"Без единого выстрела" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 10

Чек проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. В верхнюю половину закрытого игравшими роль занавески старыми газетами окна лился голубоватый свет луны, освещая замусоренный пол, рваные обои и дряхлые скелеты того, что было когда-то обеденным столом, двумя жесткими стульями и диваном. На диване кто-то громко храпел, с головой завернувшись в рванье. С потолка свисал пыльный матерчатый абажур с потраченными молью кистями, внутри которого чернел пустой патрон. На краю захламленного стола поблескивала закопченным стеклом керосиновая лампа. В комнате воняло спиртом, табачным дымом и какой-то кислятиной, ассоциировавшейся у Чека с грязными тряпками, которые заменяли ему постель. Он обнаружил, что все тело у него затекло от лежания на почти голом дощатом полу, и попытался сесть, невольно закряхтев при этом от боли в спине.

— Тс-с-с-с! — прошипел кто-то прямо у него над ухом, и предыдущий день во всех своих подробностях налетел на Чека, как выскочивший из-за угла тяжелый грузовик с пьяным водителем.

Он вспомнил, как похожая на ушедшую в столетний запой Бабу Ягу Агнесса Викторовна пыталась вскрыть рану на плече Баландина, трясущимися артритными руками с трудом удерживая сточенный кухонный нож, продезинфицированный водкой и для верности прокаленный над пламенем керосиновой лампы. Чека мутило от этого кошмарного зрелища, но у него хватило ума понять, что если он не возьмется за дело сам, Баландин попросту истечет кровью, пока старуха будет полосовать его своим тесаком. Он отобрал у Агнессы Викторовны нож и почувствовал, что не сможет разрезать этим варварским орудием живую плоть. Потом Баландин, в которого в качестве общего наркоза влили почти две бутылки водки, покрыл его трехэтажным матом и велел резать. Тогда Чек стиснул зубы, зажмурился, снова открыл глаза и стал кромсать плечо Баландина, как купленную на рынке говядину — спокойно и безжалостно.

Баландин вскрикнул только один раз — когда Чек за неимением других инструментов поддел и выковырял пулю кончиком все того же хлебного ножа. Нож при этом скрежетнул по кости, и Чек был уверен, что не забудет этот звук до самой своей смерти. Все остальное время Баландин то скрипел остатками зубов, то говорил, временами переходя с жаргона на чистую феню, которой Чек не понимал вообще, а старуха, казалось, понимала отлично, но переводить отказывалась. Перед тем, как влить в пациента первый стакан водки, Чек все-таки изловчился задать свой вопрос, и в процессе операции получил на него исчерпывающий ответ. Сомневаться в том, что Баландин говорит правду, не приходилось: он был не в том состоянии, чтобы врать, да и вообще, похоже, не понимал, где он и что с ним делают. Рассказ о том, как погибла сестра Чека, неоднократно прерывался лирическими отступлениями на тему лагерной жизни, от которых Чека перекашивало. Страшнее всего ему почему-то показалась старуха, которая все время сидела рядом, мелко тряся головой, и бормотала какие-то невнятные матерные молитвы. По мнению Чека, старуха была совершенно сумасшедшая, и он все время боялся, что она вот-вот зайдет к нему со спины и вцепится в горло своими скрюченными лапами. На самом деле Агнесса Викторовна была просто пьяна в стельку, но именно она, а не Чек, сообразила присыпать изрезанное, сплошь покрытое кровью плечо Баландина черным порохом, извлеченным из охотничьего патрона в тронутой зеленью медной гильзе. Впрочем, откуда Чеку было знать, что в этой берлоге водятся охотничьи патроны?

Края раны смазали йодом, высыпали сверху содержимое гильзы и плотно завязали взятым в автомобильной аптечке бинтом. Баландин к этому времени то терял сознание, то проваливался в сон, больше напоминавший глубокую кому. «Авось, не подохнет, — сказала Агнесса Викторовна, откидывая с морщинистого лба грязные седые пряди. — Здоровый бык, чего ему сделается». После этого она допила остатки водки, рухнула на продавленный скрипучий диван, замоталась в тряпье и захрапела.

И вот теперь Баландин, который и в самом деле оказался крепче железа, будил Чека, тряся его за плечо.

— Тс-с-с! — повторил хромой волк и для убедительности поднес к губам один из двух уцелевших на его левой руке пальцев. Чек поспешно отвел взгляд: смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.

— Ты что? — шепотом спросил он, решив, что Баландин в бреду и не понимает, что делает. — Ложись, дурак, тебе спать надо.

— Какое, на хрен, спать, — хрипло прошипел Баландин, делая между словами длинные паузы, чтобы набраться сил. — Отсюда сваливать надо, сява. Ты же, пока меня сюда волок, наследил, как корова в валенках. Тебя же, небось, полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих пор мусоров нету. Машина где?

