной незапятнанной писательской репутации: писатель и журналист Жюль Жанен считается любовником актрисы мадемуазель Жорж, которая его бьет; Виктор Гюго, у которого есть жена и дочь, провозглашается безумно влюбленным в другую актрису, «отвратительную» Жюльетту (Друэ), которая потребовала, чтобы он заплатил 7000 франков ее прачке: «Вы представляете себе великого поэта, а он поэт, работающего ради того, чтобы оплачивать прачку мадемуазель Жюльетты?»; блистательный денди Скриб – «болен и совершенно исписался»; Жорж Санд «обесчестила себя», оставив Жюля Сандо ради некоего Гюстава Планша, презираемого всеми, но превозносившего ее в «La Revue des Deux Mondes». «Итак, пожалейте Сандо и забудьте о госпоже Дюдеван [Жорж Санд]». Рядом с этими несчастьями и мерзостью его, Бальзака, жизнь в его собственном изложении кажется воистину безгрешной, лучезарной, полной исключительно писательских забот, от которых его отвлекают лишь длинные послания к Иностранке, которые он сочиняет часами. Но это своего рода молитва божеству, издалека его хранящему.

Прилежание, с которым Оноре отдается переписке с госпожой Ганской, тем более замечательно, что в начале 1833 года он завален работой: заказы, новые проекты, корректура. Неуспех «Луи Ламбера» – читатели негодовали, критики ругали – заставил Бальзака отказаться от мистики и спуститься на землю. В «La Revue de Paris» от него требовали обещанных по контракту рассказов, он спешно сочинял «Феррагюса» – первый эпизод «Истории тринадцати». Полное тайн и заговоров повествование, по мнению автора, не могло не доставить удовольствия публике. Его отец был масоном, ритуалы этого общества всегда притягивали Оноре. Он пытался проникнуть в чувства людей, самых обыкновенных на первый взгляд, давших клятву верности братству, помогавших друг другу и в благих делах, и в преступлениях. Писатель с большим воодушевлением представлял себе приключения тринадцати заговорщиков, которых объединила «религия удовольствия и эгоизма». Возглавляет «неутолимых» наделенный невероятной энергией Феррагюс – бывший каторжник, благородный мститель и ниспровергатель законов, разбойник и защитник, в котором желание властвовать сочетается с нежной отцовской любовью. Он обожает дочь, скрывая от нее истинное свое лицо. Преданность и жестокость, чистота и насилие, свет и тьма будут держать читателя в напряжении с первой до последней страницы. Погрузившись в эту мелодраму, нельзя будет не поддаться ее обаянию. Герцогиня Беррийская, узница крепости Блэ, куда она попала за подготовку восстания в Вандее, просила своего доктора Меньера написать Бальзаку, чтобы еще до публикации последних глав узнать, что судьба уготовила несчастному Феррагюсу и его ангелоподобной дочери. Когда же наконец получила журнал с окончанием и с жадностью на него набросилась, то, по словам доктора, плакала и стенала. «Спасибо, волшебник, – продолжает Меньер, – вы – добрый гений, покровитель узников, и все страждущие, ведь скука и означает страдание, благодарны вам».

Польщенный Оноре отвечал: «Мой дорогой Меньер, нет ничего прекраснее на свете, чем быть добрым гением и покровителем узников. Но говорить с теми из этих ангелов, чье имя – женщина, все равно, за что они страдают, стоит любой славы… Так поймите же мою радость при мысли о том, что мне удалось помочь забыть о бедах в тиши печальных стен». Вскоре он объявляет о публикации второй части «Истории тринадцати», предварительно озаглавленной «Не прикасайтесь к секире», которая в конце концов станет «Герцогиней де Ланже». Анонс продолжения появился в «L’Écho de la Jeune France» – легитимистском журнале под патронажем герцога Фитц-Джеймса.

