"Паломники Бесконечности" - читать интересную книгу автора (Слепынин Семен Васильевич)

Пролог

Наконец-то! Вырвался я из мертвой Вселенной, из этой пучины мрака и ужаса. Наконец-то я в живой Вселенной, лучащейся радостью и светом. Далеко позади, в неизмеримых глубинах времени и пространства остались погасшие солнца, оледеневшие планеты. Далеко позади и те… Рыцари тьмы, как именуют себя эти подлецы. Нет, здесь они меня не найдут, не запрут в свою средневековую темницу.

Счастливый и легкий, как птица, я носился от одной галактики к другой. С великой радостью обгонял световые волны, нейтрино и другие частицы материального мира. Я летел с небывалой в природе скоростью мысли, ибо я и есть чистая мысль, сбросившая тяжкую оболочку материи.

Я вплотную приближался к звездам, влетал в их протуберанцы, всматривался в языки пламени, щупал кипящие воронки и, к счастью, не находил атомов железа, этих страшных вестников «тепловой смерти». Здесь только гелий, водород и кислород. Атомного топлива хватит на миллиарды веков.

«Мне досталась совсем юная Вселенная», — ликовал я и, вырвавшись из звездного месива какой-то галактики, остановился в пустоте вдали от всего. Передо мной был чудом залетевший сюда астероид — крохотный обломок планеты. Я ступил на его гранитную поверхность и увидел себя в привычной форме моряка парусного флота — китель с погонами, брюки, фуражка с кокардой. На скалистом возвышении астероида я чувствовал себя словно на капитанском мостике фрегата. Отсюда видно все — всю Вселенную с ее неисчислимыми галактиками. В одной из них взорвалась сверхновая звезда и горела как маяк. Красивое зрелище! Что ни говорите, а в бестелесной жизни есть свои прелести.

Вспомнил! Ведь я не только моряк, но и художник.

А тут еще одна приятная неожиданность: со всех сторон послышались упоительно-сладкие, нежные звуки. «Прямо-таки музыка небесных сфер», — усмехнулся я и вдруг вспомнил о странной легенде, кочующей по всей Вселенной: под чарующую музыку будто бы приходит какой-то субъект, возомнивший себя то ли дьяволом, то ли кем-то еще похлеще.

Музыка затихла, из космической мглы и впрямь выступил субъект в камзоле, с гордо посаженной головой и с пылающим взором. Он посмотрел на меня, как мне показалось, несколько нагловато.

— Неужто ты — бродяга? — удивился я.

— Не бродяга, а Скиталец, — возмутился, буквально вскипел субъект, и щеки его побагровели от негодования.

— Да, да! Извини, забыл, — поспешил я успокоить сварливого гостя. — Мельмот Скиталец. Слухи о тебе ходят по всем мирам. Не верил я им. И вот на тебе… Ну что ж, рад познакомиться. Но ко мне-то зачем пожаловал? Искушать мою бессмертную душу?

— Предлагаю меняться судьбами. Выгодная сделка! Согласишься — получишь от меня земную жизнь, а в ней — редкое долголетие, неувядаемую юность и несметные богатства.

— Разве счастье в этом?

— Не понимаю… Все стремятся как можно скорее вернуться в телесную жизнь. В эту… в материальную.

— А я вот не стремлюсь. Смотри, что я там получил - я снял китель и, оголив спину, показал рубцы и шрамы.

— Ого! Крепко поработала инквизиция.

— Не в инквизиции меня пытали, а на взбунтовавшемся корабле. Мятежники, пираты… Страшно вспомнить. И пытал меня главарь мятежников. Вот уж дьявол так дьявол. Настоящий, невыдуманный.

— А я разве выдуманный? — нахмурился гость. — А то какой же. Ты из сказки или легенды. Не помню.

— Из романа.

— Ну из романа. Какая разница. Все равно выдуманный и, стало быть…

— И стало быть, не существующий? — с ехидцей подцепил меня субъект. — Но ты же видишь меня и слышишь. Выходит, я такая же часть природы, как и ты.

Я смешался, не зная, что и сказать. Этот наглец прав: он такая же реальность, как и я.

— Ну что? Молчишь? — с кривой усмешкой, с вызовом продолжал гость. — Ты, конечно, уверен, что нет ни ада, ни рая. Эх ты, невежда. Все-то ты знаешь, во всем уверен. А как насчет Бога? Есть он или нет? Опять молчишь? Вот то-то, ничтожество и всезнайка, — презрительно бросил Мельмот Скиталец, надменно повернулся ко мне спиной и ушел, растаял в космической мгле.