— Отогнал подальше, — прошептал Чек, с удивлением понимая, что Баландин вовсе не бредит и, более того, отлично помнит все, что с ним было накануне.

— Правильно, — одобрил Баландин. — И хрен с ней, забудь. Тачка, конечно, хорошая, но чересчур заметная. Заметут нас на ней, как пить дать. Теперь так… Я спросить тебя хочу: ты как, со мной пойдешь или сам по себе?

— А ты куда собрался? — спросил Чек. Накануне такая ситуация даже не могла прийти ему в голову: он собирался, проведя под крышей этой грязной берлоги ночь, уехать куда-нибудь подальше, чтобы без помех обдумать свои дальнейшие действия. Но прозвучавшее в заданном Баландиным вопросе предложение о сотрудничестве заставило его задуматься. — Что ты думаешь делать? — уточнил он свой вопрос.

— Мочить эту падлу, что же еще? — удивился Баландин. — Или у тебя есть другие предложения?

Чек задумался, придирчиво перебирая свои мысли и намерения, и понял, что других предложений у него нет. В самом деле, что же еще остается, когда нет другого выхода?

— Я с тобой, — сказал он хромому полумертвому волку, лежавшему рядом с ним на грязном дощатом полу.

— Тогда надо взять волыну, — горячо и хрипло зашептал Баландин. — У старухи есть, она ее где-то на кухне ныкает. И патроны есть, я видел. Надо найти, сява.

— Я тебе не сява, — твердо прошептал Чек. — Я Чек, запомни. Теперь скажи мне, что такое волына.

— Ну, пушка, ствол… Тьфу ты, тундра, да ружье же! Двустволка охотничья и патроны…

Чек кивнул, бесшумно встал и осторожно двинулся на кухню. В прихожей, куда не проникал лунный свет, было темно, как в угольной шахте. Чек сослепу забрел прямиком в вешалку, запутался в висевшем на ней вонючем тряпье и обрушил всю эту пыльную груду на пол, в последний момент каким-то чудом ухитрившись подхватить саму вешалку, не дав ей загрохотать по голым доскам. Старухин храп на мгновение прервался, но тут же возобновился с новой силой.

Прокравшись на кухню, Чек осторожно отклонил закрывавшие окно газеты и огляделся. На кухне царили запустение, грязь и густая вонь гниющих отбросов. Никаких шкафов, кладовок и антресолей, где можно было бы спрятать длинное охотничье ружье, здесь не было, но Чеку и в голову не пришло сомневаться в словах Баландина: за короткое время их знакомства Чек успел убедиться в том, что хромой волк не бросает слов на ветер. Если он говорит, что старуха прячет ружье на кухне, значит, так оно и есть.

Присев на корточки, Чек засветил зажигалку и принялся при ее мерцающем свете ощупывать кончиками пальцев грязные доски пола. В противоположном от раковины углу он нашел то, что искал: одна доска немного подалась, уступая его усилиям, и легко вышла из паза. Чек увидел узкую черную щель, на дне которой тускло блеснул вороненый металл с серебряной насечкой и благородно светилось гладкое красное дерево резного приклада. Патроны были здесь же, но Чек не спешил вынимать их из тайника: длинное и тонкое, явно не теперешней, штучной работы ружье очаровало его изяществом своих линий, заставлявшим забыть о том, что он держит в руках инструмент для убийства.

— Ишь, чего удумал! — раздался позади него скрипучий старческий голос, сопровождаемый беспорядочным клацаньем выпадающих вставных челюстей.

Костлявая рука схватила Чека за волосы и с неожиданной силой отшвырнула от тайника. Чек приземлился на пятую точку, ухитрившись не выпустить из рук ружье, и увидел косматый призрак, надвигавшийся на него, растопырив костлявые руки и занеся для удара суковатую палку.

— Положи ружье! — приказала старуха. — Не тобой положено, не ты и возьмешь! Одна память от мужа осталась, и за той пришли!

Суковатая дубина свистнула в воздухе. Растерявшийся Чек заслонился ружьем. Эта драка со старой вонючей ведьмой в освещенной луной полуразрушенной кухне напоминала кошмарный сон. Дубина с силой опустилась на вороненую сталь ружейного ствола, отскочила, вырвалась из слабой старческой руки и откатилась в угол. Агнесса Викторовна, не растерявшись, вцепилась обеими руками в ружье и рванула его на себя. Чек с ужасом понял, что не знает, есть ли в стволах патроны. Если они были там, то эта игра в перетягивание каната могла закончиться плачевно.

