"Александр I" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)Глава XII Священный союз10 июля 1815 года Александр благополучно вступает в Париж и снова останавливается в Елисейском дворце. Через полчаса он дает аудиенцию Людовику XVIII, снова обосновавшемуся в Тюильри. На этот раз король держится очень любезно, и царь благосклонно принимает его. Претенциозный Бурбон по-прежнему неприятен Александру, но царь более чем когда-либо убежден в необходимости сближения между Россией и Францией: партнеры по коалиции предали его, финальная победа над Наполеоном одержана без участия русских войск и его положение во главе коалиции поколеблено. Соблюдая верность провозглашенным ранее принципам, он и теперь хочет предстать в роли покровителя французского народа. Когда после часовой беседы два государя расстаются, грудь Александра украшает голубая лента ордена Святого Духа, возложенная на него французским королем. Пять дней спустя Наполеон, последнее сопротивление которого сломлено, вступает на борт английского корабля «Беллерофонт», вручив свою судьбу великодушию Англии. «Я, как Фемистокл, ищу приюта у очага британского народа», – пишет он принцу-регенту. У этого «очага» есть название – остров Святой Елены. Тем временем в Париже, при поддержке Талейрана и Фуше, укрепляется королевская власть. Новый префект полиции Деказ напрягает все усилия, чтобы держать в повиновении сбитое с толку, дурно снабжаемое, подвергающееся грабежам и насилию со стороны оккупантов население. В Париже остался небольшой русский отряд и многочисленные войска Блюхера и Веллингтона. В захваченной столице особенно грубо и жестоко ведут себя пруссаки. Они стоят лагерем в парке Тюильри, в Люксембургском саду, на паперти собора Парижской Богоматери, а по ночам мародерствуют, вооружившись саблями, у таможенных застав. Блюхер сам толкает их к бесчинствам, как будто отыгрываясь на гражданском населении за поражения, понесенные от французских военных. Давая выход своей мстительности, он собирается взорвать Йенский мост и уничтожить само воспоминание о городе, возле которого Наполеон разгромил пруссаков. Когда все готово к взрыву, Талейран выступает с протестом. Блюхер раздраженно отвечает: «Я хотел бы, чтобы господин Талейран находился на мосту в момент взрыва!» Тотчас Людовик XVIII пишет Блюхеру, что не Талейран будет на мосту, а он сам, король, прикажет перенести себя туда в кресле и взорвется вместе с мостом.[61] Александр, возмущенный грубостью Блюхера, не остается в стороне, протестует и выигрывает дело. Йенский мост спасен, но, чтобы удовлетворить, по словам Талейрана, «дикарское тщеславие пруссаков», его переименовывают в мост Военной школы. Александр, озабоченный упрочением трона Людовика XVIII, не позволяет союзникам кромсать территорию Франции, но избегает вмешиваться во внутренние дела французов и не подает виду, что знает о расправах, чинимых ультрароялистами, и о разгуле белого террора в южных провинциях, подрывающих престиж монархии. Действительно, при второй реставрации жертвами роялистов, злейших врагов Наполеона, становятся не только бонапартисты, но и либералы, и конституционалисты, и колеблющиеся – все те, кто не разделяет крайних монархических убеждений. Второе пребывание в Париже кажется царю не таким приятным, как первое. Постарел ли он? Или пресыщен? Или чересчур легкомысленные французы утратили в его глазах былое очарование? Несмотря на постоянное чтение Библии, его меланхолия растет. Фатализм так глубоко укоренился в его душе, что нередко он ходит по Парижу пешком, совсем один, пренебрегая всякой осторожностью. Некоторые прохожие снимают перед ним шляпу, но никто больше не кричит: «Да здравствует император Александр!» Иногда он прогуливается верхом по аллеям Елисейских Полей в сопровождении конюшего или выезжает в коляске с двумя лакеями-французами на запятках и кучером-французом на козлах. Караул в Елисейском дворце несут по очереди англичане, пруссаки и русские. Через месяц после приезда Александра русские гренадерская и кирасирская дивизии вступают в столицу, но во время церемониального марша три полка сбиваются с ноги. Эта оплошность разрастается в воображении царя до неимоверных размеров: ему чудится оскорбление его чести самодержца, оскорбление величия России. Дух тупой гатчинской муштры просыпается