"Инструктор спецназа ГРУ" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 6

В то самое время, когда посланные полковником Сорокиным оперативники заканчивали опрос жильцов прилегающих к букинистической лавке Гершковича домов, а Илларион Забродов внимательно изучал просунутое в щель служебное удостоверение капитана Рябцева, Василий Дубовец, печально известный населению пяти окрестных деревень под кличкой Васька Дуб, со стоном открыл глаза.

Это был мучительный процесс, и Ваське так и не удалось довести его до конца — левый глаз почему-то ни в какую не желал открываться. С трудом поднеся к нему дрожащую руку, Дубовец нащупал большую опухоль, отозвавшуюся на прикосновение тупой ноющей болью. «Это мне кто-то с правой засветил, — со знанием дела решил он. — Вот суки».

Вечер тонул в тумане, из которого, хорошенько порывшись в памяти, Васька смог выудить только видение чьего-то некрашеного штакетника, от которого он с пьяным упорством пытался отодрать планку. Помнится, по ту сторону штакетника хрипло надрывался невидимый в темноте кобель, а со всех концов деревни ему вторили коллеги и соплеменники. Чей это был штакетник и кого он собирался приласкать планкой, Васька, как ни пытался, вспомнить не мог.

Похмелье было чудовищным — впрочем, не хуже, чем вчера, позавчера или неделю назад. Васька хотел было снова заснуть, но вдруг ощутил настоятельную необходимость выйти во двор по малой нужде. Некоторое время он размышлял, что лучше: попытаться сейчас встать или сделать дело прямо так, не вставая. Получалось, что вставать все-таки надо — Васька не хотел подмачивать свою мужскую репутацию.

Медленно приподняв голову, он ощутил, что наша планета, чтоб ей пусто было, все-таки вертится, причем почему-то сразу во все стороны. Он тряхнул головой. Стало очень больно, но вращение замедлилось, и он кое-как, придерживаясь за спинку кровати, сумел встать.

Кровать вроде бы была его. Несколько мучительных минут ушло на то, чтобы разыскать сапоги, которые обнаружились почему-то у него на ногах — грязные до самого верха, с налипшей на подошвы уже засохшей глиной и, кажется — ну да, блин, точно! — навозом. Некоторое время он тупо смотрел на них, тяжело ворочая в голове мысли о том, что Верка, стерва, совсем от рук отбилась, не могла разуть уставшего после работы мужа, так в говняных сапогах и оставила, шалава. Потом природа во весь голос заявила о себе, и Васька, на ходу лихорадочно ковыряясь в ширинке, заспешил на улицу, по дороге с грохотом опрокинув стоявшие на лавке в сенях пустые ведра. Хрипло выматерившись, он выбрался на крыльцо, повернулся спиной к улице и долго стоял, привалившись плечом к столбику крыльца, обильно поливая начавший уже желтеть от ежеутреннего употребления куст сирени.

Вернувшись в дом, Васька Дуб, шатаясь, остановился посреди комнаты, прислушиваясь к разнообразным ощущениям, переполнявшим организм. Ощущения были еще те. Голова, само собой, трещала по всем швам, в глазах плыло и двоилось. Вдобавок ко всему он чувствовал, что у него разбито колено, а кисть правой руки опухла, став похожей на надутую резиновую перчатку. И это все, не считая подбитого глаза.

Но главные мучения доставляла, конечно, голова. Нужно было срочно что-то предпринимать, вот только что именно, Васька не знал.

— Верка! — хрипло пискнул он не своим голосом и, прокашлявшись, повторил: Верка!

Никто не отозвался, только разбуженный хозяйским голосом кот Моряк прилетел, задравши хвост, и хрипло завопил, требуя кормежки.

— Мышей лови, падла, — посоветовал коту Васька, но тот заткнулся только после того, как схлопотал сапогом по ребрам. Жены, конечно, дома не было. Об этом можно было догадаться сразу, не надрывая горло, — шалава опять сбежала ночевать к теще. То есть это она говорит, что к теще, а поди проверь.

— Делать мне больше нехрена, — сообщил Васька Моряку, который зализывал ушибленный бок, осторожно кося на хозяина желтым недоверчивым глазом. — Ты не знаешь, у нас водяры не осталось?

Моряк дернул хвостом и куда-то удалился с гордым и независимым видом, скорее всего, опять в соседний курятник — душить цыплят.

Васька пошарил по углам, ища заначку, но только весь обвешался пыльной паутиной. На столе обнаружилась банка из-под огурцов, до половины наполненная мутным рассолом, и он пил из нее, пока в рот не полез укроп пополам со смородиновым листом и прочий хрен. Ему немного полегчало, и Васька вспомнил, что еще не заглядывал под печку. Вообще-то, водке под печкой быть не полагалось, но чего не учудишь с пьяных глаз?

Он заметил Митяя, только когда споткнулся о его ногу. Сначала он тупо уставился на эту ногу в рабочем кирзовом башмаке, гадая, откуда здесь могла взяться какая-то нога, когда обе его, Васькины, ноги при нем, и лишь потом заметил прикрепленного к этой ноге Митяя. Друг Митяй лежал уткнувшись мордой в просыпавшуюся из печки золу, и не подавал признаков жизни.

— Во, блин, — сказал Васька. — Неуж-то я по пьяни Митяя замочил?

Честно говоря, он давно подозревал, что когда-нибудь этим кончится. И сам подозревал, и Верка предупреждала. Она и накаркала, шалава, решил Дуб и уже начал прикидывать, что ему взять с собой в бега и в какую сторону податься, когда Митяй вдруг нечленораздельно замычал и подтянул под себя ту самую ногу, о которую споткнулся Васька.

— С-с-сука, — дрожащим голосом выдохнул Васька и принялся трясти собутыльника, пытаясь привести его в чувство.