На создание этого романа автора вдохновил его собственный, вполне реальный, неудавшийся роман с маркизой де Кастри. В нем речь идет о наказании, которому Тринадцать подвергают прекрасную, надменную, распутную женщину, которая остается безразлична к любви генерала, маркиза де Монриво. Полгода удерживает она его подле себя, не позволяя выйти за рамки простого ухаживания. Измученный генерал организует похищение герцогини, мечтая заклеймить ее каленым железом, дабы спасти от этой отравы другие сердца. Она не дрогнула перед лицом столь варварской расправы, напротив, видит в ней свидетельство исключительной любви: «Обозначив таким образом, что женщина принадлежит тебе, приобретая в рабыни душу, носящую это красное клеймо, ты не сможешь больше расстаться с ней, ты навсегда будешь принадлежать мне». Происшедшее заставляет ее по-иному взглянуть на свою жизнь, признать суетность и тщету общества, к которому принадлежит, герцогиня решает уйти в монастырь, откуда ее пытается вызволить Монриво, полагаясь на помощь Тринадцати. Увы, он приезжает слишком поздно, возлюбленная умерла. Опасное приключение закончилось, на руках у генерала только мертвое тело. Один из его раздосадованных товарищей процедит сквозь зубы: «Это была женщина, теперь – ничто». – «Да, – ответит Монриво, – теперь это только стихотворение».

Бальзак писал это произведение, пылая жаждой мести, изобличая женское притворство и эгоизм аристократического общества. Ночами поддерживал себя и спасался ото сна крепким кофе: контракты, под которыми он так неосторожно направо и налево ставил свою подпись, вынуждали работать на пределе сил. Помощь и утешение приносила дружба, почти всегда с женщинами, с легкой дымкой любви. В его ближайшем окружении на деле не было мужчин, ни с кем не было по-настоящему братских отношений, никому не мог он довериться, ни на кого опереться. У автора «Тринадцати» не было ни одного товарища-мужчины. Помощь, привязанность, преданность шли от женщин: госпожа де Берни, бывшая больше чем любовницей, почти матерью, Зюльма Карро с ее порой грубой откровенностью, в чьей поддержке он мог быть уверен, сестра Лора, с детства понимавшая его с полуслова, покинутая им и обиженная герцогиня д’Абрантес, Иностранка, с которой он теперь переписывался. Их милые лица и чудные голоса призывали собраться с силами, вдохнуть поглубже, отказаться от кофе. Зюльма Карро упрекала Оноре в неблагодарности – он должен быть счастлив в окружении стольких верных и тонких почитательниц: «Вы непрестанно жалуетесь на отсутствие женской привязанности, вы, чьи самые плодотворные годы были освещены присутствием самой благородной, самой бескорыстной женщины [госпожи де Берни]. Посмотрите вокруг, найдите хотя бы трех мужчин, которым так бы благоволила судьба». Раз уж ему так хочется жениться, советует поискать невесту за пределами мира богатых, где все выставляется напоказ. Если хочет преуспеть как литератор, упрочить свое имя, которое прозвучало, но не принесло пока настоящей славы, пусть откажется от услуг Эмиля Жирардена: «Он – спекулянт, а такого рода люди не пожалеют и собственного сына. Они жестоки, в этом мне самой пришлось убедиться… Можете обойтись без него – попробуйте, нет – будьте осторожны». И добавляет для ясности: «Если бы рядом с вами всегда были простые, добросердечные люди вроде нас, вы были бы счастливее, хотя краски ваших произведений, может быть, стали менее яркими». Она даже предлагает представить его «прекрасной кузине», которая, как ей кажется, стала бы решением проблемы. «Это статуя, которую нужно оживить, у нее вполне провинциальное воспитание, хорошее приданое и желание оставаться в провинции месяцев девять. Если вам нужны только деньги, она подходит. Достаточно ли этого для любовного пыла? Вопрос остается открытым».