в нем и овладевает его душой. Как когда-то его отец, он гневается на полковых командиров, виновных в упущениях, и приказывает посадить их под арест в Елисейском дворце. Напрасно генерал Ермолов напоминает, что в этот день караул во дворце несут англичане. «Нет, тем хуже для них, – кричит царь. – Так будет для них позорнее!» Как-то раз князь Волконский не смог сразу найти нужный документ, и царь кричит на него: «Я тебя сошлю в такое место, которое не найти ни на одной карте!» Изумленным свидетелям этой сцены кажется, что им явился призрак Павла I в приступе безумного гнева. Под вечер царь, которому попалась под руку эта депеша, успокаивается, посылает за Волконским и говорит ему, смеясь: «Признайся, что ты был виноват. Давай помиримся». Волконский отвечает: «Бранили вы меня при всех, а миритесь наедине». Эти мелочные служебные придирки, эти вспышки гнева по пустякам не ослабляют веры Александра в то, что все его поступки внушены ему свыше. Пригласив мадам де Крюденер в Париж, он поселяет ее в особняке Моншеню, Фобур Сент-Оноре, 35, недалеко от Елисейского дворца, и по вечерам навещает ее. Он проникает в дом через укромную калитку, выходящую на Елисейские Поля, и уже с порога слышит бормотание впавшей в транс баронессы: «Брат мой во Христе, благодарю за то, что вы пришли. Помолимся, помолимся. Да будет с нами милосердие Божие». В большой сумрачной гостиной с обветшавшей обивкой стен и простой мебелью возобновляются благочестивые беседы и вдохновенные проповеди. Они перечитывают Священное Писание, толкуют прочитанное, до слез умиляясь чудом приобщения к Богу, и рассуждают о том, какая политика угодна Господу. Под влиянием хозяйки в Александре растет отвращение к светской жизни, до которой он был так охоч в Вене. Теперь он черпает удовольствие не в шутливой болтовне с хорошенькой женщиной под нежные звуки скрипки, а в нескончаемых, бессвязных, насыщенных цитатами из Священного Писания беседах с увядшей и многословной особой, сменившей на склоне лет любовь земную на любовь небесную. «Александр – избранник Божий, – пишет баронесса де Крюденер. – Он вступил на путь самоотречения. Крепнет его духовная связь с Богом. По обязанности он бывает иногда в свете, но никогда не посещает ни балов, ни спектаклей. Он признался мне, что они производят на него такое же впечатление, как и похороны». Тем не менее в приемные дни Александр встречает у своей Эгерии старую французскую аристократию, стекающуюся сюда из любопытства, а также в надежде приблизиться к Его Величеству. У баронессы де Крюденер бывают герцогиня де Бурбон, герцогиня де Дудовилль, герцогиня де Дюра, мадам Рекамье, мадам де Сталь, мадам де Жанлис, Мишо, Банжамен Констан, ученик Месмера[62] Бергасс. Ламартин передает жрице особняка Моншеню послание, посвященное «мудрому венценосцу», а Шатобриан, которому покровительствует баронесса, призывает царя «низвергнуть революцию так же, как он низверг тирана». Однако автор «Гения христианства» недолго поддается чарам христианской Веледы.[63] «Мадам де Крюденер пригласила меня на одно из этих небесных волхвований, – напишет он позже в „Замогильных записках“. – Я, хоть и увлекаюсь разного рода химерами, ненавижу бессмыслицу, не терплю туманностей и презираю фиглярство. Вся эта комедия мне быстро наскучила; чем усерднее я старался молиться, тем меньше веры ощущал в своей душе. Мне нечего было сказать Богу, а дьявол подстрекал меня засмеяться». Но светлое спокойствие царя находит у него отклик. Общение с блестящими завсегдатаями салонов и литературными знаменитостями не производит на царя особого впечатления. Он не отзывается на их просьбы ходатайствовать перед Людовиком XVIII о помиловании генерала Лабедуайера и маршала Нея и, оставшись вдвоем с мадам де Крюденер, сокрушается: «К чему послужат столь жестокие меры? Чего хотят добиться?.. Права есть не только у правосудия, но и у милосердия». Александр остается молчаливым зрителем и позволяет расстрелять этих людей за то, что они примкнули к вернувшемуся с острова Эльба Наполеону, тогда как должны были арестовать его. Желая продемонстрировать всей Европе военные силы русских и побудить союзников больше прислушиваться к его голосу на предстоящих переговорах, Александр задумывает грандиозный смотр русской армии на обширной равнине возле городка Вертю в 