"Хаос ШАРПА" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Бернард)Глава 10Кейт сидела в углу кареты и плакала. Карета никуда не ехала. Это вообще трудно было назвать каретой: она и наполовину не была так удобна, как изящный кабриолет, на котором они приехали с виллы и оставили в Опорто, и совсем не так крепка и вместительна, как та, на которой в марте её мать переправилась через реку на юг. Кейт теперь жалела, что не отправилась вместе с матерью, а, находясь в плену любовного романа, свято верила, что впереди её ждёт только солнечное небо, ясные горизонты и бесконечная радость. Вместо всего этого она сидела в двухколёсном наёмном экипаже с протекающим кожаным верхом, поломанными спицами в колёсах и полудохлым мерином в упряжке; и сама повозка никуда не ехала, потому что отступающая французская армия застряла на дороге к Амаранте. Дождь свирепо стучал по крыше, срывающиеся сверху капли падали на колени Кейт, но её это мало заботило. Она плакала, сжавшись в уголке. Дверца экипажа приоткрылась, внутрь заглянул Кристофер. — Будет немного взрывов, но нет никакой надобности волноваться. — сказал он. Он помолчал, понял, что его слова не произвели утешающего эффекта, и прикрыл дверцу. Потом снова открыл её и пояснил: — Они взрывают пушки. Будет много шума. Кейт это совершенно не трогало. Она мучила себя вопросами, что будет с ней дальше, и перспективы впереди рисовались настолько пугающие, что она залилась слезами с ещё большей силой, в то время, как взорвалась первая пушка с забитым наглухо дулом. На следующее утро после падения Опорто маршал Сульт был разбужен ужасной новостью: португальская армия отвоевала Амаранте. Единственный мост, по которому можно было переправить орудия, фургоны и телеги в Испанию, к французским укреплениям, оказался в руках противника. Пара горячих голов предложилиа прорываться, но разведка сообщила, что португальцев в Амаранте много, что мост заминирован и на холме возле шоссе стоит артиллерийская батарея. Несомненно, потребовался бы как минимум день кровавого ожесточённого штурма, чтобы пересечь Тамегу в этом месте; к тому же, очень вероятно, что португальцы, отступая, уничтожили бы мост. Одного дня для штурма у Сульта не было, потому что Артур Уэлсли успел бы подойти из Опорто. Оставалось одно: бросить весь колёсный транспорт — фургоны, пушки, телеги с боеприпасами, кареты, полевые кузницы. Двадцать тысяч солдат, пять тысяч гражданских, которые шли с армией, четыре тысячи лошадей и почти столько же мулов должны постараться изо всех сил, чтобы пересечь горы. Но Сульт не собирался оставлять отличные французские пушки, чтобы потом враг повернул их против него. Каждое орудие зарядили четырьмя фунтами пороха, плотно забили по два ядра и поставили дуло к дулу. Стрелки отчаянно пытались не дать дождю затушить пальники. Потом по команде они подожгли запалы, огонь побежал вниз, к пороховому заряду; орудия выстрелили друг в друга — и отпрыгнули назад, изрыгая дым и огонь, с лопнувшими стволами. Некоторые артиллеристы, уничтожая свои пушки, плакали, другие с проклятьями рвали ножами и штыками мешки с порохом, чтобы он испортился под дождём. Пехоте приказали выбросить из ранцев всё, кроме пищи и боеприпасов. Офицеры устроили досмотр и заставили своих людей выбросить всё награбленное за время боёв. Столовые приборы, подсвечники, блюда — всё это должно было остаться на обочине, когда армия начнёт путь в горы. Лошадей, волов и мулов, которые тащили орудия и фургоны, пришлось застрелить, чтобы не отдавать врагу. Умирающие животные кричали и бились в конвульсиях. Раненых, которые не могли идти, оставили в фургонах, раздав им мушкеты, чтобы они, по крайней мере, могли попытаться защититься от португальцев, потому что, несомненно, они очень скоро найдут их и попытаются свести счёты с беспомощными людьми. Сульт приказал поставить у дороге армейскую казну — одиннадцать больших бочонков серебра. Проходя мимо, солдаты брали по горсти. Женщины, подоткнув юбки, тоже брали деньги и старались не отстать от своих мужчин. Драгуны, гусары и егеря вели своих лошадей. Тысячи мужчин и женщин поднимались в бесплодные холмы, оставляя позади фургоны, груженные бутылками вина и порто, украденными из церквей золотыми распятиями и фамильными портретами, снятыми со стен особняков Северной Португалии. Французы были уверены, что уже завоевали Португалию, они просто ждали подкреплений, чтобы двинуться на Лиссабон, и никто не понял, почему столь внезапно всё рухнуло, почему Король Николас обманул их ожидания, и они теперь отступали под проливным дождём. — Если вы останесь здесь, вас изнасилуют, — заявил Кристофер Кейт. — Меня насиловали каждую ночь, — рыдала Кейт. — О, ради Бога, Кейт! — Кристофер в гражданском платье держал распахнутой дверцу кареты, и дождь стекал с угла его треуголки. — Я не оставляю вас здесь. Он схватил её за запястье и, несмотря на крики и сопротивление, потащил из кареты. — Идите, чёрт вас возьми! — ругался он, таща её вверх по склону. За несколько секунд синяя гусарская форма, в которую, по настоянию Кристофера, оделась Кейт, промокла насквозь. — Это не конец, — сказал Кристофер, больно сжимая её тонкое запястье. — Всего лишь вовремя не подошло подкрепление. Мы вернёмся. Несмотря на все страдания, которые она испытывала, у Кейт нашлись силы, чтобы задаться вопросом: кого он