Но никакая «прекрасная кузина» Бальзаку не нужна, он любит Иностранку, и у него полно дел. «Я завален работой, – отвечает он. – Живу как заведенный. Ложусь с курами, в шесть-семь часов вечера, в час ночи меня будят, работаю до восьми; после этого сплю еще полчаса-час; затем съедаю что-нибудь не слишком существенное, выпиваю чашку крепкого кофе и снова принимаюсь за работу, до четырех; принимаю посетителей, иду в ванную или, наоборот, выхожу из дома, а после ужина ложусь. Я не могу нарушить этот распорядок в течение нескольких месяцев, иначе не справлюсь с обязательствами. Доходы растут медленно, долги – огромны и никак не убывают. Но теперь у меня появилась уверенность в приобретении большого состояния, надо только подождать, работая не покладая рук года три. Надо многое переделать, исправить, привести в порядок. Работа неблагодарная, бесконечная, не приносящая сиюминутного дохода… Работа и мысли о жизни в денежном эквиваленте полностью меня поглощают. Я слишком много работаю и слишком измучен, чтобы позволить проснуться скрытым огорчениям, которые съедают мое сердце. Быть может, я откажусь от своих взглядов на брак и смогу отказаться от многого из того, что сейчас требую от женщины». Доктор Наккар продолжал настаивать на отдыхе, Оноре, уступив просьбам Зюльмы Карро, решает провести недели три в апреле – мае в Ангулеме.

Его возвращения ждут разъяренные издатели Гослен и Мам, обвиняя в том, что он нарушил обязательства, отдав в новый журнал «L’Europe littéraire» свою «Теорию походки», соединившую медицинские аспекты с философскими, и готовя для этого же издания новый роман «Евгения Гранде». Мам полагал, что подобный обман граничит с мошенничеством, а потому подал на Бальзака в суд, занимавшийся коммерческими тяжбами. Возмущенный писатель вихрем ворвался в типографию и разгромил набор «Сельского доктора». Этот необдуманный поступок заранее настроил против него судей. Возможные последствия приводят его в ужас, он просит вмешаться герцогиню д’Абрантес, чьи «Мемуары» издавал тот же Мам. Она соглашается взять на себя миссию дружеского посредника, уверяет Бальзака, что защищала его, как сестра любимого брата, и призывает прийти как можно скорее, возобновив традицию их длинных бесед на политико-литературные темы. Он отклоняет приглашение, даже упрекает, что расхваливала Маму «Сельского доктора», которого этот отвратительный эксплуататор должен на днях напечатать. «Вы оказали мне печальную услугу, заговорив о моем произведении с этим подлым мучителем, носящим имя Мам, чей вид сулит кровь и разорение и кто к слезам обиженных им мечтает добавить горести бедного трудящегося человека. Он не может разорить меня, так как у меня нет ничего, он пытался опорочить меня, причинить мне боль. Я не иду к вам из боязни встретить этого висельника. Каторжникам отменили клеймо, но перо навсегда отметит печатью бесчестья этого скорпиона, принявшего человеческое обличье». Тем не менее «скорпион» выигрывает дело. Назначенные судом посредники 27 августа 1833 года подтверждают, что Бальзак проявил недобросовестность, потратив восемь месяцев на «Сельского доктора», и дают ему четыре месяца, чтобы закончить новый роман «Три кардинала». В противном случае ему придется выплатить издателю три тысячи восемьсот франков. Но это же позволит ему впредь самостоятельно распоряжаться авторскими правами.

После такого несправедливого решения остается надеяться только на успех «Сельского доктора» в качестве успокаивающего средства. Роман поступает в продажу 3 сентября 1833 года. Автор вполне доволен своей работой и гордо заявляет Зюльме Карро: «Вы прочтете это восхитительное творение и поймете, что было со мной. Клянусь честью, теперь я могу мирно умереть, я сделал для своей страны великую вещь. На мой взгляд, эта книга стоит больше всех принятых законов и выигранных сражений. Это – Евангелие в действии».

