"Все реки текут" - читать интересную книгу автора (Като Нэнси)

28

– Все вышло как нельзя лучше, – сказал Чарльз. Он сидел возле постели и сжимал рукой худенькую ладошку племянницы. – Если бы не твоя болезнь, тетя, наверное, сошла бы с ума. В день похорон она совсем не поднималась. Нам уже в Эчуку пора, тело на вскрытие везти, потом хоронить, а она лежит лицом к стене… Нет, нет, молчи, – поспешно проговорил он, когда Дели открыла рот, – тебе нельзя разговаривать. Я сюда врача отправил из Эчуки, – продолжал он, – говорю: видно, доктор, придется вам сразу двух пациенток лечить. Он вас обеих осмотрел, а потом пошел к Эстер и все ей серьезно объяснил: что у тебя муррейский эн… энцефалит и что твое выздоровление целиком зависит от хорошего ухода. Говорят, эту штуку москиты разносят.

– Да-давно?

– Давно ты лежишь? Да уж почти три недели. Жар у тебя сильный был, но сейчас дело на поправку идет. Эстер за тобой день и ночь ухаживала, измучилась так, что одна тень от нее осталась. А как увидала, что ты вывернулась, пошла на поправку, сама свалилась без сил. Два дня отсыпалась. Анни с ней сидит, так что еще денек-другой и будет как новенькая.

Дели слушала и не понимала. В голове – пустота, а в ней гулким эхом отдаются слова, странные, бессмысленные. Эстер «будет как новенькая». Дели «вывернулась»… Ей представилось, что она неожиданно вывернулась из-за угла, а там улица: длинная, серая, пустынная. Адама нет, и улица мертва.

– Я не хочу поправляться.

– Ты уже поправляешься, хочешь ты этого или нет. Все проходит. Со временем ты оглянешься назад и поймешь, что видишь прошлое совсем по-другому и чувствуешь все иначе, помяни мое слово.

Дядя ушел, и Дели осталась одна. Из окна в комнату падали косые лучи предзакатного солнца, в которых кружились проявленные из воздуха пылинки. Спрячется солнце, а пылинки останутся и будут также медленно кружить в своем танце, но этого уже никто не увидит, они снова превратятся в пылинки-невидимки.

Как похожи эти лучи на те, что проникали в комнату в тот памятный день, когда Адам впервые поцеловал ее. Дели быстро повернула голову к двери: Адам! Но нет: рожденный памятью образ тут же слился с темнотой и исчез навсегда.

Утром Чарльз принес с собой папку, в которой лежали написанные от руки и скрепленные между собой странички.

– Взгляни-ка, думаю, ты захочешь оставить их у себя. Здесь сочинения Адама, и кругом твое имя. Филадельфия! Дели! Дельфина! Как только он тебя не называет, – еле заметная улыбка тронула его губы. Он положил папку рядом с безжизненной рукой племянницы. – Читай, только понемногу, тебе нельзя переутомляться. Сегодня придет доктор, держись молодцом, может, он разрешит вставать.

– Мне гораздо лучше.

– Вот и умница. Анни с Бэллой хорошо тебя кормят?

– Даже слишком. Бэлла так расстраивается, когда я не ем, что мне волей-неволей приходится есть.

– Ну и хорошо. Нужно сил набираться.

Дели вдруг почувствовала страшную усталость. Поскорей бы ушел дядя Чарльз. Три недели. Целых три недели провела она в постели, погруженная в зыбкую, наполненную красными мерцающими всполохами темноту, которая время от времени расступалась, открывая глазам тетю Эстер или Ползучую Анни, склонившихся над ней с чашкой или мокрым полотенцем. Потом наступала тишина, и ей казалось, что она умерла, и все вокруг тоже умерло, но зловещая тишина вдруг прорывалась, и на нее обрушивались тысячи голосов. Они, изрыгая проклятия, винили ее в том, чего не поправить, не вернуть: «Ты толкнула его на смерть!», «Ты убила его!» Из ночи в ночь ей снился один и тот же сон, неотвязный и жуткий.