имел в виду, когда говорил «мы»? Себя и её? Или себя и французов? — Я хочу домой! — кричала она. — Я устал от ваших воплей! Заткнитесь и продолжайте идти! — отрезал Кристофер, продолжая тащить её за собой. Кожаные подошвы её новеньких ботинок скользили. — Французы выиграют войну! — уверенно заявил Кристофер. Он сам в этом больше не был уверен, но, прикинув расстановку сил в Европе, убедил себя, что выбрал верный пуь. — Я хочу вернуться домой, в Опорто! — рыдала Кейт. — Мы не можем! — Почему? — она попыталась вырвать руку и, хотя ей это не удалось, он вынужден был остановиться. — Почему? — Мы не можем вернуться. Двигайтесь же! — и он потащил её дальше. Не мог же Кристофер, на самом деле, сказать, что они не могут вернуться в Опорто, потому что этот проклятый Шарп остался жив! О всемогущий Господь, этот ублюдок был всего лишь стареющим лейтенантом без перспектив дальнейшего роста, к тому же, потерявшим связь со своим полком, но Шарп знал слишком много такого, за что Кристофер мог подвергнуться осуждению. Подполковнику нужно было найти безопасное место, откуда он с умелой предосторожностью сможет послать письмо в Лондон. Тогда, в спокойной обстановке, Кристофер мог оценить, поверил ли Лондон в его историю о том, что он был вынужден продемонстрировать французам свою преданность, чтобы подготовить мятеж с целью освобождения Португалии. История выглядела достаточно убедительной, если не брать в расчёт, что Португалия освободилась без его помощи. Ещё не всё было потеряно. Его слово против слова Шарпа, и надо учесть: Кристофер, невзирая ни на что, джентльмен, а Шарп — совсем нет. Оставалась деликатная проблема, что делать с Кейт, если ему прикажут вернуться в Лондон. В этом случае, вероятно, он мог бы отрицать, что брак вообще имел место. Можно было бы списать всё на фантазии Кейт. Женщины вообще склонны фантазировать, этот факт печально известен. Как там у Шекспира: «О женщины! Коварство — ваше имя!» Он мог бы заявить истинную правду: проведённый второпях обряд в маленькой церкви Вила Реаль де Зедес не был настоящим бракосочетанием, и объяснить, что он сделал это исключительно ради того, чтобы прикрыть позор Кейт. Это была азартная игра, но Кристофер давно играл в карты и знал, что скандальная игра может принести большой куш. А если бы он даже и проиграл, если не смог бы спасти свою лондонскую карьеру, то, скорее всего, это не будет иметь значения. Подполковник всё ещё цеплялся за веру в конечную победу французов, а в этом случае он вернётся в Опорто, где, не зная истинного положения вещей, адвокаты будут считать его мужем Кейт, и он станет богачом. Кейт пришлось бы с этим примириться. Она опомнится, когда вернётся домой, в комфортные условия. В настоящее время, правда, её радостное отношение к браку сменилось ужасом из-за того, что происходило в спальне. Молодые кобылы часто рвут уздечку, но после одной-двух взбучек обычно становятся покорными. Кристофер хотел, чтобы Кейт тоже покорилась ему, потому что её красота всё ещё вызывала в нём приятное волнение. Он потащил её к тому месту, где Вильямсон, новый слуга Кристофера, держал лошадь. — Садитесь верхом! — приказал подполковник. — Я хочу домой! — В седло! Кристофер едва не ударил её кнутом, который был заткнут за подпругу возле седла, и только тогда она позволила ему посадить себя на лошадь. — Держите поводья, Вильямсон. — приказал Кристофер, который вовсе не хотел, чтобы Кейт повернула лошадь и ускакала на запад. — Держите очень крепко! — Да, сэр, — отозвался Вильямсон. Он всё ещё был в форме стрелка, хотя сменил кивер на широкополую кожаную шляпу. При отступлении из Опорто Вильямсон подобрал французский мушкет, пистолет и саблю и со всем этим арсеналом выглядел грозным бойцом, что внушало Кристоферу уверенность и спокойствие. Подполковнику нужен был слуга после того, как его собственный сбежал, но телохранитель был нужен ещё больше, а Вильямсон великолепно подходил для этой роли. Он рассказывал о стычках в тавернах, о безжалостных драках с ножами, дубинками и просто на кулаках, и Кристофер слушал эти байки так же жадно, как горестные жалобы Вильямсона на Шарпа. Взамен подполковник обещал Вильямсону золотое будущее. — Учите французский язык, — советовал он дезертиру. — Вы сможете присоединиться к их армии. Покажите, на что вы способны, и получите повышение. Французская армия ничем не отличается от той, что вы знаете. — А если я хочу остаться с вами, сэр? — спросил Вильямсон. — Я всегда готов вознаградить за верную службу, — ответил Кристофер. Оба они остались довольны своим союзом, несмотря на то, что сейчас, когда они в толпе отступающих, поднимались в горы под дождём и порывами ветра, удача, казалось, отвернулась от них, и впереди не ждало ничего, кроме голода и холодных, мокрых скал Сьерра де Санта Каталина. Позади них, на дороге от Опорто до Амаранте, колеи, оставленные фургонами и каретами, заполняла дождевая вода. Раненые французы, тревожно озираясь, молились о том, чтобы британцы в своём преследовании опередили крестьян. Но крестьяне были ближе, чем красномундирники, намного ближе, и скоро за струями дождя показались тёмные фигуры с блестящими ножами в руках. Под дождём из мушкета не выстрелишь. Над дорогой послышались крики. Шарп с удовольствием взял бы Хэгмэна в погоню за Кристофером, но старый браконьер ещё не совсем оправился