К доктору Бенаси, человеку известному, мэру горной деревушки, приходит военный, майор Женестá, и он показывает ему хижины, обитатели которых считают его спасителем. Некогда по не известным никому причинам он обосновался в этом затерянном в горах уголке и занялся не только лечением несчастных его жителей, но попытался привести в порядок дома, наладить орошение бесплодных земель, провести дороги, учить детей, привить культуру. Благодаря ему за десять лет число семей в деревушке увеличилось со ста тридцати семи до тысячи девятисот. Но Бенаси не занимается никакой политической деятельностью. Бальзак тем самым стремился показать, что можно улучшить уровень жизни простого люда, привить ему вкус к работе и в конечном счете сделать счастливым. Законы должны работать для таких людей, но нельзя допустить, чтобы эти люди составляли законы. Некие высшие силы должны править, думая о справедливости и любви к ближнему. Противник всеобщего избирательного права и усреднения, Бальзак не склонен защищать определенную касту. Он восхваляет отношения между просвещенной буржуазией и народом, пытающимся улучшить свое существование, в основе которых – ум, понимание, терпимость. Его герою удается пробудить городок от апатии, беседуя с каждым, будь то неграмотный крестьянин, больной туберкулезом подросток, отстающий в развитии сирота, старый служака с нескончаемыми воспоминаниями или нищенка. Самое главное – привести их к осознанию собственного человеческого достоинства, научить взаимопомощи. И если бы таких, как Бенаси, было больше в этом мире, Франция была бы спасена. Вслед за врачующим тела и души доктором читатель проникает в дома и судьбы многих людей. Навещает больных, сидит у постели умирающего, слушает бывшего солдата, просто и смачно рассказывающего об Императоре. В конце концов Женеста становится понятно, почему Бенаси решил посвятить себя этой жизни. Поначалу, когда Оноре еще остро переживал разрыв с маркизой де Кастри, доктор оказывался в деревне, пытаясь забыть о бездушной женщине, во второй версии, которая и увидела свет отдельным изданием, одиночество и благотворительность – искупление за беспутную юность. В этом романе мало действия, рассказ о том, как проходит день сельского доктора, соседствует с описанием городка, который расцветает от присутствия этого человека, слышно наивное и чистое эхо наполеоновских походов, это гимн природе, семье, религии…

Несмотря на явные достоинства нового произведения Бальзака, реакция читателей оказалась сдержанной, критиков – резкой. Почти все упрекали автора в том, что это не роман, а какая-то мешанина из политической утопии, сельской экономики, коммунального управления, практической медицины и религии. Автор, воображавший, что подарил стране новое Евангелие, был сражен, что, впрочем, не помешало ему выдвинуть книгу во Французскую академию на премию Монтиона, которая присуждалась за сочинения, полезные для улучшения нравов. Увы! «Сельский доктор» не привлек внимания членов комиссии. Между тем премия могла принести Оноре совсем не лишние восемь тысяч франков. Он был в бешенстве, но старался казаться равнодушным к происходящему.

Такое унижение после стольких надежд! Единственный выход – бежать из Парижа, где его ненавидят. «Меня глубоко обидели», – пишет он госпоже Ганской, хотя, как всегда, не теряет веры в свою звезду: «То, что огорчало и приводило в ярость лорда Байрона, у меня вызывает лишь смех. Я хочу править интеллектуальным миром Европы. Еще два года терпения и труда, и я пройду по головам тех, кто хотел бы связать мне руки, остановить мой полет».