Бесконечно длинной белой полосой тянулся пустынный берег, о который с грохотом разбивались волны, дюны уходили за край горизонта. Внезапно к самому небу поднималась огромная, как скала, волна, еще мгновение – и она обрушится на Дели…

Дели лежала с закрытыми глазами и думала о сне. Наконец, Чарльз ушел, и она открыла глаза. Нежно погладила рукой тонкие листки. Почерк Адама придал ей сил. Она вытащила из пачки один листок и медленно поднесла к глазам.

Дели заплакала, горько, беспомощно. Слезы горячим потоком лились на рассыпавшиеся листки; потом уже не было слез, а Дели все рыдала, беззвучно и мучительно, пока, наконец, не забылась глубоким сном. Слезы, первые со дня смерти Адама, облегчили ее горе, и она проснулась посвежевшая и обновленная.

В тот день, когда доктор разрешил Дели вставать, дядя Чарльз вошел к ней в комнату и присел на край кровати.

– Понимаешь, твоя тетя… – он явно подыскивал слова, – когда ты с ней увидишься…

– Мне нужно пойти к ней в комнату?

– Она наверху, в гостиной.

– Но мне казалось, у нее уже все в порядке. Почему она не приходит?

Чарльз опустил глаза, снял со штанины воображаемую нитку.

– Филадельфия, твоя тетя несколько… как бы тебе сказать… изменилась, что ли. Так-то она вполне нормальная, а вот в одном… Она, вероятно, покажется тебе странной, агрессивной, не принимай близко к сердцу, хорошо?

Дели вопросительно посмотрела на него.

– Доктор говорит, это последствия шока, который она перенесла. Сначала-то ничего такого не было, а потом ей стало казаться… Она к тебе очень враждебно настроена.

– Но ведь она возле меня день и ночь сидела, вы сами говорили.

– То-то и оно. Значит, на нее уже позже нашло. По-моему, она всегда завидовала сестре, твоей матери. И теперь думает: у сестры дочь жива, а ее сын… Совершенно непонятная злоба.

– Но ведь мамы нет в живых, как можно ей завидовать?

– В том-то и дело. Поэтому попробуй не обращать внимания. А не сможешь – потерпи, она столько пережила.

«А я? – хотела крикнуть Дели. – Я не пережила? Второй раз в жизни я теряю самое дорогое. Мне-то что делать?» – По не крикнула, лишь кивнула молча.

Поднявшись с постели, Дели вдруг поняла, что очень изменилась. Повзрослела.

Анни помогла ей надеть платье и, поддерживая, повела в столовую. Дели была еще так слаба, что каждый шаг давался ей с трудом. Ноги не слушались, и она была рада, что Анни рядом: можно не бояться, что упадешь.

Когда они вошли в столовую, Эстер сидела в глубоком кожаном кресле спиной к окну, занавешенному зелеными плюшевыми занавесками. Возле нее на подставке стояла плетеная корзинка с нитками. Эстер вязала крючком, который нервно подрагивал в ее руках. Даже не взглянув на вошедших, она продолжала вязать. Анни хотела усадить Дели на стул у двери, но та шагнула вперед и остановилась напротив тети.

– Я рада, что вам лучше, тетечка, – Дели протянула тете Эстер худенькую ладошку, но рука повисла в воздухе. Эстер, не переставая вязать, окинула племянницу ледяным взглядом.

– Дядя мне рассказал, как вы обо мне заботились, когда я болела. Спасибо.

Эстер опять не ответила. Дели, еще очень слабая после болезни, почувствовала, как дрожат ноги. Наконец, тетя подняла на нее глаза.

– На моем месте так поступил бы любой. Я просто выполнила свой долг, – отчеканила она.

Холодные слова прозвучали как пощечина. Дели повернулась и в изнеможении опустилась на стул, горячие слезы обожгли глаза.

Эстер и Анни начали обсуждать предстоящий обед, Дели они не замечали.

