"Александр Дюма" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)Глава IV Научная экспедицияПосле нескольких неудач и бесплодных попыток Александр удовольствовался тем, что взял с собой в поездку одного из своих друзей, художника-пейзажиста Годфруа Жадена, и его пса Милорда, уродливую помесь терьера с бульдогом, мерзкое создание, неспособное спокойно видеть кошку: ему непременно надо было на нее наброситься и попытаться растерзать. Как и предполагалось заранее, на ближайшей станции Дюма должен был подобрать молодого и довольно странного республиканца по имени Жюль Леконт, который в течение месяца тайно жил в его квартире на Синей улице, якобы скрываясь от преследований полиции, и которому он по доброте душевной раздобыл фальшивый паспорт. Несмотря на сомнительное прошлое этого приживала, Александр снисходил до того, чтобы развлекаться в его обществе, терпеть его бесконечное вранье и даже платить его долги. Вот и на этот раз – добравшись до Фонтенбло, где была назначена встреча, он узнал, что славный малый, представившись Альфредом де Мюссе, угостил роскошным обедом местную молодежь. Разумеется, хлебосольный приезжий и не подумал заплатить по счету. А счет был немалый – четыреста франков! Александр для порядка добродушно побранил Жюля Леконта, расплатился с хозяином ресторана и взял с виновного клятву, что это больше не повторится. Пристыженный Леконт, выслушав сделанное ему внушение, забился в уголок кареты и вел себя тихо не только в дороге, но и во время остановок. Но можно ли всерьез положиться на такое легкомысленное существо, надолго ли его хватит? Прибыв в Лион, Александр с волнением увидел, что апрельское восстание оставило следы и на изрешеченных пулями стенах, и в сердцах жителей города, которые помнили и страдали. Униженный и оголодавший рабочий класс не мог простить процветающей буржуазии ее наглой роскоши. В этом ледяном аду жила, всеми забытая, Марселина Деборд-Вальмор – женщина, которую Дюма считал одним из величайших поэтов своего времени. Она приняла его и после долгих уговоров согласилась показать несколько стихотворений, которые он нашел великолепными. Чудесное совпадение – в единственном настоящем театре города играли «Антони»! Александр не устоял перед удовольствием снова увидеть собственную пьесу и поаплодировать актерам. Роль Адели исполняла молодая актриса Гиацинта Менье, и «право же, превосходно!». Она играла так же хорошо, а может быть, даже и лучше, чем Мари Дорваль. Расспрашивая о ней всех подряд, Александр узнал, что она замужем, мать семейства, и именно она, на свое актерское жалованье, содержит семью. Все это было тем более трогательно, что при такой возвышенной душе у нее было и прелестное личико! Он прошел к ней в уборную, наговорил комплиментов и сунул записку, в которой просил ее на следующий день прийти к нему в гостиницу, в его номер. Классический прием. Она не сможет отказать в таком крохотном вознаграждении Она пришла. Дверь третьего номера закрылась за ней. Александр полагал, что сумел завоевать доверие молодой актрисы и все дальнейшее будет не более чем сопротивлением из кокетства. Однако Гиацинта по-прежнему держалась настороженно. Затем, поскольку Александр делался все более настойчивым, она на мгновение опустила голову к нему на грудь, вздохнула, улыбнулась и проворно отстранилась. Все, чего ему удалось добиться, – мимолетный поцелуй на прощание. Это добродетельное бегство вывело его из равновесия, он совсем потерял голову. Поскольку эта кокетка ему отказывает, он непременно должен ее заполучить. Но в то же время он восхищался тем, что она смогла перед ним устоять. «Милая Гиацинта, – пишет он ей, – никогда бы не поверил, что можно сделать мужчину таким счастливым, отказывая ему во всем! […] О, дорогая моя, знаете ли вы, что с вами сбылась моя давняя мечта – о любви, которая была бы отделена от всех прочих моих любовных приключений, особенной любви, в которой была бы разлука и больше души, чем чувств, – любовь из тех, к которым стремишься издалека, когда на тебя обрушивается большое горе или большое счастье. Вы для меня уподобились тем ангелам, которых можно увидеть лишь изредка, но которые делают нас счастливыми, стоит им только показаться. […] Боже мой, почему же я должен уезжать? Но через шесть недель, когда я вернусь, вы придете снова, и больше никто не сможет помешать мне прижать вас к своему сердцу и поцеловать ваши милые губы. […] О, какой я преисполнен благодарности!» Он и в самом деле уехал, поскольку этапы его путешествия были строго расписаны. Невозможно изменить программу «научной экспедиции» из-за любовного