"Красное смещение" - читать интересную книгу автора (Гуляковский Евгений)

15

Официальный зал приемов в манфреймовском дворце выглядел холодным и пустым. Таким он был всегда, с тех самых пор, как молодым офицером федеративной службы безопасности прибыл сюда Андреас Мориновский. Прошли годы, многое изменилось — только не этот зал. И сейчас, стоя здесь в ожидании своего господина, Андреас вспомнил молодость, то время, когда впервые переступил порог зала приемов.

Все так же свисали с потолка черные штандарты с крестами. Все так же безмолвно стояли между колонн фигуры рыцарей в стальных доспехах, и только он, Андреас Мориновский, за двадцать лет растерял многое из своих честолюбивых замыслов. Многое, но не все.

Место наблюдателя при дворце влиятельного вельможи казалось ему прекрасным трамплином в будущее. Если бы он раньше знал хотя бы малую частичку того, что знает теперь, он бежал бы отсюда, как бегут от чумы…

Но он остался. С годами подкуп и предательство превратились для него в основные орудия ведения дел… Его самого перекупали не менее двадцати раз. Он стал двойным агентом, затем тройным.

Однажды выяснилось, что хозяину известен каждый его шаг, каждая запятая в доносах.

Знать бы ему, какой орден стоял за плечами Манфрейма… Он ожидал разжалования, скорой казни, но его повысили.

Манфрейм назначил Мориновского начальником особых подразделений и внутренних служб, а затем присвоил ему должность фельдмаршала своей лейб-гвардии. Тайный фельдмаршал тайной гвардии…

Затем он стал управляющим Черного замка, и все эти годы ждал, что на его голову опустится зависший в своем падении дамоклов меч. Как только он оступится, сделает неверный шаг, ему предъявят длинный, все увеличивающийся с годами счет…

Но вместе со списком его предательств рос в банке и личный счет Андреаса…

Цифры в лакированной книжечке да еще, пожалуй, молодые наложницы, ожидавшие в апартаментах, — составляли не такие уж многочисленные радости его жизни.

— Но теперь, похоже, все это кончится. Он провалил операцию, которой Манфрейм придавал совершенно особое значение.

Магистр, скупой, порой до отвратительной скаредности, на этот раз выделил тысячу золотых кредосов, чтобы нанять элитное подразделение космических десантников. И настоял на этом не кто иной, как он, Андреас Мориновский.

Разве мог он знать, что хваленые десантники бесследно исчезнут во время штурма артиллерийской батареи. Исчезнут вместе с человеком, чью голову Манфрейм оценил в тысячу золотых кредосов…

Мориновскому удалось восстановить все детали схватки на батарее. Он знал, по какому туннелю ушел в подземелье Яровцев со своими друзьями. Он мог бы их настигнуть, если бы тотчас организовал погоню.

Но, поняв, как важен для Манфрейма Яровцев, Андреас решил не спешить. У него появились на этот счет собственные, неизвестные хозяину планы, и теперь за это придется расплачиваться.

Никто не мог заранее предсказать, что именно знает Манфрейм, у того были свои каналы информации. И сейчас грохот его металлических сапог отозвался в душе Мориновского заунывном колокольным звоном…

Собрав остатки своего мужества, он еще раз перебрал в уме свои немногочисленные козыри в предстоящей борьбе за собственную жизнь.

Три основных источника силы поддерживали беспредельную власть Манфрейма: бессмертие, накопленные за долгие столетия несметные богатства и еще орден, набросивший свою сеть на многие планеты, проникший в различные эпохи и страны.

Андреас не знал, каким образом Манфрейм стал его магистром — возможно, в далекой древности он сам и создал эту мощную структуру. Постепенно орден превратился в беспримерное орудие власти, собирая и концентрируя в руках своего шефа богатства и знания разных цивилизаций.

Многие пытались бросить вызов могуществу Манфрейма. Андреас помнил о нескольких неудавшихся покушениях, о подосланных агентах, о непобедимых армиях, осаждавших этот замок столетия назад.

Кости врагов Манфрейма давно истлели под стенами, а замок стоит как стоял, и его бессмертный господин имел все основания с презрением относиться к собственным врагам.

