"Проводник смерти" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 17

Проехав еще с километр, Илларион понял, что окончательно потерял Тарасова. Он остановил машину — мотаться по огромному городу в поисках неприметных «жигулей» было пустой тратой времени. Тарасов ушел окончательно и бесповоротно.

Илларион от всей души стукнул кулаком по пластмассовому ободу руля и закурил. Некоторое время он угрюмо дымил, слепо уставившись прямо перед собой тупым взглядом. Таких проколов с ним прежде не случалось, и бывший инструктор спецназа глубоко переживал поражение, нанесенное ему его же учеником. Эта неудача казалась ему одним из многочисленных признаков надвигающейся старости. Конечно, если бы не чертова собачонка, ничего бы не случилось, но… «Воображаю, какие лица сделались бы у Мещерякова и Федотова, если бы, вернувшись из рейда, я доложил им, что задание не выполнено по вине гололеда и рыжей дворняги с комками присохшего дерьма под хвостом, — подумал он, жадно затягиваясь сигаретой. — Они бы наверняка решили, что я над ними издеваюсь.»

Он взял себя в руки и вынул из кармана своего утепленного бушлата трубку сотового телефона. Печка мерно гудела, нагнетая в салон горячий воздух, в бушлате было жарко, и от этого раздражение Забродова только усиливалось. Какого дьявола мир так глупо устроен, что человеку приходится охотиться на своих друзей да при этом еще и страдать от жары?

Он выключил печку и задумчиво взвесил на ладони телефонную трубку. Нужно было звонить Сорокину — признаваться в том, что опять путался под ногами у наших доблестных органов, и расписываться в собственной несостоятельности.

Он посмотрел на трубку так, словно она была готовой к смертельному броску змеей. Нужно было звонить, причем вовсе не Сорокину. Илларион набрал в грудь побольше воздуха, покрепче стиснул зубы и быстро, чтобы не успеть передумать, набрал номер своего домашнего телефона.

Татьяна ответила сразу, как будто сидела у аппарата, ожидая звонка. Так оно, скорее всего, и было, и от этого Забродову сделалось еще хуже.

— Где ты бродишь, Забродов? — повторила Татьяна неуклюжий каламбур очкастого Санька.

— По горам, по долам, по дальним странам, — ответил Илларион. — За тридевять земель, в тридесятом царстве… Нет, так не пойдет. Знаешь, Кареев убит.

Он очень надеялся, что не переоценил ее силы, и он не ошибся. Татьяна молчала всего несколько секунд, а потом спросила:

— Как это произошло?

Ее голос звучал почти спокойно, и Илларион был ей за это благодарен.

— Милиция считает, что его убил случайный грабитель.

— Чушь.

Это тоже было сказано спокойно, но с огромной убежденностью.

— Я тоже так считаю, и, по-моему, кое-кто в МУРе со мной согласен. Но дело не в этом. Мне нужна твоя помощь.

— Я слушаю.

— Давай договоримся сразу: потом, когда все закончится, ты можешь меня презирать, ненавидеть и вообще не замечать, но сейчас ты должна мне помочь.

— Многообещающее вступление, — сказала Татьяна. Несмотря на шок, в ее голосе звучала ирония, и Илларион подумал: в самом деле, что бы делала наша интеллигенция, не будь на свете такой чудесной вещи, как ирония? Вымерла бы к черту, как динозавры. Вот вам и новая естественнонаучная теория: динозавры вымерли из-за нехватки чувства юмора. Счастливчики.

— Ты знаешь, кто такой Муха? — спросил он.

— Что-то слышала. Какие-то сплетни. Вроде бы какой-то супермен, который забирается на верхние этажи прямо по стене…

— Это не сплетни. Кареева убил Муха. Залез в окно и убил.

— На двенадцатый этаж?! — Татьяна вдруг замолчала, и Илларион готов был поклясться, что знает, о чем она думает.

— Илларион, — очень серьезно сказала она после паузы, — только не говори, что ты думаешь, будто…

— Я ведь предупредил тебя, — сказал он. — Я знаю, это, наверное, жестоко, но мне нужно, чтобы ты ответила на мой вопрос: куда мог пойти Игорь, зная, что его преследуют?

— Я не знала, что ты на это способен, — сказала Татьяна. Теперь ее голос звучал холодно и сухо, напоминая шелест ледяного ветра над заснеженным полем.

— Бывают ситуации, — сказал он, почти насильно выталкивая из себя слова, — когда личные привязанности перестают иметь значение.

— Я не имела в виду личные привязанности, — все тем же бесцветным, ломким голосом ответила Татьяна. — Я имела в виду глупость.

— Глупость… Что ж, наверное. Но у него зажигалка Кареева. Та самая, из пулеметной гильзы, помнишь?