Вот мерзавец! Испортил все-таки настроение, ударил по самому больному месту. И в самом деле, что я знаю? Я и о себе не имею ясного представления. Это легко сказать: я — чистая мысль. А как это понять? Я даже не мог с полной уверенностью заявить этому нахалу, что Бога нет. А черт его знает, может быть, и есть.

Так досадно и горько стало на душе, что захотелось бежать, уйти куда-нибудь подальше. Но куда бежать? Я огляделся по сторонам: кругом все та же космическая мгла. А в ней могут быть еще какие-нибудь скитальцы, богомольцы и еще дьявол знает кто. Приставать будут. Тесна, оказывается, Вселенная. Бесконечен только вымысел.

На скалистом выступе астероида по моему желанию появились краски, кисточки. В точности такие, какими я привык работать еще в земной жизни на палубе фрегата. Я взмахнул кисточкой, ставшей вдруг исполинской, и закрасил непроницаемую, с редкими светлячками галактик, космическую тьму. Вселенная исчезла. Вместо нее — привычное, по-домашнему уютное земное небо. Под его голубым куполом нарисовал облака, позолоченные заходящим солнцем, потом рощи и кустарники на лугу и, наконец, речку, текущую сюда, к моим ногам. Полюбовался и чуточку подивился. Было в моем вымысле что-то до странности знакомое. Но что? Метафизическая печаль? Так с похвалой отзывался капитан о моих картинах. Да, эта печаль чувствуется и сейчас. В чем? Да, пожалуй, во всем: и в горизонте, словно скрывавшем невыразимые, запредельные тайны, и в меланхолической дымке… Грустью веяло от картины.

Желая придать ей больше радости, я буквально ползал по нарисованной мною траве, прорабатывал каждый листик, каждое пчелиное крыло. Вверху, за голубым куполом «моего» неба, пролетают годы, века, тысячелетия. Но моему вечному «Я» нет никакого дела до физического времени. Я его не замечал. Я был в экстазе.

Я встал и нарисовал мальчика лет десяти-двенадцати. Чудной получился мальчуган — босоногий, в коротких, до колен, штанишках, в прохудившейся на локтях рубашке. Странно, раньше я где-то его видел. «Чепуха», — подумал я и, желая получше рассмотреть картину, попытался отойти назад, как это делал в мастерской. Но отходить, оказалось, некуда. Кругом те же поля и рощи. Я создал замкнутый мир, целую планету. Да чем я хуже Бога, этого мифического творца всего сущего? Правда, мир мой неподвижен. А что, если загадать желание и дерзнуть? Я театрально взмахнул рукой, и… желание сбылось. Картина ожила! Заплескалась река, поплыли облака, улыбнулся мальчик.

— Красиво? — спросил я, показав на закат.

— Очень! — восторженно ответил мальчик.

— Это я сотворил. Из ничего.

«Хвастун», — поморщился я, и на душе опять стало скверно. Картина создана из чего-то такого, чего нет в природе. А из чего? Не знаю. Встречались мне такие же «всезнайки», как я, и пытались объяснить это явление. Одни говорили, что это эманация мысли, другие — проекция нашей памяти. А третьи вообще плели философскую заумь: дескать, это небытие, обладающее… бытием.

— А ты, дяденька, откуда?

Оторвавшись от невеселых размышлений, я взглянул на парнишку. Тот рассматривал незнакомца с немалым изумлением. И немудрено: на моем кителе сверкали погоны, на рукавах серебрились парусники в окружении звезд, а на кокарде фуражки красовался фрегат. «Красив», — хмуро усмехнулся я и, пытаясь выпутаться из неловкого положения, не очень уверенным голосом сказал:

— Я, мальчик, из дальнего плавания.

Ответ, к счастью, вполне удовлетворил парнишку.

— Моряк! Из дальнего плавания! — радостно закричал он и спросил: — А где живешь?

— В городе.

— А я вон в той деревне. Видишь?

Еще одна неожиданность! Вдали, где раньше серебрились нарисованные мною тополя, появились вдруг избы. Из труб их вился дымок. За полями виднелась церковь. «А ведь картина вышла из-под моей власти и живет сама по себе, — растерялся я. — Неужели я лишний здесь? Что делать? Неужели я, творец, должен приспосабливаться к своему взбунтовавшемуся детищу? Но как? Что, если мальчик приведет меня в деревню? С каким удивлением встретят крестьяне небесного гостя? Что я им скажу?»