С Митяем они сошлись давно и были, что называется, два сапога пара: вместе пили, вместе приворовывали на складе, где Митяй занимал почетную должность грузчика и ночного сторожа, вместе портили девок, когда были помоложе и еще представляли для последних какой-то интерес, вместе же судились по хулиганке и, отсидев свое, вернулись в родной колхоз с разницей в полгода — Дубу дали больше, да он и не спорил: какая, блин, разница… Они так сдружились, что шалава Верка иногда кричала ему, когда была надежда на то, что он ее еще слышит: «На Митяе своем женись и живи с ним, и е…сь с ним, алкоголик!». А какой-то умник из подрастающего поколения написал мелом на доске объявлений перед клубом: «Дуб с Митяем — раздолбай». Они тогда провели целое следствие, но так и не узнали имени автора. А жаль, они бы ему расписали задницу, да так, что потом не отмоешь: талантливый Митяй, загорая на зоне, освоил азы сложного и популярного в народе искусства татуировки, так что надпись могла получиться на славу.

То, что друг Митяй оказался все-таки жив, радовало несмотря на то, что он-то как раз подмочил свою мужскую репутацию, о чем свидетельствовало большое мокрое пятно, расплывшееся по грязным доскам пола.

— Э, Митяй, — снова начиная трясти друга, хрипел Васька, — вставай, весь пол обос…л, захлебнешься!

Немного позже они сидели во дворе, щурясь на серенький свет непогожего утра. Рядом, разложенные на поленнице, подсыхали Митяевы штаны, уже начавшие издавать характерный запах. Денег не было.

— Слышь, Митяй, — подал голос Дуб, — а давай бизнес сделаем.

— Какой такой бизнес? — не понял Митяй. — Ты че, в петухи подался?

— Темный ты, Митяй, — не обиделся Дуб. — Бизнес — это когда толкнул чего-нибудь, а бабки на карман.

— А чего толкать-то будем? Моряка твоего, что ли?

— Не. Мы рыбы наловим и Людке, продавщице, толкнем. И ей навар, и нам на опохмелку.

— Какая рыба, — простонал Митяй, придерживая обеими руками голову. Смотри, чтоб рыба тебя не поймала. Ты как хочешь, а я сейчас удочку не подниму.

— Какая, на хрен, удочка! Мы ее того… ну, ты в курсе.

— Это гранатой твоей, что ли? В нашем пруду? Ты че, блин, по зоне соскучился?

— На Белое поедем, — не сдавался Дуб. — Там место глухое, ни одна б… не услышит, и рыбы прорва, хоть ж… ешь.

— Далеко же! — взмолился Митяй. — Двадцать верст в один конец!

— За полчаса доедем, — кивнул Дуб в сторону сиротливо торчавшего посреди двора «Днепра». Митяй заметил, что переднее сиденье уже успела обгадить какая-то предприимчивая курица. — Полчаса на озере, полчаса обратно, всего будет полтора. И сразу к Людке за пол-литрой. Ты прикинь: полтора часа, и ты в порядке. А так ведь целый день промаемся.

— Может, Сидоровна нальет? — с надеждой предположил Митяй.

— Ага, — сказал Дуб, — нальет. Беги, разевай хлебало. Кто ее позавчера перед магазином за вымя хватал, молочка просил?

— Кто? — с интересом спросил Митяй, дивясь, как это он пропустил такой цирк и в то же время терзаясь смутными подозрениями. Подозрения немедленно подтвердились.

— Во дает, блин! — восхитился Дуб. — Я думал, ты помнишь. Я ж тебе, козлу, говорил: не жри ты этот денатурат, на кой хрен он тебе сдался…

— Я, что ли?..

— А то кто! Я думал, пришибет она тебя, насилу отобрал.

— Да, — опечалился Митяй. — Не нальет. Надо ехать, блин. У тебя штанов лишних нету?

Через полчаса, громко тарахтя ржавым глушителем, старый «днепр» с коляской лихо выскочил на верхушку поросшего соснами бугра, при этом едва не перевернувшись! Дубовец резко затормозил, и Митяй, судорожно цеплявшийся за него всю дорогу, со всего размаха воткнулся носом в спину приятеля.

— Да полегче ты, гондон одноглазый!

— Ты, кстати, не помнишь, кто мне вчера в глаз запузырил? Хорошо запузырил, гад, не видать ни хрена…

— Ты бы в зеркало на себя посмотрел. Вылитый Кутузов после Куликовской битвы.

— После Бородинской, тундра. В Бородинской битве ему глаз выбили.

— А кто выбил? — спросил Митяй, впечатленный глубокими познаниями ко-реша.

— Да хрен его знает. Немцы какие-нибудь. Псы-рыцари.

— Значит, и тебе тоже — псы-рыцари! — заржал немного отошедший на свежем встречном ветерке Митяй.

Внизу тот же ветерок легко морщил гладь озера, поднимая микроскопическую волну. Друзья извлекли из коляски заблаговременно надутую камеру от заднего колеса трактора и обломок доски, прихваченный запасливым Митяем в качестве весла. Следом они достали два больших прозрачных мешка, в которых когда-то хранились минеральные удобрения, и какой-то небольшой, но увесистый предмет, старательно завернутый в мешковину.

— Ну че, прям сразу и рванем? — спросил Митяй, наблюдая за тем, как Дуб осторожно разворачивает тряпку, постепенно обнажая что-то цилиндрическое.

— Не, — мотнул головой Дуб. — Подождем делегацию из ООН, чтоб, значит, все по правилам…

Он отбросил тряпку в сторону и взвесил на ладони гранату, примеряясь, как бы зашвырнуть ее подальше.

— Слышь, Вась, а она взорвется? Старая ведь…

Граната и вправду была старая и больше всего походила на консервную банку с ручкой, торчащей из торца.

— Старый бух лучше новых двух, — авторитетно заявил Дуб и выдернул чеку.

Упав на обильно посыпанный сухой прошлогодней хвоей и шишками песок, они смотрели, как граната, кувыркаясь в воздухе, по крутой дуге ушла вверх и упала в воду метрах в двадцати от берега. Затем озеро извергло из себя фонтан воды пополам с илом и какими-то темными клочьями. От взрыва заложило уши, а сверху на головы приятелям посыпались шишки и мелкий мусор.

— А ты говоришь… — снисходительно протянул Дуб, вставая и отряхивая колени. — Иди, собирай.