Тем непонятнее становилось исключение, сделанное им для Яровцева, жалкого наемника из эпохи цивилизованного варварства. За ним не было никакой реальной силы. Андреас проверил все, что только возможно. Досье на этого человека занимало объемистый том.

Что-то тут было не так. Его чутье старого контрразведчика подсказывало — здесь скрыта одна из важнейших манфреймовских тайн, возможно, даже тайна его бессмертия…

Если бы он смог овладеть ею!

Возможно, к лучшему, что десантники потерпели неудачу. Только бы ему выдержать сегодня, только бы не оступиться, найти верную точку опоры, отвести от себя смертельно опасный гнев своего господина и получить новый резерв времени. Тогда уж он не упустит представившийся случай. Он выяснит, в чем тут дело, и, если понадобится, предаст своего хозяина еще раз.

Мориновский знал, какое значение имела для Яровцева княжна Бронислава: отчеты от манфреймовского агента на базе десантников проходили через его руки. Переговоры с новым врагом Манфрейма можно будет начать не с пустыми руками.

С привычным грохотом Манфрейм опустился в кресло, и в зале повисло долгое молчание.

Глубоко за стальным забралом сверкали глаза существа, лица которого никто не видел. Перчатки покоились на подлокотниках, правая рука едва заметно поглаживала завитушки из темного резного дуба, инкрустированного золотом. Это кресло сделали в Китае три тысячи лет тому назад… Даже Манфрейму нелегко было представить такую громаду времени.

Жалкий червь стоял перед ним, вынашивая в своей голове нелепые планы. Он был ему полезен до тех пор, пока ткал собственную паутину и, сам того не зная, маскировал подлинные намерения своего властелина.

— Ты можешь встретиться с Яровцевым. Предложи в обмен его драгоценную княжну, на… Впрочем, он и так знает, на что.

— Для успешного ведения переговоров я должен знать, о чем идет речь.

— Это я буду решать, что тебе следует знать и чего ты знать не должен! — В голосе Манфрейма прозвучала явная угроза, и Мориновский сжался, покорно склонив голову. — Скажи лучше, куда делась последняя партия пленных русичей из тех безумцев, которые штурмуют мой замок. Мне доложили: в клинику они не поступили. Сорок человек — это почти двести тысяч золотых гривен, так куда они делись?

Опасность обнаружилась совсем не там, где ее ждал Мориновский. Секунду он мучительно подыскивал нужный ответ и наконец решил, что в данном случае лучше всего сказать правду.

— У них обнаружили симптомы чумы. Два человека умерло. Я распорядился поместить их для карантина в нижний подвал. — Он остановился, не решаясь продолжать.

— Ну, и что же дальше?

— Им удалось бежать…

— Больным?

— Не все были заражены…

— И куда же они делись? Из нижних подвалов еще никто не выходил живым.

— Они нашли ход в лабиринт…

Штольни со следами механической выработки кончились, как только отряд Яровцева миновал первую развилку туннеля.

Глеб старался наносить на планшетку каждый поворот, но перекрестков и ответвлений становилось все больше. Компас показывал сплошную чушь. Видимо, пласты пород в этих местах содержали металлические руды.

Все же общее направление движения удавалось контролировать, но все их попытки найти проход, ведущий к манфреймовскому замку, заканчивались неудачей. Многочисленные ответвления, поначалу идущие в нужном направлении, вскоре поворачивали в противоположную сторону и постепенно уводили все дальше в нижние горизонты.

Пройденный маршрут на планшете превращался в дугу, охватывающую замок с востока. Казалось, даже здесь, под землей, цитадель Манфрейма окружала невидимая и непреодолимая стена. Возбуждение от последней схватки давно прошло, Глеб чувствовал усталость и нарастающее отчаяние.

Время уходило. С каждым потерянным часом, все дальше, все нереальнее становилась его надежда вновь увидеть девушку с васильковыми глазами.

Она просила о помощи, надеялась на него, но все, на что он оказался способен, это бессмысленно подставить грудь под предательский удар Румета, а сейчас, когда дорога каждая минута, он все дальше и дальше удаляется от манфреймовского замка.

Еще один поворот, еще один туннель — сколько их уже было! Наступит ли конец бесконечному блужданию в паутине этого лабиринта? Он знал, что Бронислава жива. Обучение у волхвов не прошло бесследно, он чувствовал ее телепатическую ауру, хотя не мог разобрать деталей, слишком велико расстояние, слишком толсты разделяющие их стены.