приключения. Тем не менее на всем протяжении своего пути, пролегавшего через Шатонеф, Авиньон, Ним, Эг-Морт, Бокер, Тараскон, Арль и Марсель, он не переставал думать об этой молодой женщине, у которой хватило твердости и решимости его оттолкнуть. Охотничий инстинкт не позволял ему отступиться. Чем больше защищается намеченная жертва, тем приятнее ее покорить. Дюма созерцал улицы, памятники, прохожих, небо над городами, через которые проезжал, а видел перед собой одну только Гиацинту в театральном костюме Адели, она выступала сквозь все мелькавшие перед ним пейзажи. С бесстыдной настойчивостью он засыпал ее письмами, в которых говорил о своих терзаниях и своих надеждах. Она, смущенная и взволнованная, отвечала, что преклоняется перед ним и испытывает к нему привязанность, но это чувство должно оставаться платоническим. Полностью с ней соглашаясь, он все же не складывал оружия. Ему представлялось, что все это было только маневром с целью его завлечь и набить цену согласию, которым все и завершится. Гиацинта в нескольких строчках развеяла его заблуждения: она – жена и мать и никогда об этом не забудет! «Вся любовь, которую может вместить мое сердце, весь восторг, который может испытывать моя душа, – все это должно быть сосредоточено в одном-единственном чувстве: материнской любви. Мне этого чувства достаточно, оно делает меня счастливой, и больше в моей жизни ничего быть не должно». Тем не менее она не отрицала того, что потрясена недолгими минутами близости, которые им выпали, теми мгновениями, которые они провели вместе: «Вы думали, будто я с вами заигрываю, но нет, в моем сердце был восторг, потому что в вас я восхищалась всем тем, что заставляет думать о божественном». Читая эти слова, он размышлял о том, что среди множества женщин, которые присутствовали в его жизни, по большей части – доступных, Гиацинта представляла собой существо исключительное, она одна была достойна того, чтобы внушить ему совершенную, идеальную, небесную страсть, какую всякий поэт мечтает испытать хотя бы один-единственный раз, и, в конечном счете, ему очень повезло, что она ему отказала. Преисполнившись веры в редчайшие достоинства своей корреспондентки, он даже стал рассказывать ей в письмах об Иде. Его нынешняя любовница, писал Дюма Гиацинте, разочаровала его, потому что она суха, как вязанка хвороста. «Вскоре я понял, что ее любовь, которая была так велика, как только позволял склад ее характера, все же была далека от того, чтобы соответствовать моей». Если он отправился в такое долгое путешествие, причина в том, что он, при его неистовой восторженности, связался с женщиной, которой всякая необузданность была чужда. «Грудь моей любовницы слишком тесна для того, чтобы в ней могло поместиться сердце!» – заключил он. Ах, если бы только можно было взять Гиацинту с собой в поездку! Ее присутствие озарило бы самые прозаические минуты. Но вместо любовного апофеоза, о котором он мечтал, его уделом стали мелкие неприятности, с которыми он ежедневно сталкивался в путешествии и которые ему приходилось улаживать. Злополучный Жюль Леконт, его неисправимый прихлебатель, снова наделал долгов в городе. Бесцеремонность этого обаятельного шалопая в конце концов разозлила Александра до того, что он, потеряв терпение, отослал Леконта, правда, перед тем выплатив его долги. Как бы то ни было, денег у команды оставалось всего ничего. Гизо не прислал вторую половину обещанной субсидии. Волей-неволей приходилось возвращаться в Париж. Александр мужественно выдержал все этапы бесславного отступления. Через Лион он промчался стремительно, решив не встречаться с Гиацинтой, и ограничился тем, что послал ей отчаянную записку: «Прощайте! Вы – милое, доброе и безупречное дитя, я люблю вас всей душой, и мне необходимо вам об этом сказать». Он вернулся в Париж в середине января 1835 года и, совершенно не собираясь отказываться от своих планов, тотчас принялся снова искать средства, необходимые для того, чтобы возобновить и продолжить так неудачно прерванную поездку. Ида одобряла его настойчивость в добывании денег. Дюма же, встретившись с ней после недолгой разлуки, почувствовал досаду и едва ли не злость. Все в ней – ее лицо, голос, запах, привычки, вспышки гнева, порывы нежности – его раздражало. Он не мог простить ей того, что она – не «ангел», как Гиацинта. Не отказывая себе в удовольствии с ней переспать, когда у него появлялось такое желание, Александр вместе с тем не переставал думать о прекрасной и целомудренной даме из Лиона. Он писал этому идеальному созданию все более печальные и все более пламенные письма. Она отвечала