"Атлантический рейс" - читать интересную книгу автора (Иванов Юрий Николаевич)

ГЛАВА VII

Гвинейский залив. – Где искать тунцов? – Морская станция. – Планктон. – Акулий ярус. – «Быки» на палубе судна.

Гвинейский залив – один из крупнейших в мире. Воды залива таят в себе несметные рыбные богатства: тунцы, сардина, скумбрия и другие ценные стайные рыбы обитают в его глубинах и на мелководной части, на шельфе, тянущемся вдоль побережья Африки. Однако в этих водах редко можно увидеть корпуса рыбацких судов. Настоящая «голубая целина», пока совершенно не вспаханная винтами рыбацких теплоходов. Лишь северо-западную его часть, узенькую прибрежную полоску, уже шестой год бороздят советские суда, вылавливая здесь сардину. Чтобы себе представить, какие богатства находятся в заливе, можно сказать, что только в одном этом маленьком освоенном кусочке советские рыбаки добыли десятки тысяч центнеров сардины. А центральную его часть посещают японцы. Японские рыболовные компании смело за многие-многие тысячи миль посылают сюда свои тунцеловы, потому что богатые уловы с лихвой окупают все расходы, связанные и с дальним переходом, и с покупкой дорогостоящего промыслового вооружения, и оснащение судов современным навигационным оборудованием.

Мы тоже идем в Гвинейский залив, хотим поближе познакомиться с его рыбными богатствами. Нам необходимо отыскать такие районы в его бескрайних просторах, где водятся тунцовые косяки и такие рыбы, как макрели, парусники, марлины.

Небольшой ветер поддувает в корму; судно, чуть наклонившись на левый борт, скользит по спокойному океану. Крутится вертушка лага, отсчитывая милю за милей, ныряют в прозрачной воде резиновые кальмары и свинцовые рыбки. По временам на какой-нибудь из троллов попадает то тунец, то корифена, но поимка рыбы уже не вызывает восторга – все к этому привыкли. Иногда попадается и крупная рыба; капроновый шнур мгновенно натягивается, отвесно уходит вниз, густо гудит, как басовая струна, а затем звонко лопается.

Вся палубная команда наверху; под руководством бригадира сооружается новый, сорокакилометровый ярус. Ящик за ящиком заполняются свернутыми стальными «поводцами»; в другие укладывается хребтина. У бортов все выше поднимается гора легких, пенопластовых поплавков.

Очень жарко. Солнце – над самой головой, в зените, и днем мы все теряем свою тень – она находится где-то под нами, около ступней. Матросы работают молча: в такую жару не до разговоров. Слышны лишь тяжелое дыхание да тонкий перезвон крючков, надеваемых на проволоку. То один, то другой откладывает в сторону крючки, «поводцы», капроновые шнуры и спешит под душ; теплая, какая-то густая, как жидкий кисель, вода тугой струей бьет по спине, шее, голове, но совершенно не освежает. Через несколько минут она испаряется, оставляя после себя на коже белый, едкий, горько-соленый налет соли.

– Не заняться ли заготовкой соли? – говорит кто-то, но шутку не поддерживают.

Какие тут шутки, когда палуба насквозь прожигает подметки сандалет, все металлические части судна раскалены до такой степени, что невозможно дотронуться; палубные доски рассыхаются прямо на глазах, и боцман то и дело окатывает их водой. Синяя жила термометра, висящего в лаборатории, стойко держится на цифре плюс тридцать девять. Пресная вода строго экономится. Ее открывают лишь три раза в день: утром, в обед и вечером, и каждый раз лишь на десять минут.

Саша сидит около стола, заваленного пробирками: вместе с Ториным они маркируют их.

– Веничек бы сюда березовый, – говорит Саша, – люблю попариться...

– А я бы сейчас штук тридцать эскимо съел или десяток пломбиров. Таких холодных белых плиточек, – мечтательно поддерживает разговор Юра, – или хоть бы лопату снега. Как жаль, что в Гвинейском заливе не плавают айсберги! Лечь бы на него голышом...

– Дома сейчас зима... мороз, вьюга... – вздыхает Виктор, отрываясь от бинокуляра.