Он ударил старуху ногой, но остатки воспитания не позволили ему пнуть старую ведьму как следует, в полную силу, и удар получился совсем слабым не удар, а скорее предупреждение о намерении ударить. Зато старуха, словно только того и ждала, с невероятной прытью задрала свою костлявую ногу и наградила Чека полновесным пинком в пах, от которого он сразу потерял всякий интерес к происходящему. Ружье он, тем не менее, не выпустил скорее всего, чисто рефлекторно. Он цеплялся за проклятую железяку, как утопающий за соломинку, ничего не видя и ничего не чувствуя, кроме разрывающей боли в паху.

Старуха ругалась, как бывалый уркаган, и дергала ружье из стороны в сторону с упорством бульдога. Каждый толчок вызывал у Чека новую вспышку боли, и вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось. Старуха вдруг отлетела в угол, как отброшенное небрежной рукой старое пальто, и с дробным грохотом обрушилась на грязные доски пола. Звук был такой, словно кто-то высыпал на пол полмешка картошки. Чек от неожиданности потерял равновесие, упал, выронил ружье и наконец-то схватился обеими руками за низ живота, баюкая ушибленное место.

Перед ним, пошатываясь от слабости, стоял Баландин — голый по пояс, забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк покрытый корявой вязью татуировки, ощеренный и страшный.

— Хорош у меня корешок, — заплетающимся языком выговорил он. — Со старухой справиться не может… Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.

Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые и грязные босые ступни с черными ороговевшими пятками и скрюченными пальцами. Он вынул из тайника коробку с патронами и снова посмотрел на старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.

— Слушай, — сказал Чек, — ты ее, по-моему, убил. Баландин оторвал левую руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел к старухе, с трудом опустился перед ней на корточки, потерял равновесие, тяжело упал на одно колено, упрямо вернулся в прежнюю позу и запустил изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс. Потом он повернулся к Чеку.

— Шею сломала, старая коза, — сказал он удивленно. — Вот же тварь тупая… Ну, кто ее просил соваться?

Чек вцепился зубами в костяшки сжатого до боли кулака и замычал. Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что произошло на его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.

— Не мычи, сява, — грубо сказал Баландин. — Ты Рогозина мочить собрался, а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в ментовку. Они тебя пожалеют, сильно бить не станут.

— Ты, — с ненавистью сказал Чек. — Ты — животное! Она же тебе жизнь спасла, а ты…

— Да ты не ори, — миролюбиво ответил Баландин. Он встал, кряхтя и постанывая, и привалился здоровым плечом к стене, чтобы не упасть. — Что же мне теперь, удавиться? Видишь, как оно повернулось. Я ж не специально, это понимать надо. Несчастный случай. Да она сто раз могла на лестнице шею сломать… Кости-то старые, хрупкие, а туда же — драться. Ты прости, мать, — обратился он к трупу. — Не со зла я, не нарочно. Собирайся, сява, линять надо — А… она? — Чек кивнул в сторону трупа, держа в одной руке злополучный «зауэр», а в другой коробку с патронами.

— А что она? — не понял Баландин.

— Но надо же что-то сделать, — сказал Чек. — Похоронить хотя бы…

— Точно, — насмешливо прохрипел Баландин. — Закопаем во дворе и дадим салют из этой берданки. Ты что, правда больной или только прикидываешься? Собирайся, дурак. Ружье заверни, здесь тебе не тайга. И помоги мне одеться — видишь, у меня с одной клешней ни хрена не получается…

Выходя из квартиры с завернутым в какой-то грязный и рваный мешок коллекционным ружьем под мышкой, Чек на секунду остановился, охваченный странным чувством. Он был уверен, что идет навстречу собственной смерти. Было просто невозможно вернуться к нормальной жизни из этого кошмара, в который он угодил, следуя собственным представлениям о том, как нужно жить. Смерть теперь шла рядом, сильно припадая на изувеченную ногу, одетая в мятые серые брюки и какой-то невообразимый древний пиджак на голое тело. Чек почти наверняка знал, что жить ему осталось совсем мало, но дал себе слово, что постарается умереть не раньше, чем увидит труп Рогозина. И еще одно обещание дал себе Чек, стоя на пороге квартиры Агнессы Викторовны: обязательно повидаться с мамой прежде, чем все это так или иначе закончится.

Потом Баландин, который уже успел спуститься до середины лестничного марша, окликнул его своим хриплым голосом, и Чек, вздрогнув, стал спускаться по скрипучей деревянной лестнице.

На улице они почти сразу свернули в какой-то темный двор и пошли вдоль ряда брошенных здесь на ночь беспечными хозяевами автомобилей, высматривая подходящий.