— Нет, не помню.

— Это именно та зажигалка, сомнений быть не может. И когда я ему об этом сказал, он прыгнул в машину и умчался так, словно за ним гнались черти.

— Что же ты его не догнал?

Звучавшая в ее голосе холодная насмешка заставила Иллариона снова стиснуть зубы. «Так тебе и надо, старый дурак. Ничто не остается неизменным, все расцветает только для того, чтобы деградировать и умереть буквально все, и ты не исключение из этого правила.»

— Не получилось, — сказал он.

— Я знаю, куда он мог поехать, — после паузы заговорила Татьяна. Вчера вечером он сказал мне, что виделся с Вагиным.

— С Виктором?

— Вы знакомы? Ах, ну да, конечно… Раз он сослуживец Игоря, то и твой тоже. У Вагина на меня огромный зуб, и они почти перестали видеться. А вчера Вагин сам подошел к Игорю, затеял разговор и что-то подарил. Игорь сказал что-то вроде: «Такую штуку подарил — закачаешься». Обещал позже показать, да видно, забыл…

— Не может быть, — ахнул Илларион. — А я-то, старый идиот… Куда же он, думаю, бежит? Адрес знаешь?

Татьяна продиктовала адрес и, не прощаясь, повесила трубку. Илларион в сердцах швырнул мобильник на сиденье и рванул с места так, что машину снова занесло.

Он справился с заносом и на предельной скорости погнал «лендровер» к дому Вагина, до которого было минут восемь езды по кратчайшему пути.

«Вагин, — думал Илларион по дороге, лавируя в потоке автомобилей и бдительно высматривая собачек, кошечек и даже голубей — сегодня любовь к животным обошлась ему слишком дорого. — Это же надо — Витька Вагин! Наш, спецназовский, афганский… да центроспасовский, в конце концов! Вся грудь в орденах, золотые руки… Только что-то тут не стыкуется. Вагин — технарь, слесарь и механик божьей милостью, а вовсе не альпинист. Конечно, на простеньком склоне и с соответствующей экипировкой и он справится, но чтобы без ничего по голой стене — нет, на это способен только Тарасов.

А двери квартир не были взломаны… Стоп! Да кто ж их осматривал, эти двери? Замок цел, зато окно нараспашку, и на подоконнике следы… А Вагин любой замок открывает. Ведь он с техникой всю жизнь на „ты“. Чего проще: вошел через дверь, открыл окошко, взял, что надо, и снова ушел. А Тарасов под боком — живет и в ус не дует, ждет, когда его сыскари заметут. Надо бы Сорокину позвонить, попросить еще раз проверить замки, но это потом…»

Он еще издали заметил знакомые «жигули» и припарковал свой помятый «лендровер» так, чтобы полностью блокировать Тарасову выезд со стоянки. Правда, внедорожник при этом оказался не столько припаркованным, сколько брошенным посреди дороги, но перспектива получить пару новых вмятин в придачу к тем, что уже имелись, в данный момент волновала Иллариона меньше всего.

Он выпрыгнул из кабины на схваченный легким морозцем асфальт. Под правым ботинком звонко захрустела тонкая, как бумага, ледяная корка, в которую превратилась вымерзшая до самого дна мелкая лужица. С неба снова падал редкий снежок, невесомые хлопья легко касались щек Забродова и оседали на его волосах и плечах старого армейского бушлата тонкими, филигранной работы звездами. Илларион пересек асфальтовую полосу подъездной дорожки и распахнул дверь. Из-под ног, скрежетнув когтями по бетону, черной тенью метнулся крупный тощий котяра, одержимый, как и все его соплеменники, параноидальным бредом — ему показалось, что Илларион явился сюда исключительно для того, чтобы завладеть его облезлой шкурой.

«Черный кот — дурная примета, — подумал Илларион, поднимаясь по замусоренным ступенькам к лифту. — Значит, мне сегодня не повезет. Интересно, куда уж дальше-то? Можно подумать, что до сих пор я просто купался в везении.»

Он вызвал лифт. Где-то взвыл электромотор, внутри шахты с тихим громыханием поползли стальные тросы. Судя по звуку, кабина находилась на самом верху, и Илларион, махнув рукой на лифт, стал подниматься пешком. Что-то подсказывало ему, что надо поторапливаться, иначе беседа двух армейских приятелей может закончиться печально.