от раны. Пришлось отобрать двенадцать самых толковых и крепких стрелков, и все они громко жаловались на свою несчастную судьбу, когда он назвал их имена ранним дождливым утром, потому что во рту чувствовался кислый вкус вчерашнего вина, головы болели, а настроение было поганое. — У меня ещё хуже, — предупредил их Шарп. — Так что отставить к чёрту нервы. С ними шли Хоган, лейтенант Висенте и трое его людей. Висенте сообщил Хогану, что на рассвете в Брагу по хорошей дороге отправляются три почтовые кареты, а почта передвигается, как известно, быстро. Почтари перед выездом в Брагу выбросили мешки с почтой, адресованной французам, и в каретах, к счастью, нашлось место для солдат, которые, рухнув на мешки, сразу заснули. Они проехали через остатки оборонительных рубежей на северной окраине города во влажной предрассветной полутьме. Дорога была хорошая, но почтарям то и дело приходилось останавливаться, потому что партизаны перегородили дорогу срубленными деревьями. На расчистку каждой такой баррикады уходило по полчаса, а то и больше. — Если бы французы знали, что Амаранте пал, они отступили бы по этой дороге, и мы б их никогда не поймали, — сказал Хоган Шарпу. — Заметьте, мы пока не знаем, отступил ли вслед за остальными гарнизон Браги. К счастью, отступил. Почта прибыла в сопровождении отряда британской кавалерии, которых бурно приветствовали местные жители, чью горячую радость не охладил даже непрекращающийся дождь. Хоган в его синем мундире военного инженера был принят за французского военнопленного, и в него полетели ошмётки конского навоза, но Висенте удалось убедить толпу, что Хоган — англичанин. — Ирландец, уж извините! — запротестовал Хоган. — Это одно и то же, — отмахнулся Висенте. — Слава Богу, нет! — сказал, передёрнув плечами в показном отвращении, Харпер и расхохотался, потому что теперь толпа настаивала на том, чтобы нести Хоган на руках. Большая дорога шла из Браги на север через границу до Понте-Ведра, но на востоке множество троп поднимались в горы, и одна, как обещал Висенте, должна привести к Понто Нова. Но по ней же будут пытаться пройти и французы, поэтому Висенте предупредил Шарпа, что им, возможно, придётся сойти с тропы. — Если повезёт, мы доберёмся до Понто Нова за два дня. — А до Сальтадора? — спросил Хоган. — Ещё один неполный день пути. — А сколько понадобится французам? — Три дня. — Висенте перекрестился. — Молюсь, чтобы им потребовалось три дня. Они переночевали в Браге. Сапожник отремонтировал их ботинки, сделав новые подмётки из лучшей кожи и подбив гвоздями, чтобы они меньше скользили на сырых склонах — и не взял за это денег. Он, верно, проработал всю ночь до утра, потому что ко всему прочему подарил Шарпу кожаные чехлы для винтовок и мушкетов. Стрелки, конечно, заткнули дула от дождя пробками и обернули ружейные замки лоскутами кожи, но чехлы были гораздо лучше. Сапожник промазал швы овечьим жиром, сделав их водонепроницаемыми, и Шарп со стрелками радовались этим подаркам, как дети. Им нанесли столько продовольствия, что большую часть они отдали священнику, который пообещал раздать её бедным. Рассвет встретил их моросящим дождём. Хоган, едва не касаясь ногами земли, ехал на зстеленной одеялом спине крепкого мула с мерзким нравом и бельмом на глазу, которого подарил ему мэр Браги. Хоган предлагал использовать животное для перевозки оружия, но инженер среди них был старше всех и, и, зная, что ходить ему уже тяжеловато, Шарп настоял, чтобы он ехал верхом. — Понятия не имею, что нас ждёт, — говорил, поднимаясь в каменистые холмы, Хоган Шарпу. — Если мост в Понте Ново будет взорван, французы рассеются, спасая свои шкуры, и нам будет весьма трудно отыскать в этом хаосе мистера Кристофера. Но мы должны попробовать. — А если не взорвут? — Мы перейдём этот мост, когда до него доберёмся. — Хоган рассмеялся. — О, Господи, я начинаю ненавидеть этот дождь. Вы когда-нибудь пробовали взять понюшку табака под дождём, Ричард? Словно кошку тошнит. Они шли на восток через широкую долину окружённую, точно стенами, цепью высоких холмов с грудами серых валунов на гребне. Южнее через тучные пастбища бежала чистая и глубокая речка Кавадо. Местность успели разграбить французы, так что ни коровы, ни овцы не объели весеннюю травку. Когда-то богатые деревни почти обезлюдели; те немногие, кто остались в родных местах, проявляли осторожность. Хоган, как Висенте и португальские солдаты были в синем, но форму такого же цвета носил враг, а стрелков в зелёных куртках можно было принять за спешенных драгунов. Большинство местных было уверено, что британцы носили красные мундиры, поэтому сержант Мачедо, предвидя осложнения, отыскал в Браге португальский флаг и прикрепил к древку из срубленного молодого ясеня. Узнав изображённые на флаге затейливый португальский герб, увенчанный большой золотой короной, а потом поговорив с Висенте, крестьяне были готовы сделать для солдат всё, что в их силах. — Ради Бога, попросите их не приносить вино, — напомнил Шарп Висенте. — Я уверен, что они хорошо к нам относятся, — заметил Харпер, когда они прошли через очередную деревеньку, где навозные кучи поднимались выше хижин. — Не как испанцы. Те принимали нас весьма прохладно, ублюдки. Не все, конечно, но некоторые. — Испанцы не любят англичан, — пояснил Хоган. — Не любят англичан? — удивился Харпер. — Значит, они