До обеда Дели молча просидела на стуле. А когда в комнату вошел дядя, поглаживая скорбно висящие усы, и трогательно попытался разрядить обстановку, девочка поняла, что он по-прежнему ее союзник, опора и защита. За столом дядя подкладывал ей на тарелку куски, обращал в шутку резкие в ворчливые замечания Эстер. Какое счастье, что есть дядя Чарльз!

Теперь, как и в далекой заснеженной Кьяндре, он – единственный ее друг и единомышленник в этом доме.

Дели вдруг ощутила, что комната расплывается перед глазами. Правый висок пронзила резкая боль, словно в него воткнули раскаленный нож и принялись с силой проворачивать его в зияющей ране. Она оттолкнула тарелку и уронила голову на руки.

Испуганный Чарльз отложил ложку и поспешил к племяннице.

– Тебе плохо, девочка?

– Плохо, – фыркнула Эстер. – Обычный каприз. Доктор сказал, она уже вполне может вставать.

– Ну зачем ты так, Эстер? – укоризненно покачал головой Чарльз. – Она вон побелела вся. Хочешь лечь? – сказал он, обращаясь к племяннице. – Я провожу тебя в спальню.

– Да, – Дели оперлась о дядино плечо. Скорее, скорее добраться до спальни, опуститься в спасительную постель и закрыть глаза. Тогда исчезнет свет, а вместе с ним и острые иглы, пронзающие мозг.

В спальне дядя Чарльз дал ей успокаивающие порошки, которые прописал доктор, положил на лоб мокрое полотенце и вышел.

Головные боли, приносящие неимоверные страдания, длились еще несколько недель. Дели мужественно терпела. Доктор давал ей сильные успокаивающие, и она лежала в полумраке комнаты, боясь повернуть голову и произнести слово, чтобы не проснулся яростно ревущий, раздирающий ее на части зверь.

Минуло Рождество, но Дели в своем страдании едва ли вспомнила о любимом празднике. Постепенно головные боли стали стихать, потом и вовсе прекратились. Дели вышла в сад и вдруг, впервые в жизни, ощутила удивительную, могучую силу солнца. Ее молодой организм, почти против воли, возрождался к жизни.

С севера от мисс Баретт пришло письмо с запиской для Адама. Хотя сообщение о гибели Адама было помещено в «Риверайн Геральд», она, живя в отдалении от здешних мест, ничего не слышала о трагедии.

Мисс Баретт писала, что семья, в которой она служит, собирается покинуть Австралию, и ей придется ехать вместе с ними в Англию и присматривать за детьми во время морского путешествия. А потом, уже одна она поездит по Европе, побывает в тех местах, о которых давно мечтала.

Но жизнь мисс Баретт теперь мало волновала Дели. Время и расстояние отдалили ее от прежнего кумира. Неужели и Адам вот так же постепенно исчезнет из ее мыслей и сердца? Нет, не может быть.

Мисс Баретт прислала Дели к Рождеству подарок – только что вышедшую в свет книгу Томаса Гарди «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Книга поразила Дели. Как перекликались заключительные слова с ее мыслями:

«Пьеса завершилась, боги закончили свою игру с Тэсс».

Ее вера, и без того некрепкая, умерла вместе с Адамом. Как нелепо оборвалась его жизнь, жизнь молодого таланта. И эта бессмысленная смерть значила для Дели гораздо больше, чем гибель множества других людей, сообщения о которых она читала в газетах.

Погибших, о которых писала пресса, действительно, было немало: десять тысяч японцев расстались с жизнью в результате землетрясения и пожара; около миллиона китайцев умерло от голода; задохнулись в горящей церкви дети; в лесном пожаре погибли целые семьи ни в чем не повинных людей, всю жизнь добывавших себе пропитание тяжелым трудом.

Тетя Эстер день и ночь поминала Адама в молитвах и проливала слезы над каждой вещью, напоминавшей о сыне. И Дели так хотелось спросить ее: «Что же вы печалитесь? Ведь Господь забрал его к себе». Глухая, бессильная ярость душила ее, вызывала огромное желание разрушить примитивную слепую веру в Бога.