Сверху было хорошо видно, как на волнах, поднятых взрывом, белея животами, во множестве покачивается рыба. Гикая и свистя, окончательно оживший Митяй бросился к берегу, катя перед собой большой черный бублик тракторной шины. Сдернув одолженные Дубом штаны, он погрузился на свое импровизированное судно и, энергично загребая доской, устремился к середине озера, где, как ему казалось, рыба была покрупнее. Между коленями он зажимал мешок из-под удобрений.

Дуб тоже разделся и вошел в воду по грудь, собирая оглушенную рыбу и брезгливо морщась, когда холодные рыбьи тела касались живота и груди. Мешки споро наполнялись, и бизнес, похоже, удался на славу. Одной пол-литрой она от нас не отделается, подумал Митяй о продавщице Людке. Тут, поди, литра на полтора потянет, если не на все два.

Он взглянул на Митяя, чтобы проверить, как у того идут дела, и увидел, что его напарник, подваживая доской, тянет из воды что-то непонятное. Зацепив это что-то рукой, Митяй вгляделся и тут же бросил эту непонятную хреновину, и не просто бросил, а оттолкнул изо всех сил, словно она его укусила. Выронив мешок с рыбой, он начал с лихорадочной скоростью и совершенно бестолково загребать воду доской, отчего волчком закрутился на месте, но быстро сориентировался и направил камеру к берегу, работая своей дубиной, как чемпион мира по гребле на каноэ.

— Эй, мудила, рыбу потерял! — закричал ему удивленный Дуб, но осекся, разглядев лицо приятеля.

Лица, как такового, не было. Вместо него на Дуба глянуло бледное пятно, на котором только и можно было разобрать, что глаза, вытаращенные так, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит и двумя пулями полетят прямо в него, Дуба, да перекошенный от ужаса рот, который, похоже, пытался и не мог что-то выкрикнуть. Это было так жутко, что Дуб, не успев даже сообразить, что к чему, круто развернулся и ринулся к берегу, с брезгливым ужасом отпихивая в сторону попадавшуюся по пути дохлую рыбу. Однако, когда воды стало по колено и угроза, исходившая из темных глубин озера, теоретически миновала, он остановился и немного пришел в себя. У него мелькнула мысль, что на Митяя напало какое-нибудь водяное чудо-юдо или, по крайней мере, сом, но Митяй уже был тут как тут и, не говоря ни слова, метнулся мимо Дуба к берегу.

Дуб, которому все это надоело и было до смерти жаль потерянной рыбы — он все еще видел медленно дрейфовавший посреди озера полузатопленный мешок, поймал Митяя за холодную скользкую руку, рывком развернул его к себе и заорал прямо в перекошенную белую физиономию:

— Да опомнись ты, урод! Что там такое?

Митяй несколько раз судорожно хватанул ртом воздух, совсем как вытащенная из воды рыба, потом глаза его немного прояснились, и он заголосил, срываясь временами на совершенно неприличный бабий визг:

— Мертвяк. Там мертвяк в целлофане! Линяем отсюда.

— П… в целлофане! Ты что, на белого коня сел? Какой мертвяк?

— А я у него фамилию не спрашивал, — постепенно приходя в себя, но все еще конвульсивно вздрагивая, сказал Митяй. — Охота тебе, так сплавай, спроси. Вроде мужик. Я на него как глянул, думал, тут мне и конец. Синий весь, раздутый… Слушай, Дуб, а может, это мы его… гранатой?

— А в целлофан он сам завернулся? Так там точно жмурик?

— Век воли не видать.

— Твоя правда, Митяй. Хрен с ним, с мешком. Рвем когти.

Егерь местного лесничества Иннокентий Андреевич Лопатин, в обиходе именуемый не иначе, как дядя Кеша или просто Кеша, обходя свой участок, услышал приглушенный расстоянием и стволами деревьев взрыв. Поначалу он решил, что это начинается гроза, но небо, хоть и было пасмурным, на грозовое никак не походило. Он пожал плечами и продолжил было свой обход, но тут до него дошло, что звук, похоже, был со стороны Белого озера, а коли так, то наверняка кто-то там баловался со взрывчаткой.

Дядя Кеша был егерем старой закваски, и хоть ангелом себя назвать не мог, баловство такого рода не любил и баловников таких ущучивал со всей строгостью. Одно дело спустить налево несколько стволов, которым все равно уже давно пора на дрова, а деньжата вместо государственного кармана положить в собственный — кто в наше время без греха! Другое же дело — губить тварь живую смеха ради, из-за пьяного куража. Или вот как сейчас — шарахнули, наверное, в реку килограмм-другой взрывчатки, потом соберут то, что покрупнее, и поминай как звали. А озеро — оно озеро и есть. Не море и даже не река. И не Байкал какой-нибудь, между прочим. Маленькое оно, Белое озеро. Когда-то в нем снова рыба разведется?

Так что дядя Кеша, хоть и трудновато ему было на старости лет, бегом кинулся туда, где оставил свой «Урал». Мотоцикл тоже был не первой молодости, но завелся с пол-оборота, словно разделял он дяди Кешины чувства и готов был всячески содействовать…

Прибыв на Белое озеро, дядя Кеша браконьеров на месте преступления, конечно, уже не застал, хотя и очень на это рассчитывал. Было это странно, поскольку с момента взрыва прошло минут двадцать и никак не больше. На песчаной косе, отделявшей — озеро от дороги, старый егерь без труда обнаружил следы мотоцикла с коляской, отпечатки босых и обутых ног, пару оброненных плотвичек и, что было уже совсем странно, потерянный, как видно в большой спешке, корявый, весь в засохшей грязи, кирзовый рабочий ботинок без шнурков.

В учиненном безобразии местный старожил дядя Кеша немедленно заподозрил закадычных дружков-алкоголиков из деревни Бор — Ваську Дубовца и его приятеля Митяя Лаптева. О том, что браконьеры были не из приезжих, красноречиво свидетельствовал обнаруженный дядей Кешей башмак. У Дубовца был мотоцикл, каким-то чудом еще не пропитый и даже сохранивший способность передвигаться без посторонней помощи. Кроме того, Дубовец часто хвастался по пьяной лавочке якобы припрятанной где-то гранатой, угрожая взорвать сельсовет. Правда, участковый сержант Комаров, сколько ни тряс Ваську, гранаты этой так и не нашел, и решено тогда было, что Дубовец просто куражится. Теперь же выходило, что граната все-таки была.