не ублюдки, а просто осторожные ребята? А португальцам, сэр, англичане нравятся? — Португальцы ненавидят испанцев, — сказал Хоган. — Когда у вас есть большой сосед, которого вы терпеть не можете, вам нужно найти друга, настолько большого, чтобы он мог вам помочь. — А кто может стать большим другом для Ирландии, сэр? — Бог, Сержант, — ответил Хоган. — Только Бог. — Господь Всевышний, проснись, ради Христа! — воскликнул Харпер набожно, возведя очи в поливающее дождём небо. — И покарай чёртовых французов, — проворчал Харрис. — Хватит! — оборвал посторонние разговоры Шарп. Некоторое время они шли молча, но Висенте не смог сдержать любопытство: — Если ирландцы настолько ненавидят англичан, то почему воюют за них? Услышав вопрос, Харпер хмыкнул, Хоган неопределённо возвёл глаза к серым небесам, а Шарп нахмурился. Чем дальше они уходили от Браги, тем хуже становилась дорога. Между колеями, вырытыми колёсами тяжёлых повозок, появилась трава. Так далеко французы, видимо, не заходили, поэтому им встретились несколько гуртов грязных и мокрых овец и небольшие стада коров, но пастухи, завидев солдат, отгоняли животных подальше от дороги. Так и не дождавшись от товарищей ответа на вопрос, Висенте решил попробовать ещё раз: — Я действительно не понимаю, зачем ирландцу воевать за английского короля. Харрис набрал в грудь воздух, чтобы что-то сказать, но, натолкнувшись на свирепый взгляд Шарпа, передумал. Харпер принялся насвистывать «Далеко через холмы…». Напряжённую тишину прервал смех Хогана: — Голод, бедность и отчаяние, мой друг. Хорошему человеку дома трудно найти приличную работу. Кроме того, мы любим добрую драку. Висенте ответ заинтересовал: — Вы поэтому пошли служить, капитан? — Нет, — ответил Хоган. — Моя семья всегда была небогата, хотя нам не приходилось пахать тощую землю, чтобы заработать на хлеб насущный. Нет, я вступил в армию, потому что мне нравится быть инженером. Я практик, и армия даёт мне возможность заниматься тем, что я люблю. Но такой парень, как сержант Харпер, смею сказать, находится здесь, потому что иначе ему пришлось бы голодать. — Верно, — заметил Харпер. — И вы ненавидите англичан? — спросил Висенте у Харпера. — Осторожнее, — проворчал Шарп. — Я ненавижу землю, по которой гуляют чёртовы ублюдки. — бодро заявил Харпер и, заметив, что Висенте с удивлением посмотрел на Шарпа, добавил. — Я не сказал, что всех их ненавижу. — Жизнь — сложная штука, — заметил Хоган. — Я слышал, что во французской армии есть португальский легион? Висенте смутился: — Они верят во французские идеи, сэр. — Ах, эти идеи… Они гораздо опаснее больших и мелких соседей. Я не верю в войну ради идей, — сказал Хоган и покачал с сожалением головой. — И сержант Харпер тоже не верит. — А я не верю? — спросил Харпер. — Нет, чёрт вас возьми, не верите! — рявкнул Шарп. — Тогда во что же вы верите? — настойчиво добивался своего Висенте. — В Троицу, сэр, — величественно ответил Харпер. — Это винтовка Бейкера, штык и я. — пояснил Шарп. — И в это тоже, — со смехом согласился ирландец. — Понимаете, это всё равно, что задать несчастливым в браке супругам вопрос о супружеской преданности, — попытался прояснить ситуацию Хоган. — Вы попадёте в затруднительную ситуацию. Никто не хочет говорить об этом. — Харрис! — одёрнул Шарп рыжего стрелка, который снова открыл рот. — Я только собирался сказать, сэр, что на том холме группа всадников, — заметил Харрис. Шарп обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть всадников, исчезающих за гребнем холма. За струями дождя и при пасмурном освещении было невозможно рассмотреть, какая на них форма. Хоган предположил, что французы послали вперёд конные патрули: — Они должны проверить, заняли ли мы Брагу. Если бы мы её не взяли, они свернули бы сюда и попытались отступать к Понте-Ведра. — Шарп пристально смотрел на далёкие холмы: — Если у них есть чёртова кавалерия, я не хочу, чтобы нас застали на дороге. Эта местность — за исключением дороги — была настоящим кошмаром для кавалерии, поэтому они свернули на север. Воспользовавшись глубоким бродом, они пересекли Кавадо и пошли по тропе, котрая вела к высокогорным летним пастбищам. Шарп непрерывно озирался, но признаков кавалерии не видел. Вокруг раскинулись совершенно дикие места: глубокие долины, крутые холмы, на голых вершинах которого росли только кусты утёсника, папоротники и редкая трава. Огромные, обточенные ветром и дождём валуны были навалены друг на друга и, казалось, достаточно ребёнку дотронуться, как они покатятся вниз по крутым склонам. Трава давала пропитание небольшим стадам овец со спутанной шерстью и множеству диких коз, которыми, в свою очередь, кормились горные волки и рысь. Единственная деревня, через которую прошли, была вместе с крохотными огородиками зажата между отвесных скал. Козы теснились на пастбище размером с двор гостиницы. Тощие коровы провожали солдат взглядами. Они поднялись ещё выше, слыша только звон козьих колокольчиков среди скал. Проходя мимо увитого цветущим утёсником надгробия, Висенте перекрестился. Они снова повернули на восток, двигаясь вдоль горного хребта, где среди больших круглых валунов никакая конница не смогла бы развернуться в боевые порядки и атаковать. Шарп продолжал поглядывать на юг, но врага больше не видел. Но один раз они уже наткнулись на всадников и наткнутся