"Круг замкнулся" - читать интересную книгу автора (Коу Джонатан)

24

В доме Дуга Бенжамен бывал лишь один раз. Точнее, в доме Дуга и Фрэнки. А еще точнее, в доме Фрэнки, поскольку именно ее семья владела этой недвижимостью на протяжении двух или трех поколений, Дуг же проник туда, просто женившись. После первого визита Бенжамен решил, что больше к ним не поедет: он слишком расстроился и не хотел, чтобы у него перед носом опять трясли достижениями школьного приятеля. Но Эмили понравилось в гостях, и, когда Дуг с Фрэнки снова их пригласили, Бенжамен вдруг понял, что его невольно тянет к ним. Очевидно, он дошел до некой черты, когда все, о чем можно просить, — это позволить ему порыться, словно бродячему коту, в отходах той жизни, о какой он сам когда-то мечтал. Жизнь эта — прежде воображаемая Бенжаменом лишь как абстрактный идеал, а теперь конкретизированная Дугом благодаря сногсшибательной карьере и удачной женитьбе, — включала в себя (кроме многого прочего) следующие элементы: дом стоимостью от двух до трех миллионов фунтов и высотой этажей в шесть, упрятанный в укромном месте между Кингз-роуд и набережной Челси, — месте настолько живописном и тихом, насколько такое вообще возможно в центре Лондона; четверых невероятно симпатичных, покладистых и красивых херувимчиков-детей (впрочем, двум из них Дуг не был отцом); обширный штат прислуги, состоящий, похоже, исключительно из молодых привлекательных женщин: нянек, гувернанток, помощниц по хозяйству — восточноевропейских беженок двадцати с небольшим лет и самой разной наружности, но неизменно такой, что нельзя было не удивиться, почему они не устроились в какую-нибудь шикарную службу эскорта или не воссияли порнозвездами; и, наконец, лично Фрэнки. Достопочтенная Франческа Гиффорд, бывшая модель (доказательством чему служило портфолио со старыми черно-белыми фотографиями), ныне была заметной фигурой в области создания благотворительных фондов на базе обитателей Челси — деятельность довольно неопределенная и загадочная (а может, это профессия?), но явно не дававшая Фрэнки скучать между беременностями.

Фрэнки оказалась стройной блондинкой в возрасте под сорок, но выглядела лет на десять моложе; она обладала певучим голосом и слегка пугающей улыбкой благочестивой христианки, которой, собственно, и являлась. Во всяком случае, именно вера побудила Фрэнки завязать знакомство с Бенжаменом и Эмили: они ей нравились, но относилась она к ним — обоим сразу — скорее как к очередному филантропическому объекту, достойному ее сочувственного внимания. Сознавая это, Бенжамен чувствовал себя глубоко оскорбленным, но с раздражением отмечал, что обида не мешает ему мечтать о том, как он стягивает с Фрэнки трусики. Бенжамен возбуждался, хотя и не подавал виду, просто находясь в одном с ней помещении; это и стало последней и наиболее веской причиной, заставившей его принять приглашение на выходные.

Когда ранним воскресным утром (через три дня после записи телевизионного триумфа Пола) Бенжамен забрел на кухню, он обнаружил, что из взрослых встала пока только Фрэнки. Пятимесячный Ранульф резвился у нее на коленях; его личико, руки, грудь и белый махровый халат матери были измазаны каким-то мутным, липким детским питанием. Фрэнки пыталась пить кофе, но каждый раз, когда она подносила чашку к губам, ребенок толкал ее под руку и кофе проливался ей на колени, на ноги, на пол. Стоявший на полке цифровой приемник в сверкающем стальном корпусе был настроен на умиротворяющую «Классику FM», и — как обычно — Бенжамен узнал исполняемое произведение: «Увертюра и аллегро» Равеля, музыка, неизменно вызывавшая в его воображении образы недостижимого рая, особенно уместные в данных обстоятельствах.

— Ты ранняя пташка, — заметила Фрэнки. И тут же спохватилась: — Господи, я, наверное, выгляжу ужасно.

Бенжамен был не способен на галантность, если подозревал, что комплимент прозвучит похотливо либо снисходительно. Этот постыдный предрассудок владел им последние лет двадцать. Поэтому он не возразил: «Что ты, как раз наоборот — потрясающе», хотя, видимо, так и надо было поступить, но лишь спросил:

— Хорошо спалось?