— Этот, — сказал Баландин, указывая на дряхлый, вручную выкрашенный в бледно-голубой цвет «иж-комби», устало прижавшийся к обочине.

Чек с сомнением посмотрел на этот раритет. Одна фара у «москвича» треснула, покрышки были лысые, а на передней дверце красовалась глубокая вмятина. Чек нерешительно подергал дверную ручку со стороны водителя, как будто рассчитывая на то, что она откроется. Дверца была заперта.

— Что ты его щупаешь, как бабу? — прохрипел рядом Баландин. — Стекло разбей, да поживее, пока не замели!

Чек поднял завернутое в мешковину ружье и ударил прикладом по окошку со стороны водителя. Стекло хрустнуло и со звоном посыпалось на асфальт. Звук получился совсем негромкий и какой-то будничный. Чек просунул руку в салон и открыл дверцу. Положив длинный сверток с ружьем на заднее сиденье, он сел на водительское место и открыл соседнюю дверцу. Баландин тяжело опустился на пассажирское место, заставив заскрипеть старые пружины.

— Ну, что ты телишься? — сказал он. — Заводи!

— Ключ… — начал было Чек, но тут же махнул рукой и полез под приборную панель. Говорить о ключе было просто смешно. Пора было отвыкать от ключей, чистых постелей, собственных имен и иных благ цивилизации, которые всего несколько часов назад казались само собой разумеющимися. Пора было приучать себя к другой жизни — без горячего душа, компьютерных игр и маминых блинчиков, где надо убивать, чтобы не быть убитым, — убивать и прятаться, уходя от погони по темным кривым переулкам…

Чек рывком вытащил из-под панели спутанный клубок проводов, оборвал нужные и соединил их напрямую. Раньше он видел эту операцию только в кино, но все получилось в лучшем виде: стартер закудахтал, двигатель кашлянул и ожил. Чек включил первую передачу, поморшившись от хруста в коробке скоростей, отпустил тугое сцепление, и дряхлый «москвич» неуверенными рывками отчалил от бровки тротуара, держа путь в неизвестность.

На столе Рогозина ожил и замигал лампочкой телефон внутренней связи. Юрий Валерьевич не торопясь положил дымящуюся сигарету на край пепельницы, оттянул пониже узел галстука и утопил клавишу селектора.

— В чем дело, Инга?

— Здесь ваш водитель, — интимно прошелестела секретарша. — Он говорит, что ему нужно срочно повидать вас.

Рогозин улыбнулся, радуясь тому, что телефонный аппарат в придачу ко всем имеющимся наворотам не оснащен еще и экраном, на котором секретарша могла бы видеть эту улыбку. Он хорошо знал, что собирается сказать ему водитель, и уже предвкушал облегчение, которое испытает, получив радостное известие. Напьюсь, решил он. По такому поводу грех не напиться. Закажу столик в «Арагви» и напьюсь до поросячьего визга, пусть выносят на руках, как героя, павшего в неравной борьбе с зеленым змием…

— Пусть войдет, — сказал он секретарше. — И не соединяйте меня ни с кем, пока мы не закончим разговор.

Секретарша ничем не выразила удивления. Да она, вероятно, и не удивилась, решив, скорее всего, что речь опять пойдет о съеме дорогих валютных баб для очередной вечеринки. Через секунду после того, как селекторная связь прервалась, в кабинет вошел водитель Алексей, к услугам которого Рогозин прибегал, когда был пьян или ехал на деловую встречу, где необходимо было выглядеть представительно и, опять же, всегда существовала вероятность принять внутрь стаканчик-другой взрывоопасной смеси, которую так не любят инспектора ГИБДД — за исключением, само собой, тех нередких случаев, когда пьют ее сами.

Водитель держал в руке аккуратный сверток, завернутый в черный полиэтиленовый пакет. Сверток выглядел точно так же, как и в тот момент, когда Рогозин отдавал его водителю, а вот сам водитель явно пережил какое-то весьма острое ощущение и горел желанием поделиться с шефом новостями.

— В чем дело? — недовольно спросил Рогозин, который отлично знал, в чем дело, но не собирался информировать об этом беднягу водителя. — Ты почему не передал посылку? Только не говори, что попал в аварию. Стоимость ремонта вычту из зарплаты, и все неприятности, которые я буду иметь из-за этой посылки, я разделю с тобой поровну… А это большие деньги, учти.

— Да нет, что вы, Юрий Валерьевич, — в боязливой и вместе с тем несколько развязной манере ответил Алексей. — У меня аварий не бывает. Что уж вы так сразу — неприятности, деньги… Не пришел ваш человек, вот и все. Полчаса его ждал, как вы велели.