снова, потому что они шли навстречу армии, которая всего за один день скатилась с вершины кажущейся несомненной победы в пропасть позорного поражения и находящейся в отчаянном, безнадёжном положении. Идти по холмам было трудно. Каждый час устраивали привал, потом двигались дальше. Все промокли, устали и замёрзли. Дождь не прекращался, ветер теперь дул с востока, прямо им в лица. Ремни винтовок натёрли плечи через мокрую ткань. К концу дня дождь прекратился, но продолжал дуть пронизывающий холодный ветер. В сумерках, чувствуя себя таким же уставшим, как во время жуткого отступления к Виго, Шарп привёл свой отряд к приютившейся у подножия горного хребта оставленной жителями деревушке, состоящей из горстки сложенных из камня хижин под торфяными крышами. — Прямо как дома, — со счастливой улыбкой заявил Харпер. Самым сухим местом оказались два длинных, похожих на гробы, ящика для хранения зерна, которые для защиты от крыс были поставлены на грибообразных каменных столбах. Большая часть солдат угнездилась там на ночлег. Шарп, Хоган и Висенте заняли наменее разрушенный дом. Шарп, поколдовав над сырыми дровами, вскипятил чай. — Это для солдата самый главный навык, — заявил Хоган, когда Шарп принёс ему дымящуюся кружку. — Какой? — нетерпеливо спросил Висенте, стремившийся постичь новые жизненные правила. — Разжечь огонь при сырых дровах, — пояснил инженер. — Разве вам не положено иметь для этого слугу? — спросил Шарп. — И мне, и вам, Ричард. — Мне слуги не нужны. — И мне, — согласился Хоган. — Но вскипятить чай в такой сырости, Ричард — это подвиг. Если Его Величество когда-нибудь решит, что лондонский жулик не должен быть его офицером, я найму вас своим слугой. Посты были расставлены, чай кипел, сырой табак тлел в глиняных трубках. Хоган и Висенте начали страстный спор из-за неизвестного Шарпу типа по имени Юм, который оказался уже покойным шотландским философом. Этот мёртвый шотландец заявлял, что ничего нельзя утверждать с определённостью. Шарп поинтересовался, зачем вообще читать его бредни, не говоря о том, чтобы спорить из-за них, но Хоган и Висенте не приняли во внимание его точку зрения. Диспут Шарпу надоел, он оставил спорщиков и пошёл проверять посты. Дождь полил снова, раскаты грома встряхнули небо, молния ударила в высокие скалы. Шарп задержался у Харриса и Перкинса в превращённой в часовню пещерке, где букетик засохших цветов лежал перед статуей печальной Девы Марии. — Прямо Иисус плачет кровавыми слезами, — этими словами заявил о себе Харпер, буквально «выплыв» из-за стены ливня и втиснувшись в пещерку. — А мы могли бы забавляться с теми леди в Опорто… — Я не знал, что вы здесь, сэр. Принёс мальчикам немного горячего молока с печеньем, — он показал флягу с горячим чаем. — Иисусе, вы не видели, что там, чёрт бы его побрал, делается. — Погодка, как дома, сержант? — спросил Перкинс. — Много ты знаешь, парень! В Донеголе постоянно светит солнце, женщины всегда говорят «да» и обе ноги у егерей — деревянные. — Харпер передал Перкинсу фляжку и всмотрелся в мокрую тьму. — Как мы среди этого безобразия найдём вашего приятеля, сэр? — Бог знает, найдём ли. — Это важно? — Я хочу вернуть свою подзорную трубу. — Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнул Харпер. — Вы собираетесь пролезть в гущу французской армии и попросить его вернуть украденное? — Что-то вроде того, — сказал Шарп. Весь день он думал о том, что зря старается, но подобные рассуждения — не причина, чтобы взять всё и бросить. Он считал, что Кристофер заслуживает наказания. Шарп верил, что долг, присяга — это для человека основа всего, что их нельзя поменять по собственной прихоти, а Кристофер, очевидно, полагал, что всегда можно договориться. Конечно, подполковник был человеком умным и искушённым во всяких хитростях. Вступи на подобный путь Шарп, он недолго бы оставался в живых. Наступил сырой и холодный рассвет. Из окутанной туманом долины они поднялись на усыпанную валунами вершину. Дождь шёл мелкий, но противно сёк лицо. Шарп вёл отряд почти вслепую. И даже когда громыхнул мушкетный выстрел, и возле скалы расцвело облачко дыма, он так и не увидел противника. Он приник к земле. Пуля ударилась о камень и с визгом срикошетила в небо. Все остальные спрятались, кроме Хогана, который сидел на спине мула. Не потеряв присутствия духа, он закричал: — Огонь! Огонь! Опасаясь нового выстрела, он наполовину соскользнул с мула, надеясь, что это не французы, и, признав в них англичан, нападавшие прекратят пальбу. Из-за скалы появился ухмыляющийся во весь беззубый рот человек, одетый в рваные козлиные шкуры, с огромной бородой. Висенте переговорил с ним и пояснил: — Его зовут Джавали. Говорит, что не признал в нас друзей, сожалеет и просит прощения. — Джавали? — переспросил Хоган. — По-английски — «Кабан», — вздохнул Висенте. — В деревне у каждого есть прозвище, и каждый ищет и убивает французов. — Он один? — поинтересовался Шарп. — Один. — Тогда он или чертовски глуп, или чертовски храбр, — ответил Шарп, терпеливо снося объятья Джавали и противный запах из его рта. Поразительно, как настолько древнее оружие могло стрелять! Деревянное ложе, к которому ствол, как это делали в старину, присоединялся железными обручами, было расколото, а обручи проржавели и разболтались, но в холщовом мешке у Джавали пересыпался порох и целый