Вспомнив про Комарова, дядя Кеша припомнил кое-что еще, а именно пришла ему на ум рация, все это время мирно пролежавшая на сиденье в коляске мотоцикла. К этому нововведению дядя Кеша еще не вполне привык, так что в суматохе забыл про него напрочь. Обругав себя старым пнем, он откинул полог коляски и, взявши рацию, вызвал Комарова.

Пока дядя Кеша ждал ответа, ему на ум пришло, что он здорово рисковал, примчавшись сюда один. Народ нынче пошел злой, а уж Дуб с Митяем, да еще с похмелья… Вот утопили бы в озере старого дурака, сказал себе дядя Кеша — и всего делов. Ищи потом ветра в поле.

Комаров откликнулся почти сразу, и дядя Кеша изложил ему суть дела, попросив заодно позвонить в рыбнадзор. Комаров позвонить обещал и сказал, что выезжает и чтобы дядя Кеша, как он выразился, «не трогал улики». С тем он и отключился, а дядя Кеша, чтобы убить время и вообще не слоняться без дела, неторопливо спустился с откоса на берег и стал на глаз прикидывать нанесенный Дубом и Митяем ущерб — в том, что это были они, старик почти не сомневался.

Перед тем как уйти от мотоцикла, он повесил через плечо рацию на тонком кожаном ремешке да прихватил на всякий случай старенькую свою «тулку» двенадцатого калибра вместе с патронташем: без нее он ощущал себя как бы не совсем одетым.

Берег был уже белым от прибитой волной дохлой рыбы, и еще больше плавало в воде. Некоторые рыбины уже начали слабо шевелить хвостами, и дядя Кеша порадовался — эти, может быть, еще отойдут. Пройдя берегом метров пятьдесят, он натолкнулся на брошенную добычу — мешок из-под удобрений сел на мель в полуметре от берега, вывалив в воду половину своего содержимого. Тут дядя Кеша ненадолго задумался. Ну ладно, потеряли в спешке ботинок, это еще понять можно, но это? Что ж тут такое приключилось, что браконьеры рыбу бросили? Может, класть уже некуда было?

Ответ на этот вопрос маячил неподалеку, зацепившись за полузатопленный куст — из-за обильных и непрерывных дождей вода в озере сильно поднялась, захватив уже добрых два метра береговой полосы. Поначалу дядя Кеша решил, что это еще один мешок с рыбой. Да это и был мешок, но вот внутри оказалась совсем не рыба. Слава богу, на сердце дядя Кеша никогда не жаловался, не то лежать бы ему на берегу рядом с глушеной рыбой и с этим незнакомым, упакованным в полиэтилен мужиком, это уж как пить дать. Теперь-то он понял, почему сломя голову бежали Митяй с Дубовцом. Дядя Кеша представил себе как они плескались в озере, собирая рыбу, и вдруг наткнулись на это… Его передернуло. Так ведь и помереть можно.

Тут, на дяди Кешино счастье, прикатил на своем ободранном «козле» Комаров вместе с инспектором рыбнадзора и с ходу приступил к осмотру места происшествия. И так он деловито все осматривал, что дядя Кеша опечалился было — что же это за молодежь такая подросла, но тут как раз сержант вдруг бросил все свои дела, отбежал в сторонку, и там его тихонечко вырвало под кустик, так что старый егерь малость успокоился: человек как человек, не робот в погонах. Комаров же, утерев рот, перестал заниматься ерундой и вызвал по рации подмогу.

После этого он осмотр свой возобновлять не стал — он и поначалу-то, наверное, изображал из себя сыщика только с перепугу, — а сели они втроем на песочек и стали ждать. Выпить дяде Кеше по этому случаю хотелось неимоверно, да и Комаров с рыбнадзоровцем, похоже, были не против. И чуть было они не отправили Комарова в магазин, но тот вдруг спохватился — приедут же, наверное, из самой Москвы, а они тут все трое вполсвиста.

Так что выпивать не стали, а стали гадать, кто был покойник и почему в озере оказался.

Рыбнадзоровец доказывал, что это какой-то московский мафиози не поделил чего-то с дружками, и предлагал посмотреть, нет ли у того на ногах тазика с цементом. Комаров на это отвечал, что с цементным тазиком мертвец бы нипочем не всплыл. Он считал убитого чеченцем и указывал на его черные волосы, которые можно было разглядеть даже с того места где они сидели.

Дяде Кеше слушать это быстро надоело — не любил он переливать из пустого в порожнее, с самого малолетства не любил, — и пошел он прогуляться по бережку, махнувши рукою в ответ на комаровское предупреждение насчет того, чтобы не затаптывать следы. И — вот ведь черт его дернул, не сиделось ему на месте! нашелся второй покойник, метрах в ста — ста пятидесяти от первого, и тоже упакованный, как в городском гастрономе.

Больше уж дядя Кеша по берегу не гулял — сидел тихонько на песочке, слушал Комарова и рыбнадзоровца и глазел себе по сторонам, избегая, впрочем, смотреть направо. Чего он там, справа, не видал?

Потом наехала из Москвы целая бригада. Дядя Кеша даже полковника углядел и тихо, про себя порадовался, что отговорил их Комаров за бутылкой ехать. Эти по кустам не блевали, а сразу вытащили обе дяди Кешины находки на бережок, стали их щупать да вертеть — ни дать ни взять, бабка Дарья, когда в сельмаге хлеб выбирает. Вечно ей, старой, что-нибудь не так… Сняли с дяди Кеши показания, в протокол записали, все чин чином, потом за Комарова с рыбнадзоровцем взялись. Двое надели костюмы резиновые, баллоны за спину прицепили и полезли в озеро. Дядю Кешу даже перекосило, как подумал он, что они там, на дне, найти хотят, и как оно там, на дне, может выглядеть. Воды дядя Кеша, честно говоря, всю жизнь побаивался, вечно ему там утопленники мерещились, и вот, поди ж ты, сподобился на старости лет.