— Подождал бы чуть подольше, — проворчал Рогозин. — Небось, калымить торопился… А ты уверен, что он не пришел? Может, ты его проглядел? Толстый такой, лысоватый…

— В очках и с бородавкой на левой щеке, — подхватил водитель. — Не было его там, Юрий Валерьевич, клянусь, не было. А ждать я не мог. Полчаса, как вы велели, высидел, а больше ну просто никак не получалось. Там такое творится…

— И что же там творится? — насмешливо спросил Рогозин, всем своим видом давая понять, что готов выслушать очередную байку, но не обещает в нее поверить. — Пожар? Землетрясение? День рождения мэра?

— Заказуха, — веско сказал водитель. — Какого-то мужика подвалить хотели.

— Хотели или подвалили? — спросил Рогозин, чувствуя неприятный холодок в груди.

— Да я толком и не понял, — признался Алексей. — Шел мужик по площади, и вдруг хлоп на колени! И все плечо в кровище… С крыши, наверное, пальнули. Я, помнится, еще подумал: вот сейчас ему вторую впаяют, чтобы наверняка. А тут эта машина…

— Погоди, — сказал Рогозин. — Что с машиной? Что, машину задели?

— Да нет же, — досадуя на непонятливость начальства, отмахнулся Алексей. — Ваша машина в полном порядке — ни пятна, ни царапинки. Другая машина… Выскочила, понимаете, прямо на тротуар, к этому мужику, которого подстрелили. Мужик в машину, водила по газам, и поминай как звали. Лихой водила, настоящий каскадер. С места в карьер, стольник, наверное, секунд за пять набрал — как ракета, ей-богу…

— Так уж и за пять, — недоверчиво сказал Рогозин, борясь с желанием грохнуть чем-нибудь об пол, а еще лучше — о голову этого придурка. Принес, называется, радостную весть…

— Ну, может, за шесть, — не стал спорить Алексей. — Машина у него зверь, спортивная «хонда»…

— Синяя, — подхватил Рогозин, — девяносто второго года. Я одного такого знаю, на синей «хонде»…

— Нет, — с сочувствием сказал водитель, — не он это. Красная она была, а не синяя, и поновее — года этак девяносто шестого или девяносто восьмого, а то и вовсе годовалая. Я же говорю — ракета. Да и номер — в смысле, серия, — не старый, прошлым летом такие выдавали.

— А ты, я вижу, настоящий сыскарь, — из последних сил сдерживая ярость, сказал Рогозин. Он попытался улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась кривой, страшноватой, и поспешно поднес к губам сигарету, чтобы скрыть исказившую лицо гримасу страшного разочарования. Хромой волк был жив, и теперь, после неудачного похищения, непременно покажет свои желтые клыки во всю длину. — Может, ты и номер запомнил? — как бы между прочим спросил он, затягиваясь сигаретой — А то нет, — без ложной скромности сказал водитель и назвал номер — В кои-то веки увидишь что-то интересное, — добавил он — Тут поневоле запомнишь все до мелочей — Это ты так считаешь, — сказал Рогозин — А остальные, небось, полные штаны навалили с перепугу Уверен, что менты от этого стада баранов ничего не добьются Да ты не стесняйся, закуривай, — добавил он, видя, что водитель жадно косится на сигарету в его руках — Натерпелся, небось Так что менты?

— Да в точности, как вы сказали, — ковыряясь в сигаретной пачке, ответил Алексей, — Бьются, как рыба об лед, свидетелей ищут. Никто ничего не видел, а кто видел, ни черта не может вспомнить — ни мужика этого, ни какого цвета была машина.

— Ну, а ты чего же? — добродушно спросил Рогозин.

Только он один знал, чего ему стоило это добродушие.

— Помог бы родной милиции, которая тебя бережет.

— Бережет, — криво ухмыльнувшись, повторил Алексей, — Сначала ловит, а потом стережет. Что я, больной — в заказуху путаться?

— И то верно, — согласился Рогозин. — Водитель ты неплохой, жалко было бы тебя потерять. Поэтому ты и вправду лучше помалкивай. Кто его знает, из-за чего вся эта заваруха. Вляпаешься, а потом доказывай, что ты не верблюд. Начнешь как свидетель, а кончишь как главный обвиняемый. Им ведь важно дело закрыть, посадить кого-нибудь для галочки. Почему, скажут, никто ничего не видел, а ты видел? Пудришь мозги следствию, отводишь от себя подозрение. Схлопочешь срок, а в зоне тебя найдут и замочат, чтоб помалкивал. Да, ты прав ну их, этих ментов, куда подальше.

— Вот и я так думаю, — сказал водитель.

Когда он ушел, Рогозин трясущимися руками схватил со стола трубку сотового телефона и набрал номер Канаша. Тот ответил сразу, будто только и дожидался звонка.