ассортимент разнокалиберных пуль, и он настаивал, что будет сопровождать их и убивать встретившихся на пути французов. Ещё у него был зловеще выглядевший кривой нож на поясе и маленький топор, висящий через плечо на истёртой верёвке. Они двинулись дальше. Джавали ни на минуту не умолкал, и Висенте перевёл кое-что из того, что он рассказал. На самом деле крестьянина звали Андреа, он был пастухом из Боуро. Осиротел он в шесть лет, теперь, как он считал, ему было двадцать пять, хотя смотрелся он гораздо старше. Парень батрачил на состоятельных хозяев, защищал скот от рысей и волков. Он гордо заявил, что жил с женщиной, но, когда его не было дома, приехали драгуны и изнасиловали её. Андреа сказал, что у его женщины характер был упрямый — хуже, чем у козы — и она, должно быть, напала на насильников с ножом, потому что они её убили. Джавали не выглядел сильно расстроенным смертью своей женщины, но собирался мстить за неё. Чтобы показать, как именно, Джавали похлопал ножом у себя промеж ног. По крайней мере, Джавал знал тропы, по которым можно было быстро пройти через горы. Они двигались к северу от дороги, на которой Харрис заметил всадников. Дорога шла по широкой долине, которая постепенно сужалась в восточном направлении. Кавадо вилась возле дороги, иногда скрываясь в рощицах; с холмов стекали питаемые дождём ручьи, и вода в реке поднялась и бурлила. Погода перечеркнула планы Висенте добраться до Понте Ново за два дня. Следующую ночь они провели на вершине холма, пытаясь укрыться от дождя за валунами, а утром двинулись дальше. Долина реки стала совсем узкой. В середине утра они миновали Саламонде, и когда в долине рассеялись последние клочки утреннего тумана, они увидели французскую армию, словно пчелиный рой, облепившую саму дорогу и обочины по обе её стороны. Орда солдат и лошадей, не соблюдая никакого строя, отступала из Португалии, торопясь оторваться от британской армии, которая преследовала их, двигаясь из Браги. — Нам надо спешить, — сказал Хоган. — Потребуется несколько часов, чтобы прошли. — заметил Шарп. Сейчас французы двигались по долине широким фронтом, но в районе деревни Саламонде долина сужалась, и в проходе между холмами, вдоль берега реки изрытая глубокими колеями дорога вилась по склонам. Шарп взял хорошую подзорную трубу Хогана, чтобы рассмотреть французов. Некоторые подразделения шли строем, соблюдая порядок, но большинство передвигалось вольно. Шарп не увидел ни пушек, ни фургонов, ни телег. Если маршалу Сульту всё же удастся убежать, ему придётся ползти в Испанию и объяснять своему хозяину, как он потерял всё это добро. — Там двадцать или тридцать тысяч. — удивился Шарп, прикинув количество французов, и вернул трубу Хогану. — Они до вечера будут тащиться через деревню. — Им дьявол наступает на пятки, а это хороший стимул поторопиться. — напомнил Хоган. Им пришлось поднажать. Слабый солнечный свет, наконец, озарил вершины холмов, хотя на севере и юге стояля серая дождевая завеса. Позади них французы тёмной массой вливались в узкий проход между холмами и, как песчинки в песочных часах, текли через Саламонде. Над разграбленной деревней поднялись столбы дыма. Дорога постепенно поднималась в гору вдоль ущелья, прорытого меж холмов пенящимися водами Кавадо, которая прихотливо петляла и кое-где обрушивалась в пропасти окутанными туманом брызг водопадами. Впереди отступающих французов ехал эскадрон драгун, высматривая партизан, которые могли бы устроить засаду. Если они и видели отряд Шарпа на высоких склонах холмов к северу от дороги, то ничего не предпринимали: слишком далеко и высоко. К тому же у французов было о чём волноваться: к концу дня они, наконец, достигли Понте Ново. Здесь, возле деревушки, цепляющейся за скалы у моста, французское отступление могло быть остановлено. Бросив взгляд на мост с вершины холма, Хоган вначале обрадовался, заметив толпу людей, ощетинившуюся оружием. — Мы сделали это! — повторял он. — Мы сделали это! — но, когда он направил на мост подзорную трубу, его ликование угасло. — Это ополченцы. На них нет формы. Ни одной, чёрт её дери, пушки. И проклятые дураки даже не разрушили мост! Шарп позаимстововал у Хогана трубу, чтобы рассмотреть мост. Между двух массивных каменных опор — по одной на каждом берегу — через реку были перекинуты две балки. Ополченцы, видимо, не желая полностью уничтожать мост, чтобы его можно было восстановить после победы над французами, просто сняли деревянный настил между ними. На восточном берегу, у околицы деревни, они вырыли окопы, засев в которых надеялись остановить противника мушкетным огнём. — Это может сработать, — проворчал Шарп. — А что сделали бы вы на месте французов? — спросил Хоган. Шарп оглянулся на запад, на французскую армию, тёмной змеей извивающую по дороге в ущелье, но не заметил признаков британского преследования. — Подождал бы до темноты и перешёл реку по балкам. Ополченцы были настроены патриотично, но представляли собой неорганизованную, плохо вооружённую и малообученную толпу; их можно легко напугать. Самое главное — ополченцев было мало. Конечно, если бы мост полностью разрушили, их хватило бы с лихвой, но эти балки служили прямо-таки приглашением для французов. Шарп снова направил трубу на мост. — Балки довольно широкие. Они нападут ночью, надеясь застать ополченцев спящими. — Будем надеятся, что