Она старательно избегала Эстер, делала все возможное, чтобы не оставаться с ней наедине, пореже встречаться, разговаривать.

От взгляда, полного злобы и ненависти, которым ее окидывала тетя, у Дели начинала кружиться голова, ее тошнило, и она пыталась спрятаться, убежать как можно дальше от этих сверлящих черных глаз.

Окрепнув, она вновь стала забираться на муррейскую сосну. И здесь, среди нагретых солнцем мягких и гибких ветвей, источающих терпкий аромат, так же, как и за закрытой дверью своей комнаты, Дели находила спасение от черных, скорбных глаз. Собираясь залезть на сосну, она прихватывала с собой книгу или альбом с карандашом, но читала мало, а за рисунок и вовсе не бралась. Она подставляла тело солнцу и каждой клеточкой вбирала в себя его свет, подобно зеленому листу или цветку. Она отдавалась течению жизни, как отдаются воле волн плывущие по реке кусочки древесной коры: так в бесконечном потоке времени мчится от рождения к смерти жизнь.

И однажды Дели словно очнулась. Красота реки, окутанной вечерней легкой дымкой, возродила ее; она вновь обрела способность видеть мир в красках, ощущать неповторимую прелесть каждого мига жизни.

На пастбище, возле того места, где река делала поворот, мерцали серебристые травы, в воздухе был разлит мерцающий золотистый свет, в котором плыла полная луна. На горизонте – словно из раскрытой исполинской раковины – медленно разливалось жемчужно-розовое сияние, окрашивая реку в перламутровый цвет.

Дели вдруг нестерпимо, совсем как раньше, захотелось сохранить эту красоту, запечатлеть ее навеки, но она подавила в себе это желание и медленно поднялась по ступенькам на веранду, где, попыхивая трубкой, сидел в парусиновом кресле дядя Чарльз.

Она прислонилась к перилам и стала смотреть на рождающиеся в небе звезды. Небо вспыхивало янтарными и голубыми огоньками, а на берегу чернели силуэты стройных эвкалиптов. Дели внимательно вглядывалась в эти силуэты, стараясь запомнить каждый изгиб изящных стволов.

Чарльз встал. Он остановился возле племянницы и, положив локти на перила, тоже поднял глаза к небу.

– Как жаль, что я в молодости не занимался астрономией, – печально проговорил он. – Теперь-то мне науки уже не по силам, но как подумаешь, сколько всего мог узнать за свою жизнь, оторопь берет. Только с возрастом начинаешь по-настоящему понимать, как коротка жизнь, даже самая длинная. Безумно коротка. Почему бы не посвятить ее, скажем, изучению пчел, или физиологии, ботанике, химии, астрономии? А новые теории эволюции, электричества? Да если люди научатся управляться с электричеством, они чудеса будут творить. Ведь уже сейчас некоторые пароходы используют электрические сигналы: нажал кнопку, и свет зажегся.

Дели повернулась к дяде. Милый старый дядюшка! Все-таки он кое о чем задумывается в жизни, хотя редко говорит об этом.

Она уже приготовилась ответить, но в эту секунду раздался звон упавшего металлического предмета. Дели обернулась и увидела тетю Эстер. Смутно различимая в сгущающихся сумерках, она стояла на веранде с вязаньем в руках, на полу перед ней валялся крючок. Дели собралась было поднять его, но Эстер быстро нагнулась, схватила крючок и с такой ненавистью посмотрела на племянницу, что Дели стало не по себе, она вошла в дом. «Будто я заразная», – подумала девушка. Она услышала, как тетя сердито что-то выговаривает мужу; голос ее поднялся до визга, потом послышались быстрые шаги Чарльза и стук закрываемой двери.

На следующий день на ферму привезли почту. Для себя в почтовой сумке Дели ничего не обнаружила, но когда после обеда пошла на веранду, ее неожиданно догнала тетя Эстер. В руках она держала письмо.