ему не менее пылко. Теперь и на ней начало сказываться возбуждающее действие разлуки. Она призналась Александру в том, что отныне к ее преклонению перед ним примешивается необузданное желание. «Если бы вы знали, с каким восторгом я касаюсь губами каждой строчки, начертанной вашей рукой! Затем ваше письмо покоится у моего сердца Впрочем, Дюма, по обыкновению своему, куда больше времени и сил тратил на то, чтобы выстраивать будущее, чем на тоску о минувшем. Использовав все доступные ему средства воздействия, от интриг до прямого нажима, он в конце концов сумел основать вместе с издателем Друо де Шарлье акционерное общество с целью финансирования своего средиземноморского путешествия. Однако Шарлье, внезапно испугавшись размаха предприятия, отказался от участия в деле и передал полномочия Амеде Пишо, главному редактору «Британского обозрения». При его поддержке и ценой больших усилий Александр сумел распространить сотню акций по тысяче франков. Прежде всего он обложил данью друзей. Жерар де Нерваль, только что получивший наследство, выложил тысячу франков за полноценную акцию. Виктор Гюго, более прижимистый, ограничился тем, что подписался на двести пятьдесят франков. Следом за ними и другие принялись развязывать кошельки – кто по расчету, кто из дружеских чувств к писателю. Ради того, чтобы пополнить кассу, Александр наспех кое-как состряпал несколько рассказов, закончил «Изабеллу Баварскую», вместе с Корделье-Делану взялся работать над драмой «Кромвель и Карл I» для театра «Порт-Сен-Мартен» и начал собирать материал для «грандиозной» мистерии в пяти актах «Дон Жуан де Маранья, или Падение ангела» по мотивам новеллы Мериме «Души чистилища». Не переставая строчить страницу за страницей, он одновременно с этим не менее усердно занимался и подготовкой к экспедиции, изучал маршруты, сверялся с картами, запасался рекомендательными письмами. Он был настолько поглощен манившим его призраком дальних странствий, им настолько полно овладела «охота к перемене мест», что он напрочь утратил интерес к тем проблемам, которые занимали всю страну. Так, несмотря на то что он был связан близкой дружбой с некоторыми из шестидесяти республиканцев, как раз в это политически напряженное время представших перед судом за участие в заговоре против правящего режима, Дюма старался держаться в стороне от процесса. Да и вообще, думал он, сейчас, когда ему необходимо сделать все ради достижения своей цели, заручиться всевозможной поддержкой и обеспечить успех предприятию, совсем ни к чему было бы бросать вызов власти, хотя бы раз показавшись в зале суда. День отъезда приближался. Жаден с его нескладным псом Милордом и на этот раз тоже должен был отправиться вместе с Дюма, – впрочем, художник обязался сделать рисунки, за которые ему платили две с половиной тысячи франков, – а вот Жюля Леконта, явно нежелательного спутника, на этот раз из команды исключили. Должно быть, он отомстил за свою отставку, во всех подробностях расписав Иде возвышенный и сдержанный роман Александра и Гиацинты. Опасаясь, как бы у ее возлюбленного, когда он станет проезжать через Лион, не вспыхнуло затаившееся в душе пламя, Ида потребовала, чтобы он взял ее с собой, и намеревалась во все время поездки ни на шаг от него не отходить. Ради того, чтобы избежать ссоры и прочих осложнений, он смирился с тем, что ему придется тащить с собой эту обузу, терпеть эти почти супружеские цепи. Ничего, решил он, если потребуется, он как-нибудь исхитрится и найдет способ от нее улизнуть! Они выехали из Парижа во вторник, 12 марта 1835 года, в четыре часа, а вечером в среду, 13 марта, были уже в Лионе. Ида повсюду следовала за Александром по пятам, не давая ему ни малейшей возможности увидеться с Гиацинтой. На рассвете следующего дня кучка путешественников снова заняла места в дилижансе. Они направлялись в Марсель через Авиньон и Экс. В Марселе их встретил Мери, который показал приезжим замок Иф и его мрачные темницы. В Тулоне любопытство Дюма особенно привлекла каторжная тюрьма. Во время экскурсии он увидел среди каторжников давнего знакомого – человека, который когда-то был слугой мадемуазель Марс, – отбывавшего наказание за кражу драгоценностей. По приказу директора тюрьмы другие арестанты взялись покатать парижского гостя на лодке. Глядя, как дружно они налегают на весла, Александр восхищался их покорностью. «Если бы только не эта ливрея, – не без иронии напишет он, – я бы никаких других слуг никогда и не захотел». Вообще-то город оказался настолько приятным, а погода такой теплой, что Дюма решил несколько недель здесь отдохнуть. Путешественники