— Средненько, — ответила Фрэнки. — Какой уж тут сон, если некий джентльмен всю ночь напролет терзает твои соски.

На миг Бенжамему подумалось, что она говорит о Дуге, настолько он был уязвим в данный момент для мужской зависти, но Фрэнки сладко улыбнулась своему малышу — как раз вовремя, чтобы Бенжамен опомнился. Он направился к плите, чтобы поставить чайник, а заодно скрыть свое смущение.

— Эмили, прежде чем появиться на людях, требуется чашка чаю, — пояснил он. — Мы собираемся на десятичасовую службу.

— О, замечательно, я пойду с вами, — оживилась Фрэнки. — Приятно, что у Дугги все же имеются друзья, которые не числят посещение церкви по разряду извращений.

Они отправились в церковь Св. Луки на Сидней-стрит, где Бенжамену, погрузившемуся в ритуальное действо, удалось, пусть и ненадолго, забыть о гнетущей неудовлетворенности, нараставшей с каждым днем и грозившей его раздавить. Выходя из церкви, он поймал взгляд Эмили — даже это стало редкостью в последнее время, — и они тепло улыбнулись друг другу, испытав прилив душевной близости. После службы они прохаживались вдоль церкви, наслаждаясь солнцем и почти не разговаривая за неимением предмета для беседы, интересного обоим, а Фрэнки в это время бурно общалась с прихожанами. С большинством из них она, скорее всего, виделась каждую неделю, тем не менее считала необходимым пылко обнимать их при встрече, словно старых друзей после долгой, долгой разлуки. Она знала всех по именам, а на нее смотрели как на святую: люди толпились вокруг, ловили каждое ее слово и чуть ли не боролись за привилегию дотронуться до нее. Двое старших детей Фрэнки остались дома, однако Ранульф болтался в «кенгуру» — вдавленный лицом в материнскую грудь, — а двухлетняя Кориандр Гиффорд-Андертон молча, терпеливо дожидалась, пока ее мать освободится. Вцепившись в руку Эмили, девочка изредка, с опаской поглядывала на залитую солнцем улицу; поразительно скептично смотрела она на мир, который ей предстояло унаследовать.

— Ладно. — Покончив с захватывающим общением с народом, Фрэнки вернулась к своим гостям: — Куда теперь?

— Я думала, не пройтись ли по магазинам, — сказала Эмили.

— Мамочка! — тут же запротестовала Кориандр. — Ты обещала тарусель.

— Карусель, милая. Ка, ка. У нее проблемы с этим звуком, непонятно с чего, — объяснила Фрэнки.

— А где карусель? — спросил Бенжамен.

— Тут неподалеку, в парке, такая маленькая вертушка.

— Что ж, я не против погулять в парке, — заявил Бенжамен, полагая, что ему светит шанс провести время наедине с Фрэнки и ее дочкой. — Ничего, если я тебя оставлю ненадолго, Эмили?

— Боже, какой ты милый! — воскликнула Фрэнки. Немедленно схватив Эмили под руку, она потащила ее прочь. — Тебе повезло, — бросила она дочери на ходу, — Бенжамен теперь в полном твоем распоряжении. — А Эмили она сказала: — Пойдем, покажу магазин тканей, о котором я тебе говорила.

Кориандр нашла руку Бенжамена и неуверенно ее стиснула. Оба стояли и смотрели вслед двум женщинам, удалявшимся в направлении Кингз-роуд, и неизвестно, кто из этих двоих чувствовал себя более одиноким и преданным.

По дороге в магазин Фрэнки позвонила Дугу, который до сих пор нежился в постели. Разговор был коротким, кокетливым, таинственным и как-то связанным с бранью.

— Дугги всю неделю в жутком настроении, потому что я объявила сексуальную забастовку, — приоткрыла завесу тайны Фрэнки.

— Сексуальную забастовку? — переспросила Эмили, сходя с тротуара, чтобы избежать столкновения с немолодой платиновой блондинкой на роликах, что-то бормотавшей себе под нос. Когда блондинка подъехала поближе, оказалось, что она заказывает билеты на самолет по мобильнику с наушниками. Концепция «дня отдохновения от трудов праведных» в Челси явно не приживалась.