Глеб представил, каково ей сейчас в руках манфреймовских подручных; есть вещи похуже смерти… Когда он думал об этом, его рука стискивала рукоятку бластера, а глаза в бессильной ярости скользили по стенам туннелей в поисках того единственно верного прохода, который вывел бы его к манфреймовскому логову.

Даже подавляющие воображение картины подземного мира не производили на Глеба никакого впечатления. Только что они миновали целую анфиладу залов, стены которых были усыпаны сверкающими самоцветами, алые кружева гранатов, голубые глаза цирконов, аметисты, притаившиеся среди кварцевых жил…

Глеб думал лишь о том, как относительна и недолговечна ценность всего этого богатства — здесь, под землей, на него не купить даже глотка воды.

По мере расходования запасов именно проблема воды становилась для них первостепенной.

Иногда где-то совсем близко, за стеной очередного разлома, они слышали шум подземного потока, но так и не смогли к нему пробиться.

Воды становилось все меньше, теперь уже приходилось экономить каждый глоток. Несмотря на огромную выносливость и силу Васлава, временами почти тащившего на себе Крушинского, двигались они все медленнее.

Маленький человек заблудился в подземном лабиринте, и хотя у него не было ни компаса, ни планшета, это событие казалось ему настолько невероятным, что лишь через несколько часов он окончательно смирился с поражением.

Домовые отлично чувствуют направление и обладают уникальной памятью. К тому же, являясь дальними родственниками гномов, они сохранили их родовую способность хорошо ориентироваться в подземных лабиринтах. Но лабиринт под манфреймовским замком изобиловал невидимыми силовыми стенами и магическими ловушками, то и дело выводившими к замаскированным колодцам и трещинам. Зачастую несчастный, заблудившийся в подземелье, снова и снова оказывался у того самого места, с которого начал свой путь.

В конце концов, Шагара был вынужден признать, что окончательно потерял ориентировку. Он не знал даже, сколько времени прошло с тех пор, как он проник в подземелье. Неделя, месяц?

Домовые питаются излучением жизненной энергии, исходящей от живых существ. Но в мертвом подземелье Манфрейма не было даже насекомых, и Шагара чувствовал, как постепенно слабость свинцовой тяжестью заполняла все его маленькое тело.

Он уже давно оставил попытки пробиться в центральную часть подземелья. Сейчас он лишь боролся за собственную жизнь и понимал, что это будет продолжаться недолго.

Бронислава никогда не узнает, выполнил ли он ее последнее поручение, передал ли записку гололицему чужеземцу, так некстати ворвавшемуся в их и без того переполненную опасностями и тревогами жизнь.

На чужеземце лежала печать скрытой светлой силы, но даже он, Шагара, со своим обостренным чутьем не смог разобраться, в чем здесь дело.

Слабость становилась такой сильной, что порождала равнодушие к собственной жизни. Шагара мечтал лишь о том, чтобы мучения не продолжались слишком долго.

Для домовых нет ничего страшней одиночества, невозможности хотя бы незримо присутствовать рядом с теми, кого они любят, и поэтому маленькое сердце Шагары билось все реже.

Он уселся на влажный прохладный камень рядом с гладким нефритовым сталагмитом и понял, что не уйдет отсюда уже никуда.

Его большие желтые глаза с узкими кошачьими щелями зрачков по-прежнему видели в темноте мельчайшие детали подземного лабиринта, окружавшего его со всех сторон, и выбранное место показалось ему подходящим для последнего сидения в мире, который он покидал навсегда.

Неожиданно рядом со сталагмитом возникло пульсирующее пятно света. Оно оказалось слишком ярким для его привыкших к темноте глаз, и какое-то время Шагара не видел ничего, кроме цветного тумана. Когда зрение вновь вернулось к нему, рядом с камнем, на котором он сидел, стоял высокий худой человек в темной одежде, с длинным шарфом, перекинутым через плечо.

Инстинктивно Шагара протянул к нему свои невидимые пищевые щупальца. Ему было нужно от незнакомца совсем немного, маленькая толика излучений, окружающих любое живое существо и обычно без всякой пользы рассеивавшихся в пространстве. Но щупальца Шагары, наткнувшись на непроницаемую силовую стену, болезненно сжались. Губы незнакомца искривила презрительная усмешка.