Как раз в это время госпоже Ганской удалось уговорить мужа отправить ее в Швейцарию, в Невшатель, родной город гувернантки их дочери. Она обосновалась там с домочадцами и приглашала Оноре тайком приехать и поселиться неподалеку. Они стали бы встречаться. Бальзак ликовал. Конечно же, едет! Под другим именем, чтобы не быть узнанным (это сделает приключение еще более пикантным). Он уже попросил Ганскую позволить называть ее не полным именем – Эвелина, а Евой: «Позвольте мне сделать ваше имя короче, так оно лучше скажет вам о том, что вы для меня – единственная в мире женщина, словно первая женщина для первого мужчины». Как залог любви посылает ей прядь своих волос: «Пока они черные… Я решил отпустить их, и все спрашивают – почему. Почему? Мне хотелось бы, чтобы их было так много, чтобы вы плели из них цепочки и браслеты… Милый ангел, сколько раз я говорил: „О, если бы меня полюбила женщина двадцати семи лет, как я был бы счастлив, я любил бы ее всю жизнь, не опасаясь разлук, неизбежных с годами“». И заключает: «Я уже вижу ваше озеро. Иногда моя интуиция бывает настолько сильной, что я уверен – увидев вас, скажу: это она. Она, моя любовь, это ты. Прощай. До скорой встречи».

Чтобы это неожиданное путешествие не вызвало подозрений, Бальзак рассказывает своему окружению об идее коммерческого предприятия, своего рода клуба любителей книг, где издания, весьма умеренные в цене, распространяются по подписке через специальные общества и кружки. Это потребует специальной бумаги – легкой, прочной и дешевой. Такую производят в Безансоне, ему необходимо самому побывать там. Дальше остается удрать незаметно в Швейцарию и встретиться, наконец, с Иностранкой.

Оноре уезжает из Парижа в воскресенье, двадцать второго сентября, в шесть часов вечера. Двадцать четвертого он уже в Безансоне у своего друга Шарля де Бернара, затем наносит несколько ни к чему не обязывающих визитов, связанных с выдуманным им делом, и в тот же вечер он отправляется в Невшатель. Прибывает туда двадцать пятого, останавливается в гостинице «Сокол» и немедленно начинает поиски пансиона Андрие, где живет Ганская. Спустя десять лет он будет вспоминать тот миг, когда впервые увидел Иностранку: «Вы не знаете, что произошло со мной в этом дворе, каждый камешек которого запечатлен в моей памяти, и длинные доски, и сарай, когда я увидел в окне ваше лицо! Я больше не чувствовал себя и, когда заговорил с вами, словно оцепенел. Это оцепенение, этот ураган, который в своем неудержимом натиске ослабевает на время, чтобы обрушиться с новой силой, бушевал два дня. „Что она подумает обо мне?“ – вот фраза, которую я, словно безумный, в ужасе без конца повторял про себя».

Между тем он отправил, как всегда в двойном конверте, записочку госпоже Ганской, сообщая, что с часу до четырех будет прогуливаться недалеко от ее дома: «Все это время я буду любоваться озером, которое совершенно не знаю. Я могу остаться здесь все время, что будете вы. Ответьте, могу ли писать вам здесь до востребования, будучи уверенным в полной безопасности, так как боюсь причинить вам малейшую неприятность… Будьте любезны, сообщите мне, как точно пишется ваше имя. Примите тысячу поцелуев».