Забродов легко взбежал на восьмой этаж, не успев даже запыхаться. Сейчас он не думал о том, что к нему исподволь подкрадывается старость: он был занят делом, и ему было некогда отвлекаться на глупости. Он действительно считал то, что делал сейчас, своей прямой обязанностью: и Тарасов, и Вагин когда-то были его учениками, именно он когда-то вложил в них умение убивать расчетливо и наверняка. Теперь он нес моральную ответственность за то, что один из них применил свои навыки не по назначению., Он подошел к двери квартиры Вагина и, еще не нажав на звонок, увидел, что дверь прикрыта неплотно.

За ней неразборчиво бубнили голоса. Илларион повернул ручку, бесшумно приоткрыл дверь и проскользнул в прихожую. Голоса доносились из гостиной, но говоривших не было видно — их скрывал выступ стены.

— Помешался ты на этом признании, — услышал Илларион голос Тарасова, а в следующее мгновение что-то коротко и хлестко громыхнуло.

— Дурак, — сказал после паузы Тарасов каким-то другим голосом, и Забродов услышал тяжелый шум падения.

Он бросился вперед, в дверной проем, из которого уже несло острой пороховой вонью, понимая, что опоздал всего на несколько секунд — те самые несколько секунд, которые он потратил, стоя во дворе возле машины и глазея по сторонам.

Тарасов лежал на полу посреди комнаты, запрокинув бледное лицо к потолку, с которого свисала пыльная трехрожковая люстра. Вагин, который, как показалось Иллариону, был еще бледнее, стоял в углу между окном и телевизором, прижавшись спиной к стене и держа в руке пистолет, все еще направленный туда, где только что стоял Тарасов. Зрение Иллариона, как всегда в подобных случаях, вдруг обострилось, с фотографической точностью фиксируя и капельки испарины на бледном лбу Вагина, и его бегающие глаза, и едва заметный синеватый дымок, тонкой струйкой лениво вытекавший из пистолетного ствола, и красное пятно, которое с пугающей скоростью росло на видневшейся — из-под распахнутой куртки белой рубашке Игоря Тарасова. Возле обутых в домашние шлепанцы ног Вагина тускло поблескивала откатившаяся гильза. Это было странное сочетание: шлепанцы и стреляная гильза, точно так же, как дымящийся пистолет плохо сочетался с растянутыми спортивными шароварами, линялой футболкой и испуганными глазами Вагина.

— Тарас, — не обращая внимания на вошедшего, сказал Вагин. — Ну, вот и все, Тарас.

Илларион стремительно и бесшумно, как текущая под уклон вода, двинулся через комнату, не сводя глаз с пистолета. У него было ощущение, что он движется по тонкому, туго натянутому канату между жизнью и смертью. Вагин поднял на него глаза, и его губы разошлись в невеселой улыбке, больше похожей на болезненный оскал умирающего зверя. Пистолет шевельнулся, дуло заглянуло Иллариону в глаза, а потом вдруг резко ушло в сторону и уперлось в висок Вагина. Муха зажмурился, готовясь спустить курок, но Забродов уже был рядом.

Пистолет, глухо брякнув, упал на пол в углу. Илларион сгреб обмякшего, не оказывающего сопротивления Муху за грудки и швырнул на сдвинутый, косо осевший на подломившихся ножках диван.

— Сиди тут, идиот! — прорычал он и бросился к Тарасову.

Игорь был жив, но без сознания. Пуля ударила его в правую половину груди. Забродов просунул руку под спину раненого и ощупал его бок. Выходного отверстия не было, пуля засела где-то внутри — скорее всего, в легком. Тонкая струйка крови, темневшая в углу рта раненого, говорила о том, что догадка Иллариона верна.

— Полотенце, живо! — скомандовал Илларион. Муха посмотрел на него удивленно и растерянно, но Забродов сидел спиной, даже не глядя в его сторону, и Вагин метнулся в ванную. В голове у него царил сумбур, он чувствовал, что понемногу утрачивает связь с действительностью. За последние две недели произошло слишком много событий, каждое из которых само по себе казалось невероятным, немыслимым и не имеющим ни малейшего отношения к Виктору Вагину — тому Виктору Вагину, каким он привык себя считать. За короткий промежуток времени, в течение которого зима не успела по-настоящему прийти на смену осени, Виктор Вагин натворил столько мерзостей, что даже сам с трудом мог в это поверить. Выстрел в Тарасова оказался последней каплей, переполнившей чашу его терпения — Вагин находился на грани нервного срыва, если не помешательства, и отлично это сознавал. Внезапное появление в квартире Забродова, привычно одетого в камуфляж, собранного, деловитого и уверенного в себе, показалось Вагину знаком свыше. На какое-то мгновение ему даже почудилось, что он снова в армии. Главное — четко выполнять приказы Забродова, а об остальном капитан позаботится сам, у него это получается лучше, чем у кого бы то ни было.

Усталый, наполовину затопленный паникой мозг Мухи цеплялся за призрачную надежду, что Забродов может все исправить.