А уж когда вылезли эти двое из воды с целлофановым свертком в руках, тут дядя Кеша совсем загрустил и подался от греха подальше к своему мотоциклу. Так они и лазили в озеро (дядя Кеша с Комаровым и еще с двумя московскими успели в Бор смотаться: Людку-продавщицу на продаже левой рыбы за руку схватили; Дуба с Митяем тепленьких взяли за бутылкой водки, оформили, как положено) — а они все ныряли и ныряли и ни разу, между прочим, с пустыми руками не вернулись. Комаров потом говорил, что восемнадцать трупов из озера выудили. Двенадцать мужиков, пять баб и девчоночку лет трех.

Дядя Кеша запил на неделю, а когда неделя прошла, повинился перед начальством и снова вышел на работу — следить, чтобы в лесу никто не безобразничал. А Белое озеро он с тех пор обходил стороной, благо было оно не на его участке.

Взять машину оказалось действительно просто. Белая «шестерка» жены Мещерякова стояла на обочине неподалеку от ворот гаражного кооператива. Илларион с хозяйским видом подошел к автомобилю, нащупывая в кармане куртки ключи. Он так и остался в камуфляже и спортивных ботинках: переодеться было некогда, а теперь уже и просто не во что и негде, но его это не смущало. Конечно, человек, одетый в камуфляж, выделяется на фоне городской толпы, но не так сильно, как это было, скажем, лет десять-пятнадцать назад. Впрочем, в те времена человек, одетый подобным образом, бросался в глаза даже на территории большинства воинских частей, не говоря уж о мирном городе и тем более — столице. Теперь все изменилось. Временами даже кажется, что половина населения страны — спецназовцы. Особенно когда садишься в электричку в разгар дачного или грибного сезона. Пожалуй, будь на нем бронежилет, и то вряд ли обратили бы внимание. Разве что кто-нибудь удивился, почему в жилете и без автомата. Да что там! Москвичей уже и танками не удивишь, не говоря о бронетранспортерах. Конечно, хорошего в этом мало, но в данном случае подобное положение вещей играло на руку Иллариону.

Он завел двигатель и бросил взгляд на указатель расхода топлива. Бензина в баке было больше половины, что избавляло от необходимости искать заправку, но вот кардан отчетливо постукивал.

«А ты хитрец, полковник, — подумал Илларион. — Решил за мой счет отремонтировать к приезду супруги ее тележку. Ладно, живы будем — починим».

Он не спеша пробирался запутанным лабиринтом улочек и тупиков, под стук кардана и мерный, почти неслышный рокот двигателя в который уже раз проигрывая в мозгу ситуацию. Северцев, конечно, поспешил, выскочив со своим недвусмысленным предложением. Вполне возможно, что на него сильно давят откуда-то сверху — тот же генерал Драчев, к примеру. «Никогда он мне не нравился, этот генерал, и войну он прогадил благополучнейшим образом, — решил Илларион. — Интересно только, от общей своей бездарности или в силу каких-то особых причин? И не перечень ли этих самых причин вез Алехин Рахлину? Очень даже может быть. Тогда вполне понятно, отчего весь этот гадючник так активно зашевелился. Настолько активно, что наш полковник Северцев напрочь забыл об осторожности. Теперь у него только два выхода: заставить меня взяться за предложенное им дело или вывести меня из игры. Первый выход, конечно, предпочтительнее: и дело будет сделано, и я повязан намертво, словечка не пророню. Вот он на меня и давит…

Сильно же, однако, давит, — подумал он, — Даже чересчур. Это все равно, что убеждать ребенка не воровать из буфета сахар, пользуясь при этом топором. Вот так, без предисловия, взяли и свернули старику шею. Как-то это чересчур непрофессионально. На что они, интересно знать, рассчитывали? Что я испугаюсь? Вряд ли. Кстати, если бы они, скажем, просто припугнули Гершковича, избили, что ли, я бы еще подумал. Не согласился бы, конечно, но задумался бы непременно старик, в конце концов, не виноват, что же он за меня страдает? Пришлось бы задуматься. А так — прямо противоположный ожидаемому эффект.

Может быть, они так и хотели? Просто какой-то идиот перестарался. Много ли надо старику? Кости старые, хрупкие, сердце слабое. Ударь чуть посильнее, и все. Или все-таки это кто-то еще? Кто-то, кто ездит на зеленом „москвиче“ самой первой модели? Кто-то, кому я как раз накануне дал адрес и телефон Гершковича? И кто, между прочим, относится к евреям, мягко говоря, с предубеждением.

А еще этот кто-то — бывший десантник, — вспомнил он. — Само по себе это, конечно, ни о чем не говорит. Сломать шею можно и споткнувшись, но все вместе как-то само собой складывается в картинку. Поневоле приходят в голову разные сценарии. Что-нибудь наподобие этого: „Добрый вечер, я от Иллариона. У вас есть старые книги? — Да. — Сколько стоит эта? — Столько-то. — А эта? — Столько-то. А почему так дорого? — Что же вы хотели, молодой человек? Это вам не колбаса. Ах ты, кровопийца, жидовская морда…“ Ну и так далее. Только что же это он машину свою там бросил? Очухался, испугался и убежал без памяти? Это десантник-то, афганец, кавалер чего-то там, уж не помню, чего именно — Красной Звезды, что ли? Он, что ли, трупа испугался? Или его спугнули?

И кто же, интересно, мог его оттуда спугнуть? Убийство, как я понял, произошло не то ночью, не то поздним вечером, так что случайный посетитель исключается: старик закрывался в двадцать один ноль-ноль. Из чего, между прочим, следует, что какой-нибудь незнакомый старику киллер просто так в лавку попасть не мог — не впустил бы его Гершкович, он был воробей стреляный. Пришлось бы двери ломать. Говорил Мещеряков что-нибудь про двери или нет? А Рябцев? Ничего они про дверь не говорили. Была бы сломана — сказали бы, наверное. Что же получается? Кто мог туда войти после закрытия, не ломая дверей? Знакомый — раз. Рябцевские дуболомы в форме — два. Кто еще? Кто-нибудь, представившийся старику знакомым его знакомого. Мог его Гершкович впустить? Да пожалуй, что и мог, особенно при наличии заблаговременной телефонной договоренности. Телефончик Матвея Исааковича я своему десантнику, кстати, тоже дал. Так что это у нас будет — три.