— Даже и не пытайся. Ты получишь пищу только в том случае, если присягнешь мне на черной земле.

— Кто ты, что тебе от меня нужно?

— Меня зовут Андреас Мориновский, я управляющий манфреймовского замка, и ты мне нужен в качестве слуги.

— У меня уже есть хозяйка.

— Я знаю. Именно это делает тебя особенно ценным для поручений особого рода, она не должна узнать о нашем договоре.

— Нет. Домовые не меняют своих хозяев, если только те сами не отказываются от них.

— Это я, пожалуй, смогу устроить.

— Нет.

— Подумай хорошенько. Ведь у тебя нет души. Смерть для домового означает полный конец. Не останется ничего. Даже памяти о тех, кого ты любил. Представь себе, как это будет. Я предлагаю тебе так много — жизнь. Сотни, тысячи лет жизни! Ведь вы, домовые, стареете только по собственному желанию или глупости… — В голосе Мориновского слышалась откровенная зависть. — Какая разница, кому служить? Все домовые кому-нибудь служат.

— Я не вижу на тебе ни одного светлого знака. Каждому человеку, имеющему дом, полагается его хранитель, что ты сделал со своим?

Андреас нахмурился.

— Я не намерен отвечать на твои глупые вопросы. Так ты согласен?

— Нет!

— Глупец! Мне придется позаботиться, чтобы ты не причинил вреда моим планам. Хотя ты и так умрешь, но кто знает, жизнь полна неожиданностей.

Мориновский быстро сунул правую руку в складки своего плаща, и в ней блеснуло оружие. Это был не простой кинжал. Обычное заклятие против ножа на него не подействовало, только вокруг лезвия вспыхнуло голубоватое пламя. Нож продолжал приближаться с огромной скоростью… Шагара попытался отвести взгляд своего противника, но и это не помогло. Его спасло лишь умение мгновенно уменьшаться в размерах. Нож лязгнул о камень рядом с его головой.

— Проклятая крыса! — Мориновский грязно выругался. Для повторного удара у него не оставалось времени.

После того, как Мориновский поспешно исчез, еще несколько секунд Шагара ощущал замирающую вибрацию грубо разорванного пространства, а через несколько секунд чуткие уши домового уловили приближавшиеся шаги трех человек.

— Шагара! Ты что здесь делаешь?

Синий конус дугового разрядника выхватил из темноты крохотную фигурку человечка в красных штанах, слишком заметных на фоне светлого сталагмита.

— Тебя вот дожидаюсь… — проворчал Шагара, отпуская сталагмит, к которому инстинктивно прижался, спасаясь от ножа Мориновского, и принял более достойную позу.

Мощная волна жизненной силы, исходящая от людей, окатила его с ног до головы и заставила радостно затрепетать каждую клеточку измученного голодом тела.

— С тех пор, как передал тебе весточку, не могу пробиться к моей госпоже. Вишь куда закрутило проклятое подземелье, уж и не чаял выбраться.

— Да это никак домовой, — изумился Васлав. — Что он делает в таком гиблом месте?

— Ему, как и нам, нужна Бронислава. Похоже, у нас появился попутчик.

— Неужто он заблудился?

— Мы никогда не плутаем! Дороги туда нет, вот что! — распетушился Шагара, принимая свою обычную вызывающую позу — руки уперты в бока, правая нога выставлена вперед, голова гордо откинута.

— Ну, ну, успокойся. Ты прав. Нас тоже все время выворачивает на кривую дорогу. Второй, виток заканчиваем и лишь уходим все больше в глубину. Этот туннель похож на спираль, ведущую вниз. Если нам и дальше не удастся с него свернуть, он уведет нас в саму преисподнюю.

После короткого привала они вновь продолжили движение. Воздух стал намного горячее за последние несколько часов. Возможно, где-то впереди их ждала раскаленная лава. Не зря над горой у манфреймовского замка вились черные туманы. Вулканическая деятельность в этих местах была на редкость активна.

Они шли слишком долго. Очередной выматывающий переход по бесконечному лабиринту расколов, сталактитовых залов, пещер, покрытых кальцитовыми кристаллами, близился к концу. Разговоры давно прекратились, угрюмое молчание сопровождало их вот уже несколько часов. Васлав и Крушинский, идущие позади, обменивались лишь короткими фразами.