— Лажа, Юрий Валерьевич, — без всяких предисловий сказал он.

— Сам знаю, что лажа, — сдавленно прошептал Рогозин, — Только появись у меня, сволочь, я с тебя шкуру спущу.

— Непредвиденные обстоятельства, — стал оправдываться Канаш, — И потом, все под контролем. Я жду доклада от своего человека.

— Сюда, — процедил Рогозин, — Быстро Бегом, мать твою! На реактивной тяге! Доклада он ждет начальник затраханный!

Канаш прибыл через полчаса. Физиономия у него по-прежнему была каменная, как у идола с острова Пасхи, но на левой щеке багровела свежая царапина, да на строгом костюме местами виднелись какие-то наспех затертые пятна, словно Канаш, как одолеваемая блохами курица, купался в пыли.

— Слушаю, — неприветливо сказал ему Рогозин, успевший за эти полчаса привести свои растрепанные чувства в порядок с помощью стакана виски.

При взгляде на угрюмую рожу Канаша вызванная спиртным легкая эйфория начала стремительно улетучиваться, но Роюзин все еще продолжал на что-то надеяться, потому что прежде Канаш никогда не подводил.

— Дождался своего доклада?

Канаш едва заметно пожал плечами.

— Сам ничего не понимаю, — признался он, — Мой человек сидит у него на хвосте от самой площади, но почему-то молчит. Далеко ваш клиент уйти не мог, я его хорошо угостил.

— Плохо ты его угостил — грохнув по столу кулаком, рявкнул Рогозин. Ты что, Канаш, стрелять разучился? — уже тише спросил он, сильно подавшись вперед и вытянув шею. — Что случилось? Что это за обстоятельства, которые помешали тебе выполнить элементарное поручение? И что это за твой человек у него на хвосте, когда я ясно сказал никаких посторонних?

— Это не посторонний, — буркнул Канаш, — это необходимая страховка. Хорош бы я сейчас был, если бы не позаботился поставить там наблюдателя.

Он понимал, что сел в лужу, и старался выгородить себя, выдавая самодеятельность Чека за плод своей предусмотрительности.

— Ты и так хорош, — успокоил его Рогозин, — Стоишь тут и мямлишь. Где клиент? Где, черт бы его побрал, этот твой наблюдатель? Нету? Так какого дьявола ты мне тут очки втираешь, будто бы у тебя все под контролем?! Рассказывай, киллер недоделанный. Я сам, я сам… Мститель долбаный.

Поигрывая каменными желваками на высоких скулах, Канаш сжато описал ход событий Рогозин выслушал его, не перебивая, и хватил кулаком по столу.

— Боже — простонал он — С какими кретинами приходится работать. Его посылают сделать плевое дело, а он возвращается и рассказывает мне о битве с каким-то лифтером. Так ты, говоришь, не знаешь, куда подевался клиент?

— Не знаю, — подтвердил Канаш.

Он уже начал понимать, что доклада от Чека не будет. Скорее всего, хромой каким-то образом ухитрился вывести не отличавшегося богатырским телосложением компьютерщика из строя. Подстерег где-нибудь в подворотне и треснул кирпичом по башке. У него, конечно, винтовочная пуля в плече, и нормальный человек на его месте сейчас бы уже, наверное, помер, но этот хромой лагерный волк, похоже, целиком сделан из крепкого железа и стальной проволоки, а Чеку, опять же, много не надо покажи ему издали кулак, он и обгадится.

— Не знаешь, — с отвращением повторил Рогозин, — Зато я знаю. Слушай меня внимательно. Этот гад был на площади не один. Он пришел с приятелем, и ты того приятеля проморгал. Приятель его оттуда и увез, пока ты занимался отстрелом лифтера. Запиши приметы машины Красная спортивная «хонда», года примерно девяносто шестого — девяносто девятого, номер. — Он продиктовал номер и только тогда заметил, что Канаш стоит неподвижно, уставившись на него так, словно у Рогозина вдруг выросла вторая голова Каменная маска. Канаша наконец-то дала трещину, и сквозь нее проглядывало огромное человеческое изумление.

— Ты почему не записываешь? — подозрительно спросил Рогозин.

— А зачем? — каким-то безнадежным тоном откликнулся Канаш, — Знаю я эту машину, и приятель этот мне отлично знаком. Что же это он затеял, щенок? И главное, зачем? Вот уж от кого не ожидал.

— Что такое? — забеспокоился Рогозин. — О чем ты? Что за щенок? — Его вдруг осенило, — Это что же и есть твой наблюдатель?

Канаш обреченно кивнул.