Потом в лаборатории надолго становится тихо. Мы, наверно, думаем сейчас об одном и том же; о далеком береге, о родных, близких, которые, может быть, в этот момент смотрят в серое холодное небо и на колючий снег, сыплющийся из туч, или спешат куда-нибудь, растирая варежками примороженные щеки.

Обедаем вяло, скучно; многие страдают отсутствием аппетита. После обеда кок достает из трюма ящик рубчатых, как ручные гранаты, ананасов и полмешка оранжево-желтых апельсинов.

– Наваливайтесь, ребята, – говорит кок и уходит.

Но «наваливаться» не хочется: во время стоянки в порту мы уничтожили несметное количество всяких экзотических плодов, и теперь их вид не вызывает у нас особенного энтузиазма. Лишь Викеша, меланхолично посматривая на океан, уничтожает апельсин за апельсином.

– Сколько? – спрашивает его бригадир, утирая локтем лицо.

– Двенадцать, – отвечает тот и нагибается за ананасом.

Алексей отодвигает ящик и поднимается.

– Кончай, братва. За работу!

И снова тихо на палубе. Лишь тонко позванивают крючки, тугими мотками скручиваются металлические «поводцы», зеленой змеей укладывается в ящики хребтина.

К вечеру становится немного прохладнее. Все оживают, начинают быстрее двигаться, громче разговаривать. Ярус к работе подготовлен, теперь можно и отдохнуть. На верхнем мостике слышится гитара – это третий механик Виталий Белов разучивает «Очи черные». А на палубе разгораются отчаянные шахматные схватки: Валентин Прусаков организовал судовой шахматный чемпионат. Лучше всех играет на судне боцман Михаил Афанасьевич Мельченко. Он отлично видит шахматное поле, неплохо знает теорию игры, почитывает книжки о шахматах. Боцман легко разделывается с матросами, механиками, штурманами. По пятам за ним идут капитан и Жаров. Капитан, когда проигрывает, страшно волнуется, нервничает и, нахмурившись, уходит в каюту. А хитрее всех играет Хлыстов. Шахматы он знает неважно, но в ходе игры все время тонко и умело «поправляет» дело, незаметно возвращая на доску то проигранную туру, то коня или пару «проходных» пешек.

Да, в такой вечер, удивительно тихий и прохладный, не хочется расходиться по каютам. Громадная луна светит так ярко, что от ее света можно читать карты в ходовой рубке. Ослепительно голубой лунный свет залил океан, палубу теплохода, надстройки. Зыбкая лунная дорожка протянулась от самого горизонта до нашего судна, и некоторое время мы мчимся по ней, подминая под днище теплохода голубые блики, прыгающие по волнам. Хорошо стоять в такой вечер на самом носу судна, не отрывая взгляда от чудесной картины! Стоять и ожидать, что вот-вот, сейчас должно что-нибудь произойти. Что? Может быть, появится молчаливый корабль, мчащийся под всеми парусами, или вынырнет из воды морское чудище с громадными фосфоресцирующими глазами, а может, поднимется вдруг из воды необитаемый остров или... Дружный смех на палубе отвлек мое внимание, вернул к действительности. Что там? Ах, вот в чем дело! Рефрижераторный механик Вася Суховеев сделал из толстой проволоки большое кольцо и крутит по палубе «хула-хуп». Вращая вокруг своего мускулистого пресса круг, он, скрестив на груди руки, как индусский маг, может сесть и встать, не прекращая вращения. С особенным вниманием относится к «хула-хупу» стармех Тихоныч – домой ему хочется вернуться стройным и похудевшим. Поэтому он тоже надевает на свой выпуклый живот круг и начинает судорожно раскачиваться из стороны в сторону. Между прочим, крутить круг он не бросал до конца рейса, – выскочит из машины и покрутит. Однако, к его большому сожалению, он не похудел, а поправился еще больше, потому что от этих упражнений у него развивался зверский аппетит и в ужин он съедал удвоенную порцию супа и котлет.

– Кто желает посмотреть «Мелодии Бразилии», прошу в салон, – слышится по радио голос Валентина.

Как правило, на этот фильм собираются все, кто свободен от вахты. Сколько раз мы смотрели фильм-концерт артистов Бразилии? Десять, двенадцать? Может, даже и больше, но всегда с удовольствием. Мы полюбили этих веселых людей за их мастерство, а может быть, еще и потому, что собираемся побывать у них в гостях, в Бразилии. Там, у далеких берегов Южной Америки, закончатся наши научно-поисковые работы.

