"Последний «бизнес»" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)

Глава VII «РОК» С ИДЕОЛОГИЕЙ

В субботу лекции кончались рано, и Валерий Гельтищев немедленно направился домой. До вечера надо многое успеть, а вечером они сделают роскошный «бар». Старики едут на дачу к Федоровым с ночевкой. Отец еще вчера сговаривался по телефону с Иваном Спиридоновичем насчет пульки. Вообще преферанс это просто спасение: старики забывают о времени и, что еще важнее, о собственных детях. Кончается тирания.

Только бы ничего, у них не поломалось. Погода, слава богу, по-прежнему жаркая, у матери с утра мигрени не было, Федоровы тоже, кажется, в порядке.

Теперь надо только придумать причину, почему ему самому необходимо задержаться до завтра в городе. Занятия? Не поверят. Проведать в больнице Юрку Назарова? Мать тогда так умилялась. Не пройдет. Юрку позавчера выписали, и он, Валерий, сдуру рассказал дома об этом. — Что же еще? Собрание?

Ну, это уж совсем пошло. Вечер в институте? Но соседи могут потом трепануть, что у него собирались гости. Уж эти соседи!.. О, идея! Срочный выпуск газеты! На это многое можно навертеть.

Валерий весело присвистнул и, помахивая небольшим спортивным чемоданчиком с конспектами и книгами, ускорил шаг. Надо спешить.

С разбегу взлетев на третий этаж, он открыл своим ключом дверь.

Отец еще не приходил, но мать была дома, сегодня у нее в школе было тоже мало уроков.

Валерий поспешно чмокнул мать в лоснящуюся щеку и, почувствовав на губах приторный вкус крема, снисходительно улыбнулся.

— Валерик, мой руки, я накрываю.

— Папу подождем. Он скоро?

— Только что звонил. Уже едет. И надо еще успеть все приготовить с собой. На один час дают собственную машину, это же надо додуматься!

— Не собственную, а бывшую персональную, — засмеялся Валерий. — Бывшую!

Надежда Викторовна раздраженно отмахнулась.

— Вечно ты со своими глупыми шутками. Я не собираюсь никого осуждать…

Вскоре приехал и Евгений Петрович. Вся семья села за стол. Рядом с прибором мужа Надежда Викторовна поставила небольшой графинчик.

— Великолепно! — Евгений Петрович энергично потер руки. — Ну, так что нового на ниве народного образования? — обратился он к жене.

— Одни неприятности! — с досадой ответила та, разливая суп. — Из шестого «Г» пропало сразу четверо мальчишек. Прибегали матери. Крик, шум. Это еще счастье, что не из моего класса.

Евгений Петрович усмехнулся.

— Муза дальних странствий, наверно. Ничего не поделаешь. Море зовет.

— Какая там муза! Просто отпетые хулиганы. Безнадзорные.

Евгений Петрович выпил рюмку, крякнул и принялся за щи.

Валерий сидел скромно, не вмешиваясь в разговор и выбирая подходящий момент, когда можно будет сообщить о своей задержке в городе.

— Я договорился с Федоровыми, — сообщил Евгений Петрович. — Мы за ними заедем. Тесновато, правда, будет. Ну, да что поделаешь…

— Не так уж тесно, — сказал Валерий и с сокрушенным видом добавил: — Мне придется задержаться до завтра. Надо срочно выпускать газету.

— Гм, — недовольно покрутил головой Евгений Петрович, каждый раз у тебя что-нибудь…

— Ну конечно! Как с родителями ехать, так дела, — возмутилась Надежда Викторовна. — Совершенно выбиваешься из семьи. И потом, у тебя такой утомленный вид. Нет, я решительно против! Решительно!

Валерий с улыбкой пожал плечами.

— Ты хочешь, чтобы я заработал выговор? В конце концов это же моя общественная обязанность.

Обед закончился в молчании.

Потом Надежда Викторовна с сердитым и обиженным видом стала укладывать сумки. Евгений Петрович углубился в газету.

Валерий без дела послонялся по комнате, потом направился к телефону.

— Я, конечно, попробую, но… Рогов, как вам известно, человек принципиальный.

Он набрал номер телефона. В трубке раздались продолжительные гудки, потом послышался голос закадычного его приятеля Анатолия Титаренко.

— Рогов, ты? — спросил Валерий и, не дав Анатолию опомниться, продолжал: — Мне надо уезжать. Давай перенесем редколлегию на ту неделю?

— Ты что, спятил? — изумился было Анатолий, но тут же рассмеялся. — А-а, ну, валяй, валяй!.. Колоссально получается.

— Почему невозможно? — возразил между тем Валерий. — Ты всегда выбираешь самое неудобное время! Я поставлю вопрос, на бюро!..

Он некоторое время горячо спорил, потом с досадой бросил трубку.

— Ничего не получается! Только нервы треплешь с ним.

— Ну ладно уж, — ворчливо проговорила Надежда Викторовна. — Только завтра приезжай пораньше.

Когда родители, наконец, уехали, Валерий облегченно вздохнул. Теперь надо было не терять времени.

Он торопливо прошел в свою комнату, снял со стен фотографии, запрятал в чемодан под кроватью, а на их место повесил пестрые и головоломные репродукции с картин западных абстракционистов, вырезанные из каких-то иностранных журналов. Несколько этих журналов вперемежку с «Америкой» он небрежно бросил на стол.

В передней раздался звонок. Пришел Анатолий, толстый, рыжеватый парень, подстриженный под короткий бобрик. Несмотря на жару, Анатолий был в черном костюме с белым галстуком-бабочкой.

Приятели разложили на столе пачки иностранных сигарет, тонкие пластинки жевательной резины в пестрой глянцевой обертке, потом достали из-за шкафа бутылки с водкой и перелили их содержимое в замысловатые бутылки из-под заграничного коньяка.