— Ничего не понимаю, — сказал он — Зачем? Почему? Рехнулся он, что ли? Какая муха его укусила? Это же он, наверное, и предупредил клиента. Тот вдруг обернулся как раз тогда, когда проходил мимо его чертовой «хонды» Юрий Валерьевич, вам фамилия Чеканов ни о чем не говорит? Рогозин честно попытался припомнить, но не смог.

— Нет, — сказал он, — А почему она должна мне что-то говорить?

— Я просто подумал, — сказал Канаш, — а вдруг он имеет что-то против вас? А тут этот хромой со своими наездами. Ну, парень и решил, что случай удобный.

— Чепуха, — сказал Рогозин, — Кем он у тебя работал?

— Специалистом по компьютерному взлому, — ответил Канаш, — Вундеркинд, гений, второго такого днем с огнем не сыщешь. И что это ему в голову взбрело?

— Компьютерщик? — задумчиво переспросил Рогозин, — Ну, тогда твоя теория вообще ни к черту не годится Компьютерщик мог подставить меня тысячу раз а сам при этом оставаться чистеньким, вне подозрений… Ты же спец по информационным диверсиям, что я тебе объясняю… Тут что-то другое. Вот что, Валентин Валерьянович. Этих двоих надо найти. Плюнь на все — на прокуратуру, на «Кентавр»… в общем, на все текущие дела, — и достань мне этих двоих. Разговаривать мне с ними не о чем, так что можешь не миндальничать. Для начала узнай все об этом своем компьютерном гении — кто он, что он, откуда и почему. Все до мельчайших подробностей, ясно? Что-то ты проглядел, когда брал эту сволочь на работу, чего-то не заметил. Может быть, это поможет тебе в поисках. И еще… У меня к тебе личная просьба: сделай все сам, без посторонних.

— Разумеется, — кивнул Канаш. — Благодарю за доверие.

— Твердокаменный ты мужик, Валентин Валерьянович. Другой бы на твоем месте бежал от такого доверия, как от чумы, а он еще и благодарит. Не боишься?

— Чего? — спросил Канаш и твердо посмотрел на Рогозина.

Тот некоторое время пытался выдержать его взгляд, но в конце концов сдался и отвел глаза.

— Верно, — незаметно переводя дыхание, сказал он, — бояться нам с тобой друг друга поздно.

— Да, — согласился Канаш. — Вы на тот свет, и я вслед. И наоборот.

Он вышел и через полчаса вернулся. Рогозин за это время успел отменить все назначенные на конец рабочего дня встречи и отправить домой обрадованную такой щедростью секретаршу, велев ей повеселиться, за него, пока он будет заживо гореть на работе.

Когда Канаш без стука вошел в кабинет, Рогозин стоял у окна и сквозь планки горизонтальных жалюзи любовался закатом. К вечеру небо очистилось, и запад горел надраенной красной медью, обещая на завтра ненастье. Начальник службы безопасности позлорадствовал, заметив, что его могущественный босс стоит у окна так, чтобы его не было видно с улицы. Прежде за Рогозиным такого не водилось.

«Погоди, — думал Канаш, глядя на обтянутую белой рубашкой с демократично засученными рукавами спину Рогозина, — то ли еще будет! Вот вывалю тебе на стол то, что я нарыл на Чека, ты у меня вообще припадочным сделаешься».

То, что обнаружили спецы из отдела кадров, копаясь в личном деле Чека, насколько понимал Канаш, могло вогнать Рогозина в глубокую депрессию. Похоже, у Чека действительно имелся давний счет к президенту «Эры», но Канаш не видел своей вины в том, что принял на службу потенциального врага Рогозина. Когда Чек проходил собеседование и проверку, Канаш понятия не имел о существовании какого-то «дела Свешниковой» и связи с этим делом своего начальника. Зато теперь…

«Сам виноват, — подумал Канаш, разглядывая спину Рогозина. — Надо было ввести меня в курс дела хотя бы в общих чертах. Не могу же я обеспечивать его безопасность с завязанными глазами!»

— Что нового? — не оборачиваясь, спросил Рогозин.

— Нового много, Юрий Валерьевич, — ответил Канаш. — Я даже не знаю, с чего начать. Может быть, мне стоит подать в отставку?

— Это и есть твои новости? — все так же глядя в окно, проворчал Рогозин. — Что за дикая идея? Прости, Валентин Валерьянович, но меньше всего я ожидал, что ты придешь ко мне только для того, чтобы ломать комедию.

— Нет, это вы меня простите, Юрий Валерьевич, — непреклонно сказал Канаш. — Если вы мне не доверяете, значит, я сижу не на своем месте.

Теперь Рогозин обернулся. Он приподнял брови, внимательно разглядывая Канаша, который стоял посреди кабинета, непоколебимый, как статуя Командора, всем своим видом выражая упрямство и невысказанный упрек.