– От миссис Макфи. – Она резким движением протянула Дели конверт. – Зовет тебя в Эчуку в гости, если я не возражаю. Чарльз считает, что тебе нужен отдых, а мне и возражать нечего, в доме от тебя проку нет.

Дели повернулась к тете, оперлась спиной о перила.

– Тетя, за что вы меня ненавидите? Лицо напротив окаменело.

– Ненавижу?

– Я знаю, вы никогда меня не любили, а теперь и вовсе не выносите. Почему? Что я вам сделала?

– Ты еще спрашиваешь, почему? Да, я ненавижу тебя, всем нутром ненавижу. – Глаза ее гневно сверкнули, губы затряслись. – Ты убила его, моего мальчика. Лучше бы ты тогда утонула вместе со всеми.

Дели побледнела и посильнее прижалась к перилам, чтобы не упасть.

– Я его не убивала. Я любила его!

– Любила! Ну-ка, ну-ка, вот сейчас и узнаем, как там было на самом деле. Ты ведь той ночью с ним встречалась на берегу. Выманила его из дома. Если бы не ты, он спокойно проспал бы всю ночь. Мужчины все одинаковы, на смазливую мордашку да тонкую талию быстро клюют. И Адам такой же был. И зачем он только тогда в живых остался? Ведь как тяжело крупом болел, доктор сказал, до утра не доживет. А я все молилась, чтобы он ту ночь пережил. Лучше бы он тогда умер, невинным ребенком. Я все знаю, – она вдруг почти вплотную придвинулась к Дели, и девочка в страхе отпрянула, увидев искаженное злобой лицо и безумный взгляд черных глаз. – Анни мне все рассказала, и как вы встречались, и как целовались.

– Вы не понимаете, – выдохнула Дели.

– Э, нет, отлично понимаю. Уж я-то в женщинах разбираюсь и девиц, которые цену себе знают, немало встречала. Думаешь, я не вижу, как ты Чарльзу глазки строишь? Куда отец, туда и сын. Конечно, он ведь тебе не родной дядя, кровь у вас разная…

– Тетя Эстер! Как вы можете… как вы могли такое подумать? Это чудовищно!

– Ишь ты, «чудовищно»! Думаешь, я ничего не понимаю? Мы еще выясним, зачем ты это сделала. Ведь это ты столкнула его с бревна. Приревновала, да? К той богатой девице из Эчуки, за которую я его сватала? Тебе даже не пришлось его убивать. Мальчик мой! Сынок единственный!

Она внезапно вся сморщилась и громко зарыдала. На веранду молча вышла Ползучая Анни и, бросив на Дели странный, торжествующий взгляд, увела Эстер в спальню.

Дели стояла белая, как полотно, ошеломленная происшедшим. Ее била крупная дрожь.

Уехать, немедленно уехать отсюда. Доктор сказал, что ее «речная лихорадка» (так местные называют муррейский энцефалит) уже прошла. Больше ее здесь ничто не держит. Правда, у нее нет денег, но, возможно, после того, как «Филадельфия» разгрузится в каком-нибудь поселке в верховьях Дарлинга, Том выплатит ей долю от продажи.

Надо ехать первым же пароходом! Дели, так нередко бывает в молодости, казалось, что жизнь рухнула: она не сможет больше никого полюбить; ей уготована судьба отшельника, живущего уединенно на берегу великой реки.

Дядю Чарльза она отыскала на выгоне. Он уже собирался оседлать Искру, но, взглянув на племянницу, передумал; привязал кобылу к частоколу и спустился вслед за Дели к реке.

– Дядя, я уезжаю.

– И куда же? – ничуть не удивившись этому заявлению, спросил Чарльз.

– Сначала в Эчуку. Миссис Макфи приглашает меня пожить у них. Может, удастся устроиться сиделкой в больницу.

– Для такой работы нужны физически крепкие люди, боюсь, даже если тебя примут, ты попросту не выдержишь… Ты такая бледная, что случилось? Тетя?