– Сегодня у нас, как на курорте: шахматишки, «хула-хуп», кино, – говорю я Виктору перед сном.

– Будет тебе с завтрашнего дня курорт!.. – пообещал мне Жаров и выключил свет. – Спи: рано утром – станция.

Станция. Раньше, когда я был сухопутным человеком, я знал лишь станции железнодорожные да автобусные. В море пришлось познакомиться со станциями морскими.

Морская станция.

...Не легко найти нужную рыбу в океане: океан велик, теплоход мал. Куда ни кинешь взгляд, во все стороны простирается необъятная синяя пустыня. Где они, эти тунцы? В каких конкретно районах того же Гвинейского залива их искать, где ставить ярусы? Молчит эхолот, этот умнейший прибор. Молчит, потому что не может ответить на заданный вопрос: смотрит электрическим глазом в глубину... И вдруг мелькнуло что-то там, внизу. Метнулась стрелка эхолота, и вновь ровно, не торопясь, рисует она рельеф дна и небольшие косячки каких-то рыб. А что же увидел прибор, когда, судорожно дернувшись, изобразил на серой бумаге черточку? Это промчался косяк тунцов. Но куда держали они свой путь, неизвестно. Где замедлят они свой бег, тоже неизвестно. Нет, не ответит нам прибор на эти вопросы: тунцы не сардина, тунцы не сбиваются в плотные косяки; их стаи как бы разрежены и перемещаются в океане с большой скоростью. Но если молчит прибор, кто-то все же должен ответить на вопрос: где тунцы? Это мы должны сделать сами. А чтобы ответить, нужно делать станции.

Станция. В отличие от железнодорожной у этой станции нет названия. Есть только цифры: первая, двенадцатая, сто десятая...

Станция – это точка на карте. В этом месте судно останавливается, ложится в дрейф и научная группа берет несколько проб воды с различных глубин. Но при чем же тут тунцы? Дело в том, что тунцов ищут совершенно иным способом, нежели сардину. С помощью целого ряда станций, цепочкой пересекающих отдельные участки океана, научная группа ищет не самих тунцов, а места, наиболее благоприятные для обитания этой рыбы. Ученым известно, что тунцовые косяки чаще всего встречаются на стыках холодных и теплых вод. В этих местах, где вода перемешивается, создаются наиболее благоприятные условия для жизни мельчайших растительных и животных организмов: фитопланктона и зоопланктона. Роль этих организмов в жизни всего океана чрезвычайно велика, потому что мельчайшие одноклеточные растения – фитопланктон – являются первым звеном так называемой пищевой цепи. Фитопланктон питается минеральными веществами, растворенными в воде, и использует солнечный свет как источник энергии. В свою очередь, фитопланктон служит пищей для зоопланктона, который составляет основу питания для рыбьей молоди и некрупных стайных рыб, а за ними охотятся тунцы. Во время морских станций научная группа и определяет районы в океане, где создаются наиболее благоприятные условия для обитания крупных рыб, в частности тунцовых пород.

...Раннее утро. Снится что-то приятное, хорошее. И вдруг:

– Станция! Вниманию научной группы – станция!

Виктор соскакивает с верхней койки, сдергивает с меня влажную простыню: если ее с вечера намочить, то спать прохладнее. Накинув на ноги сандалеты, я хватаю папку с карточками, в которые записываются координаты станции, ее номер и глубины, и выскакиваю на верхнюю палубу. Здесь уже копошится, сонно хлопая тяжелыми веками, Саша. Он проверяет подачу тока на лебедку, что установлена с левого борта судна. Из рубки выходит Торин; он становится на маленькой площадке около лебедки и внимательно осматривает подвешенный на блок-счетчике блестящий металлический прибор, внешним видом напоминающий маленькую авиационную бомбу или ракету. Это автотермобатиограф – прибор, позволяющий за один спуск в воду получить пробы воды с восьми различных глубин, а также узнать температуру воды с самой низшей точки, на которую был погружен прибор, до ее поверхности. В приборе нет термометров. Их роль играет нить из особого металла, способная изменять свою длину под воздействием разных температур. К нити прикреплено металлическое перо, записывающее изменение длины нити и соответственно температуры воды на стеклышке, покрытом мастикой. Подняв автотермобатиограф из воды, извлекают из него стекло, определяют температуру воды на той или иной глубине.