— Та-а-ак, — протянул Рогозин, — любопытно… Так в чем же, по-твоему, выражается мое недоверие?

— Вы ничего не сказали мне о деле Свешниковой, — ответил Канаш.

— Верно, не сказал, потому что это тебя совершенно не касается. Голос Рогозина был спокойным и ровным, но Канаш видел, что его слова прозвучали для шефа как гром с ясного неба. — И, тем не менее, ты в курсе. Значит, шпионил, выслеживал, вынюхивал… Зачем? Но это ладно, об этом потом. Я никак не пойму, какое отношение имеет это быльем поросшее недоразумение к нашему с тобой делу.

— Юрий Валерьевич, — сказал Канаш, — я понял, что моя отставка не принимается. — Он сделал паузу, давая Рогозину возможность возразить, но тот молчал. — Тогда давайте сразу договоримся: не темнить. Все очень серьезно, и станет еще серьезнее, если вы не перестанете водить меня за нос. Если бы это было недоразумением, вы не стали бы даже разговаривать с этой лагерной рожей, а просто натравили бы на него наряд милиции или отдали бы через меня приказ намять ему бока и вышвырнуть из города. Но вы этого не сделали, и я хочу знать, почему. Мне необходимо это знать, чтобы понять, каким образом выстраивать защиту.

— Вот даже как? — Рогозин наморщил лоб и сильно потер переносицу. — А впрочем, какая разница? Мы с тобой теперь одной веревкой связаны, стали оба мы скалолазами… Ты, Валентин Валерьянович, про меня столько знаешь, что эта доисторическая чепуха ничего не изменит. Просто неловко вспоминать… В общем, в молодости угораздило меня попасть в неприятную историю с… с изнасилованием. Я там был с боку припеку, но баба умерла. Этого ублюдка посадили, но он почему-то решил, что сидеть мы должны вместе, потому что я сдуру сунулся помогать ему вывезти труп. Вот… А теперь он вышел, как-то разыскал меня и стал требовать денег. Опасности он для меня не представляет… вернее, не представлял, пока ты не облажался с этой стрельбой, но ты ведь знаешь наши газеты! Им только дай повод зацепиться так обольют грязью, что потом век не отмоешься.

Канаш немного расслабился и, не спрашивая разрешения, уселся в кресло для посетителей.

— Ясно, — сказал он. — Вот же черт! И угораздило меня поставить на прослушку именно этого недоноска… Можно последний вопрос?

— Валяй.

— Эту… потерпевшую… Ее, часом, не Анной Свешниковой звали?

— Как будто. А что это меняет?

Канаш неторопливо закурил, сосредоточенно скосив глаза на огонек зажигалки, и медленно, с расстановкой сказал:

— Парень, который помог скрыться вашему хромому приятелю, — ее брат. Если бы у них были одинаковые фамилии, я все понял бы сразу, как только услышал о деле Свешниковой. Ведь упоминание о его погибшей сестре имеется в его личном деле, и я про это знал, но думал почему-то, что она тоже Чеканова, как и он… Понимаете, он был единственным свободным человеком, у которого на хвосте не висел десяток псов из прокуратуры, и я послал его отследить вашу встречу с этим хромым.

— Трах-тарарах! — сказал Рогозин. — А он, значит, услышал фамилию сестры и решил докопаться до правды самостоятельно… Но это же какой-то индийский боевик! Ведь в жизни так не бывает!

— В жизни еще и не так бывает, — заверил его Канаш. — Просто в натуре все это не так красочно и музыкально, да и времени занимает больше, оттого и кажется скучным. Да вы не беспокойтесь, Юрий Валерьевич. Что они могут? Один — раненый калека без паспорта, другой — сопляк, которого можно убить щелчком по лбу… Машина у них заметная, и деваться им некуда. Я уже послал людей на поиски, кое с кем созвонился, так что все будет в ажуре. Да, чтобы вы не волновались… Я отдал приказ только найти машину, ничего больше, никаких контактов. Найти и доложить мне лично. А дальше уж я сам как-нибудь управлюсь.

— Не хвастайся, — сказал Рогозин. — Ох, не хвастайся, Валентин! Два раза этот хромой черт тебя уже кинул. Смотри, чтобы и в третий раз так же не получилось. Пойми, еще одной попытки может просто не быть — ни для тебя, ни для меня. Теперь он перестанет звонить и начнет стрелять.

Канаш засунул указательный палец под марлевый ошейник и сильно оттянул его книзу, словно тот вдруг начал его душить.

— Разберемся, — пообещал он, потушил сигарету в пепельнице и вышел, бесшумно ступая по натертому дубовому паркету.