сняли дом над рейдом. Ида блаженствовала, наслаждаясь бездельем, Жаден лениво рисовал, Милорд дремал на солнышке, просыпаясь и принимаясь ворчать всякий раз, как вблизи появлялась кошка, Дюма работал над драмой «Дон Жуан в Маранье». Однако вдохновение его покинуло, он топтался на месте, кое-как навалял последний акт и неохотно отправил рукопись в Париж. «12 июня [1835] закончил свою драму, – отмечает он в дневнике. – 14-го, недовольный, отослал ее в Париж. Жаден меня утешает. Тем не менее в ее большой успех я не верю». Плохо поработав и хорошо отдохнув, Александр счел, что вполне готов отправиться навстречу новым приключениям. Исследовав Францию, он и его спутники пересекли границу – из Ниццы перебрались в Монако, затем в Геную, а оттуда отплыли в Ливорно. А дальше – их ждала Флоренция, их ждал Рим. Пейзажи непрерывно сменялись, не успевая наскучить, и ни малейшей усталости Александр тоже не испытывал. Намереваясь продолжить свой путь на юг, он отправился к неаполитанскому послу в Риме, господину де Людорфу, и попросил выдать ему визу, чтобы он мог посетить Неаполь и Сицилию. Но господин де Людорф вежливо отказал ему в возможности побывать в королевстве под тем предлогом, что господину Дюма, республиканцу по своим убеждениям, там нечего делать. Александр, не растерявшись, немедленно отправился во Французскую школу в Риме, которой руководил господин Энгр, позаимствовал паспорт у одного из воспитанников, художника Жозефа Бенуа Гишара, и, поскольку этот документ не содержал никакого описания внешности, выправил на себя бумаги под чужим именем. Дело было сделано, все прошло как нельзя лучше, и вскоре маленький отряд снова разместился в карете, направляясь к запретному городу. Следующей ночью Александр и его спутники были уже в Неаполе. Первым делом они посетили прославленный музыкальный театр Сан Карло, где давали «Норму» Беллини. Рядом со знаменитой Малибран на сцене выступала молодая актриса с прекрасным голосом и не менее прекрасным лицом – Каролина Унгер. Александр уже имел случай любоваться ею и восхищаться ее пением, когда она выступала в Итальянском театре в Париже, но сейчас она показалась ему еще более привлекательной. Вне себя от восторга он после окончания спектакля бросился к ней. Еще немного – и он напрочь забыл бы далекую и чистую Гиацинту. Однако Каролина оказалась не менее недоступной, чем та. Рядом с ней был жених, очень милый человек, композитор Анри де Руо-Моншаль, они вот-вот должны были обвенчаться. Совершенно ни к чему было вносить разлад в жизнь этой чудесной пары. К тому же Ида была начеку и при малейшей опасности выпускала коготки. Каролина и Руо на днях готовились отплыть на Сицилию, где певице предстояло выступить в нескольких спектаклях. Но Александр, продолжая свою исследовательскую экспедицию, как раз на Сицилию и собирался. Почему бы не отправиться всем вместе? Предложение тотчас было принято, и Дюма поспешил нанять Море было спокойным, однако моряки тревожились. Задирая головы и поглядывая на небо, они предсказывали столкновение мистраля и сирокко. Вскоре небо заволокло тучами, налетел шквал, полил дождь, лодка закачалась на волнах, опасно накреняясь. Александр, Жаден, Руо и Каролина укрылись под импровизированным навесом, натянутым для пассажиров. Однако через несколько минут Руо выскочил на палубу – его сильно укачало. Тем временем огромная волна подняла лодку, от толчка Каролина съехала со своего матраса и соскользнула на лежавший вплотную к нему матрас Александра. Она дрожала от страха, и Дюма ее обнял. Прижавшись к этой крепкой мужской груди, она с ужасом и восторгом отдалась блаженному ощущению: наконец-то она почувствовала себя под надежной защитой. Воспользовавшись этим, он наспех, но доходчиво дал ей понять, какое сильное желание она у него возбуждает. Шторм не прекращался всю ночь. Руо не показывался. Рано утром наступило затишье, и Руо, смертельно бледный, спустился в каюту и повалился на матрас, чтобы немного отдохнуть. Измученный и разбитый, он быстро задремал, а Каролина с Александром вышли на палубу. Ниспосланная провидением гроза помогла им осознать их любовь. Тесно прижавшись друг к другу, они обменивались клятвами и делились планами. Каролине, неспособной обманывать человека, к которому она относилась с уважением, оказалось достаточно нескольких часов для того, чтобы решиться во всем признаться Руо, разорвать помолвку, отослать несчастного, отвергнутого жениха обратно в Неаполь, а самой отправиться петь в Палермо и ждать в этом благословенном городе Александра, который присоединится к ней, закончив свою поездку по