"Знамя Журнал 7 (2008)" - читать интересную книгу автора (Знамя Журнал Журнал)

Дарья Маркова.ФРАМ. - СПб: Амфора.

Фрам from Фрай ФРАМ. - СПб: Амфора. - 2006-2007. Виктория Райхер . Йошкин дом. Рассказы, повесть; Гала Рубинштейн. Забавные повадки людей. Роман; Уксус и крокодилы. 38 лучших рассказов 2006 года; Русские инородные сказки. Антология. Хороших рассказов год от года становится все больше, и утверждение это не голословно: если в 2005 году лучших было 37, то в 2006-м - 38, а в 2007-м - уже 39. Этот оптимистический подсчет ведет Макс Фрай, выступая в роли составителя книг серии “ФРАМ” издательства “Амфора”. Фрай и “Амфора” - содружество, опознаваемое, как шариковые ручки BIC, по цвету: рыжие обложки с характерными черными рисунками. Рисунки менялись, сочетание оставалось прежним, и понемногу читателю пришлось привыкать к тому, что выхваченная взглядом книга может оказаться не тем, что он ожидает. Мы часто не дочитываем знакомые слова до конца: Фрай, Фрам - замените одну букву, и вместе с сэром Максом под рыже-черной обложкой окажется Линор Горалик; а то и не вместе, а вместо него - целый ряд незнакомых имен. Макс Фрай+“Амфора” = ФРАМ значилось на первых же сборниках из этой серии. Фрай выбирает и настаивает, “Амфора” издает. Первыми были антологии: “Русские инородные сказки”, “Книга врак”… В 2006 году рядом с оранжевыми книгами появилась белая - роман Лены Элтанг “Побег куманики”, с которого в пределах той же серии началось издание отдельных книг фрамовских авторов. Центробежная сила велика, постепенно они выходят и за пределы ФРАМа, который для многих останется местом первой публикации. ФРАМ - это в первую очередь отличные стартовые условия для всех, кому удастся заставить Светлану Мартынчик ахнуть от восхищения, так как основной и единственный принцип, лежащий в основе серии, - вкус составителя. Как говорилось в анонсе к фраевской “Книге для таких, как я”, “…читатель и автор - сообщники. Если воспользоваться футбольной терминологией, писатель лишь дает пас, гол же всегда забивает читатель, поэтому, в конечном итоге, результат зависит именно от читательского мастерства”. Никакой смерти автора - совместная игра: множество фрамовских произведений написаны в буквальном смысле для тех, кто понимает, но без компанейского кивания друг на друга и братания с классиками всех времен и народов. Начитанность авторов и читателей обязательна, как и желание соучаствовать, потому что стихия этой серии - игра, а по сути своей - влюбленность в жизнь и в литературу. ФРАМ - очень юная литература для очень юных читателей, независимо от их возраста и читательско-писательского опыта, чаще всего немалого. В атмосфере взаимной влюбленности проходит “ФРАМ-фестиваль”, во время которого несколько часов подряд читают и слушают короткую прозу. Внешность литературной тусовки в данном случае обманчива. “ФРАМ-фестиваль” - приложение к тому, что пишут его участники и издают Фрай и “Амфора”, а не наоборот. Да и общности высказывания тут нет - ни задумываемой, ни декларируемой, ни тем более поколенческой. Наконец, и Фрай не куратор - даритель, который предлагает полюбившимся авторам путь в литературу без тусовки (об этом - “Один в поле” в ЖЖ Мартынчик http://chingizid.livejournal.com/689514.html), путь напрямую к издателю и литературному сообществу, к более широкому кругу читателей. А современный массовый образованный читатель, о ФРАМе и тусовках не слышавший, тут как тут, поскольку многое и без того читает в Сети. Можно сказать, что это массовая литература определенного круга, существующего с тех пор, как люди с высшим образованием, привычкой читать, писать и думать явились во множестве, а Интернет обеспечил коммуникацию между ними. Именно об этом говорят лубочные картинки на обложках “Инородных сказок”, иллюстрации из серии “Лубки” художника-аниматора, режиссера Андрея Кузнецова (в ЖЖ - akuaku), в которой в соответствующем стиле обыгрываются образы, вошедшие в современную массовую культуру, - от Человека-паука до Чебурашки. Игра - стихия серии (но вовсе не обязательно всех входящих в нее произведений), о чем неустанно напоминают обложки и названия в духе Шалтая-Болтая: слова - как бумажник: раскроешь - а там два отделения: ФРАМ - не только Фрай+“Амфора”, но и название полярной шхуны, на которой совершали свои экспедиции Ф. Нансен, а позже Р. Амундсен; в переводе с норвежского оно означает “вперед”. “ТриП” (Путешествие с тремя пересадками). Название предлагается раскрывать и буквально - как “три повести”, составляющие сборник, и, конечно, как trip, “три билета в путешествие”. “78” - вроде колоды таро в виде семидесяти восьми рассказов разных авторов (повторы спрятаны под псевдонимами), получивших по одной карте и создавших свои интерпретации арканов. Неигровые по виду “Пять имен” отсылают к детской игре “Я знаю пять имен мальчиков - Я знаю пять имен девочек”, и вот перед нами уже две антологии, в одной произведения “мальчиков” (Дмитрий Дейч, Александр Шуйский, Алексей Карташов, Феликс Максимов, Владимир Коробов), в другой - “девочек” (Лея Любомирская, Лена Элтанг, Ольга Морозова, Н. Крайнер, Елена Некрасова). К делению на мужскую и женскую прозу это отношения не имеет, тем более что имена-псевдонимы - часто обманчивы. Игровые толкования часто неочевидны, хотя и лежат на поверхности: кто бы знал, что название романа биолога Галы Рубинштейн (а кому, как не биологу, изучать вид человеческий?) “Забавные повадки людей” - это отсылка к Эзре Паунду, если бы не эпиграф? А название сборника рассказов “Уксус и крокодилы”? На обложке дана подсказка, она же загадка: “Лучший питьевой уксус и отборнейшие крокодилы 2006 года - к вашим услугам. И бледность нам всем нынче к лицу”. Не думаю, что многие читатели вспомнят сцену из “Гамлета”, где принц датский бросает Лаэрту, скорбящему о сестре: Нет, покажи мне, что готов ты сделать:

Рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?

Напиться уксусу? Съесть крокодила?1

Место и там-то требовало пояснений - интерпретаторам есть где разгуляться, но это опять же совершенно необязательно: почему уксус и крокодилы? Потому же, почему 38 рассказов. Почему бы и нет? Дальнейшая игра ассоциаций - дело читателя, хоть 38 попугаев вспомните. Крокодилы, попугаи - все тропики. Проект, как и сам Фрай, русскоязычен и космополитичен. По сути, это один из срезов русского Интернета, с чем связан не только географический разброс - Россия, Португалия, Израиль, Китай, США, Литва… - но и характер прозы, сколько ни говори о том, что для настоящей литературы среда бытования не важна. Интернет позволяет увидеть некоторые массовые тенденции - например, общую склонность к стилизациям, созданию псевдопереводов, игровых псевдонимов и автобиографий. Учитывая, что среди прочих авторов “Инородных сказок” есть некий Розенкранц amp;amp;Гильденстерн (сказка “Про все остальное”), на общем фоне вполне органично выглядела бы биографическая статья: Розенкранц amp;amp;Гильденстерн. Мертвы. Здесь много чужих героев, в том числе осознающих себя как таковых и пытающихся выйти за рамки собственных мифов (рассказ “Лолита: перезагрузка” А. Малатова), отражений архетипических сюжетов и образов (цикл “Сказок о жизни”, “Сказок по Фрейду” В. Райхер). Для многих текстов характерен небрежно-сырой блоговый стиль, конспективность либо захлебывающийся эмоциональный поток сознания, и если для одних это прием, то для других - неизбежность. Общим местом становится форма романа в письмах, а многие рассказы стремятся, но не могут перерасти то единственное “красное словцо”, ради которого они созданы. О ФРАМе в целом говорить интереснее, чем о многих отдельных его текстах - эффект, обратный тому, которого добивается Мартынчик, но закономерный именно потому, что суть серии - кладоискательство, в которое вовлекается читатель, по мере того как Фрай показывает свои “Секреты и сокровища”. Для меня клад в этой серии - сборник прозы Виктории Райхер (в ЖЖ - neivid) “Йошкин дом”. Причем, судя по словам кладоискателя-Фрая, с ее одноименного рассказа вкупе с рассказом Дмитрия Дейча началось составление сборника лучших рассказов 2005 года. Название “Йошкин дом” - такой же бумажник со многими отделениями, как и большинство заголовков книг серии. Йошкин дом. Кошкин дом. Ежкин кот. Ежкин кот в кошкином доме. В результате эвфемистическое русское ругательство соседствует с именем Иосиф, спрятавшимся в уменьшительном Йошка и влекущим за собой целый спектр библейских ассоциаций. Соседство высокого и низкого, сленга и Завета для Райхер вполне характерно: вот и “Вариации на тему Пасхальной Агады” скрываются в подзаголовке рассказа, а скорее даже эссе, под броским и небрежным названием “Люблю, когда пипл тусуются”. Листая страницу за страницей книги серии, понимаешь, что огромное достоинство произведений Райхер - жанровое разнообразие. В “Йошкин дом” вошли юмористические рассказы и шутливые зарисовки, стихи и ритмизованная проза, психологические и публицистические эссе, психотерапевтические этюды и маленькая лирическая повесть “Смертельный номер”. В аннотации умение писателя менять маски и набрасывать сценарии возводится к психодраме - специальности Райхер, практикующего психолога, занимающегося индивидуальной и групповой психотерапией. Психодрама (по определению из ЖЖ neivid) - групповая игровая психотерапия, во время которой происходит проигрывание собственных проблем по собственным же сценариям. Подобные сценарии один за другим раскрываются в ее рассказах. Род занятий в данном случае не просто накладывает отпечаток - во многом организует художественное творчество, но, что не менее важно, они не становятся зависимыми друг от друга. В ряде рассказов психологическая (психотерапевтическая) подоплека выведена на поверхность уже в названиях-терминах: “Астения”, “PTSD”, серия “Извращений не бывает” - “Истеричка”, “Андрогин”, “Онанист”, ролевая игра “Злой и мертвый”. Рассказы - об этом, но они существуют отдельно от собственных ярлыков-заголовков - от того, что сказал бы о поведении персонажей специалист, прочитав ту или иную историю. Отчасти похожий случай - ранние работы Павла Пепперштейна, выставлявшиеся в конце 2007-начале 2008 года в галерее “Риджина” (Москва), альбом “Наблюдения”, в котором художник передал разные клинические фобии-мании и прочие состояния безумия, т.