120 верстах от Парижа между Эпернеем, Бриенном и Шалоном – на тех самых Каталаунских полях, где в 451 году римский полководец Аэций разгромил орды Аттилы. В смотре участвуют семь дивизий кавалерии и одиннадцать дивизий пехоты общей численностью 150 тысяч человек, в том числе 96 генералов, а также 540 орудий. Царь лично входит в малейшие детали расстановки и передвижения войск, в продолжение нескольких недель держа в напряжении весь штаб. Ни одно сражение не готовилось с большей тщательностью. Генеральная репетиция в присутствии Его Величества и молодых великих князей проходит как по маслу. На следующий день прибывают иностранные гости: император Франц, король Пруссии, герцог Веллингтон, князь Шварценберг и множество маршалов, генералов и принцев крови, съехавшихся в Вертю из Парижа, Гааги, Берлина, Лондона; разумеется, присутствует и неизбежная баронесса де Крюденер в сопровождении дочери, зятя и д'Эмпейтаза. Все дома в Вертю и его окрестностях реквизированы для размещения именитых гостей. Павильоны, предназначенные для заседаний и банкетов, украсил сам Фонтен, любимый архитектор Наполеона. Военный лагерь, осаждаемый толпами бродячих торговцев, походит на ярмарку, разукрашенную разноцветными флагами и иллюминованную, но на которой властвуют военные. Под белыми тентами собраны все роды русских войск. Трубачи и барабанщики репетируют в соседнем лесочке. Сердца всех – от простого пехотинца, начищающего свою амуницию, до генерала, мысленно повторяющего инструкции, – сжимает одна и та же тревога: будет ли Александр доволен зрелищем? 10 сентября, солнечным утром, царь и приглашенные поднимаются на вершину холма, и парад начинается. Великий князь Николай впервые командует бригадой гренадер, великий князь Михаил – ротами конной артиллерии. Во главе армии – фельдмаршал Барклай де Толли. Безупречно прямые линии войск ослепляют даже знатоков. По сигналам – они даются пушечными залпами – живые линии расходятся, вытягиваются, поворачиваются, соединяются, снова разъединяются, не допуская ни единой ошибки. Солдаты вышагивают как автоматы. Лошади безупречно держат равнение и в такт качают головами. Один полк сменяется другим. Полки отличаются друг от друга только цветом мундиров. Когда на миг замолкают барабаны и трубы, слышен шум, производимый движением мощного войска, подобный шуму катящей свои воды могучей реки. Когда войска выстраиваются в каре, начинается пушечный и ружейный огонь. От артиллерийских залпов содрогается земля, и вся равнина заволакивается клубами дыма. Под прикрытием этой дымовой завесы армия молниеносно покидает поле маневров. Через двенадцать минут оглушительной пальбы наступает тишина, дым постепенно рассеивается и открывается опустевшая равнина. Подобного геройства не ожидал никто из союзников. Веллингтон в изумлении восклицает: «Никогда я не представлял, что можно довести армию до подобного совершенства!» Александр, лучась счастьем, отвечает: «Я вижу, что моя армия – первая в мире, для нее нет ничего невозможного!» Сияющая мадам де Крюденер восседает в элегантном придворном экипаже, присланном за ней императором и запряженном четверкой лошадей. Соломенная шляпа прикрывает шиньон из белокурых волос. На нее устремлены все взгляды, и она воображает себя героиней праздника, настоящей императрицей, чье место рядом с императором, ее В состоянии религиозной экзальтации Александр задумывает скрепить союз великих держав – России, Пруссии и Австрии – торжественным актом, который основывался бы на заповедях Евангелия и соединил их, «как братьев и соотечественников». Таким образом, политический альянс будет подкреплен мистическим союзом, что придаст ему особую значимость. Давно уже владеет им мысль, что государь может управлять своим народом, только постоянно сверяясь с Божьей волей. Беседы с мадам де Крюденер укрепили в нем это убеждение. Он собственноручно набросал вчерне проект документа – незыблемого, святого договора, назвав его «Священный Союз». Окончательная редакция документа поручена секретарю царя А. С. Стурдзе и графу Каподистрия. По настоянию Александра этот международный акт, беспрецедентный в истории европейской дипломатии, начинается приличествующим ему обращением к «Пресвятой и Нераздельной Троице». Державы, подписавшие акт, обязуются «руководствоваться… заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют, напротив того, непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями». Далее в тексте уточняется: «Соответственно словам Священных Писаний, повелевающих всем людям быть братьями, трое договаривающихся монархов пребудут соединенными узами действительного и неразрывного братства, и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они как отцы семейств будут управлять ими в том же духе братства, которым они одушевлены для охранения веры, мира и правды». Наконец, все три союзные государя «почитают себя, аки постановленными от Провидения для управления тремя единого семейства отраслями». Александр очень гордится этим туманным по содержанию, выспренним по стилю пактом, должным объединить государей трех разных христианских конфессий: католика, православного и протестанта. Король Пруссии охотно подписывается под этим «Символом веры», вызвавшим в его памяти клятву, которой как-то ночью в Потсдаме они обменялись у гроба Фридриха Великого. Император Франц, не решавшийся ступить на столь мистический путь, вскоре уступает настояниям Меттерниха, который пренебрежительно называет договор: «Звонкая, но пустая бумага». На самом деле австрийский канцлер сразу распознал, каким полезным орудием станет Священный союз в политической практике. Согласно пакту долг государей – помогать друг другу в поддержании мира между союзными нациями и в подавлении революционных движений как в своей стране, так и у соседей. Иными словами, участники пакта, в теории представая рыцарями порядка и защитниками легитимизма, на практике превращаются в полицейских Европы. Не подобные ли соображения руководили и Александром? Любитель единообразия и спокойствия народов, он охотно бы по-отечески властвовал над своими подданными, как отец семейства над своими чадами. Бог, которому он молится, одет в жандармский мундир. Так что царь, путаясь в рассуждениях, разрываясь в противоречиях, скрытничая и лукавя, по своему обыкновению, прикрывает будто бы искренним идеализмом трезвый политический расчет. Впрочем, его служение России не есть ли служение Богу? Все смешивается в его голове: территориальные приобретения – с толкованием Библии, вино банкетов – с вином причастия. Акт Священного союза подписан в Париже 26 сентября 1815 года царем, императором Францем и королем Пруссии. Франция, Швеция, Испания, Неаполитанское и Сардинское королевства также присоединяются к нему. Англия, островная держава, с присущей ей осторожностью вежливо уклоняется. Турецкий султан отказывается участвовать в лиге, объединившейся под знаком Креста, а папа римский – потому, что в документе не содержится четкого разграничения вероисповеданий. Когда воспаришь в заоблачные выси, трудно вновь спуститься на грешную землю и приняться за решение конкретных мирских дел. Чем возвышеннее принципы, тем сильнее разочарование, когда пытаешься провести их в жизнь. Акт Священного союза подписан – пора заняться договором с вторично побежденной Францией. Александр собственноручно составляет ноту, объявляющую какой-либо новый раздел Франции несовместимым с равновесием в Европе. При отстаивании своей концепции ему приходится преодолевать сопротивление Пруссии, претендующей на Фландрию, Эльзас, Лотарингию, Франш-Конте, Бургундию, Савойю и Саар. Он советует Людовику XVIII пригрозить союзникам отречением от престола, если они не прекратят грабить и калечить его королевство. «Я не желаю быть орудием гибели моего народа, я скорее оставлю трон, чем соглашусь бросить на блеск древней династии тень беспримерного унижения», – пишет король 23 сентября 1815 года Александру. Предъявив это письмо союзникам, Александр говорит им: «Я это предвидел. Теперь мы в еще более сложном положении. Людовик XVIII отказывается от престола и поступает правильно. Франция опять без короля. Найдите ей другого, если можете. Я же не стану вмешиваться в дело, которое можно легко решить, не доводя до крайности. Да мне и пора домой. Нужно скорее кончать». После долгих препирательств Пруссия, Австрия и Англия идут на уступки. Франция сохраняет территорию в границах 1790 года, выплачивает контрибуцию в размере 700 миллионов франков в качестве возмещения военного ущерба, из которых 100 миллионов приходятся на долю России, а также будет оккупирована армией союзников