– Готово? – спрашивает Саша, положив руки на рычаг управления скоростями лебедки.

– Давай, Саня! – командует Юрий, и Саша поворачивает рычаг.

Лебедка, глухо заворчав, сматывает с себя густо намазанный солидолом трос, и прибор, тускло поблескивая боками, ныряет в воду. Пока Саша с Ториным работают у лебедки, я готовлю к спуску в воду планктонную сеть. Это конический мешок, сшитый из шелкового сита, надетого на металлический обруч. Сеть опускается на нужную глубину, «горизонт», а затем медленно поднимается. Вода проходит через сито, фильтруется, и все содержащиеся в ней растительные и животные организмы оседают в нижней части сети – в «стакане». Пробы берут по горизонтам. Опустив сначала сеть, предположим, на глубину в 400 метров, поднимают ее затем до глубины в 300 метров. В этот момент по тросику опускается грузик, который ударяет по специальному механизму, и сеть закрывается. На следующей заданной глубине происходит та же операция. Планктонной сетью слои воды облавливаются через определенные промежутки, по «этажам» – глубинные через каждые 1000 метров, срединные – через 100, а поверхностные слои воды – через 10 или 25 метров.

Вновь загудела лебедка.

– Осторожно! – слышу голос Торина.

Саша сбавляет обороты лебедки. Юра подхватывает вынырнувший из воды автотермобатиограф и, щелкнув задвижкой, извлекает из его стального нутра стекло с вычерченной на нем кривой линией. Саша выливает из металлических резервуаров воду в баночки, делает пометки, с какой глубины какая проба, и уходит в лабораторию. Снова гудит лебедка. Теперь в воду уходит планктонная сеть. Подняв ее, я заполняю планктонные карточки, бросаю в каждую банку этикетки с номером станции и с какого горизонта взята проба. На этом моя работа пока заканчивается, остается только повесить сеть на просушку. Определив силу и направление ветра, силу волнения океана, температуру воздуха и поверхностного слоя воды, Торин тоже уходит в лабораторию, а я – досыпать.

Но что это? Не успел закрыть глаза, опять кто-то трясет за плечо.

– Это ты, Виктор? Ну чего тебе не спится?

– Станция!.. Ишь, разоспался, как на курорте...

Ох, уж эти станции!.. Сотнями точек, кружков и крестиков испещрена карта Гвинейского залива: это все станции. Это все недоеденные завтраки, обеды, ужины, недосмотренные сны. Но все это – ценнейший научный материал, который помогает ученым и в море и на берегу открывать все новые и новые тайны океанских глубин.

...Уже третьи сутки Саша с Юрием буквально не вылезают из раскаленной лаборатории. Оба осунулись, потемнели; из-под распухших, воспаленных век поблескивают уставшие глаза. Но что поделаешь, отдыхать некогда. Они обследуют взятые пробы на кислород, соленость, фосфор.

– Ну как? – в который раз спрашивает Торина Виктор.

– Гидрологические условия совершенно не благоприятные, – начинает Юрий, – содержание в воде фосфора указывает на...

– Короче, – перебивает его Жаров, – будем ставить ярус?

– Нет, – поднимает голову от своих пробирок Торин. – Нет смысла...

Жаров сокрушенно чертыхается, и они вместе с Ториным склоняются над картой, чтобы определить новое направление поиска.

И снова: станции, станции... Новые десятки, сотни проб на соленость, на содержание в воде кислорода и фосфора.

Работа напряженная, кропотливая, в душной, жаркой лаборатории. Вот и сейчас Саша с Юрием изучают пробы, взятые на прошедшей ночной станции, а я рассматриваю банку с планктоном – богатейшую коллекцию микроскопических животных.

