"От первых проталин до первой грозы" - читать интересную книгу автора (Скребицкий Георгий Алексеевич)

ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА

После болезни Татьянки я невольно стал как-то внимательнее присматриваться ко всему, что меня окружало, и подмечать то, мимо чего раньше проходил не задумываясь.

Однажды, пообедав, я сидел у окна в столовой. Вдруг к нам во двор вошла женщина-нищенка с мальчиком. Оба были одеты в какие-то лохмотья, у каждого за спиной виднелся мешок, через плечо висела грязная холщовая сумка, а в руках была длинная палка.

— Подайте милостинки-христорадинки!.. — торопливо нараспев затянули они, подходя к окну и протягивая худые, чёрные от загара руки.

— Мама, мама! — позвал я, выбегая в другую комнату. — Там нищие, милостыньку просят.

Вместе с мамой я вернулся в столовую. Нищенка с мальчиком всё ещё стояли у окна, протянув к нему свои костлявые руки.

— Иди, иди, мамаша, вон в ту дверь-сказала мама, показывая на дверь в кухню.

Женщина низко поклонилась и, держа мальчика за руку, пошла, куда указала мама.

В кухне мама посадила обоих за стол, налила в миску оставшегося от обеда супа, нарезала хлеба.

Женщина и мальчик перекрестились и сели есть.

— Вы что же, не здешние? — спросила мама.

— Елецкие мы, из-под Ельца, значит, — отвечала женщина. — Отселева, почитай, вёрст сорок будет. Погорели весной, вот теперь и ходим с сынком, побираемся.

— Погорели? Пожар, значит, был?

— И, родненькая, какой пожар-то! Почитай, полдеревни огнём смахнуло. Как занялось от крайней избы, так и пошло, и пошло по ветру. За полночь загорелось-то, все мы спали. Так из домов в чём легли, в том и повыскакивали. Всё погорело. У нас с сынком и коровка, и овечки, и поросёночек… ничего от огня не уберегли.

Я слушал этот страшный рассказ, слушал и удивлялся, что женщина так спокойно говорит.

А она всё рассказывала и почти ничего не ела. Зато её сын ел суп с большим удовольствием.

Только, когда мать начала говорить о том, как металась, ревела в горящем хлеву корова, мальчик вдруг перестал есть, широко раскрыл глаза, будто видя что-то перед собой, и вдруг сказал;

— И Маруська тоже сгорела.

— Какая Маруська? Девочка? — испуганно спросила мама.

— Да нет, — махнула рукой женщина, — кошка его, Маруськой звали. — И, погладив сына по голове, добавила: — Мал ещё, несмышлён. Всё добро погорело, а он, видишь, о кошке своей убивается. Чуть сам из-за неё не сгорел.

— Жалко Маруську, — тихо сказал мальчик. — Она в окно кинулась, а окно закрыто. Я бы вытащил, да мамка не дала.

— Так и сгорел бы вместе со своей Маруськой! — раздражённо сказала женщина и, вздохнув, добавила: — А может, и лучше было бы. Куда мы теперь, бесприютные, денемся? Наступит зима, всё одно помирать.

— Но как же это? — удивилась мама. — Всё сгорело. Должен же вам кто-то помочь отстроиться, хозяйством обзавестись?

Женщина посмотрела на маму усталыми, какими-то подслеповатыми глазами:

— Кто должен помочь? Господь бог нас огнём за грехи покарал. А простит ли он, поможет ли, бог его знает. Я и сама не пойму, — добавила она в раздумье, — чем уж мы его так прогневали? Мужа грозой убило, дочь в тифу померла, а вот мы с Николкой по миру ходим. Ну что ж, — вздохнула она, видать, на всё его божья воля!

Женщина ещё раз перекрестилась и, встав из-за стола, низко поклонилась маме:

— Благодарю покорно за угощенье… Пойдём, сынок.

— Подождите, не уходите, — остановила её мама. — Я вам кое-какую одежонку дам.

— Ох, родимая моя, заставь за тебя весь век бога молить! — запричитала женщина.