Встреча состоялась. Госпожа Ганская увидела толстяка невысокого роста, с длинными волосами, ужасными зубами и огнем в глазах. Но ее разочарование длилось не дольше взгляда: едва он заговорил, она узнала того, чьи письма получала, и он вновь завоевал ее. Что до Бальзака, он таял от восхищения перед женщиной с восхитительными формами, чей рот был создан для поцелуев. Она прекрасно, лишь с легким акцентом, говорила по-французски. На ней было фиолетовое платье – любимый цвет Оноре. Простое совпадение или знак свыше? К несчастью, рядом стоял муж. Их представили друг другу, завязалась светская беседа, за которой обе стороны с трудом могли скрыть свою страсть. Иностранка показалась Бальзаку совершенно в его вкусе. Он напишет сестре: «Я счастлив, очень счастлив мысленно, и намерения мои самые благие. Увы! Проклятый муж все пять дней не оставлял нас ни на минуту, переходя от юбки своей жены к моему жилету. Невшатель – маленький городок, и женщина, известная иностранка, не может сделать ни шагу, который остался бы незамеченным. Я был словно в огне. Сдержанность не идет мне. Но главное, что ей двадцать семь, что она хороша и вызывает обожание, что у нее самые прекрасные в мире черные волосы, нежная, изумительно тонкая смуглая кожа, маленькая ручка, созданная для любви, наивное сердце двадцатисемилетней женщины, словом, настоящая мадам де Линьоль,[16] неосмотрительная до такой степени, что готова была броситься мне на шею перед всем миром. Я не говорю тебе о невероятном богатстве, что оно значит рядом с этим шедевром красоты, сравнить ее могу лишь с княгиней Бельджозо,[17] впрочем, она неизмеримо лучше… Я опьянен любовью». Во время одной из прогулок они отправили мужа заказать завтрак. «Но мы были на виду, – продолжает Бальзак. – И, наконец, в тени большого дуба, она подарила мне первый тайный поцелуй любви. Ее мужу скоро шестьдесят, я поклялся ждать, она обещала мне свою руку и свое сердце».

Возраст и плохое здоровье Венцеслава Ганского позволяли Оноре мечтать о женитьбе на той, кто, быть может, на его счастье, скоро окажется вдовой. Тогда он смеет рассчитывать не только на семейное счастье, но и на украинское поместье, земли, слуг! Влюбленные шепотом обменялись клятвами, следуя по пути Жан-Жака Руссо на остров Сен-Пьер, расположенный посередине озера Биль. Было решено, что писатель присоединится к Ганским в Женеве, где они намеревались провести конец года. Видение скорой встречи смягчило грусть разлуки. А легкий поцелуй, который они позволили себе во время прогулки, прозвучал дивным обещанием грядущих наслаждений. В Женеве Оноре рассчитывал найти способ обладать этой женщиной, представавшей воплощением всех его мечтаний о будущем. Она оказалась такой, какой он ее себе представлял, увидев, не был обманут. Просто чудо! Перед отъездом дал Анне, дочери Евы, медаль, на оборотной стороне которой было выгравировано: «Adoremus in aeternum». Чуть позже Ева подарила Бальзаку свой портрет в миниатюре, выполненный тоже в виде медальона.

Покинув Невшатель, Оноре снова остановился у Шарля де Бернара, который пригласил его позавтракать у городского библиотекаря Шарля Вейса. Тот отметил в своем дневнике: «Господину де Бальзаку тридцать четыре года, он среднего роста, полный, с широким, почти квадратным, белым лицом, черными волосами. В нем есть что-то кокетливое, но хорошего вкуса. Он прекрасно говорит, без претензий и без конца». И спустя два дня снова вернулся к их встрече: «В политике господин де Бальзак провозглашает себя легитимистом, но судит, как либерал. Из этого я заключил, что он не слишком хорошо знает, что думает».

Итак, Бальзак садится в дилижанс, на этот раз в сторону Парижа. Он путешествует на втором этаже «в компании пяти швейцарцев из кантона Во, которые отнеслись ко мне, словно к скотине, которую везут продавать». Едва придя в себя после дороги, вынужден обратиться к запутанным делам, что ожидали его в столице: «Все здесь оказалось сверх моих ожиданий в худшую сторону. Люди, которые мне должны и дали мне слово заплатить, не желают этого делать, но мать, которой, я знаю, пришлось туго, проявила беззаветную преданность. И вот, мой дорогой цветок любви, мне надо искупать мое безумное путешествие… Теперь надо работать день и ночь».