они не заснут, — заметил Хоган, слезая с мула. — А мы будем ждать. Если их остановят здесь, то это место ничуть не хуже любого другого, чтобы поймать мистера Кристофера. А если им удастся перейти… — он неопределённо пожал плечами. — Я должен пойти туда и сказать им, чтобы они обрушили балки, — сказал Шарп. — И как они сделают это под огнём драгунов с другого берега? — поинтересовался Хоган. Драгуны тем временем спешились, рассеялись вдоль западного берега, и Хоган видел белые облачка дыма из стволов их карабинов. — Уже поздно пытаться помочь, Ричард, — сказал он. — Слишком поздно. Вы останетесь здесь. Они наскоро разбили лагерь среди камней. Быстро стемнело, потому что снова начался дождь, и облака скрыли заходящее солнце. Шарп разрешил своим людям разжечь костёр, чтобы вскипятить чай. Французы, наверное, видели огонь, но это было неважно, потому что в окутавшей холмы темноте мириады огней зажглись на склонах гор. Это со всей Северной Португалии собирались партизаны, чтобы помочь разгромить французскую армию. А французская армия была насквозь промокшей, замёрзшей, голодной, уставшей настолько, что ломило кости, и попавшей в западню. Майор Дюлон всё ещё тяжело переживал своё фиаско в Вила Реаль де Зедес. Синяк сошел с лица, но память о том, при каких обстоятельствах он был получен, всё ещё причиняла боль. Француз иногда думал о том стрелке, который нанёс ему поражение, и жалел, что он не служит в его 31-м полку. Ещё он сожалел, что его 31-й вооружён не винтовками, но это было всё равно, что мечтать о звезде с неба. Император слышать ничего не хотел о винтовках. Слишком сложные, слишком медленно заряжаются, в общем — женское оружие. Так сказал Император. Да здравствует фузея! Возле старого моста, который назывался почему-то Понте Ново, Дюлона вызвали к маршалу Сульту, потому что маршалу сказали, что он — самый лучший, самый храбрый солдат во всей его армии. Именно так он и выглядел — в рваной форме, с разбитым лицом. Яркий плюмаж из перьев Дюлон снял со своего кивера и, обернув клеенкой, привязал к ножнам сабли. Он надеялся вернуть плюмаж на место, когда его полк будет входить в Лиссабон, но не вышло. Не этой весной, по крайней мере. Сульт с Дюлоном поднялись на небольшую возвышенность, откуда был виден мост — вернее, протянувшиеся между берегами две балки — и слышны насмешливые выкрики ополченцев с того берега. — Их немного, — заметил Сульт. — Триста? — Больше, — проворчал Дюлон. — И как вы с ними разделаетесь? Дюлон внимательно рассматривал мост через подзорную трубу. Каждая балка была примерно метр шириной. Более чем достаточно для переправы, хотя из-за дождя они, несомненно, скользкие. Он видел траншеи, вырытые португальцами, чтобы обстреливать тех, кто попробует воспользоваться балками. Однако ночь будет тёмной; луну застилают тучи… — Я бы взял сотню добровольцев. — сказал Дюлон. — По пятьдесят на каждую балку. Вышел в полночь. Дождь усилился, вечер был холодный. Дюлон понимал, что мушкеты португальцев отсыреют, а сами ополченцы заледенеют. — Сотня, — пообещал он маршалу. — И мост будет ваш. Сульт кивнул: — Если у вас получится, майор, сообщите мне. А если нет… Я не хочу об этом слышать. Он развернулся и ушёл. Вернувшись в свой 31-й полк, Дюлон собрал солдат и не удивился, когда весь полк шагнул вперёд, вызываясь идти добровольцами. Он выбрал дюжину толковых сержантов, поручил им подобрать остальных и предупредил, что драться придётся в грязи, холоде и сырости. — Пойдём в штыковую, потому что мушкеты не будут стрелять в такую погоду. — сказал он. — К тому же, выстрелив один раз, вы не будете иметь времени на перезарядку. Майор хотел напомнить, что они должны продемонстрировать ему свою храбрость, после того, как не смогли под винтовочным огнём взять штурмом Холм Сторожевой Башни в Вила Реаль де Зедес, но решил, что его люди и без того понимают ситуацию. Французы не жгли огни. Это вызвало недовольство, но маршал Сульт отдал категорический приказ. За рекой ополченцы, считая себя в безопасности, развели огонь в одной из хижин на склоне горы над мостом, чтобы их командиры могли согреться. Льющийся через маленькое незастеклённое оконце свет слабыми бликами отражался от мокрых балок, тянущихся над рекой, и его мерцание указывало путь добровольцам Дюлона. Они выступили в полночь: две колонны, по пятьдесят человек в каждой. Дюлон приказал им пересечь мост и сам повёл правую колонну, обнажив саблю. Единственное, что они слышали, был плеск реки внизу, завывание ветра в скалах и короткий вскрик, когда один из них поскользнулся и упал в Кавадо. Преодолев мост, Дюлон поднялся по склону и увидел, что первая траншея пуста. Майор подумал, что ополченцы укрылись в лачугах за второй траншеей и — придурки! — даже не оставили часового у моста. Даже собака могла бы предупредить о нападении французов, но и люди, и собаки наравне старались укрыться от непогоды. Португальцы спали, когда в хижины ворвались французы, вооружённые штыками и не склонные проявлять милосердие. Тех, кто находился в первых двух хижинах, убили сонных, но их крики разбудили остальных ополченцев. Они выскочили в ночную тьму и наткнулись на лучшее пехотное подразделение французской армии. Штыки сделали своё дело и под крики жертв добыли победу. Выжившие, перепуганные и дезориентированные раздающимися в ночной тьме воплями, разбежались. Через