– Да. Она ненавидит меня, как змею ядовитую. И потом, она какая-то странная, я боюсь ее.

Чарльз глубоко вздохнул и столкнул ногой в воду камешек.

– Я знаю. Доктор, кажется, не совсем понимает, насколько это серьезно. Сказал, что как только пройдет шок, все нормализуется. Она тебя не побила?

– Нет, только оскорбляла, обвиняла. Сказала, что я Адама убила и… – Дели осеклась. Слишком уж чудовищно второе обвинение, чтобы сказать о нем дяде. Она почувствовала неловкость.

Чарльз даже присвистнул от удивления.

– Бедная Эстер! Боюсь, после смерти Адама она и вправду свихнулась. Она как-то и мне начала чепуху городить, да я слушать не стал. Я думал, она уже забыла. Хотя агрессивность у нее явно не прошла.

– Самое ужасное, что это правда.

– Что правда? О чем ты? – Он легонько взял ее за плечи и повернул к себе. – Что это ты выдумала? Ведь он любил тебя, скажешь, нет? И ты его тоже.

– Да. Мы встречались в ту ночь. И поссорились. Из-за меня, я во всем виновата. Я себя ненавижу. Гораздо больше, чем она меня.

То, что тяжелым грузом лежало на душе, прорвалось, и Дели испытала огромное облегчение.

– И ты все это время считала себя виноватой? Глупышка. Почему ты мне раньше не рассказала? Смерть Адама – несчастный случай, следователь даже вскрытие не стал делать, и так было ясно. А то, что Адам в ту ночь по темноте бродил, это уже характер, тут причины искать нечего. С ним вообще вечно что-то случалось. Он мог и на реке утонуть, помнишь ту ночь, когда он из дома сбежал, или когда буксиром его из ялика выбросило, или когда лодка под ним ко дну пошла?

– Да, я знаю. Я все время спрашиваю себя: почему? Ну почему все так случилось? Упади он неделю спустя, – ничего бы не произошло: вода в ручье пересохла бы и он, потеряв сознание, не захлебнулся бы. Но он упал, когда воды в ручье еще хватало. Прямо рок какой-то.

– Рок и есть, – Чарльз нагнулся и поднял с земли кусок тонкой, изогнутой и гладкой эвкалиптовой коры. Пробежал длинными чуткими пальцами по ее бледной внутренней поверхности. – В жизни порой независимо от нашей воли случается нечто такое, что по цепочке вызывает новые и новые события, которые нельзя ни объяснить, ни предсказать. Они неизбежны. Но наткнись я тогда в Кьяндре на золотую жилу, Адам в девятнадцать лет не утонул бы в Муррее. А, может, ему просто суждено было рано умереть, кто знает?

Дели задумчиво потопталась на месте, кора эвкалипта, которой была усеяна земля, громко захрустела.

– Не знаю, почему в тот вечер у Адама было такое настроение, но я не удивляюсь, что вы поссорились. Помнишь, за обедом и позже его все раздражало? Против себя не пойдешь, каждый поступает, как может.

Он подбросил кору вверх. Покружив в воздухе, она плавно опустилась на воду и поплыла вниз по течению.

– Мы, как этот кусок коры, плывем, куда течение несет. Судьбу не выбирают.

– Вы ведь говорили, дядя, «Богом данное…»

– Да. Иногда можно утешить словами, даже если они на самом дело ничего не значат. Я на этих словах вырос и все еще верю, что, как сказано, так оно и есть. Но по ночам, когда я смотрю на тихие звезды и жуткую зияющую пустоту вокруг Млечного Пути, все эти слова куда-то уходят.

Дели с интересом посмотрела на него. Как это непохоже на дядю Чарльза, который читал молитвы и совсем как настоящий священник вел занятия воскресной школы.

– Я тебе не рассказывал о старой Саре, – продолжал он. – В тот день она переправилась через реку и спросила, не умер ли кто у нас. Сказала, что рано утром над их стоянкой пролетела Птица Смерти. Луна только-только заходить начала. После ее слов я почти не надеялся.