Сицилии. Лодка причалила в порту Мессины, там влюбленные и расстались. Предоставив суденышку продолжать свой путь до Палермо, Дюма с Жаденом оседлали мулов и отправились исследовать остров. Они взобрались на Этну, осмотрели развалины Сиракуз и Агригента. Воспоминания о Каролине повсюду преследовали Александра, ее образ неотступно стоял у него перед глазами. Он представлял ее на фоне этих древних камней. Ему казалось, будто он вдыхает аромат ее духов, пробившийся сквозь запах выжженной солнцем травы. Подгоняемый нетерпением, он мчался без остановок и добрался до Палермо совершенно измученный. Первым делом поспешил в гостиницу «Четырех Народов», где остановилась она, но никого там не застал. Каролина была в театре, на репетиции. Александр устремился туда – и вот наконец она перед ним! Едва завидев его издали, Каролина закричала: «Я свободна! свободна!» – и кинулась ему на шею. Руо вернулся в Неаполь. Он все понял и смирился. Больше никто и ничто не сможет разлучить Каролину и Александра. Целых три дня они не могли друг от друга оторваться, словно изголодались за время разлуки и теперь старались насытиться, упиваясь близостью тел, смешивая дыхание и угадывая самые тайные мысли. Само собой подразумевалось, что они вступят в церковный брак. В часовне Сент-Розали, стоявшей над Палермо, они поклялись обвенчаться. Но Александру пора было уезжать: даты «научной экспедиции» были строго определены заранее, взятые им на себя перед этой поездкой обязательства – священны. А Каролина не могла поехать с ним, поскольку была связана контрактом и должна была спеть еще несколько спектаклей в городской опере. И влюбленные расстались, обливаясь слезами и обмениваясь поцелуями и клятвами. Лодка уже ждала у причала. Александр сел в нее с таким видом, словно его вели на эшафот. Но стоило судну выйти из порта, как ветер стих, паруса бессильно повисли. Кругом расстилалось зеркально гладкое море – казалось, сами стихии препятствуют отъезду безутешного любовника, вся природа объединилась с Каролиной в стремлении его удержать! Наступила ночь, тихая и звездная. Александр уснул под полотняным навесом, а всего в нескольких кабельтовых от него, на сцене палермского оперного театра, Каролина в это время пела божественно прекрасную арию Нормы. Проснувшись на рассвете, он подошел к борту и не поверил собственным глазам: от берега на веслах приближалась лодка, и в ней сидела Каролина! Воспользовавшись тем, что Судно направлялось к Липари. Во время плавания Жаден рисовал, Дюма делал записи в дневнике. Из-за непогоды хозяину судна пришлось бросить якорь в Сан Джованни, на Калабрийском побережье Мессинского пролива. Команда и пассажиры сошли на берег и на несколько дней поселились в импровизированных палатках. Александр воспользовался недолгой остановкой для того, чтобы набросать основу драмы, предназначенной для театра «Порт-Сен-Мартен», – «Поль Джонс». Удовольствие, которое он испытал, вновь погрузившись в работу, он сам счел признаком душевного выздоровления, видел в этом оправдание всей своей жизни, подтверждение правильности выбранного пути: никакая женщина никогда не заставит его отложить перо. Он родился столько же для того, чтобы писать, сколько и для того, чтобы предаваться любви. Шторм не утихал, и Дюма, не желая отправляться в опасное плавание, решил вместе с Жаденом продолжить путь по суше, верхом на мулах и в сопровождении опытных проводников. Путь оказался долгим и трудным, пришлось пробираться каменистыми тропами, проезжать через глухие заросли – просто чудо, что на них ни разу не напали разбойники, что их не ограбили! Они снова поднялись на борт в Косенце, городе, на три четверти разрушенном недавним землетрясением, снова ненадолго вышли в море, – и вот наконец у них под ногами твердая почва, они окончательно высадились на сушу! За время путешествия Дюма и его спутники подружились с моряками и, перед тем как расстаться, славно посидели и немало выпили. И вот Ида встретила Александра сияющая, уверенная в себе, неизменная. Ему с трудом удалось ненадолго ускользнуть от нее, чтобы тайком получить письма, которые Каролина под условными именами посылала ему до востребования, и прочесть их. Эти письма, в которых все явственнее звучала жалобная нота, наполнили его душу и счастьем, и тревогой. «Разлука непереносима […] Я от всего сердца молилась, просила, обливаясь слезами: „Господи, сделай так, чтобы он любил меня, чтобы он ко мне вернулся и чтобы я была достойна его любви“», – пишет Каролина. И снова и снова жалуется: «Мне так плохо по ночам, постоянно снятся печальные сны. Когда я получу письмо от тебя