численностью 150 тысяч человек. Более того, вопреки Первому Парижскому мирному договору, по настоянию союзников произведения искусства, вывезенные Наполеоном из музеев, дворцов и церквей завоеванных стран, возвращаются прежним владельцам. Окончательно Второй Парижский мирный договор будет подписан только 20 ноября 1815 года. По его условиям Австрия распространяет свое влияние на большую часть Италии, Пруссия удваивает свою территорию и обосновывается на Рейне. Англия становится владычицей морей. России договор не представляет никаких территориальных выгод, но она сохраняет Финляндию, недавно захваченную у Швеции, и Бессарабию, уступленную ей в 1812 году Турцией. Кроме того, династическая уния с новым Польским королевством раздвигает границы России до границ германских государств – до самого центра Европы, тесно связывая ее судьбы с судьбой Европейского континента. Наконец, Александра удовлетворяет участь Талейрана, которого он больше не в силах выносить: Людовик XVIII отстраняет его от дел, желая угодить союзникам. По правде говоря, Людовика XVIII коробят происки и претензии министра, постоянно вмешивающегося во все дела. Услуги, оказанные Талейраном на Венском конгрессе, отошли в прошлое, а сам Талейран утратил благоволение Людовика XVIII потому, что возомнил себя незаменимым, навязал ему в правительство гнусного Фуше, голосовавшего за казнь короля. Талейрана заменяет герцог де Ришелье, бывший французский эмигрант, бывший губернатор Одессы, две недели назад на смотре в Вертю носивший русский мундир. Узнав о его назначении, Талейран ехидно замечает: «Выбор, безусловно, хорош: он лучше всех во Франции знает Крым». Наконец, Александр, недовольный союзниками, которых находит чересчур алчными, и французами, которых находит чересчур непостоянными, покидает Париж и направляется в Пруссию. Вспоминая о Франции, где провел последние четыре месяца, он с горечью говорит: «На этой земле живет 30 миллионов двуногих животных, обладающих даром речи, но не имеющих ни правил, ни чести: да и что может быть там, где нет религии?» И пишет своей дорогой сестре Екатерине: «Наконец-то я удалился от этого проклятого Парижа». Берлин устраивает ему триумфальный прием. В разгар парадного обеда император и король одновременно встают, и Александр объявляет о помолвке своего брата, великого князя Николая, и принцессы Шарлотты. Взрывом рукоплесканий встречен этот новый залог тесного династического союза двух народов, сражавшихся бок о бок с общим врагом. 27 октября/8 ноября Александр продолжает путь. Перейдя границу восстановленного Польского королевства, он переодевается в польский мундир и вместо звезды ордена Андрея Первозванного прикрепляет польский орден Белого орла. В этом облачении он верхом въезжает в Варшаву как в свою столицу. Почти всю его свиту составляют польские генералы и магнаты. На Саксонской площади он проводит смотр польских полков под громкие крики народа: «Да здравствует Александр, наш король!» На следующий день во дворце Чарторыйских он открывает бал в паре с матерью князя Адама. До слез взволнованная такой честью, она тем же вечером заносит в дневник: «Польша существует, у Польши есть король, который носит польский мундир и польский орден. У меня есть родина, и я оставлю ее своим детям». Стараясь завоевать расположение своих новых подданных, Александр щедро рассыпает царские милости. Он снимает секвестр с имущества поляков, сражавшихся под знаменами Наполеона, назначает своими адъютантами нескольких польских офицеров, раздает пенсии и пособия из своей личной казны, утверждает придворный штат королевского двора в Варшаве и выбирает из среды польских аристократов камергеров, церемониймейстеров, придворных дам и фрейлин. Он наносит визит вдове графа Доминика Радзивилла, муж которой погиб, сражаясь на стороне Наполеона, появляется в мундире конного польского стрелка у княгини Вюртембергской, сестры князя Адама Чарторыйского, танцует с ней «под бурю аплодисментов» и вообще «совершает тысячу безумств». «Императора обожествляют, – пишет генерал Ермолов одному из друзей. – Он, если захочет, обворожит любого». Однако, если высшее общество покорено своим новым королем, многие поляки видят в русских оккупантов, то есть врагов. Они ропщут, вполголоса требуют возврата Могилева, Витебска, Волыни, Подолии, Литвы