Рвение его оказалось скоро вознаграждено: госпожа Шарль Беше, дочь издателя Беше, вдова Пьера-Адама Шарло, скрывавшегося за именем Шарль Беше, став владелицей издательского дома, предложила Бальзаку купить у него за весьма значительную сумму – двадцать семь тысяч франков – все его «Этюды о нравах», включая «Сцены частной жизни», «Сцены провинциальной жизни» и «Сцены парижской жизни». Она планировала издать их в двенадцати томах.

«Я вот-вот должен заключить договор, который позволит мне удержаться на плаву в этом мире наживы, ревности, глупости и еще больше испортит кровь тем, кто хочет идти в моей тени, – пишет он Ганской. – Вот что заставит покраснеть всех лодырей, крикунов, пишущую братию. Я буду свободен от долгов (кроме тех, что должен матери) и волен идти, куда хочу. Если это дело выгорит, я буду богат и смогу сделать все, что хочу, для матери и быть уверенным, что на старости лет мне будет где приклонить голову, у меня будет кусок хлеба и белый носовой платок». Контракт был заключен в мгновение ока, Бальзак ликовал: «Они все лопнут от зависти».

Попутно он отказался от своих планов продажи книг по подписке: слишком обременительно и опасно. Сейчас надо предоставить госпоже Беше почти восемьдесят страниц текста, чтобы дополнить второй том «Сцен провинциальной жизни». За одну ночь Оноре пишет «Прославленного Годиссара». И хотя не придает большого значения истории парижского коммивояжера, наживающегося на провинциалах, персонаж оказался остроумным, с житейской сметкой, до некоторой степени собирательным образом представителей этой профессии. Годиссар начинает с продажи безделушек, но в итоге становится генератором идей и вкладывает акции в железные дороги. Забавно, что свою литературную шутку Бальзак посвятил госпоже де Кастри. Он также адресовал ей полное горечи письмо, в котором упрекал за то, что, обнадежив, выпроводила его. Эти попреки и жалобы задели ее за живое, и двадцать первого октября она, протестуя, отправила ему ответ: «Что за чудовищное письмо вы мне прислали! После такого нельзя больше встречаться с женщиной! И с мужчиной, который может так думать. Вы причинили мне боль, так стоит ли мне извиняться?.. Вы разбиваете сердце, уже разбитое однажды. Сердце, которое дарило вас своей нежностью, которая еще жива в нем, сердце, измученное страданиями, которое было вам благодарно… Прощайте, если я сделала вам больно, вы отомстили жестоко».

Слова эти не оставили Бальзака безучастным, он продолжал дружить с маркизой, но на расстоянии, и дружба эта знала немало бурь. Он рассуждает об этом с Ганской, ее польские подруги рассказывали ей обо всем. «Холодная, да, – соглашается Оноре, говоря о госпоже де Кастри. – Без сердца, да, по крайней мере я так думаю. Она всегда останется для меня святой, но в болтовне твоих полячек есть доля истины… Обожаемая любовь моя, прочь сомнения, навсегда, слышишь? Я люблю только тебя и могу любить только тебя».