Он схватил с полки в ванной чистое полотенце, выскочил в прихожую, но тут же вернулся и заменил полотенце на другое, побольше. Когда он вошел в гостиную, Забродов уже расстегнул на Игоре рубашку и плотно прижал к ране носовой платок. Кисти рук у него были в крови, как в перчатках. Вагин подал ему полотенце и помог подсунуть его под спину раненого.

— Прости, командир, — бормотал он, осторожно приподнимая тяжелое, безвольно обмякшее тело. — Я не хотел, веришь? Я никого не хотел убивать, меня заставили… Вареный, гад, старая мразь, это все он. Ты мне веришь, командир?

— Перестань трепаться, — процедил Забродов. — В милиции расскажешь, кто тебя заставил и чего ты хотел.

— Расскажу, — сказал Вагин. — К черту, надоело! Все расскажу, как на духу. Только бы Тарас не помер.

Вдвоем они пропихнули полотенце под спину Тарасова, и Илларион попытался стянуть концы полотенца у него на груди. Полотенце было коротко, концы не сходились.

— Ч-ч-черт, — выругался Илларион. — Еще одно давай! И вызови «скорую», он же кровью истечет, пока мы возимся.

— У меня телефон не работает, — ответил Вагин. — Мы его разбили, когда дрались.

— На, — сказал Илларион, протягивая ему мобильник. — И шевели задницей!

Вагин выскочил из комнаты, на ходу набирая номер и в спешке попадая пальцем не в те кнопки.

— Потерпи, — тихо сказал Тарасову Илларион, прижимая к ране пропитавшийся кровью платок. — Все будет нормально.

Он слышал, как возится в ванной, роняя какие-то флаконы, Вагин. Чертов идиот, похоже, совсем забыл про то, что нужно позвонить. Илларион уже открыл рот, но тут Вагин заговорил.

— Алло, «скорая»? Срочно пришлите машину по адресу…

Он вдруг замолчал, и в наступившей тишине Забродов отчетливо услышал негромкий хлопок, словно кто-то очень аккуратно откупорил бутылку шампанского. Потом послышался шум падения чего-то тяжелого, снова задребезжали опрокинутые флаконы, раздался громкий хруст, а через секунду в прихожей хлопнула входная дверь.

Забродов выскочил в прихожую, понимая, что опять опоздал. Вагин лежал на пороге ванной, все еще сжимая в руке полотенце. Растоптанный чьим-то тяжелым ботинком телефон валялся рядом жалкой кучкой пластмассовых обломков и микросхем. Линялая футболка Ватина была пробита точно посередине груди, и на ней уже распускалось жутким красным цветком кровавое пятно.

Илларион метнулся к двери, жалея, что не догадался прихватить из гостиной пистолет Вагина, но тут Вагин издал булькающий хрип и прошептал:

— Стой, капитан. Не… успеешь. Иди сюда.

Илларион понял, что действительно не успеет. Он подошел к Мухе и опустился перед ним на корточки.

— Сейчас перевяжем, — сказал он, хватая в руки полотенце.

— Не валяй дурака, капитан, — просипел Муха. — Сейчас подохну. Туда мне… и дорога. Слушай. Стрелял мент. Капитан Нагаев, из отделения… возле Белорусского вокзала, номер… не знаю. Работает на Вареного. Невелика птица, но кое-что… знает. Торопись, инструктор.

По-моему, эти суки… рубят концы. И еще. В стенном шкафу старая куртка… синяя. Во внутреннем кармане бумажки. Забери, пригодятся. Там… интересно… Лихом… не поминай.

— Не буду, — сказал Илларион, но Виктор Вагин его уже не услышал.

Приказ, полученный капитаном Нагаевьм от Вареного, был четким и недвусмысленным. Кроме приказа, капитан получил от Вареного еще кое-что, а именно пистолет «ТТ» с длинным глушителем и несколько стодолларовых купюр на такси, как сказал Вареный.

Он вышел из каминной, на ходу распихивая все это хозяйство по карманам. Пустая кобура раздражающе хлопала расстегнутым клапаном в такт шагам. В вестибюле Нагаев зло выдернул из рук вечно ухмыляющегося Кабана свой табельный «Макаров» и коротким сильным толчком загнал его в кобуру. Кабан уже держал на растопыренных руках его форменную утепленную куртку, с шутовской угодливостью подавшись вперед и далеко отставив круглый, туго обтянутый штанами зад.

— Пожалте, — прошелестел он, пародируя холуйскую манеру гардеробщика из дорогого кабака, — будьте любезны.

Нагаев отобрал у него куртку и так яростно вогнал руки в рукава, что затрещали швы под мышками.