е. имитировал манеру и внутреннюю логику рисунков параноика, шизофреника, истерика и так далее. Но рисунки Пепперштейна ярлычками не снабжены, неподготовленный зритель видит в них одно, врач - другое, а еще лучше, если и то, и другое. Понимание концепции открывает еще одно измерение, без которого, впрочем, рисунки тоже интересны. У Райхер психотерапия дает начало движению и уходит на задний план, на переднем оставляя психологизм, как в рассказах о настоящем - с медицинской точки зрения - безумии (“Молочная река, кисельные берега”, “Лицевая вязка”), так и в историях о привычном безумии обыденности, семейной жизни, например (“Custom kill”, “Книга жалоб и обожаний”). Самый подходящий каламбур, описывающий характеры и сюжеты прозы Райхер, попадался мне давным-давно в “Двенадцати месяцах”: “…я без ума от природы!” - “Я так и думала, что от природы!..” - “Но я совсем не то хотела сказать, ваше величество. Я хотела сказать, что безумно люблю природу!”. Кто-то без ума от природы, кто-то от любви, кто-то от горя; безумные фантазии оказываются реальностью, внешне разумные серьезные намерения и фразы - игрой, при этом игры более чем серьезны, настоящее и кажущееся - взаимопроникаемы, а самые простые слова - непонятны и отягощены многочисленными подтекстами. Когда изобилие масок и языков очевидно, это не удивляет. Другое дело, когда то же самое происходит в поразительно одноголосом произведении - упоминавшемся романе “Забавные повадки людей”. В нем формальное многоголосие писем и разговоров оборачивается фактическим унисоном - где-то к середине окончательно теряешься в персонажах, которые если не на одно лицо, то на один голос. Как и герои короткого безымянного лирического рассказа Рубинштейн из “Уксуса и крокодилов” (по первой строчке: “Она любит…”) или ее же “Лишних встреч” в “78”. В результате начинает казаться, что все говорят на одном языке, да что там - принадлежат к одному биологическому виду, откуда же глухие стены между героями? Откуда просвечивающий сквозь щебет персонажей экзистенциальный ужас взаимонепонимания, обманов, одиночества, превращения близких людей в самых чужих и далеких? В романе есть несколько пассажей, обреченных на цитирование и уже растащенных по Интернету, один из них: “…пойми уже наконец, когда ты говоришь: “Я тебя люблю”, так ты в эти слова один смысл вкладываешь, а я совсем другой смысл из них извлекаю. Как будто ты кладешь в шляпу апельсин, а я из нее достаю кролика. А ты меня потом спрашиваешь: ну как, вкусно? И я сразу в ужасе: мне что, его убить нужно? И съесть? А я его, наоборот, морковкой кормлю, и у него нос шевелится, и уши розовые просвечивают на солнце. А ты, ну так, между прочим, предлагаешь: давай я тебе его почищу. Я это себе представляю, и мне сразу дурно делается. Тошнит, голова кружится… Ну ладно, говорю, почисть… И ухожу из дома, чтобы этого не видеть. Возвращаюсь через час, а ты сидишь в кресле, весь пол в апельсиновых шкурках, а кролика нет нигде. Ты мне вкладываешь в рот дольку апельсина, и меня немедленно рвет от вкуса свежей крови. Я думаю: убийца. Ты думаешь: истеричка…”. Уследить за ветвящимся, обрывающимся, возвращающимся к собственному началу якобы детективным сюжетом непросто, читателю придется постараться, но энергии текста хватает на то, чтобы проглотить, не жуя, а потом разбираться, кролик это был или апельсин. Последнее верно практически для всех книг разнороднейшей бело-рыжей серии. Апельсин ведь тоже рыжий, а кролик может быть белым. Или подопытным. Дарья Маркова