В этой банке планктон пока еще живой, я не доливал сюда формалина. Ну-ка, где блюдце? Так... Побольше света, увеличительное стекло, и... и можно часами наблюдать удивительных животных, плавающих в пятидесяти граммах воды. В мелком блюдце, освещенном электрической лампой, кипит, бурлит удивительный мир. Множество разнообразнейших животных, самых различных форм копошатся, суетятся, нападают друг на друга и сами погибают. Тут и различные рачки, мелкие медузки, какие-то личинки передвигаются быстрыми, резкими скачками; полупрозрачные глазастые рыбьи мальки, крошечные моллюски, диатомовые водоросли. Маленькие существа беспощадны и злы. Они смело бросаются на себе подобных, вцепляются в нежные, студенистые тела клешнями, обхватывают, стискивают гибкими, сильными щупальцами своих соседей, а потом, содрогаясь от нетерпения и жадности, проглатывают мальков, личинок, увеличиваясь в объеме просто на глазах. Под увеличительным стеклом идет отчаянная схватка: все эти рачки, личинки, какие-то козявки шмыгают в блюдце, ищут новых жертв или сами спасаются от нападения. Маленький, почти невидимый мирок, подчиненный непреложному закону жизни – борьбе за существование, в которой выживает сильнейший.

– Здесь должны быть тунцы, – слышу я усталый голос Торина, – можно ставить ярус.

Большой, широкоплечий, заросший щетиной, с синяками под глазами, он стоит посреди лаборатории и, болезненно морщась, потирает виски.

– Когда будет улов, парни, разбудите, – добавляет он и, пригнувшись в дверном проеме, выходит на палубу.

Виктор спешит в рубку. Через несколько минут по судну раздается команда:

– Приготовиться к постановке яруса!

Матросы выскакивают на палубу с такой быстротой и решительностью, как будто они собираются не рыбу ловить, а идти на абордаж, штурмовать врага. Ну что ж, пожалуй, постановка яруса – тот же штурм. Сегодня мы штурмуем глубины Гвинейского залива. Разыщем ли спрятанные здесь сокровища или уйдем из этих мест ни с чем, покажет время. А сейчас – за дело! Боцман швыряет в воду концевой буек, и хребтина с легким шуршанием начинает свой многокилометровый бег в океан.

Неделя работы с ярусом пошла впрок: люди работают быстро, сноровисто. Теперь почти нет пустых клевантов, нет задержек, не свистят в воздухе крючки. Судно идет хорошим ходом, к самому горизонту убегают белые точки поплавков, развеваются на небольшом ветру красные флажки на вешках. Капитан удовлетворенно смотрит на мелькание быстрых рук: сардинка... крючок... «поводец», «поводец»... поплавок; он глядит на сосредоточенные лица матросов и прибавляет скорость. Прошел час, второй, третий; взмокли обнаженные тела, соленый пот течет по лицам, заныли руки, спины. До чего же хочется курить! Но вот можно и закурить, – боцман отправляет за борт концевую вешку и спешит к чайнику с кислым квасом.

Полчаса отдыха, и начинается выборка: хребтину зажимают между роликами машины, и бригадир включает ярусоподъемник. Проходит 10-20 минут томительного ожидания, и над палубой раздается радостный вскрик:

– Есть!

Да, что-то там есть: один из «поводцов» натянулся струной и отвесно уходит в воду. Свешиваюсь с верхнего мостика и заглядываю вниз – там, под бортом судна, что-то крутится, ворочается, белея сквозь водную рябь. Боцман отцепляет «поводец» от хребтины и, густо краснея от натуги, подтягивает добычу к лазпорту. Зацепив «поводец», он надевает рукавицы и вместе с Викешей, упираясь ногами в борт, начинает поднимать «кого-то» к поверхности океана. Но тот, кто сидит на крючке, не горит желанием познакомиться с боцманом; неведомое существо бьется в синеватой глубине, отчаянно сопротивляясь. Сбегаю вниз и вместе с Валентином вцепляюсь в капроновый шнур.

– А ну, парни, поднажмем! Еще! Ага, пододвигается!

В этот момент вода у борта теплохода вскипает, и мы совсем рядом в пене брызг видим большущую тупую башку. Она разевает свою громадную пасть и показывает нам две превосходные, усаженные частоколом зубов челюсти. В следующее мгновение Валентин сует в акулью пасть багор, но акула успевает захлопнуть рот и, развернувшись своим тяжелым, метра в четыре, телом, с сокрушительной силой ударяет хвостом по борту теплохода. Целый каскад воды взлетает до самого мостика. Мы испуганно отскакиваем от борта, а бригадир кричит:

– Какого черта возитесь? Быстрее! Еще одна!