и ждут с недоверием обещанной царем конституции. Александр подписывает конституцию 15/27 ноября 1815 года. В целом это весьма либеральная конституция: создается народное представительство – сейм, избираемый прямым голосованием на основе умеренного избирательного ценза; гарантируется свобода печати, неприкосновенность личности и собственности, употребление исключительно польского языка в административных учреждениях и армии; отменяется конфискация имущества и высылка из страны… Таким образом, как это ни парадоксально, царь дарует полякам то, в чем отказывает русским. Но, рассуждает он, у поляков есть опыт конституционного правления, тогда как у русских подобное новшество возбудило бы безрассудные мечты, а в обществе – глухое брожение. В Польше он испробует систему, которую впоследствии, после обстоятельной подготовки, можно будет ввести и в России. Маленькая Польша станет своего рода экспериментальной лабораторией для своего огромного соседа, сохраняющего пока автократический режим. Поляки отнеслись к конституции 1815 года сдержанно: они надеялись на большее. И потом, спрашивали они себя, какова природа уз, соединивших под властью одного государя новое королевство и старую империю? Вызван ли этот союз политической необходимостью или держится только личностью монарха? Александру остается назначить наместника, или вице-короля, который представлял бы его особу в Варшаве. Совершенно очевидно, что достоин занять столь высокий пост князь Адам Чарторыйский. Личная дружба с царем, глубокое знание польских проблем, работа в Негласном комитете, пребывание в главной квартире русских и союзных армий, участие в Венском конгрессе – все это окружило Чарторыйского в глазах как русских, так и поляков ореолом исключительной личности. Очевидно и то, что блестящие дарования, выдающийся ум и независимый дух Чарторыйского настораживают Александра. Он боится, что вице-король, горячо взявшись за дело возрождения Польши, завоюет уважение соотечественников и затмит короля. К тому же он не простил Чарторыйскому некоторых высказываний, вырвавшихся у него как у человека, по складу характера мало склонного к повиновению. Наконец, царь, конечно, не забыл, что в Вене возобновился роман Чарторыйского с императрицей. Так или иначе, ему нужен кто-то более бесцветный: исполнитель, а не вождь. Поэтому, никого не предупредив, он назначает наместником Польши бравого одноногого генерала Зайончека, командовавшего польским войском в армии Наполеона. Во избежание протестов он объявляет свою волю в самый последний момент – в ночь отъезда из Варшавы. И, как в истории со Сперанским, поражает свою жертву внезапно, с глазу на глаз. Среди ночи Чарторыйского вызывают в кабинет императора, и тот наносит ему этот удар. Оскорбленный Чарторыйский не в силах скрыть разочарование. «Это случилось около двух часов ночи, – рассказывает генерал Михайловский-Данилевский. – Я находился в императорской приемной вместе с князем Волконским и статс-секретарем Марченко. Вдруг из кабинета быстро вышел князь Чарторыйский, крайне взволнованный, и заметался по комнате. Он не обращал на нас внимания и даже не поздоровался с нами. Он был вне себя из-за нанесенной его самолюбию раны». На следующий день Чарторыйский, подавив бешенство, соглашается принять жалкую компенсацию – возглавить Сенат. Александр, покинув наконец Польшу, останавливается в Вильно. Город иллюминован в его честь, на одном из транспарантов выведена по-французски надпись: «Благодарность и доверие». Но в Петербурге, куда он приезжает ночью, его не встречают льстивые надписи: он в который уже раз запретил всякие чествования. Императрица Елизавета, вернувшаяся в город накануне, ждет его во дворце. Он встречается с ней, не выказывая никакого волнения. Его мысли далеко. Горячий почитатель царя Жозеф де Местр пишет Сардинскому правительству: «Великая душа наконец-то вернулась в свое великое тело – Император прибыл!» В первые же дни в императорской семье замечают, что эта «великая душа» на редкость мрачна. Как будто кончился период искусственного возбуждения от избытка излившихся на него почестей и наступил период пресыщения, отрезвления и меланхолии. Он становится все более взыскательным и придирчивым в соблюдении военной дисциплины. Офицерам запрещено носить гражданскую одежду даже в свободные