— Хочу, чтобы он прекратил постоянно ругаться, — пояснила Фрэнки. — Знаешь, я только сейчас заметила, как часто он непристойно выражается. И в присутствии детей, вот в чем беда. Ну, за Хьюго и Сиену я не слишком беспокоюсь — в школе они слышат кое-что и похуже, — но Корри подходит ко мне недавно и спрашивает: «Мамочка, а что такое „пидор“?» Или «А что такое „срань“?» Или… в общем, еще более грубое выражение. Вот я и велела ему прекратить. Стоит Дугу ругнуться при детях, как я даю ему отставку на день. На два дня за слово на букву «е». На три за слово на букву «п». Все, доступ отрезан.

— Но ты и себя таким образом наказываешь, разве нет?

— Вряд ли, — рассмеялась Фрэнки. — Заниматься сексом после родов, спустя всего лишь пять месяцев, не очень-то увлекательно. Вспомни, с тобой наверняка было то же самое.

Свою ошибку она осознала, едва успев договорить. Впрочем, окружающие постоянно забывали, что у Бенжамена и Эмили нет своих детей. Возможно, потому, что они так хорошо ладят с чужими.

— Посмотри на меня, Бенжамен, посмотри!

Кориандр с торжествующим видом стояла на вершине самой высокой горки — той, что предназначалась для детей старше пяти лет, — дожидаясь, пока Бенжамен подойдет поближе, тогда она наверняка окажется в фокусе его восхищенного нераздельного внимания. Затем она ринулась вниз, по-прежнему не спуская с него глаз, не дозволяя ему хотя бы на секунду отвлечься. Она не увидела, что у подножия горки сидит какой-то ребенок, не зная, как оттуда выбраться; в коротком драматичном столкновении Корри врезалась в малыша вытянутыми ногами, вытолкнув его на прорезиненное покрытие. Бенжамен подбежал, поднял ребенка, отряхнул. Тот поплакал немножко, но, кажется, не сильно расстроился, а его отец, сидевший на ближайшей скамейке и читавший деловые новости в «Санди телеграф», ничего не заметил.

В субботнее утро на игровой площадке было много отцов и много детей, тщетно добивавшихся внимания родителя. У Кориандр, несмотря на отсутствие прямых родственников, дела обстояли много лучше. По воскресеньям няни, как правило, берут выходной, и отцам в этот день полагается гулять с детьми, укрепляя с ними связь, а матерям, оставшимся дома, делать то, на что у них нет времени в течение недели, пока няни приглядывают за их детьми. На практике это означало, что дети в тоскливом недоумении слоняются по игровой площадке, а их отцы, нагруженные не только газетами, но и полулитровыми бумажными стаканами из «Старбакс» и «Республики кофе», пытаются заниматься тем, чем бы они занимались дома, будь у них такая возможность.

Затем Кориандр устремилась на деревянные качели. То опуская, то поднимая доску, на которую взгромоздилась Корри, Бенжамен краем глаза поглядывал на пару подвесных качелей в углу площадки: там разворачивалась занятная драма. На качелях сидели две маленькие девочки, но ни одна не качалась. Серьезная девчушка со светлыми глазами и каштановыми кудряшками сидела неподвижно, явно скучая, а ее отец, прислонившись к металлической штанге, жадно листал «Геральд трибьюн». Другая девочка — не слишком отличавшаяся от первой чертами лица и цветом волос — усердно старалась раскачаться, подаваясь вперед всем телом, но по малолетству этот прием ей не давался. «Папа! Папа!» — позвала девочка; отец ее не услышал. Держа в одной руке стакан капучино, а в другой мобильник, он беседовал с коллегой по бизнесу, звонившим из Сиднея, — о том, чтобы толкать качели, и речи быть не могло. Обе девочки продолжали сидеть на обвисших качелях. Но вот второй отец, закончив разговор, допив остатки кофе и выбросив стакан в урну, подхватил на руки ребенка и двинул к выходу с площадки. Бенжамен с любопытством наблюдал за происходящим — ибо второй отец взял не ту девочку, которая называла его папой. Та осталась на замерших качелях и горестно глядела вслед мужчине, предположительно являвшемуся ее отцом. Что до читателя «Геральд трибьюн», он по-прежнему проглядывал газетные страницы, пребывая в блаженном неведении относительно похищения его дочери, совершенного неким доброхотом.