Легко сказать «быстрее» – акуле совершенно не хочется на палубу. Она рвется из стороны в сторону, стукается головой в судно, хлещет хвостом и стискивает челюсти, как будто ей хотят не багор в рог сунуть, а влить рыбий жир. Потом Валентину удается зацепить рыбину за жаберную щель; повиснув на канате, мы вытягиваем ее из воды почти наполовину, но кожа лопается, и хищница летит обратно в воду. Приходит Торин. Он чисто выбрит, причесан, надушен. На руках ослепительно белые перчатки, на ногах такие же белые нейлоновые сандалеты. Перекинув сигарету из угла рта в другой, он отбирает у Валентина багор, стукает акулу по носу; та разрывает пасть, пытается схватить багор, но Юрий уже втыкает его чуть ли не в горло хищника и командует:

– Алле гоп!.. Взяли!

Мы дергаем за канат, и акула тяжело переваливается через борт. Нет, она еще не смирилась.

– Осторожно!.. – слышу я вскрик Валентина и едва успеваю отскочить в сторону: мимо моих ног, сметая ящик с апельсинами, мешок с шелухой и ведро, мелькает акулий хвост.

Следующим ударом акула сплющивает в лепешку цинковое ведро и ломает прислоненный к запасной лебедке багор. Поплевав в ладони, Торин заносит над головой тяжелую кувалду и, крякнув, опускает ее на плоскую акулью башку.

– Акула «бык», – определяет хищника Виктор Жаров.

Так этот вид акул назван за свою широкую, тупую голову и медлительность, с которой обычно они плавают в воде.

А боцман в это время подтаскивает к борту второго «быка». Он чуть поменьше первого, но такой же злой. Валентин крепко стискивает в руках багор, бьет им рыбу по голове и упрашивает ее:

– Ну, не упрямься... открой ротик. Скажи дяде а-а!

Акула слушает, раскрывает свой «ротик» и через несколько мгновений оказывается на горячих палубных досках. Поплевав по примеру Торина себе в руки, Валентин замахивается кувалдой, почти по-«торински» крякает и опускает ее на... палубу. В последний момент акула дергается, и кувалда врезается в деревянный брус, оставляя на нем глубокую вмятину. Валентин снова плюет в ладони, но тотчас отбрасывает кувалду в сторону – за бортом бьется, исполняет в воде воинственный танец, третий, весом в пару центнеров, «бык».

Затем наступает небольшая передышка, позволяющая нам расправиться с тройкой быкообразных акул и познакомиться с ними поближе. Окрашены они в. серо-синеватый цвет на спине, переходящий в белый на брюхе. Грудные плавники у «быков» длинные и широкие; зубы на верхней челюсти трехугольные, в виде пилок по краям, а на нижней – узкие, конические. Схватив добычу, акула нижней челюстью удерживает ее, а верхней «вырезает» у попавшейся рыбы громадный кусок мяса, которое глотает не разжевывая.

Всем известна прожорливость акул; нам еще раньше приходилось не раз наблюдать, как, настигнув поверхностный косяк сардины, акулы со страшной жадностью набрасывались на него, поглощая огромное количество рыбы. Раздувшись на глазах, отяжелев, акулы отстают, извергают из себя совершенно непереваренную рыбу и снова начинают торопливо глотать десятки, сотни рыб. По наблюдениям известных натуралистов, в том числе Брема, акул вечно мучит неутолимый голод. Это, по-видимому, объясняется тем, что пища в желудке акулы переваривается очень плохо, и поэтому хищнику нужно вновь и вновь набивать необъятное брюхо, чтобы утолить свой волчий аппетит.

Ну, а чем же питаются «быки»?

Взрезаем первому из «быков» живот, и из него вываливается разодранный на несколько частей тунец весом килограммов в шестьдесят. Внимательно рассматривая рыбу, обнаруживаем в верхней челюсти тунца крючок. Но только не наш. На его кованом стебле виднеются японские иероглифы. Значит, «бык» ограбил японский ярус. Японцы работают где-то недалеко от нас, их гортанные голоса хорошо слышны в эфире во время работы нашей судовой радиостанции.

...Гудит ярусоподъемник, вытягивает из воды ярус и акул. Уже несколько десятков «быков» лежат рядами на палубе. То одна, то другая из акул, как бы очнувшись от сна, подскакивает и начинает ожесточенно бить вокруг себя хвостом; держитесь от нее в этот момент подальше – ударом хвоста она может сломать вам ноги, как спички. Сегодня волнение около пяти баллов, качает, и, когда судно кренится, акулы скатываются к левому борту, разгоняя матросов.