— Уйди, рожа, — сказал он Кабану, сдергивая с вешалки фуражку, — пока я тебе бубну не выбил.

— А ручку позолотить? — осклабился Кабан. Этому идиоту почему-то было весело, и Нагаев снова испытал сильнейшее желание вбить ему зубы в глотку до самой прямой кишки.

— Отвали, — сквозь зубы процедил капитан. — Не доводи до греха, придурок.

В ушах у него все еще звучал уверенный, с аристократической ленцой голос Вареного. Старый упырь, как обычно, сидел у камина, почти засунув в огонь свои тощие ноги и укрывшись пледом, как какой-нибудь престарелый король Уолл-стрит. Нагаеву иногда казалось, что он так и живет в этом своем кресле, не выходя оттуда даже на ночь. Еще ни разу капитану не удавалось увидеть Вареного в другой позиции или хотя бы без этой его вечной тонкой сигареты, которая всегда дымилась у него в пальцах и, казалось, никогда не сгорала до конца.

— Муху надо кончать, капитан, — говорил Вареный, даже не поворачивая головы. — Прямо сейчас, не откладывая ни на минуту. Он нам больше не нужен, а знает он слишком много. Поезжай и сделай в нем дырку.

— Почему я? — угрюмо спросил Нагаев. Он знал, что спорить бесполезно, но удержаться просто не мог: начиная работать на Вареного, он вовсе не собирался становиться одним из его «быков»

— Потому что я так решил, — не повышая голоса, ответил Вареный. — В следующий раз, когда вздумаешь разевать пасть, вспомни, что все мы смертны… и ты в том числе. Пушка в ящике стола, бабки в соседнем.

Видишь, как я о тебе забочусь?

— Вижу, — буркнул Нагаев.

Беря из ящика тяжелый вороненый «ТТ» с глушителем, он пережил что-то вроде сна наяву или, говоря простым языком, галлюцинации. Галлюцинация эта была такой яркой и реалистичной, что капитан испугался. Он вдруг увидел, как медленно, не торопясь, поднимает пистолет и стреляет в виднеющийся над спинкой кресла затылок. Оснащенный глушителем пистолет негромко хлопает, и зловонные мозги Вареного веером разлетаются во все стороны, прилипая к стенам и с шипением падая в камин… Нагаев поморгал немного глазами, прогоняя это сладостное видение. Пристрелить эту сволочь было бы легко, но что делать потом? У Вареного есть друзья, и есть кто-то на самом верху, глубоко заинтересованный в том, чтобы Вареный сделался государственным деятелем… Это не говоря о том, что, убив Вареного, придется снова сесть на голый оклад. Как говорится, жить плохо, но недолго.

Он так и не выстрелил, и теперь, раздраженно сбегая с крыльца, не был уверен в правильности сделанного выбора. Капитан отлично знал, что никакие заслуги перед Вареным не спасут его, когда в нем отпадет нужда.

Вареный платил щедро, но работа на него сильно напоминала жизнь в кратере действующего вулкана — стоит зазеваться, и ты уже обуглился.

Когда золотисто-коричневая «десятка» капитана выкатилась за ворота и скрылась за углом, в кармане у Кабана зазвонил телефон. Кабан вынул трубку и поднес ее к уху. Выслушав распоряжение хозяина, Кабан коротко и четко, по-военному, повторил его, убрал телефон в карман и только после этого позволил себе, удовлетворенно улыбнуться. Полученный приказ полностью соответствовал его собственному желанию, и в следующие десять минут он развил лихорадочную деятельность, обзванивая членов своей бригады и отдавая четкие распоряжения.

Уже через полчаса он стоял на углу Столешникова переулка и Тверской. Вскоре возле него остановилась старая «ауди» отвратительного салатового цвета, который резал глаза даже сквозь покрывавшую борта грязь.

Дверца машины гостеприимно распахнулась, и Кабан, недовольно морщась, забрался на переднее сиденье.

В салоне было накурено, но даже сквозь табачный дым уверенно пробивался густой, неистребимый аромат дизельного топлива.

— Вот дерьмо, — проворчал Кабан, поудобнее устраиваясь на сиденье. На какой свалке вы ее подобрали?

— Не бухти, Кабан, — сказал сидевший за рулем Белый. — Сам же сказал ненадолго. Да и времени не было, чтобы выбрать тебе лимузин. Зато этой тележки, может, еще неделю не хватятся.

— Неделю? — переспросил Кабан. — Ну, нет, я на этом корыте неделю ездить не собираюсь. Через часок мы от него избавимся… и не только от него.

— Куда ехать-то? — спросил Белый, которого вся эта лирика вгоняла в депрессию.