Не похоже было, что кто-нибудь из взрослых заметит ошибку, а девчушки были чересчур ошарашены, чтобы подать голос, поэтому Бенжамен бросился к выходу с площадки, где и перехватил потребителя капучино.

— Простите, — извинился он. — Конечно, я вмешиваюсь не в свое дело, но эта девочка — точно ваша дочь?

Мужчина глянул на малышку, сидевшую у него на руках.

— Черт. Вы правы. Это не Яшма. — Он поспешил обратно к качелям. Когда он подбежал к отцу номер один, тот как раз сворачивал «Геральд трибьюн». — Ваша? — спросил он.

— Папочка! — Яшма протягивала ручки, на ее щеках блестели слезы.

Последовал торопливый обмен детьми, сопровождаемый громким стыдливым смехом. Бенжамен побрел назад к деревянным качелям, но тут калитка в ограде с лязгом распахнулась и на площадку ворвалась женщина, которую Бенжамен никак не ожидал здесь увидеть. Она тащила за руку упиравшуюся трехлетнюю девочку.

— Сьюзан!

— Бенжамен? А ты что здесь делаешь?

— Гуляю с дочкой Дуга. Они пригласили нас на выходные.

— Это она? — Сьюзан взглянула на девочку, сидевшую в немом удивлении на опустившемся крае доски. — Лаванда, верно? Или Корица, или как там ее зовут? Неважно. — Она подняла Антонию и усадила дочку на другой конец доски. — Давайте, вы двое, качайтесь. Сказано вам играть, значит, играйте. Черт подери, я прямо вылитая мисс Хэвишем![7]

Опустившись на скамейку, она похлопала ладонью по сиденью, приглашая Бенжамена присоединиться.

— Как ты оказалась в Лондоне? — спросил он.

— Мы приехали на день. Тряслись в машине два с половиной часа. И все из-за твоего чертова брата. Господи, ну почему я всегда его слушаю! Вчера он вдруг объявил, совершенно ни с того ни с сего, что сегодня мы отправляемся в Лондон: Антонию надо приучать играть с детьми Дуга Андертона. Мол, ему очень важно, чтобы дети стали не разлей вода, а то, что они живут в ста двадцати милях друг от друга, это не считается. Все должно вращаться вокруг него и его чертовой карьеры…

— И где же Пол?

— А он с нами не пошел. Двинул прямиком в Кеннингтон производить посмертное вскрытие этой дурацкой передачи, в которой он участвовал. Его медийный консультант, разумеется, с ним — а как же. Ты смотрел передачу?

— Смотрел.

— Какой же он обормот. Так и не сказал ничего смешного. Впрочем, чего от него ждать, чувство юмора ему удалили хирургическим путем при рождении. Нет, он бросил меня на мосту Челси, выпрыгнул из машины, дал мне их телефон — типа действуй. Я позвонила, и какая-то смурная девушка, которая и по-английски-то толком не говорит…

— Наверное, Ирина. Она из Тимишоара.

— …сказала, что все, возможно, здесь, на площадке. Вот я и приперлась сюда. Задание выполнено.

Она глянула на детей: они сидели не шевелясь на неподвижных качелях и смотрели друг на друга со страхом и неприязнью. Бенжамен подошел к ним:

— Эй, вам помочь?

Он опустил и поднял доску несколько раз, после чего они сами стали качаться, хотя и не слишком охотно. Сьюзан тоже встала со скамьи и заколкой-бабочкой убрала с лица Антонии выбившуюся прядь волос.

— А когда папа придет? — спросила девочка.

— Кто же его знает, — ответила Сьюзан. — Вроде бы он собирался с нами пообедать, но уповать на это я бы не стала. А вдруг он предпочтет сесть за стол со своим медийным консультантом.

Сьюзан говорила легким беззаботным тоном, но Бенжамен догадался — когда она крепко ухватила его за локоть, — что беззаботность деланная. Ему хотелось успокоить ее, но он не знал как.