Дели смотрела на бесконечный поток воды и думала о чернокожих и их странных поверьях: Большая Змея и Птица Смерти. У этой птицы нет названия, и ее ни разу никто не видел. Но люди чувствуют, когда она пролетает над стоянкой. Значит, поблизости кто-то умер. Дели и сама слышала в ту ночь голос, звавший ее.

– Все равно я здесь больше не останусь, – решительно сказала Дели. – Тетя Эстер считает, что я должна поехать погостить у миссис Макфи. Пусть думает, что я еду просто погостить.

– Надеюсь, так оно и будет, – сказал Чарльз. – Эстер, вполне возможно, скоро поправится и захочет, чтобы ты вернулась. Ей будет недоставать тебя.

Дели не ответила; она знала, что уезжает навсегда.

– Не торопись, девочка. Погостишь у миссис Макфи с месячишко, а там посмотрим. Как только банки поправят свои дела, они могут частично расплатиться со своими вкладчиками. А пока я буду тебе помогать; не стесняйся, проси все, что тебе нужно. Да не забывай, что я все еще твой опекун и без моего разрешения не дай Бог тебе что-то затеять, – он шутливо погрозил Дели пальцем. – Ну ладно, пойду овец проведаю. А завтра все втроем в город поедем, Эстер хочет на кладбище сходить.

У Дели не было никакого желания идти на кладбище. Она не хотела знать, где похоронен Адам.

Утром Дели поднялась рано. Она еще с вечера все уложила и теперь вышла из дома побродить, попрощаться с этими местами, ведь здесь прошли целых пять лет ее жизни. Утро было ясное, ни ветерка. Квохтали куры, собаки лениво выкусывали блох. Дели пошла к хижине попрощаться с Или, отнесла ему на память пейзаж, который рисовала, сидя у реки. А когда шла обратно, в воде уже блестело, отражаясь в зеркальной глади, солнце. На забор уселись две сороки и громко затрещали.

После завтрака заложили бричку и под сиденье рядом с ящиком, наполненным ветчиной и потрошенными курами, поставили плетеную корзину Дели. Дели не сказала Бэлле, что уезжает навсегда, но та, словно почувствовав, остановилась у ворот и долго махала вслед.

Дели, сойдя с брички закрыть ворота у выезда на нижнюю дорогу, которая шла по лесу, оглянулась на дом; из трубы кухни на заднем дворе так же, как и в день их приезда на ферму, медленно курился дымок. Джеки в яркой голубой рубахе и широкополой шляпе выгонял на пастбище баранов.

Дели забралась в бричку и села спиной к тете Эстер; за все утро та не сказала племяннице ни единого слова.

В просветы между гладкими стволами деревьев виднелись кусочки голубого неба. Придется ли еще когда-нибудь проехать этой дорогой, кто знает.

Когда бричка остановилась на мосту возле таможни, Дели вновь слезла и с пешеходного мостика стала смотреть на реку. Чистая, прозрачная, как стекло, вода, которой в эту жаркую летнюю пору оставалось уже немного, неслышно текла между каменными опорами моста. Вечный поток. Он бежит, то поднимаясь вверх, то устремляясь вниз, пока не достигнет моря. Но слившись с ним, река не перестает жить, лишь изменяется под действием великого процесса преобразующих начал. Так постоянно обновляется и длится вечно жизнь.

Дели поискала глазами в верхнем течении излучину. Темные, склонившиеся к самой воде деревья совсем скрыли ее. Вниз по течению была видна высокая пристань, возле которой стояли на приколе суда. Чуть дальше река делала поворот и терялась из вида.

В низовьях этой реки Дели начнет новую жизнь. Ей придется плыть по течению мимо незнакомых земель к далекому морю. И, слегка задержавшись на мосту, переносящем ее из невозвратного прошлого в неизбежное будущее, она поняла, что уже не сможет остановиться. Жизнь заставила ее покинуть тихую заводь.