от службы часы. Ужесточаются строгости в полках. Поскольку в высшем обществе отмечено немало случаев перехода в католичество, иезуиты высылаются из Петербурга в Полоцк. Этот шаг весьма далеко уводит его от дорогой для мадам де Крюденер идеи соединить всех христиан в одну великую семью. Впрочем, расставшись с пророчицей в Париже, Александр совершенно от нее отдалился. Он не перестал быть мистиком, просто больше не нуждается в баронессе и самостоятельно продвигается по пути, ведущему к Богу. Она подтолкнула его и тем исполнила свое назначение. Однако она продолжает засыпать его нескончаемыми посланиями. Эти письма и льстят ему, и наводят скуку. В них все те же заклинания и тот же экстаз. Витиеватая тарабарщина вроде этой: «Государь, Бог милостив к Вам, и Вы не можете противиться Его воле. Он избрал Вас для свершения великих деяний… Он возложил на Вас великий подвиг – победить дракона и повести за собой народы… Каждый из нас идет по предначертанному ему пути… Вам уготован путь избранника Божьего, возглавившего нации… Благоволение Божие очистило вашу душу…» или «Великий император, дитя в душе, открою Вам без страха – не продвинуться Вам без меня по пути к Богу, ибо Господь направляет меня…» Не получив от Александра ответа, она, переезжая с места на место, скитается по Швейцарии и Германии, как всегда нуждаясь в деньгах. Посеяв везде понемногу слово Божие, она, утратив наконец иллюзии, возвращается на родину в Лифляндию, в свое поместье. Александр, по обыкновению, быстро устает от человека, которым страстно увлекался. И потом, мадам де Крюденер – это заграница, Европа, а он снова у себя дома, в России. 25 декабря 1815 года он торжественно объявляет стране о заключении Священного союза. Священный Синод предписывает всем церквям вывесить на стенах текст договора, а священникам черпать из него темы для проповедей. На взгляд Александра, этого недостаточно. Чтобы донести до сознания народа глубокую значимость созданного им политико-мистического союза, 1 января 1816 года он публикует составленный в резких выражениях манифест. В этом документе, изъявив монаршую признательность воинству и народу за подвиги, совершенные в войне с французами, он приписывает одержанные победы одному только Богу. Затем, оценивая события, вдохновителем и героем которых был, бранит побежденную Францию, обличает Париж, «как гнездо мятежа, разврата и пагубы народной», называет Наполеона простолюдином, преступником, чужеземным хищником и – худшее в устах самодержца обвинение – узурпатором, присвоившим себе «Богу токмо единому свойственное право единовластного над всеми владычества». Далее в манифесте говорилось: «Суд человеческий не мог толикому преступнику наречь достойное осуждение: не наказанный рукою смертного, да предстанет он на Страшном суде, всемирною кровью облиянный, перед лицом бессмертного Бога, где каждый по делам своим получит воздаяние». Приближенные к императору люди, пораженные, глубоко расстроенные, недоумевают: неужели один и тот же человек вел утонченные беседы при дворе Людовика XVIII в Париже и неистовствует, точно грубый, невежественный поп, в Петербурге? Как будто, вернувшись в пределы России, он пересек не только пространственную, но и временную границу, повернул время вспять и переместился на целое столетие назад. Он больше не увлекается тонкими и точными политическими расчетами, а то и дело пускается в путаные рассуждения о борьбе Гения добра и Гения зла, о Божественном Провидении, о Гласе Всевышнего… Его идеалом делается некая неопределенная теологически-патриархальная монархия. Лагарп, испуганный новым направлением мыслей своего питомца, пишет ему: «Здесь отпечатали и широко распространяют Ваш манифест от 1 января. Я склонен думать, что всех живо задели некоторые эпитеты. В своем несчастье этот народ (французы. – Александра не трогают эти упреки. Зачем ему прислушиваться к общественному мнению, если его действия внушены ему Господом? Он пишет сестре Екатерине: «Вы спрашиваете, дорогой друг, что я делаю, чем я занят? Все тем же, то есть все больше привыкаю склоняться перед волей Провидения и нахожу удовлетворение в полном уединении, которое добровольно избрал и в котором пребываю». Это «полное уединение» он нередко уподобляет тому, которое стало уделом Моисея – вождя избранного народа. |
||
|