четверть часа после полуночи Дюлон уже грелся у огня, который осветил ему путь к победе. Маршал Сульт снял с себя Орден Почётного Легиона и прикрепил её к отвороту потёртого мундира Дюлона, со слезами на глазах расцеловав майора в обе щёки. Чудо случилось: первый из мостов принадлежит французам! Кейт, завернувшись в мокрую попону, стояла возле своей уставшей лошади и тупо наблюдала за тем, как французская пехота рубила сосны, очищала их от ветвей и переносила брёвна к мосту. На древесину разобрали и хижины, чтобы закрыть промежуток между длинными балками настилом. Всё это крепилось верёвками, чтобы сделать переправу безопасной для людей и животных. Солдаты, которые не работали, скучившись для защиты от дождя и ветра, мёрзли, словно зимой. Вдалеке были слышны выстрелы из мушкетов, и Кейт догадывалась, что были селяне, собравшиеся чтобы убивать ненавистных захватчиков. Крепкая трактирщица, которая продавала солдатам кофе, чай, иглы, нитки и множество других мелочей, сжалилась над Кейт и принесла ей оловянную кружку тёплого кофе с капелькой бренди. — Если они будут долго возиться, — она кивнула на солдат, строящих настил на мосту, — то лежать всем нам под английскими дагунами. По крайней мере, хоть что-нибудь поимеем от этой кампании! Она рассмеялась и вернулась к паре мулов, гружённых её пожитками. Кейт понемногу отхлёбывала кофе кофе. Никогда она не была такой замёрзшей, промокшей и несчастной. И только она сама была в этом виновата. Вильямсон жадно смотрел на кружку с кофе. Смутившись, Кейт отошла от него подальше, за лошадь. Ей не нравился Вильямсон, её пугали голодные, полные нескрываемого желания взгляды нового слуги. Неужели все мужчины были животными? Кристоферу, столь изящно любезному днём, нравилось причинять ей боль ночью… Но Кейт вспомнила тот единственный ласковый поцелуй, который ей подарил Шарп, и почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. И лейтенант Висенте, подумалось ей, тоже был с ней нежен. Кристофер любил говорить, что как на шахматной доске были чёрные и белые клетки, так и в жизни всегда есть две стороны. Кейт понимала, что выбрала не ту сторону. И что хуже всего, она не знала, как найти путь назад. Кристофер вернулся назад от колонны. — О, кофе! — бодро заявил он. — Отлично, мне нужно согреться, — он взял из её рук кружку, опустошил её и отбросил в сторону. — Надо подождать несколько минут, дорогая, и мы продолжим наш путь. Нужно будет пересечь ещё один мост, потом — холмы, и затем мы в Испании. У вас снова будет приличная кровать, верно? И ванна. Как вы себя чувствуете? — Холодно. — Трудно поверить, что на дворе — май, верно? Хуже, чем в Англии. Однако, как говорят, дождь полезен для цвета лица. Вы будете краше прежнего, моя дорогая! Он умолк, заслышав выстрелы с запада. Несколько секунд грохот отзывался эхом между скалами ущелья. — Стреляют в бандитов, — пояснил Кристофер. — Нас не могли догнать так быстро. — Я молюсь, чтобы они нас догнали, — промолвила Кейт. — Не смешите меня, дорогая. Кроме того, у нас в аръергарде пехотная бригада и два полка кавалерии. — У нас?! — с негодованием воскликнула Кейт. — Я англичанка! — Как и я, дорогая, но мы прежде всего хотим мира! — с многострадальным видом улыбнулся ей Кристофер. — Возможно, это отступление убедит французов оставить Португалию в покое. Вот над чем я продолжаю работать — мир! В седельной кобуре, прямо за спиной Кейт был пистолет Кристофера, и ей очень хотелось вытащить оружие, ткнуть ему в живот и спустить курок, но она никогда не стреляла и не знала, был ли длинноствольный пистолет заряжен. Кроме того, что будет с ней без Кристофера? Её палачом станет Вильямсон? Ей вспомнилось письмо, которое она оставила на каминной доске в Красивом Доме перед отъездом украдкой от Кристофера. Теперь Кейт думала, что это было глупо. Что она пыталась сказать в нём Шарпу? И почему ему? Что, как ей казалось, он должен был сделать? Она посмотрела вдаль, на вершину холма, и заметила у линии гребня фигуры людей. Кристофер проследил за её взглядом: — Отребье… — Патриоты, — упрямо сказала Кейт. — Крестьяне со ржавыми мушкетами, которые зверски убивают пленных и понятия не имеют, каким высоким принципам угрожает эта война. Оплот средневековой Европы, суеверной и неграмотной, враги прогресса, — насмешливо отпарировал Кристофер. Презрительно морщась, он расстегнул седельную сумку и проверил, на месте ли его красный мундир с чёрными отворотами. Если французы капитулируют, мундир станет его пропуском, позволит убедить партизан, что он — англичанин, сбежавший из французского плена. — Мы двигаемся, сэр. — заметил Вильямсон. — На мост. Он поклонился Кристоферу и бросил косой взгляд в сторону Кейт: — Помочь забраться на лошадь, мэм? — Я сама, — холодно ответила Кейт. Но ей пришлось сбросить мокрую попону, чтобы сесть в седло, и она знала, что и Кристофер, и Вильямсон пожирают взглядом её ноги в обтягивающих гусарских бриждах. От моста послышались крики, которыми приветствовали первых кавалеристов, ступивших со своими лошадьми на ненадёжный настил. Пехотинцы встали, подняли свои мушкеты и ранцы и начали строиться для переправы. — Ещё один мост — и мы в безопасности! — заверил Кристофер Кейт. Только один мост. И высоко над ними, в горах, Ричард Шарп уже спешил к нему. К последнему мосту в Португалии. К Сальтадору |
|
|