из Неаполя, когда это письмо даст мне новое и самое верное доказательство твоей любви, тогда, может быть, меня меньше станут преследовать мои видения, не так сильно будет терзать страх». Она прислала ему свой портрет со словами: «Я испытываю все, что есть в любви самого высокого и святого, и, если ты меня забудешь, я не смогу дальше жить». Эти страстные признания, поначалу трогавшие Александра, внезапно стали казаться ему проявлениями экзальтации, граничащей с тиранией. Влюбленная женщина – это прекрасно, но, когда она утрачивает чувство меры и переходит все границы, надо от нее скорее бежать, дабы не попасть в рабство. Александр предпочел бы расстаться без шума, дать отношениям постепенно угаснуть. Ида, догадавшаяся о том, что тут что-то неладно, от нее что-то скрывают, донимала его вопросами. Он не смел признаться ей в том, что так долго и безумно ей изменял, не решался и отвечать на письма Каролины, чтобы невольно не разжечь ее пыл. В глубине души он хотел бы сохранить нетронутым воспоминание о счастливых днях на Сицилии и боялся, как бы Каролина не испортила все, снова и снова возвращаясь к планам на будущее, которым, увы, не суждено было осуществиться. Разве не лучший способ запечатлеть навеки неизменным образ женщины – удалиться от Каролины и хранить молчание? «Что я могу сказать о Палермо? – напишет он в „Любовном приключении“. – Палермо – это земной рай, и да пребудет с ним благословение поэтов!» Словно для того, чтобы оживить в памяти образ далекой Каролины, он разыскал в Неаполе человека, чье место рядом с ней занимал еще так недавно, композитора Руо. Бывший жених Каролины написал оперу «Лара», премьера которой должна была состояться на днях в театре Сан-Карло. Королевская семья обещала на ней присутствовать. Руо было очень не по себе. О своей любовной неудаче он напрочь позабыл, и единственное, что сейчас его занимало, – предстоявшее испытание. Александр относился к нему с сочувствием, подкрепленным смутным раскаянием. Впрочем, думал он, Руо не может не испытывать к нему признательности за то, что он, Дюма, похитил у него Каролину. Самые лучшие дружеские отношения, на его взгляд, рождались именно из благодарности подобного рода. Руо оценил и его поддержку, и его знание театра, которым Александр щедро делился. Наконец настал вечер премьеры. Публика, по обычаю, ждала, чтобы король подал знак – только после этого она могла выразить свое восхищение, только после этого можно было начинать аплодировать. Однако король в это время был чем-то озабочен, думал о другом и даже не смотрел на сцену. Зрителям, скованным требованиями сурового этикета, приходилось сидеть молча и без движения, несмотря на переполнявший их восторг. Руо, совершенно уверенный в том, что его опера провалилась, убежал, чтобы скрыть от всех свой позор. Однако к концу третьего акта государь внезапно вспомнил о том, что находится в театре, и соизволил несколько раз хлопнуть в свои августейшие ладоши. Зал, только этого и ждавший, неистово завопил «браво!». С трудом отыскали автора. Он вышел на сцену, от радости себя не помня, и слушал, как сотни глоток выкрикивают его имя. Александр искренне радовался успеху Руо. Ему казалось, что по отношению к этому человеку ему больше не в чем себя упрекнуть. Да, но как же все-таки быть с Каролиной? Может ли он и здесь сказать, что совесть его чиста? Внезапно он утратил прежнюю безмятежную уверенность в том, что хорошо с ней обошелся. И подумал, что, как бы ни сложилась их дальнейшая судьба, он должен с ней объясниться. Нарушив молчание, он написал ей длинное и рассудительное письмо. Заверив для начала в том, что напрасно она расстраивается из-за его отношений с Идой, затем с удивлением спросил, как она может в разлуке с ним позволять многочисленным поклонникам за ней увиваться, и дошел даже до того, что предложил ей «прервать с ними отношения». Такое поведение объяснялось очень просто: Дюма считал, что для мужчины наилучший способ убедить женщину в том, что он искренне ее любит, – это проявить ревность. Однако Каролина сделала из этого слишком искусно составленного письма только один, сам собой напрашивающийся вывод: Александр по-прежнему живет с Идой, тогда как она сама ведет себя безупречно по отношению к нему. «Неужели ты думаешь, что у меня так много Пока она таким образом упивалась своими несбыточными мечтами, Александра по доносу арестовала неаполитанская полиция. Власти обвиняли его в том, что он въехал в королевство, воспользовавшись подложными документами. Он был пойман с поличным, и отпираться было бессмысленно. Однако Жаден обратился к временно исполняющему