Возможно, сказано от чистого сердца, но когда он пишет это, у него тайная связь с очаровательной молодой женщиной – Марией-Луизой-Франсуазой Даминуа, «милым, самым наивным созданием, которое словно цветок, упавший с небес». Она украдкой приходит ко мне, не требуя ни переписки, ни забот. Она лишь говорит: «Люби меня хотя бы год! Я буду любить тебя всю жизнь!» «Наивному созданию» двадцать восемь лет, уже четыре года она замужем за Ги дю Фреснэ и ждет ребенка от Бальзака.[18] Он горд этим и решает посвятить ей роман, над которым работает, «Евгению Гранде». Писатель дарит героине некоторые черты своей любовницы: она высокого роста, сильная, но эта внешность скрывает ангельскую кротость. Главное действующее лицо, папаша Гранде, бывший бондарь, ставший в результате выгодных спекуляций богатейшим мэром Сомюра, выходит из-под пера автора персонажем необычным. Его жадности, страсти к деньгам и финансовым комбинациям, его политическому оппортунизму, стремлению властвовать противопоставлены святое самоотречение жены и благородство дочери, которую он, обожая, мучает. Она – наследница его состояния, за ее руку бьются многие претенденты. Отец одержим двумя привязанностями – Евгения, чьи личные переживания ему безразличны, и золото, которое он копит с ненасытным удовольствием. Богатство делает его скупым, любая трата кажется лишней, он ютится в бедном домишке, не хватает дров, каждый кусок сахара тщательно отмеривается, еда сведена к минимуму, сальная свеча освещает дом вечерами. Однако жизнь кажется монотонной и серой всем, кроме самого Гранде, который днем наслаждается своими сокровищами, а вечерами дрожит за них. Перед смертью просит Евгению вывалить на стол перед ним сотни сверкающих луидоров. «Они согревают меня», – говорит он. Дочь наследует семнадцать миллионов франков. «В тридцать лет ей неизвестны были никакие земные наслаждения», – пишет Бальзак. Состояние старой девы привлекает господина де Бонфона. Любовные терзания вынуждают ее согласиться на этот брак. Вскоре она остается вдовой с ежегодным доходом в восемьсот тысяч ливров, но живет по-прежнему бережливо, деньги не интересуют ее, кажется, что своей благотворительностью она пытается искупить жадность отца.

Многие, в том числе Зюльма Карро и Лора Сюрвиль, посчитали, что болезненная жадность Гранде преувеличена. Бальзак отвечал им, что жизнь дает множество примеров инстинкта обладания богатством еще более сильного. На самом деле новый роман – это история разрушения семьи человеком, снедаемым навязчивой идеей. Страсть к наживе превратила Гранде в счетную машину, которая сломила его близких.

С появлением каждой следующей книги Бальзак понимает, что, несмотря на всю их несхожесть, они составляют часть единого целого, которое он пока не может определить, но которое придает им еще одно измерение. Каждая из них самоценна, но если рассматривать их как часть архитектурного ансамбля, видятся в ином свете. Ему всегда сразу хочется точно определить, в каком окружении существуют его персонажи: показать города, кварталы, дома, их профессиональную деятельность. Это позволяет охватить взглядом все стороны поведения человека. Понемногу картинки собираются до размеров огромного полотна, дополняя друг друга. Оноре угадывает, что находится на пороге какого-то открытия, касающегося и его самого, и его творчества. «Вас не слишком тронула моя бедная „Евгения Гранде“, в которой так хорошо описана провинциальная жизнь, – делится он с Карро. – Но произведение, в котором собраны представители всех социальных слоев, нельзя, я думаю, понять, пока оно не закончено».

Большинство критиков относится к нему с долей презрения, считая, что Бальзак пишет слишком много и слишком быстро, бурным потокам они предпочитают ручейки. Для них он популярный, но не великий писатель, склонный к напыщенности, преувеличениям, неправдоподобию сюжета. Они говорят, что его литература похожа на него самого: жирная и вульгарная, не знающая меры, за пределами хорошего вкуса. Первым сделал кислую мину Сент-Бёв. Бальзак страдал, но оборонялся: он не мог изменить стиль, так же, как не мог сменить кожу. В «Луи Ламбере» его герой был мыслителем, углубившимся в тайны мироздания, на автора сердились, что он витает слишком высоко, в «Евгении Гранде» он нарисовал обыденную жизнь, взгляд его показался многим слишком приземленным. Как угодить и читателям, и узкому кругу журналистов, от которых зависит провал или слава, и издателям, которые распоряжаются деньгами, столь необходимыми художнику? Самое разумное – писать для себя. Но для этого нужна материальная независимость, а ее может дать только выгодная женитьба. Как ни крути, но мысленно все время приходится возвращаться к браку с госпожой Ганской, которая, на счастье французской литературы, стала бы, наконец, вдовой.