Что-то много ниточек сходится на этом Быкове, — подумал он. — Хотя врываться к нему и укладывать мордой в пол, пожалуй, рановато. Все это может оказаться простым совпадением, помноженным на мой инстинкт самосохранения, каковой инстинкт настоятельно требует найти убийцу, потому что без этого мне хана. Я встречал людей, которые утверждали, что совпадений не бывает. И все они, эти люди, были просто самонадеянные дураки. Все бывает: и совпадения, и судьба, она же карма… Только в данном случае совпадений как-то уж очень много. Словно стоит толпа, и все показывают пальцами — вот, мол, кто украл варенье. Сроду я толпе не доверял…

Но Быков сейчас — моя единственная зацепка, единственный шанс на то, что хотя бы официальный закон от меня отстанет. Этого Быкова необходимо разъяснить в ближайшее время. Как это сделать? Элементарно, Ватсон. Вы встречаете его на улице и спрашиваете: „Это не вы, случайно, убили Гершковича?“ Звучит, как фраза из еврейского анекдота. Что? Почему я встречаю его на улице? Да потому, что не знаю, где он живет.

Или знаю? Что-то он такое говорил… Что же именно? Ага, нашел. Хвалил он свое местожительство очень. Перешел дорогу — и в парке. И, опять же, Водный стадион. Вид из окна хороший — деревья, как в лесу, водичка… И: „Штормовка у вас какая серьезная. Настоящий брезент, давно таких не видел“. — „Американская“. — „Привез кто-нибудь?“ — „Ну, что вы. У нас в соседнем доме универмаг, „Водник“ называется, там по дешевке продавали. За три дня размели. Дачников сейчас много. Каждый второй“. — „Да, дачников стало много…“ Вот так. Так что шанс встретить товарища Быкова на улице все-таки есть. И что? Начни приставать к нему с наводящими вопросами, и он насторожится. Если, конечно, у него рыльце в пушку. А если он тут ни при чем и все это только домыслы? Хорошо бы, кабы так, да что-то не верится!»

Илларион выбрался, наконец, из паутины переулков и, попав на оживленную улицу, свернул направо и прибавил газу, вливаясь в транспортный поток. Ехать предстояло через пол-Москвы, мимо Белорусского вокзала и Военно-Воздушной Академии — на Ленинградское шоссе, отыскивать неизвестный ему универмаг «Водник». И, кстати, не мешало бы перекусить, напомнил он себе.

Он загнал машину на стоянку рядом с кафе, которого, насколько он помнил, раньше здесь не было. Называлось кафе «Алена» и было новеньким, с иголочки, что вселяло надежду на качественную пищу и приличное обслуживание — как-никак, а рекламу делать надо. Молоденькая официантка с выражением «смотри-но-не-трогай» на симпатичной курносой физиономии принесла заказ и удалилась, ловко лавируя между столиками.

Илларион вооружился вилкой. Содержимое тарелки выглядело весьма заманчиво, да и запах был соответствующий. Он налил себе минеральной и сделал пару глотков. Вода была ледяная, и пузырьки углекислого газа взрывались на поверхности, обдавая лицо микроскопическими брызгами. «Хорошо», — подумал Илларион.

Тут кто-то деликатно подергал его сзади за рукав. Он обернулся и встретился глазами с молодым симпатичным парнем лет семнадцати-восемнадцати, сидевшим за соседним столиком.

— Извините, — сказал парень, — но я подумал, что будет лучше, если вы спрячете револьвер. Он у вас из-под куртки торчит. Это, конечно, не мое дело, но я жду девушку…

Ай-яй-яй, подумал Илларион, как же это я? Экая вышла неловкость… А если бы это был какой-нибудь омоновец? Револьвер-то зарегистрирован, но размахивать своими документами мне сейчас не стоит. Вооружен и очень опасен. Вонтид энд листед. Ай-яй-яй…

— Благодарю вас, — сказал он пареньку, одергивая куртку. — Все в порядке, я не бандит.

— А я ничего подобного не имел в виду, — сказал парень. — Просто у меня свидание, а она…

— Все ясно, — сказал Илларион. — Благодарю вас.

Он быстро прикончил свой обед, расплатился и покинул кафе. Настроение было испорчено. Тот факт, что он позволил себе пусть мелкий, но вполне очевидный для первого встречного прокол, отнюдь не добавлял бодрости. Слишком много всего сразу навалилось на него сегодня. Вот и увлекся логическими построениями, забыв об осторожности…

Илларион вдруг почувствовал себя одиноким и всеми покинутым. Это было новое ощущение, и он с интересом прислушался к себе. Ему часто приходилось действовать в одиночку, подвергаясь при этом гораздо большей опасности, чем сейчас. Горы жестоки, и спрятаться там не так просто, как кажется некоторым диванным стратегам, теоретикам с бутылкой пива. Это застывший в вечной неподвижности мир, в котором движутся только облака и ты. В горах было труднее.

В чем же дело? Вокруг — многомиллионный людской муравейник, в котором ничего не стоит затеряться без следа. Нырнул в толпу — и нет тебя. Выследить в городе человека, который знает, что за ним охотятся, не так-то просто, да вот поди ж ты…

В этом-то и фокус, решил Илларион. Слишком много вокруг людей. Это создает иллюзию принадлежности к какой-то группе, все время хочется с кем-то поделиться, переложить часть своего груза на чужие плечи, да просто поговорить, в конце концов. В обыденной жизни то, что до тебя, по сути, никому нет дела, воспринимается как должное — у тебя есть твой дом, твои книги, твои друзья… твои метательные ножи, наконец. Или, скажем, твоя машина. Отбери у горожанина все это, и что ему останется? И плевать на то, что в горах он может неделями жить на полном самообеспечении и до бесконечности дурачить бородатых восточных крестьян, вооруженных лучшими образцами отечественного и зарубежного оружия. Ему, бедолаге, и заночевать-то негде: в гостиницу с местной пропиской не пустят, и даже на вокзалах завели моду — пускать в зал ожидания только по билетам… А если еще направить по его следам гончих, да расставить на каждом шагу капканы… Только и останется, что дать ему немного свободного времени, и, глядишь, он уже твой — бери его, тепленького, голыми руками. Сам придет.