– Уберите их! – нервничает Чернышов. – Я еще жить хочу!

Оберегая матросские ноги от акульих хвостов, мы с боцманом привязываем живых «быков» к правому борту, и они лежат там, как свора злобных, опасных зверей.

Гудит ярусоподъемник: акулы... акулы... Мы уже не вытаскиваем их – подтянув хищника поближе к борту, просто перерубаем акуле челюсть, освобождая крючок, и рыбина, оглушительно булькнув, падает обратно в океан, окрашивая воду кровью. К сожалению, большинство акул с такой жадностью набрасывается на сардинку, что она глубоко проскакивает в акулье горло, и там крючок застревает. Такую акулу приходится тащить на борт, чтобы вытащить крючок. Урвав свободную минуту, взрезаю акулам животы: меня интересует, чем питаются хищники в этом районе. Оказывается, тунцами. Почти у каждого из «быков» желудок набит тунцовым мясом. Но почему же тунцы не попадаются нам?

– Тунец! – кричит бригадир. – Боцман... да бросай ты акулу... Быстрее!

Боцман оглушает акулу и хватает «поводец», на конце которого мечется крупный тунец; мечется, рвется, пытаясь сорваться с крючка.

– Акулы!.. – нервничает бригадир. – Скорее...

Да, акулы. Вот они, два «быка», вертятся вокруг тунца. Одна из акул бросается вперед. Тунец свечой выскакивает из воды – на его боку уже зияет огромная кровоточащая рана. Обезумевшая от боли рыба мечется из стороны в сторону, но везде ее подстерегают оскаленные пасти: уже не две, а пять акул рвут тунца буквально на части. Они как будто взбесились, осатанели. Когда Валентину удается подцепить тунца багром, одна из акул выскакивает из воды вслед за ним, вцепляется в спину, трясет башкой, разбрызгивая во все стороны кровь, и, перекусив рыбину пополам, падает обратно в океан. Нам досталась от тунца лишь передняя часть тела. С этого момента акулы становятся нашими личными врагами.

...Гудит ярусоподъемник. Акулы... Одни акулы. Мучительно болит спина, мышцы шеи, рук. На ладонях вспухли от каната волдыри. Сколько тонн живого мяса перетаскали мы сегодня из океана на борт судна? Три? Пять? Надо будет потом подсчитать. А сейчас небольшая передышка: запутался ярус, и, пока матросы возятся с ним, я опять иду к акулам и взрезаю их пухлые животы – ведь, судя по литературным источникам, в них можно обнаружить всякие забавные штуки.

Под самый конец яруса вытаскиваем подряд трех желтоперых тунцов. Два из них объедены, один совершенно целый. Как видно, только что попался на крючок. Волнение стихло – почти штиль. Вот уже виден и последний, концевой шест с флажками... Еще полчасика, и конец. Но тут произошло небольшое происшествие, которое едва не превратилось в трагедию. Валентин отцепил от хребтины «поводец», на котором сидел необычно спокойный, медлительный «бык», намотал конец капроновой веревки на руку и стал водить акулу вдоль борта, как собачонку. «Бык» послушно плыл то к носу, то к корме, останавливался в воде, когда этого желал Валентин, и даже разевал пасть, когда Валя дергал за «поводец». Такого трюка еще никто из нас не видел и больше, наверное, не увидит никогда: громадная, злющая акула ходит на поводу, как какая-нибудь моська! Матросы смеялись и, когда «бык» высовывал из воды башку и разевал пасть, бросали в нее шелуху от апельсинов. И вдруг «бык» взбесился. Он мотнул головой и рванулся в глубину. Валентин вскрикнул, побледнел, уперся ногами, но силы были неравными. Поскользнувшись, он упал и поехал на животе. Вот и борт, рука напряглась, посинела, из-под веревки брызнула кровь. Валентин повис над водой, не в силах освободить руку. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы подскочивший боцман не хватил по шнуру острым ножом. После этого случая никто больше не пытался приручать акул, а у Валентина, как неприятная память об этом происшествии, остались на ладони глубокие белые рубцы.