Кабан назвал адрес, и светло-зеленый автомобиль, тарахтя изношенным дизельным движком и отчаянно дымя, устремился по Тверской в сторону Садового кольца.

Капитан Нагаев тем временем уже входил в подъезд знакомого дома. На крыльце он на секунду остановился и быстро покосился по сторонам. Все было спокойно, редкие прохожие торопились по своим делам, не обращая внимания на высокого, сложенного как боксер-тяжеловес капитана милиции. Нагаев бросил под ноги окурок и вошел в подъезд, придерживая за пазухой норовящий выскользнуть и брякнуться на пол пистолет.

Чертов «тэтэшник» не влезал ни в один карман, доводя капитана до тихого бешенства.

В лифте он вынул пистолет из-под куртки и неторопливо навинтил на него глушитель. Громоздкий «ТТ», удлиненный черным набалдашником глушителя, выглядел в огромном кулаке капитана детской игрушкой. Нагаев проверил обойму, убедившись, что она полна, и поставил оружие на боевой взвод.

Приблизившись к двери, которая вела в квартиру Мухи, Нагаев на пробу повернул ручку, и дверь неожиданно распахнулась. Капитан обмер от нехорошего предчувствия: он вдруг решил, что Муха подался в бега, а то и вовсе пошел сдаваться и сдавать всех подряд, и в первую очередь его, капитана Нагаева, но тут из ванной раздался голос Вагина, и у капитана отлегло от сердца.

— Алло, «скорая»? — сказал Муха. Нагаев удивленно поднял брови: с каких это пор в «скорую» стали звонить из ванной? Хорошо, что не из сортира, и еще лучше, что в «скорую», а не в милицию.

Нагаев быстро шагнул к открытой двери ванной, поднимая пистолет. Муха увидел его и замолчал, оборвав на полуслове начатую фразу. Они смотрели друг на друга какую-то долю секунды, но за этот ничтожно краткий миг капитан успел разглядеть на лице своей жертвы всю гамму чувств от немного испуганного удивления до спокойной покорности неизбежному. Капитан спустил курок, убедился, что попал, и быстро вышел из квартиры.

Сбегая по лестнице, он между делом спустил пистолет вместе с глушителем в мусоропровод. То обстоятельство, что заряженный «ТТ» с глушителем и спиленным серийным номером теперь мог попасть в чьи угодно руки, абсолютно не волновало капитана милиции Нагаева. Это было даже удобно: где-нибудь, когда-нибудь пистолет непременно всплывет, и тогда его нового владельца можно будет со спокойной совестью упечь за убийство гражданина Вагина. Какой-то другой опер, ознакомившись с результатами баллистической экспертизы, вздохнет с облегчением и упрячет бедолагу лет на десять-пятнадцать, а раскрытое дело об убийстве обычным порядком отправится в архив, где его, может быть, сожрут крысы.

Перед тем, как выйти из подъезда на улицу, он снял с рук тонкие кожаные перчатки и снова надел их, стоя на крыльце. Это дало ему время еще раз осмотреться. До него вдруг дошло, что не стоило, пожалуй, приезжать сюда в форме, сверкая пуговицами и нашивками на весь квартал. «А, чего там, — благодушно подумал капитан, легко сбегая с крыльца. — Что я, не русский, что ли? А русский человек во все времена был крепок задним умом. Да и нет никого, середина рабочего дня все-таки. И потом, кто обратит внимание на мента? Мент — это человек без лица, вместо лица у мента погоны со знаками различия. Девять свидетелей из десяти не узнают меня, даже если я лично буду проводить допрос. А я их допрашивать не буду, мое отделение во-о-он где…»

От его раздражения не осталось и следа. Опасность, которую представлял для него Муха, была ликвидирована в зародыше. А Вареный… Ну что ж, придется постараться и сделать так, чтобы капитан Нагаев стал ему нужнее, чем вся его банда стриженых кретинов. Это будет хлопотно, но не слишком капитан уголовного розыска Нагаев не чета этим недоумкам. А то, что Вареный держит его в черном теле, так это в порядке вещей. На новом месте всегда приходится трудно, зато здесь есть, ради чего стараться. Сколько можно работать за «спасибо»? Любой труд — это торговля собой, своей жизнью в рассрочку, и разве продавец не вправе запрашивать за уникальный товар приличную цену?

Размышляя подобным образом, капитан Нагаев отпер дверцу своей машины и с солидной неторопливостью, присущей ему как представителю власти, по частям вдвинулся за руль. Усевшись, он привычно подергал рычажок регулировки сиденья, которое и так было отодвинуто назад до упора, разочарованно выругался, запустил двигатель и вырулил со двора.