обязанности дипломатического представителя Франции графу де Беарну, и «господина Дюма» отпустили, взяв с него слово, что он в двадцать четыре часа покинет город. Он не заставил себя уговаривать и поспешил убраться, как всегда – в сопровождении Иды и Жадена. Вскоре тряский дилижанс уносил троицу, клевавшую носом после стольких волнений. Теперь они направлялись в Рим. Но что же их туда влекло? Оказывается, у Александра были грандиозные планы: он хотел встретиться с папой. Светоч христианства встречается с литературным светилом! Разве эта картина не достойна того, чтобы весь мир, затаив дыхание, ею любовался? Назавтра же по приезде Дюма начал хлопотать об этом. Огюст де Таллене, первый секретарь при папском престоле, добился для него аудиенции. Григорий XVI принял писателя. Его святейшество был облачен в длинные снежно-белые одежды, на голове – белая камилавка. Александр, хотя и готовился к этой важной встрече, при виде святейшего папы испытал такое чувство, будто очутился в преддверии небесного мира. Упав на колени перед папой, он потянулся поцеловать его шитую золотом красную туфлю, но тот протянул ему руку и с улыбкой попросил встать. Затем, усадив гостя напротив себя, принялся деликатно и дипломатично расспрашивать его о том, с какой целью он предпринял эту поездку. Разговор получился несколько бессвязный, собеседники то и дело перескакивали с одного на другое, поговорили и о Шатобриане, и о Луи-Филиппе, и об удивительной самоотверженности католических миссионеров в самых отдаленных странах, и о благодетельном воздействии религии на ход мировой истории. Внезапно его святейшество, резко сменив тему, спросил у Александра, о чем будет его следующая пьеса, и тот без колебаний ответил, что следующей его пьесой будет «Калигула». Григорий XVI, казалось, был удивлен и даже несколько недоволен тем интересом, какой французский писатель проявил к этому чудовищу, проклятому историками и духовными лицами. Тем не менее он подарил Дюма несколько простых четок, сделанных из оливковых косточек, и сказал, что эти оливки были сорваны в Гефсиманском саду. Александр был очень взволнован этим душеспасительным разговором. Он во всех подробностях пересказал его Иде и горел желанием разделить с ней ясное и благородное наставление, которое получил сам. А вот другую новость, хотя в его глазах она была не менее важной, чем папская аудиенция, он от нее скрыл: Каролина известила его о том, что по дороге в Венецию заедет в Рим. Надо было как можно скорее все устроить, чтобы тайно с ней свидеться, но он знал толк в подобных уловках. Свидание состоялось в назначенный день, в назначенный час в гостиничном номере, и ни у кого не возникло ни малейших подозрений. Вновь испытав в объятиях Каролины то же упоительное блаженство, какое познал в Палермо, Александр не решался развеять ее иллюзии насчет будущего их союза. Он был слишком счастлив благодаря лжи, чтобы не хотеть продлить это как можно дольше. По обыкновению своему он отказывался задумываться о будущем, чтобы как можно полнее насладиться настоящим. Между двумя поцелуями он пообещал Каролине, что через несколько дней при-едет к ней в Венецию, и она уехала спокойная и довольная. А он тотчас задумался, не слишком ли легкомысленно было ей это пообещать. Он все еще обдумывал наилучший способ выбраться из этой запутанной ситуации, когда два карабинера схватили его за шиворот. Ему было приказано немедленно покинуть город и больше никогда там не появляться, не то его ждут пять лет каторжных работ. Его присутствие в Италии явно кому-то мешало! Может быть, дело в том, что за ним по пятам следовала его репутация французского республиканца? Или его святейшество на свой лад проявил недовольство тем, что он намерен писать «Калигулу»? Александр негодовал, возмущался, твердил, что ни в чем не виновен, упирал на то, что он – драматург, известный не только во Франции, но и за ее пределами. Напрасно старался: все равно пришлось складывать чемоданы! Трое путешественников добрались до Перуджи, оттуда отправились во Флоренцию. Каролина, все еще дожидавшаяся Александра в городе дожей, простодушно писала ему: «Видишь ли, я совершенно уверена в том, что в Венеции ты будешь куда больше любить меня: царящая здесь тишина, которую нарушает лишь пение гондольеров, – это как раз по тебе». Она томилась в одиночестве, и в те часы, когда у нее не было репетиций в опере, ей только и оставалось, что мечтать, бродя в зимнем тумане по берегам замерзших каналов, а ее Александра, напрочь позабывшего о том, что поклялся как можно скорее к ней приехать, обвенчаться и до конца своих дней