Поход тяжело давался Ваславу, не привыкшему к длительным пешим переходам. Без своего богатырского коня он чувствовал себя совершенно потерянным.

Они почти утратили надежду найти ход, ведущий к замку. Даже сложная электронная техника, захваченная во время последнего боя, мало что меняла, хотя в заплечной сумке командира десантников нашелся даже навигатор.

По-настоящему полезным этот прибор мог быть лишь в том случае, если в его память предварительно вводилась информация о предстоящем маршруте. Однако даже сейчас, в незнакомом подземном лабиринте, прибор постепенно накапливал данные о пройденном пути, анализировал их, сопоставлял с многочисленными, имеющимися в его памяти примерами и пытался интерполировать карту лежащей перед ними части подземелья. Это удавалось лишь частично, с сорокапроцентной степенью вероятности, и Глеб, добровольно взявший на себя обязанности картографа, то и дело с огорчением отмечал неверные, ведущие в тупики повороты, отнимавшие у измотанных людей последние остатки сил.

Наконец на одном из привалов, когда истомленные жарой и жаждой люди пытались собрать со скал жалкие капли конденсата, Васлав спросил, не наступила ли пора возвращаться?

— Возвращаться нам некуда, князь, — ответил Крушинский. — Мы завалили единственный выход, по которому проникли сюда. Или мы найдем новый, или останемся здесь навсегда.

Крушинский, измученный своей раной, переносил жару тяжелее всех. По его шее стекали грязные ручьи пота, даже дыхание Юрия изменилось, стало прерывистой, в нем появились хрипы и свисты.

Глеб понимал, что, если жара не спадет в ближайшие часы, конец пути для них близок. Ни о каком возвращении не могло быть и речи, даже если бы они сумели разобрать завал, образовавшийся после взрыва, у них попросту не хватит сил на обратный поход.

Пунктир разломов на экране навигатора шел вниз до самого края. Неожиданно Глеб заметил одну странную особенность в схеме уже пройденных туннелей — все они имели одинаковый наклон и словно стремились соединиться в одной точке, расположенной где-то за пределами планшета.

Из-за слишком большого расстояния этого места не было видно на карте, но в углах схождения всех значительных разломов чувствовался определенный порядок.

— Тебе придется потерпеть еще немного, старина. — Крушинский держался на одних транквилизаторах из последних сил, но, несмотря на это, он еще находил в себе силы подбодрить князя, из-за своей комплекции и веса с трудом переносившего жару. — Если мы изменим направление и начнем плутать по туннелям — это верная гибель.

— Я что-то чувствую впереди, — насторожился Шагара. — Какую-то жизнь.

— Жизнь в этом пекле? — не поверил Васлав.

— Тебе ничего не напоминает этот рисунок? — Глеб протянул планшет Крушинскому.

— Похоже на паутину… Все разломы ведут к какому-то центру.

«Да, и в центре паутины иногда прячется нечто живое, нечто коварное и хищное, поджидающее добычу…» — подумал Глеб, захлопывая планшет.

Сил оставалось совсем мало. Тем не менее им следовало торопиться. Если впереди ждал враг, нужно было сохранить хотя бы способность сопротивляться. Все подобрались, проверили оружие. Они понимали, что чужая жизнь здесь, в этом мертвом подземном царстве, означала, скорее всего, окончание их бесконечного пути в раскаленном аду.

Лама Таен оказался человеком вполне современным, начитанным и знакомым с обычаями европейских городов. Он легко вписался в жизнь огромного московского мегаполиса, полностью растворившись в нем, и не доставлял Сухому никаких излишних хлопот.

Беседы с ним касались порой совершенно неожиданных тем, а его замечания нравились Сухому своей непредсказуемостью.

— Как вы думаете, люди становятся предателями только из-за денег?

— Вообще-то это наиболее часто встречающаяся причина и самая неинтересная. Бывают другие случаи. Например, я знал человека, который предал свою страну, искренне желая ей блага и стремясь навредить общественному укладу, который его не устраивал.

— И он до сих пор считает, что поступил правильно?

— Не думаю. После этого у него вообще перестали возникать какие бы то ни было мысли.