"Сорвать розу" - читать интересную книгу автора (Мартен Жаклин)

ГЛАВА 32

По личному приказу генерала Вашингтона Дэниел стал официальным членом медицинского корпуса и продолжал обслуживать больных и раненых в течение всего 1777 года. Солдаты, лаконично выражая свою привязанность, стали называть его «док Дэн», и имя прилипло к нему, насмешливо поощряемое доктором Беном.

– Ба! Санитар – и вдруг доктор! Ты такой же доктор, как половина тех мясников, которые величают себя хирургами, – сказал он Дэниелу.

– Но я им стану, – ответил Дэниел. – Вы научите меня.

– А вот это проклятая правда! – ответил доктор Бен на ненавистном немецком, которым иногда пользовался, доставляя удовольствие Дэниелу. Этот язык раздражал его, потому что возвращал к нему воспоминания, о которых хотелось забыть.

Зима 1777-78 годов в Вэлли Фордж снова изменила жизнь и взгляды Дэниела. Погода установилась теплой, и снабжение продовольствием обещало быть хорошим, но пенсильванские фермеры, как и нью-йоркские, предпочитали торговать с британцами, оккупировавшими Филадельфию в двадцати милях отсюда: там хорошо платили наличными, и им было наплевать на страдающих голодных солдат в Вэлли Фордж! За патриотизм не платят.

В феврале 1778 года в Вэлли Фордж прибыл самозваный генерал-лейтенант барон фон Штойбен, намеревавшийся превратить сборище неопытных, непокорных провинциальных новобранцев в хорошо обученную армию. Взяв для проведения своего опыта роту из сотни человек, он быстро превратил ежедневные тренировки в развлекательное мероприятие.

Фон Штойбен не говорил по-английски, его родным языком был немецкий. В помощь ему дали говорящего по-французски капитана Бенджамина Уолкера, и нередко команды, отдаваемые бароном, доходили до роты на ужасной смеси языков, с ругательствами, выхваченными из всех трех.

Дэниел часто приходил на представления, устраиваемые фон Штойбеном, и потребность в его знаниях немецкого языка возрастала с каждым днем.

– Что он сказал, док Дэн? Что он только что сказал? – нетерпеливо спрашивали солдаты, когда барон в очередной раз гневно разражался бранью.

После двух лет, проведенных в армии, услышав даже самую отборную ругань, он вежливо, литературным языком переводил проклятия фон Штойбена, что доставляло грубым солдатам и лагерным зевакам удовольствие еще большее, чем переводимые капитаном Уолкером ругательства генерала.

У Дэниела вошло в привычку бродить по лагерю, собирая все, что он мог выпросить, одолжить или выманить лестью у любого: брелок у одного, украшение у другого, кружевную нижнюю юбку, принадлежавшую жене какого-нибудь офицера, у третьего; иногда ему доставались вещи погибшего солдата, обычно распределяемые среди товарищей. Он сваливал их в мешок и каждую неделю тащился в деревню торговать с фермерами и фермершами, получая от них взамен прекрасные продукты.

Однажды, когда Дэниел высыпал жалкое содержимое своего мешка на кровать, готовясь к очередной экспедиции, доктор наклонился и взял оттуда безвкусную брошь с яркими камнями и узкий медный браслет, отполированный под золото.

– Хотелось бы знать, – как бы размышляя, громко сказал доктор Бен, – что тебе пришлось сделать, чтобы получить такие подарки?

– Да, Дэн, – хором закричали солдаты, находившиеся поблизости. – Расскажи, что тебе пришлось сделать.

Дэниел покраснел так, что стал похож на камень в брошке, претендующий на рубин. Прошло уже два года с тех пор, как ему постоянно сопутствовал успех у девушек и женщин, воспринимаемый им как неожиданный дар, свалившийся на него с неба, но его все еще смущало, что его любовные похождения были основным предметом разговоров среди солдат.

– Одна женщина дала по доброте своего сердца, чтобы я раздобыл вам хлеба, – укоризненно объяснил он солдатам.

– Конечно, док, конечно, дала по доброте своего сердца. А теперь скажи, что ты дал этой женщине?

Дэниел, закинув все предметы назад в мешок, выскочил из палатки. Доктор Бен догнал своего помощника и положил руку на его плечо.