наслаждаться безмятежной и безупречной супружеской любовью, чем дальше, тем больше тянуло в Париж. Работа, слава, деньги, яркие огни, сплетни, мимолетные связи, дружба, вражда, похвалы и нападки – только там все это обретало истинный смысл, только там можно было жить в полную силу. Пребывание в Италии было для него всего лишь приятной интермедией. Если он хочет продолжать быть писателем, ему надо побыстрее вернуться во Францию. Охваченный нетерпением, он тормошил «участников научной экспедиции», уговаривая их поторопиться с возвращением на родину. Обратный путь они проделали быстро и без всяких приключений и оказались в Париже как раз вовремя, чтобы поспеть к новогодним праздникам. Как бы то ни было, решил Александр, а Каролине надо хотя бы послать записку, сообщить о своем возвращении в столицу, это он должен сделать непременно. Сам толком не понимая, зачем, то ли из жалости, то ли из вежливости, он снова заверил ее в том, что постоянно о ней думает. Неужели она приняла всерьез эту пустую любезность? Во всяком случае, Каролина ответила ему, что ждет его со жгучим нетерпением и вьет гнездышко, в котором расцветет их счастье: «О, ты увидишь, тебе не придется жаловаться; я постараюсь моей любовью и заботой, какими окружит тебя любящая женушка, добиться того, чтобы ты благословил тот день, когда дал мне слово». Опасаясь, как бы ее заблуждения не дошли до полного безрассудства, он начал потихоньку лишать ее иллюзий, готовить к разочарованию, сказав, что, вероятно, еще долго не сможет приехать в Венецию. Она немедленно принялась возмущаться и всю вину за эту резкую перемену намерений свалила на мерзкую Иду. «Ты говоришь мне, – пишет она, – что не сможешь приехать в Венецию, потому что, хотя твои пьесы до апреля и не будут поставлены на сцене, но с мадемуазель Идой все затянется до марта. Затем она останется в Париже без ангажемента, и ты станешь ее содержать. Во всем этом меня интересуют не деньги, я боюсь, как бы тебе Между делом Александр ненадолго наведался в Руан, должно быть, ради того, чтобы увидеться с неприступной Гиацинтой. Каролине он об этом сообщил лишь задним числом. Это было тяжким преступлением против любви. Каролина сочла себя оскорбленной, отвергнутой, забытой: «Почти месяц прошел с тех пор, как вы в последний раз брали в руки перо, чтобы после своего возвращения из Руана черкнуть мне пару строчек. […] У меня больше не остается сомнений в том, что я была весьма предусмотрительна, когда предоставила вам свободу располагать моим будущим, поскольку теперь вы не увидите моего горя и сможете сказать: „Я был искренним!“ Однако я предпочла бы два слова от вас тому молчанию, которое прекрасно мне все объясняет, но вместе с тем длит мои муки от одной почты до другой. Я твердо решила не тревожить вас, писать вам лишь в ответ на ваши письма, но сегодня утром я не в состоянии сдержать слово, мое бедное сердце переполнено, впрочем, я и не хочу скрывать от вас, что Стало быть, она наконец смирилась с тем, что разрыв совершился, и Александр с облегчением перевернул страницу. Истинного охотника можно распознать по тому, что он полон сочувствия и даже любви к только что убитой им дичи; человек с добрым сердцем, избавившись от женщины слишком требовательной, занимавшей в его жизни слишком много места, испытывает такую же нежность к той, которую ему пришлось принести в жертву ради того, чтобы не поступиться собственной независимостью. Оглядываясь на свое прошлое, Александр видел ряд милых лиц, перебирал в памяти имена: Лор, Мелани, Белль, Мари, Гиацинта, Каролина. Еще какие-то мимолетные незнакомки… И, наконец, Ида. Все они задевали его чувственность, ни одна не затронула души. Может быть, он был слишком увлечен играми сочинительства и потому не мог безраздельно предаться играм любви? Может быть, притворство, неизбежное в театре, теперь правит и его жизнью? Он получает удовольствие только тогда, когда пускает пыль в глаза, провоцирует, его стихия – перемены, мистификации, уловки и обманы. Ида поняла это лучше всех прочих. Вот потому-то, при всех своих недостатках, она с каждым днем все прочнее его завоевывала. Уже не первый год она использовала его, как и он использовал ее, обходясь без высоких чувств и громких слов. С ней он знал, что одинок, но никогда его одиночество не бывает полным, что он может, когда ему захочется, отдалиться от нее, забыть о ней, оставить ее, устав от бесконечных ссор, но что она окажется рядом, когда ему понадобится, чтобы кто-то его выслушал, когда захочется склонить голову на чью-то грудь. Так с какой же стати ему менять коней на переправе? |
||
|