Мальчик, к моему облегчению, свернул в сторону, и деревня скрылась за холмами. Мой веселый попутчик с удовольствием вводил «городского жителя» в свой мир: называл травы, деревья, птиц. Голова у меня кружилась от шалфейных, медовых ароматов и еще от чего-то. Но от чего? Что волновало меня?

— Где-то я видел все это. Но где? В какой Вселенной? — в задумчивости пробормотал я и, опомнившись, взглянул на парнишку. Опять оплошность!

— Вселенной? — удивился мальчик. — Это ты так называешь далекие страны? Там, за морями?

— Да, да! - поспешил я ухватиться за спасительные слова. — Именно там. За синими морями, в очень далекой стране я видел что-то похожее. Только у них, помнится, за этой рощей большое пастбище.

— И у нас тоже, — рассмеялся мальчик. — Идем!

Я пошел, стараясь ничему не удивляться. За березовой рощей и в самом деле распахнулись просторы, от которых перехватило дыхание и вновь закружилась голова. Все знакомо! Луга, перелески, холмы, овраги — все знакомое, все родное. На дне оврагов журчали студеные ключи, на холмах качались травы и шумели как волны морского прибоя. В цветущих клеверах гудели пчелы, а из-под ног вспархивали испуганные птицы.

— Вот и кони! — воскликнул мальчик. — Ну что, родные? Потеряли меня? Соскучились? — И, обернувшись ко мне, пояснил: — Это я пасу их. Они меня слушаются. Стоит только заиграть — и они за мной.

Мы подошли к одиноко стоявшему дереву — старому, кряжистому, в буграх и наростах тополю. Мальчик запустил руку в его дупло и вытащил какую-то трубочку.

— Пастушья свирель? — спросил я.

Пастушок с недоумением посмотрел на меня. Слово «свирель» было ему незнакомо.

— Поиграй. Видишь, кони так и смотрят на тебя. Ждут, — пошутил я.

Мальчик приставил дудочку к губам, пальцы его забегали по дырочкам, то закрывая их, то открывая.

Силы небесные! Я был потрясен, захвачен волшебством звуков, их пленительными ритмами и напевами. Казалось, пела и грустила сама природа. Здесь было все: тихие рассветы с шорохом падающей росы, журавлиные крики и гул волнующихся трав. Лошади и в самом деле подняли головы и прислушались. А над ними, замирая в небесной выси, лились то голоса далекой старины — жалобные и протяжные, то песни юные, как весенние ветры.

— Да ты играешь как царь степей! — воскликнул я. — Научи.

Пастушок охотно согласился. Получалось у меня сначала неважно, прямо скажем — коряво, что смешило моего учителя. Он хохотал, глядя, как мои непослушные пальцы срываются с дырочек. А что за звуки! То пронзительно визгливые, то тихие и сиплые.

Но потом случилось со мной что-то непонятное. Я заиграл с легкостью, удивившей меня самого. Пальцы словно вспомнили давно забытое, обрели гибкость, ловко заскользили, завибрировали и начали извлекать из свирели волнующие задумчивые звуки. Заговорила ли та самая моя извечная метафизическая печаль? Не знаю. Но звуки уводили в запредельные, зазвездные страны, в такие тоскующие космические дали, что на глазах мальчика выступили слезы.

— Ты обманщик, дяденька! — обернулся он и вскочил на ноги. — Играешь ты здорово. Лучше всех. Ты… ты учитель музыки?

— Нет, малыш. Просто оказался способным учеником. Не играл я до этого. Не подаришь ли мне свою удивительную дудочку?

— Подарю, конечно. Но обманщик ты. Играл ты раньше. Играл.

Я засунул дудочку, эту волшебную пастушью флейту в карман кителя, встал и вдруг почувствовал что-то неладное. Холодком ли повеяло, тень ли мелькнула, но стрекочущие кузнечики, сонно гудевшие шмели и пчелы попрятались в травах и затихли. В картине, созданной мной, затаилась какая-то фальшь, разрушающая гармонию этого замкнутого живого мира. И я уже знал какая — присутствие в ней самого автора, инородного космического гостя. Я лишний!

— Что случилось? — забеспокоился мальчик.

— Нам пора прощаться.

— Уходишь?

— Это ты уходишь, милый пастушок.

Да, картина «уходила», таяла на глазах. Сначала потускнело солнце, потом истончился клочок голубого неба и образовалась рваная дыра. Оттуда пугающе глянула физическая реальность — черная космическая бездна и светящиеся пятнышки далеких галактик.