– Я не собирался поставить тебя в неловкое положение, Дэниел, хотел сделать разрядку для мужчин – у них не так уже много поводов для веселья, а смех – лучшее лекарство, которое могу прописать им.

– Конечно, доктор Бен. – Дэниел улыбнулся своей милой, обаятельной улыбкой, которая растапливала сердца как женщин, так и грубых солдат. – Понимаю.

И это было правдой. Хотя солдаты сражались с оружием в руках, а он только перевязывал раны, Дэниел чувствовал странное единство с ними, заставлявшее его в эту трудную зиму спрашивать себя, достаточно ли того, что он делает.

Он нашел частичный ответ на свой вопрос во время горячего сражения в Монмуте в июне 1778 года, оказывая помощь раненым, как американцам, так и британцам, и неожиданно наткнувшись на двух солдат, дерущихся за право владеть единственным оставшимся ружьем.

Дэниелу показалось, что американец проигрывает в этой битве, и почти неосознанно он поднял ружье, принадлежавшее лежащему у его ног раненому.

Американец упал, а британский солдат целился, собираясь выстрелить. Дэниел вскинул ружье и тоже выстрелил – слабо и глухо вскрикнув, солдат в красном мундире рухнул на землю, а американец, схватив выпавшее у него из рук оружие, убежал.

Дэниел уронил ружье и преклонил колени возле поверженного врага – он, меннонит по рождению и воспитанию, пролил кровь другого человека, в то время как его дедушка предпочел, чтобы его семью зверски убили, но не совершил грех, а отец считает, что отказ Джейкоба защитить семью был актом добродетельности.

– Док Дэн! – Он повернулся, обеспокоенный тем, что жалобный голос раненого звал его уже, наверно, в течение нескольких минут. Сейчас было не время заниматься самоанализом или самобичеванием. Это можно сделать и позже. У него есть работа, которую нужно выполнять.

Распрямив плечи, двадцатилетний Дэниел Люти повернулся к раненым, которые отныне и навсегда будут его главной заботой.

Год спустя, когда военное положение стало особенно скверным, чему способствовала неудачная атака Саванны совместно с французскими войсками, Дэниел Люти зарегистрировался как рядовой в пенсильванском полку. Его мучительные размышления были поняты, хотя и не одобрены, только доктором Беном, попытавшимся отговорить его.

– Если я принадлежу армии, этой земле и этому делу, – твердо сказал Дэниел своему наставнику, – какое у меня право избегать ужаса, переносимого другими людьми? Сам ли я убиваю или посылаю своих друзей вместо себя, вражеские солдаты погибают так же, как и от моих рук.

– Твоя проклятая совесть слишком чувствительна, мальчик. Если хочется служить, почему не сделать это там, где в тебе больше всего нуждаются?

Мы скоро станем на зимние квартиры, где солдат не будет стоить и ломаного гроша, а медики станут цениться на вес золота.

– Могу служить у вас, доктор Бен, независимо от того, буду солдатом или санитаром, – заверил его Дэниел, и доктор, ворча, согласился.

– Будь уверен, вызову тебя, несмотря на твой глупый жест.

Поэтому Дэниел совсем не удивился, когда в конце ноября 1779 года ему было приказано отправиться в Морристаун, штат Нью-Джерси, чтобы уже там встречать прибывающие войска.

«Предполагалось направить нас в Баскин-Рид, – сообщалось в письме доктора Бена, – но я создал собственный небольшой госпиталь в Джоки-Холлоу, недалеко от места, где будут расквартированы войска. Оно известно под названием Грейс-Холл. Это прекрасный большой особняк, предоставленный армии патриотически настроенной женщиной, овдовевшей во время войны, некоей миссис Микэ. Со своими слугами она будет заниматься выхаживанием раненых и обеспечением их продуктами с хорошо оборудованной фермы. Армейские власти обещают защищать ее домашний скот, поэтому есть надежда, что мы сможем оказать больным солдатам самую существенную помощь со времени начала этой грязной войны.

Настаиваю на твоей службе у меня еще и потому, что нужно укомплектовать штат, и приложу все усилия, чтобы ты был прикреплен ко мне. Даже учитывая, что здесь помогают женщины, мне нужна помощь человека, способного работать двадцать один час в сутки, а отдыхать только три. А это по силам только тебе, док Дэн».