Я побежал в комнаты вслед за мамой. Она быстро достала из шкафа своё старое шерстяное платье, платок, потом вытащила из сундука мой костюмчик, из которого я уже давно вырос, взяла прошлогодние башмаки, они мне тоже были малы, и понесла всё это в кухню.

— Мама, а можно, я Коле своего мишку подарю? — попросил я.

— Какого, плюшевого?

— Ну да.

Мама заколебалась.

— На что он ему? — в нерешительности сказала она. — Одежда ему нужна. А мишка? Где он его с собой таскать будет. Он и играть-то с ним не сумеет.

— Мамочка, позволь, я ведь в него тоже редко теперь играю, я уж большой!

— Ну хорошо! — вздохнула мама. — Только это уж глупости, ни к чему совсем.

Но я уже обнимал маму и благодарил за разрешение. Мигом достал мишку из коробки с игрушками и следом за мамой побежал в кухню.

Увидя одежду, женщина даже ахнула и бросилась целовать маме руки.

— Что ты, что ты, перестань, пожалуйста! — отбивалась от неё мама.

— Колька-то мой, как барчук, нарядится, — говорила женщина, разглядывая мой старый, потёртый костюмчик.

— Ну, пойдите вон туда — в кладовку, переоденьтесь, — сказала мама.

— Нет уж, голубушка, это мы на праздник побережём, чтобы в церковь сходить.

Сколько мама ни убеждала, женщина ни за что не хотела снять свои лохмотья и одеться получше.

Она аккуратно свернула всё и запрятала в свой. мешок.

Сынишка стоял тут же рядом, не проявляя никакого интереса к тому, что делает мать.

«Он и медвежонку моему не обрадуется, — подумал я, — тоже в мешок сунет». И мне уже стало жаль расставаться с любимой игрушкой. Жаль и в то же время как-то неловко: «Раз уж принёс, надо отдать».

— Вот возьми. Это медведь, — протянул я игрушку.

Мальчик посмотрел на меня с изумлением, даже как будто с испугом.

— Возьми, если хочешь. Будешь с ним играть. Можно в охотники, будто он настоящий, живой.

Женщина взглянула на медвежонка и замахала руками:

— Да куда нам, зачем нам! Что мы с ним делать-то будем!

И вдруг при этих словах мальчонка будто очнулся. Он подбежал ко мне, схватил игрушку и крепко-крепко прижал к груди. Испуганно, как дикий зверёк, он взглянул на мать.

— Отдай, отдай, на что тебе! — говорила женщина. — Одежонку дали, спасибо за неё, осенью от холода укроешься. А это тебе на что?

Но мальчик только ещё крепче прижимал к себе медвежонка. Было видно, что он вытерпит брань и побои, но не расстанется с моим подарком.

— Пусть возьмёт, поиграет с ним… — вмешалась мама. — Хочешь его себе взять? — спросила она у мальчика.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Ну, уж бери, позабавься с ним, — вздохнула женщина, — да поблагодари добрых людей за душевность к нам, нищим, убогим.

Но мальчик ничего не говорил, только испуганно озирался по сторонам. Было видно, что он хочет поскорее уйти и больше всего боится, что у него отнимут его нежданное сокровище.

Мама дала женщине на дорогу немного денег, хлеба, сахару, чаю, каких-то конфеток.

Наконец мать и сын ушли.

Я побежал в кабинет Михалыча, откуда из окна была видна дорога от нашего дома вверх к слободе.

Долго смотрел я, как поднимались в гору Николка и его мать. Мальчик шёл немного позади и на ходу всё время вертел и рассматривал никогда раньше не виданную игрушку, первую и, вероятно, последнюю игрушку в его бродячем, безрадостном детстве.

И этот случай, так же как и болезнь Татьянки, оставил свой след в моей детской памяти. «Почему у меня много игрушек, а у Коли не было ни одной? думал я. — И одежда у них такая плохая, рваная! Ну что же, что их дом и вещи сгорели. Разве нельзя построить новый дом, купить новые вещи? Но кто это должен сделать? Конечно, богатые люди. Так почему же они не делают?»

Я спросил об этом у мамы.

— Будешь постарше, поймёшь, — ответила она. Такой ответ меня, конечно, совсем не удовлетворил.