Огибавшая микрорайон плавным полукругом улица в это время дня была почти пуста — конечно, по московским меркам, — и капитан позволил себе расслабиться. Процесс езды на автомобиле всегда доставлял Нагаеву удовольствие, особенно в те нечастые моменты, когда можно было, как сейчас, расслабленно сидеть в мягком кресле, слегка пошевеливая податливый руль, и мчаться вперед, включив какую-нибудь легкую музыку и думая о своем. Никто не подрезал его ни справа, ни слева, никто не болтался впереди на дребезжащем, готовом вот-вот рассыпаться прямо на ходу «запорожце». В зеркале заднего вида не было видно ничего особенного, если не считать дышащей на ладан «ауди» жуткого салатового цвета, медленно, но верно нагонявшей машину капитана.

Нагаев закурил и перестал обращать на «ауди» внимание — слава богу, он давно уже вышел из того возраста, когда игра в догонялки могла вдохновить его да опасные глупости. Пусть едет, если так торопится. Поэтому, когда тупой нос ржавой иномарки появился в поле его зрения слева, Нагаев даже не посмотрел в ту сторону — он был выше этого.

Сидевший на переднем сиденье «ауди» Кабан протяну руку назад и коротко сказал:

— Дай.

На заднем сиденье зашевелились, кряхтя и беззлобно матерясь, что-то коротко лязгнуло, и кто-то вложил в протянутую руку Кабана прохладное, цевье автомата. Кабан с трудом протащил длинный «Калашников» на переднее сиденье и, поставив его торчком, с лязгом передернул затвор. На заднем сиденье сделали то же самое. Держа автомат в левой руке, Кабан принялся вертеть ручку стеклоподъемника, опуская забрызганное стекло.

«Ауди» поравнялась с золотисто-коричневой «десяткой» Нагаева. Кабан положил ствол автомата на раму окна. Нагаев сидел в полуметре от него за рулем своей машины и смотрел прямо перед собой, не замечая нависшей над ним опасности.

— Вот фраер, — сказали на заднем сиденье. — Хоть бы голову повернул. Капитанишка, а повадки, как у маршала. Гордый, бля!

— Гордый, — согласился Кабан. — А ну, посигналь ему!

Белый кивнул и дважды нажал на кнопку звукового сигнала. Клаксон издал прерывистый хриплый вскрик, и Нагаев повернул голову.

Кабан выждал ровно столько, сколько потребовалось, чтобы до капитана дошел весь ужас и безнадежность его положения, и нажал на спусковой крючок автомата в тот самый миг, когда у Нагаева широко и испуганно распахнулись глаза. «Калашников» яростно забился у него в руках, разбрасывая по всему салону горячие гильзы, на заднем сиденье загрохотал второй автомат. Пули ударили в сверкающий борт, коверкая тонкую жесть и превращая новенькую машину в груду рваного металла. Выбитые стекла брызнули во все стороны, а чудом уцелевший лобовик мгновенно сделался из прозрачного мутно-красным.

«Десятка» пьяно вильнула, повторяя движение тяжело завалившегося на бок капитана, и по пологой смертоносной дуге ушла вправо. Белый притормозил и держался рядом с ней до тех пор, пока она, проломив ограждение, не врезалась в опору троллейбусной сети. Автоматы продолжали грохотать до тех пор, пока в рожках не кончились патроны.

Повинуясь нетерпеливому жесту Кабана, Белый затормозил. В наступившей тишине послышался отчетливый плеск. Поблизости от расстрелянной машины нечем было дышать от паров бензина, под задними колесами «десятки» уже собралась изрядная лужа, становившаяся все больше.

— Белый, — позвал Кабан, отлепляя от нижней губы тлеющий окурок, — ты знаешь, зачем инквизиторы ведьм и колдунов жгли на кострах, а не вешали, скажем?

— Для острастки, наверное, — нервно озираясь, ответил Белый. — Чтоб другим неповадно было.

— Ни хрена подобного, — ответил Кабан и сделал короткую жадную затяжку. — Они считали, что огонь очищает. По-ихнему выходило, что жареный грешник — это уже и не грешник вовсе, а, наоборот, праведник. Спалили тебя, и ты, считай, уже в раю. Круто, да? Вруби-ка передачу и трогай, только потихоньку.

Белый побледнел, сделавшись по-настоящему белым, выжал сцепление и воткнул первую передачу.

Грязная салатовая «ауди» медленно покатилась вперед.

Кабан еще раз затянулся своим окурком и выбросил его в окно, целясь в бензиновую лужу. Окурок ударился об асфальт сантиметрах в двадцати от растущего мокрого пятна, подпрыгнул и замер. Высунувшийся из окна почти по пояс Кабан открыл рот, чтобы выругаться, но тут вдоль дороги потянуло ветерком, окурок неуверенно качнулся и, набирая скорость, покатился прямо в лужу.