«Черта с два, — подумал Илларион. — То есть, я приду, конечно, но как бы вам об этом не пожалеть».

Он хотел позвонить Мещерякову, но решил подождать — сказать ему было пока нечего, а если бы у полковника появилось что-то новенькое, он позвонил бы сам. Поэтому Забродов решительно выкинул из головы невеселые мысли и кратчайшим из известных ему путей отправился на Ленинградское шоссе, имея твердое намерение выследить Виктора Быкова и все-таки задать ему пару вопросов. По крайней мере, это было какое-то реальное дело, альтернативой которому мог служить разве что ответный визит к Северцеву в стиле Терминатора: «Аста ла виста, бэби…» Картинка рисовалась заманчивая, но спешить не стоило: этак и впрямь придется бежать в какую-нибудь Фергану и дальше, в горы, где все просто и понятно. Бороду отрастить…

Спустя некоторое время Илларион припарковался напротив универмага «Водник», оказавшегося малозаметным магазинчиком, расположенным на первом этаже желто-кирпичной девятиэтажки достославных хрущевских времен. Район был и вправду какой-то очень уютный, несмотря на грохочущее и воняющее широченное шоссе. Рядом, за чугунной оградой, буйно зеленел парк, да и точечные девятиэтажки напротив по пояс утопали в зелени. Произрастающую в городе флору Илларион не только любил, но и безгранично уважал за неистребимую жизнестойкость, позволявшую ей расти, зеленеть и плодоносить в совершенно невыносимых, казалось бы, условиях.

Илларион закурил и откинулся на спинку сиденья, сетуя на то, что в «жигулях», как, впрочем, и во всех отечественных автомобилях, совершенно некуда вытянуть ноги. Но повод для радости можно было найти и здесь: все-таки не «запорожец». Он внимательно наблюдал за районом предполагаемого обитания бывшего офицера воздушно-десантных войск, а ныне страстного рыболова Виктора Быкова.

Вечерело. Вожделенный Быков упорно не появлялся на горизонте ни за рулем своего зеленого «броневика», ни в пешем строю. Иллариона это не смущало — он и не надеялся заарканить добычу так скоро, вот только очень хотелось спать. Когда часы на руке показали час пополуночи, Илларион решил, что на сегодня с него хватит. В конце концов, если это Быков убил старика, с его стороны было бы вполне логично на день-другой затаиться в своей норе и посмотреть, что будет. Или вообще на время исчезнуть из города. На рыбалку, к примеру. «Если и завтра не появится, — решил Забродов, — поеду на озеро. Будет у нас пикничок с подтекстом».

Он заехал в ночной гастроном и купил бутылку водки, после чего без приключений добрался до автомобильной стоянки, на которой остался его осиротевший «лендровер». Проезжая вдоль забора из проволочной сетки, Илларион заметил, что его машина заботливо укрыта от любопытных глаз каким-то здоровенным линялым брезентовым полотнищем, и мысленно поблагодарил своего бывшего курсанта за сообразительность и расторопность.

Родин, казалось, совсем не удивился его возвращению. Он кивнул на стоявший в углу сторожки деревянный топчан, выстланный какими-то телогрейками.

— Ночуй, командир. Какие могут быть вопросы?

Водка была выпита, закуска съедена, сигареты выкурены, и Илларион улегся на топчан. Это было не самое удобное ложе на свете, но через минуту Забродов уже спал сном невинного младенца, вызывая тем самым острую зависть Родина, вынужденного бдить по двум веским причинам: во-первых, такова была его работа, а во-вторых, единственное спальное место в сторожке занял Забродов.

Утром Илларион вновь прибыл на свой наблюдательный пост.

Небо затянуло насморочными тучами, и сеявшийся сверху мелкий дождик ухудшал видимость, но Иллариона такая погода вполне устраивала: будь она солнечной, уже к десяти часам утра машина превратилась бы в раскаленную духовку. Он решил пока не форсировать события и постараться выследить Быкова путем пассивного наблюдения: что-то подсказывало ему, что визит к рыбаку-книголюбу на дом мало что даст. В самом деле, что ему сказать?

Но уже к полудню деятельная натура Забродова начала бунтовать. Он теряет время, сидя здесь и глазея по сторонам, а между тем его ищут по всей Москве. А вдруг Быков не преступник, а очередная жертва, намеченная людьми Северцева? Если им было известно о Гершковиче, то и о Быкове они могли знать, и стоявший в ту ночь у магазина зеленый «москвич» мог быть попыткой, во-первых, подставить следствию «резервного» подозреваемого, а во-вторых, выманить Забродова из норы, если тот вдруг как-нибудь ускользнет от капитана Рябцева. Если так, то план их сработал в полной мере — вот он, Забродов, второй день сидит и ждет, когда его сцапают.

А может, Быков уже мертв? Или уехал-таки на рыбалку? Ближайший гастроном находился в поле зрения Иллариона. Не святым же духом он там у себя питается? Ну, положим, гастроном — это не самое главное, в гастроном и сам Илларион мог не ходить неделями, особенно когда бывал сильно чем-нибудь занят. Но вдруг его просто нет дома? Что тогда?

А вот тогда посмотрим, решил Илларион. Тогда можно будет, к примеру, встретиться с Рябцевым. В неофициальной дружеской обстановке. Или даже с самим полковником Северцевым. Пока же следует разобраться с Быковым.

Или не стоит? Роль самозванного сыщика претила Иллариону и была для него непривычна. Он пытался припомнить все прочитанные им детективы, которых, увы, оказалось не слишком много. Единственное, что это ему дало, было воспоминание о том, что знаменитые сыщики пытались поставить себя на место преступника. Ну и что? Илларион не видел причины, по которой Быков мог бы убить Гершковича. Антисемитизм? Деньги? Ерунда какая-то.