Ярус выбран. Пока матросы раскладывают его по ящикам, мы с Сашей и Виктором сбрасываем акульи туши за борт, где их поджидают другие ненасытные твари. Свесившись с планшира, мы с содроганием наблюдаем, как другие «быки» раздирают окровавленные тела. Боцман окатывает палубу водой. Окрашенная кровью, она с журчанием убегает в шпигаты. Судно прибавляет обороты и уходит от страшного места, оставляя за собой алую дорожку.

– Ну и удружил ты нам сегодня!.. – недовольно говорит капитан Торину. – Подсунул этих «быков», черт бы их побрал!

– Этих «быков» уже десятки лет ловят норвежцы, англичане, американцы, канадцы, японцы. Ловят и похваливают. У них отличное мясо, превосходная шкура, из которой можно изготовлять различные кожаные вещи, вкуснейшие плавники – деликатес восточной и европейской кухни...

– Нам нужны тунцы, Юрий Афанасьевич, – переходит на официальный тон капитан, – тунцы, а не акулы. И будьте добры искать тунцов!

– Будут тунцы, – отвечает Торин и продолжает: – Сегодня мы выбрасываем акул за борт, потому что руководство промыслом еще очень неповоротливо и не знает, что с ними делать, но я уверен, что в ближайшее время в этот район придут наши советские промысловики специально за акулами.

– Сомневаюсь, – сердито говорит капитан и уходит.

– А я – нет, – бросает ему вслед Торин и, склонившись над картой, ставит кружок. А рядом делает отметку: улов в штуках и примерно на тонны.

Перед сном мы разговариваем с Виктором на эту интересную тему. Действительно, как обидно, когда приходится столько рыбы отправлять за борт. Мне вспоминается, как во время прошлогоднего рейса на траулере «Орехово», во время поиска сардины мы обнаружили у северо-западных берегов Африки большие скопления так называемых «океанских карасей» – крупных и очень вкусных океанических рыб. Караси и раньше попадались в тралы рыбацких судов, но их отправляли за борт, потому что таких рыб не принимала рыбная промышленность. По возвращении в порт руководитель нашей научной группы настоятельно рекомендовал хозяйственникам обратить самое серьезное внимание на открытый нами район. Но на его предложения в то время никто не откликнулся: у берегов Гвинеи отлично ловилась сардина. И вдруг сардина исчезла. Тогда вспомнили про карасей. Часть флота было решено направить к южному побережью Африки, где в это время были обнаружены крупные косяки скумбрии, а экспедицию в составе пяти судов послать в район Северной Африки ловить морских карасей. Экспедиция вернулась в порт, добыв громадное количество отличной рыбы. Теперь в открытом «Ореховым» районе ловят карасей десятки наших крупных промысловых судов и в магазины поступает прекрасная рыба, которая раньше шла на тук или просто за борт.

– Я согласен с Ториным, – говорит Жаров, – с ловлей акул та же история, что и с карасем. И если уловы акул у нас и дальше будут такие же солидные, как сегодня, нам надо добиваться организации специального акульего промысла. Кстати, помнишь ли ты ту знаменитую дегустацию в нашем институте?

Эту дегустацию запомнили многие. Тогда на общественное опробование было предложено много новых продуктов, изготовленных из различных пород рыбы. Лаборатория технологии рыбных продуктов, организовавшая эту дегустацию, потрудилась на славу: от одного взгляда на стол уже хотелось сесть за него, да побыстрее. Среди расставленных на столе блюд было и копченое акулье мясо. Однако работники лаборатории не сообщили никому из участников обеда, чье мясо они едят. Секрет был раскрыт лишь тогда, когда ответственные и прочие дегустаторы, облизывая губы, очень лестно отозвались о копченой рыбе: да, очень вкусно, да, такую бы рыбку нужно продавать в магазинах – не залежится.

– Однако акулы акулами, но где же тунцы?

– Найдем, – уверенно говорит Жаров. – Найдем, – повторяет он, засыпая.

Рука его свесилась с койки, и я вытаскиваю из ослабевших пальцев незажженную сигарету.

Ах, до чего же приятно после такого трудного дня полежать в койке! Хорошо бы заснуть. Да, скорее спать, спать... Ну кто это там опять дергает за ногу?

– Станция! Быстрее!.. Разоспался, как на курорте...