— Ходу! — крикнул Кабан, падая на сиденье, и в это же мгновение бензин вспыхнул.

Чадные языки пламени взметнулись к небу, почти совсем заслонив изуродованный автомобиль. Через несколько секунд простреленный бензобак взорвался с глухим кашляющим звуком, и «десятка» мгновенно превратилась в дымный костер.

— Теперь наш мент точно попадет на небо, — сказал Кабан, поднимая стекло. — Будет там ангелам штрафы выписывать за нарушение правил полетов и не правильный переход облаков.

На заднем сиденье неуверенно заржали, а Белый сумел лишь выдавить из себя бледную тень улыбки.

— Ну, чего скисли? — спросил Кабан. — В штаны наложили, бойцы? Ничего, через полчаса в кабаке сидеть будем. Бабок — во! — он хлопнул себя по туго набитому внутреннему карману кожанки, — немеряно.

Вон туда давай, направо, в тот проезд. Пора избавляться от этого корыта, а то оно такое зеленое, что у меня скулы сводит.

— Да, — подтвердили сзади, — машина, конечно, заметная.

— Да оно, пожалуй, и хорошо, — сказал Кабан. — Пусть ищут эту жабу. Другой такой уродины, наверное, во всей Москве нету, так что найдут быстро. Хоть какая-то радость мусорюгам. Вот здесь останови.

Белый уже и сам увидел припаркованный у обочины джип. Номера на джипе были незнакомые — не то фальшивые, не то попросту снятые с какого-то другого автомобиля. Кабан отсоединил от автомата пустой магазин и передал оружие на заднее сиденье. Там оба автомата сложили в спортивную сумку. Гильзы, которыми был густо засыпан весь салон, собирать никто не стал.

Четверо плечистых парней в кожаных куртках выбрались из провонявшего табаком и соляркой нутра зеленой развалюхи и неторопливо пошли к джипу, игнорируя испуганные взгляды прохожих. Из расстегнутой спортивной сумки, которую нес один из них, нагло высовывался ствол автомата. Кабан очень любил такие моменты. Ему нравилась трусливая ненависть, сквозившая во взглядах встречных пешеходов, а еще больше он любил наблюдать, как отворачиваются при приближении его бригады постовые менты, принимаясь с озабоченным видом разглядывать небо, как будто в ближайшее время можно было ожидать воздушного налета. Ощущение вседозволенности и безнаказанности вызывало у него эйфорию, по сравнению с которой производимый кокаином эффект казался сущей ерундой и забавой для младших школьников. Это была сила, это была, черт возьми, власть, и другой жизни Кабан не хотел ни за какие деньги. Ну, может быть, потом, когда в дверь постучится старость…

Они забросили сумку с оружием в багажник и с удобством разместились в просторном салоне джипа. В машине было тепло — видимо, ее пригнали сюда совсем недавно, — и приятно пахло натуральной кожей сидений и хорошим табаком — не дымом, а почему-то именно табаком, словно сиденья были набиты не губчатым поролоном, а отборными табачными листьями.

— Оба-на, — жизнерадостно сказал Кабан, плюхаясь на переднее сиденье и немедленно закуривая, — вот это жизнь! Вот это, мать ее, жизнь! Заводи, Белый, поехали отсюда на хрен.

Ключ зажигания торчал в замке. Белый запустил руку под руль и повернул ключ. Мотор завелся почти беззвучно.

— Вот это жизнь! — повторил Кабан, и джип мягко тронулся с места.

Когда машина с бандитами отъехала метров на пятьдесят, куривший под прикрытием коммерческого киоска прекрасно одетый мужчина с ослепительной внешностью героя-любовника и чуть тронутыми сединой висками уронил сигарету себе под ноги и вынул из кармана небольшую пластмассовую коробочку с торчащим из нее черным стерженьком антенны. Больше всего коробочка напоминала трубку мобильного телефона, но на ней имелась всего одна кнопка, расположенная не на передней панели, а на торцевой стороне коробки рядом с антенной. Эта кнопка была красного цвета и сильно выступала из корпуса пульта дистанционного управления.

Обладатель красной кнопки выглянул из-за киоска, отыскал глазами удаляющийся джип, коротко кивнул вслед ему головой, словно прощаясь, и большим пальцем утопил красную кнопку на пульте.

Там, где только что был джип сверкнул огонь, вспухло клубящееся черно-оранжевое облако, над которым кружились, разлетаясь в стороны, какие-то рваные железные ошметки, и Кабан вместе со своей бригадой в мгновение ока перенесся на небеса в полном соответствии с теорией, которую совсем недавно развивал перед Белым.