— Что это?! — в ужасе вскрикнул мальчик.

Бедный пастушок. Желая успокоить малыша, я попытался погладить его по голове. Но рука моя коснулась пустоты. Мальчик исчез. Вслед за ним рассеялись облака, рощи, травы, и сгинула вся мнимая твердь под ногами. Планета-мираж пропала, ни в малейшей степени не нарушив во Вселенной баланс вещества и энергии. Ведь она — ничто.

И опять я один во Вселенной. Опять одиночество, полнее которого не будет нигде. И полное бессилие — эта вечная трагедия внетелесной мысли. В мире идеальном я всемогущ, как Бог (планету я все-таки создал), но в мире физическом беспомощнее комара. Не могу сдвинуть ни одной пылинки.

Я присел на скалистый выступ астероида и задумался о картине. Было в моем творении что-то знакомое, даже родное и давно забытое. А что, если картина — не вымысел и не мираж, а затерявшаяся в глубинах времени реальность? Моя реальность? Было в моей телесной жизни что-то похожее. Было! Тогда понятно, почему картина вырвалась из-под моей власти. Это непроизвольно, сама собой развертывалась моя память — хранилище моих прежних, затянутых туманом забвения земных жизней. Понятно и то, почему я так быстро и ловко научился играть на свирели. Прав мальчик: играл я раньше. Миллиарды лет назад, но играл.

А что, если?.. Вторая догадка так потрясла меня, что я вскочил и начал в волнении ходить по астероиду. Мальчик! Это же я! Один из самых глухих уголков памяти вдруг озарился и высветил кусочек моей прежней и удивительно полной жизни.

Я с упоением играл на свирели, и звуки песен летали над степными просторами, замирая вдали печальным эхом. Я жил единым дыханием с травами, облаками и деревьями, окунался в луговые ароматы, в гул пастбищ. То была дивная пора моего пастушьего детства, когда птицы казались яркими, как заря, а гром, упавший на луга, моим громом.

Вот оно, счастье! Счастье, потерянное во мгле веков. До слез, до рыданий захотелось вернуть его, и я, подскочив к краю астероида, крикнул в пространство:

— Эй, вы! Боги или дьяволы! Дайте мне еще раз эту жизнь. Верните!

Но глухо и равнодушно к моим мольбам Пространство. Нет в нем ни Богов, ни дьяволов, а есть лишь самозванцы вроде моего знакомца — Мельмота Скитальца. Какие у него амбиции! Какое самомнение! Вызывался он, видите ли, сверхъестественным путем вернуть меня в земной мир, в телесную жизнь…

Нет, все идет естественным путем, все зависит от капризов вот этого дьявола — Вселенной. Раскинулась она сейчас передо мной и манит, соблазняет. Иди, дескать, ко мне, присаживайся на любую обитаемую планету и, может быть, вернешься в материальную жизнь. Но вот вопрос: в какую? А вдруг по воле случая окажусь в теле «мыслящей» черепахи или «мудрого» ползучего гада? Сыграла однажды Вселенная со мной такую злую шуточку. Давно это было, и помню смутно. Но помню. Правда, чаще всего я был в образе вполне приличного двуногого существа. Но и этот образ меня сейчас не прельщает. Не всякая жизнь мне нужна, а лишь одна, приоткрывшаяся в картине-видении. Но где этот мальчик? Где я? Где тоскующее эхо свирели?

Сгоряча сейчас ничего не отыщешь. Я успокоился, присел на скалистый выступ и попытался покопаться в своей бессмертной памяти — бесконечной, как сама Вечность. Отрешившись от окружающего мира и настоящего момента, я уходил в себя, в свои прошлые жизни. Все дальше и глубже, в исчезающие далекие века… И заколыхались тени минувшего. Образы, видения скакали, обгоняя друг друга, и разбредались по темным закоулкам, гасли… Нет, в этой толчее ничего не отыщешь.

Я решил начать воспоминания со своей последней вещественной жизни на планете Таир-3. Предстала эта жизнь сейчас со всеми подробностями, как будто это было вчера. Тут уж я ничего не упущу, ни одной мелочи. Буду обращать особое внимание на все странное и необычайное, что намекнуло бы на возможность иного, обходного пути. Я хочу обмануть Вселенную, найти лазейку в желаемую земную жизнь — в детство пастушка, в зовущие песни свирели. Начну с того момента, когда я с планеты Таир-3 отправился в злополучное плавание по звездному океану. Вот тут уж странностей было хоть отбавляй…