Он все еще раздумывал, когда в машине зазвонил телефон. Забродов поднял трубку, запоздало подумав, что это может оказаться кто-нибудь из банды Северцева. Но это был Мещеряков.

— Где ты? — спросил он.

— Это неважно. Что нового?

— О, новости есть. В твоем деле появились новые обстоятельства. Обстоятельства эти такого рода, что ты объявлен во всероссийский розыск. Наши «меньшие братья» роют землю. Сорокина отстранили от дела под каким-то смехотворным предлогом, так что теперь главный подозреваемый — ты.

— На основании найденных у меня в квартире книг?

— Не только. Дело в том, что ты теперь опасный маньяк.

— Не понял. Поясни, если не трудно.

— Меня сегодня допрашивали с пристрастием. Они подозревают, что я могу знать, где ты прячешься.

— Но ты ведь не знаешь, так что не волнуйся.

— Не волноваться?! А ты знаешь, что на тебя теперь вешают еще восемнадцать трупов, не считая твоего Гершковича?

— Опять не понял. Какие трупы?

— Обнаружено массовое захоронение. Восемнадцать трупов, находящихся на разных стадиях разложения. Способ убийства везде одинаковый — свернута шея. В точности, как у твоего знакомого. Часть убитых удалось опознать. Все они числятся в розыске как пропавшие без вести. Милиция подозревает, что и остальные тоже, но опознать их трудно из-за… ну, сам понимаешь. Среди опознанных есть некто Климов и его трехлетняя дочь. Они жили в двух шагах от тебя, на Малой Грузинской. Дело дрянь, Илларион, причем настолько, что я даже не знаю, что тебе посоветовать.

— Подожди, полковник, не впадай в истерику. Где, ты говоришь, обнаружены трупы?

— Не впадай в истерику… Слушай, а это правда не ты?

— У тебя крыша поехала, Мещеряков. Что за странный вопрос?

— Крыша? Сейчас и у тебя поедет. Ты помнишь озерцо, на которое ты меня в прошлом году возил порыбачить? Как бишь его…

— Белое, — подсказал Илларион, уже догадываясь, что последует дальше.

— Вот-вот, Белое. Трупы упакованы в полиэтиленовую пленку, к ногам привязан груз. Два каких-то местных отморозка глушили на озере рыбу. От взрыва груз как-то отвязался или веревка лопнула… не знаю, я в это не вникал. В общем, два трупа всплыли. Егерь, прибежавший на взрыв, вызвал…

— Стоп, Андрей. У меня тут появилось одно цело. Я тебе потом перезвоню.

— Что случилось? — еще больше встревожился Мещеряков.

— Не мечи икру, полковник. Ты мне здорово помог, коньяк за мной.

— Погоди, ты что задумал? Но Илларион уже отключил телефон. В голове все встало на свои места, и ждать было больше нечего. Да, все эти люди убиты маньяком, и Илларион теперь точно знал, как зовут этого маньяка.

Он запер машину и решительно направился к маячившему поблизости стеклянному павильончику подземного перехода, закуривая на ходу. Он уже не думал о том, что скажет Быкову, когда тот откроет дверь. Теперь у него было, что сказать.

Каждая деталь мозаики стала на свое место. Сюда прекрасно укладывались даже волшебным образом выловленные лещи. Девятиэтажки стояли в ряд, разделенные узкими проездами, которые вели в зеленые сумрачные дворы. Как и ожидал Илларион, даже дождь не изгнал со двора вечных московских старушек. Конечно, лавочки перед подъездами были пусты и мокро поблескивали, но любительницы подышать свежим воздухом перенесли свой штаб в старую, покосившуюся беседку, полускрытую разросшейся сиренью.

Илларион подошел к беседке и изобразил самую очаровательную из своих улыбок.

— Здравствуйте, девушки. Вы мне не поможете знакомого разыскать? Виктора Быкова вы не знаете? Хромой такой, бородатый, на зеленом «москвиче» ездит. Где-то здесь он живет, только не помню где.

— А зачем он тебе понадобился, милок? — поинтересовалась самая молодая из «девушек», подозрительно разглядывая Иллариона сквозь сильные очки в черной пластмассовой оправе, на переносице скрепленной лейкопластырем. — Ты, часом, не из этих?

— Это из каких же?

— Да всякие бывают. Придут, поулыбаются, а у человека потом в доме одни стены остаются.

— Ну, что вы! Просто мы служили вместе когда-то. Встретились, выпили, как водится. Он меня к себе домой привел, посидели хорошо… В общем, забыл я у него свою записную книжку, а я без нее, как без рук, работа такая.

— Это что же за работа? — не унималась зловредная бабка.

— Да двери я людям утепляю. У меня в блокноте адреса заказчиков. На месяц вперед заказов, а я их все потерял. И, главное, помню, что где-то здесь — он живет, беседку вот эту помню, гаражи… А номер дома, квартиру — вот хоть убейте, не вспомню. Помню только, что шестой этаж.

— Седьмой, — поправила старуха. — Хорошо вы, милок, посидели. Жена-то, небось, показала, где раки зимуют?

— Да не женат я, — с притворным смущением сказал Илларион, оборачиваясь на шум подъехавшей к соседнему дому машины.

Это было такси. Оно остановилось у первого со стороны Иллариона подъезда, высадило пассажирку и укатило, спугнув клаксоном перебегавшего дорогу черного кота. Пассажирка показалась Иллариону знакомой. Где-то он видел эту стройную спортивную фигуру и пепельные волосы.

— Незнакомая какая-то дамочка прикатила, — констатировала его собеседница, и остальные старушки вразнобой подтвердили, что да, дамочка посторонняя, и высказали несколько предположений о том, к кому она могла приехать.

— В том подъезде как раз ваш друг и живет, — продолжала бабка, — на седьмом этаже. Сорок третья квартира, от лифта направо. А жениться надо. Что же вы, потом ведь поздно будет.

— Спасибо вам большое, — сказал Илларион и поспешил к подъезду, в который минуту назад вошла молодая женщина.

Он торопился, потому что вдруг вспомнил, кто она такая.