Валерий натянул пеструю рубашку навыпуск с изображением обезьян, пальм и прочей экзотики, и приятели, развалившись на диване, наконец-то закурили.

— Ожидаются новые персонажи? — спросил Анатолий.

— Да, — кивнул головой Валерий и иронически добавил: В том числе из самых низов. Кадры нашего «технического директора».

— Надеюсь, идейно чуждых не будет?

— Ну, это само собой.

Шел восьмой час вечера.

В библиотеке можно было разговаривать только шепотом, и все-таки Андрюше Рогову казалось, что его шепот слышит весь читальный зал, а не только сидящая рядом Марина, столько гнева и боли вкладывал он в свои слова. И еще ему казалось, что если он не убедит Марину, если она все-таки уйдет сейчас из библиотеки и пойдет туда, в этот ненавистный ему дом, то все будет кончено. Из его жизни уйдет самое чудесное и дорогое, что наполняло ее, о чем он так мечтал, чем жил. И все, что он делает, потеряет всякий смысл, всякую радость для него — учеба в университете, стихи, газета, споры и дружба с людьми, семья, дом, небо, море… Андрюша даже не знал в этот момент, что еще вспомнить, что ему еще дорого.

А Марина улыбалась, слушая его горячий шепот, и отрицательно качала головой. Черт возьми, если бы она еще не была так красива, если бы не шла ей так эта синяя вязаная кофточка и большие, темные, смеющиеся глаза не смотрели бы на него так упрямо и лукаво!

— А мне с ними весело и интересно, вот и все. И они совсем неглупые, — ответила она. — И, пожалуйста, не командуй. Лучше пойдем вместе.

— Ни за что! — горячо прошептал Андрюша, краснея от волнения. — И я вовсе не командую. Но они идейно мне чужды, понимаешь? И тебе тоже.

— А мне нет.

— Чужды, я знаю! И морально тоже чужды! И потом, это слепое преклонение перед Западом!

— У них необычная музыка, необычные споры и взгляды на все. Нельзя жить девятнадцатым веком. Пойми, Тургенев уже устарел, даже… даже в любви.

— В любви?!.

Андрюша чувствовал, как у него разрывается сердце от переполнявшей его этой самой любви, а она, оказывается, может говорить об этом так спокойно и так несправедливо.

— Что ты понимаешь в любви! — с тоской прошептал он. Да во все века, если хочешь знать, люди любили одинаково. И… и ревновали тоже. Мне рассказывали в уголовном розыске, как один хороший парень из-за любви…

Марина тихо рассмеялась.

— Вот ты где, оказывается, черпаешь сведения о настоящей любви… Ты все-таки очень смешной, Андрюша. Пойдем со мной. Там ты с ними поспоришь.

— Я с ними не там поспорю, — угрожающе и зло ответил Андрюша. — Не под их дурацкую музыку.

— Да ты ее не слышал даже.

— Все равно дурацкая, даже вредная. Для этого ее слышать не надо. Я и так знаю. А ты… Я в тебе очень разочаровываюсь. Все! Иди куда хочешь.

Он резко отвернулся и уткнулся в книгу.

— Пожалуйста, — с деланным равнодушием ответила Марина, но в голосе ее все же звучала обида. — Я тебя не просила ни очаровываться, ни разочаровываться. Просто у нас разные взгляды на жизнь.

Она тоже отвернулась.

Несколько минут оба пытались читать. Потом Андрюша придвинул к себе тетрадь и принялся что-то поспешно писать на чистом листе. Перечитав, он зачеркнул написанное, подумал и снова стал писатьторопливо, взволнованно и неразборчиво. Марина краешком глаза следила за ним.

Андрюша в третий или четвертый раз перечеркнул и снова написал что-то, потом вырвал лист и, сложив его вчетверо, придвинул Марине.

Марина развернула записку и с трудом прочла: «Учти, я к тебе отношусь по-тургеневски. Но твои взгляды я уважаю. Ты, по-моему, очень хорошая. Пожалуйста, я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?»

Марина поспешно сунула записку в сумочку и обрадованно прошептала:

— Пойдем, Андрей. Они тебя примут. Ведь ты тоже очень хороший. И там так весело!

Она встала и принялась собирать книги. Андрюша, красный от волнения, сумрачно поднялся вслед за ней.

Они сдали книги, и Андрей все так же молча спустился вслед за Мариной по лестнице, чувствуя, что презирает себя за малодушие и беспринципность.

Наконец он не выдержал и уже в дверях остановился. Марина тревожно оглянулась.

— Не могу, — мрачно сказал Андрюша, не поднимая глаз. Я все-таки не пойду. Это… это с моей стороны будет подлость.

— Ну почему же подлость? Ведь ты со мной идешь?

Марина смотрела на него жалобно и огорченно.

Андрюша собрал все силы и твердо ответил:

— Подлость по отношению к самому себе.

— Как ты все усложняешь, Андрюша! Так невозможно!

Андрюша грустно покачал головой.

— По-другому я не могу.

— Ну и ладно! — рассердилась Марина. — А я пойду.

Она повернулась и быстро выбежала на улицу.

Андрюша с тоской посмотрел ей вслед, и ему опять, в который уже раз, показалось, что все рушится в его жизни. И вообще на кой черт ему нужна такая жизнь, без Марины?

Таран встретился с Червончиком в самом начале улицы Славы, около Приморского бульвара. В густой тени огромного клена он еле различил его тщедушную фигурку. Червончик лихо сдвинул на затылок шляпу и, взяв Тарана под руку, сказал:

— Полный вперед! Нас уже ждут. А тебя персонально ждет одна очаровательная особа.

— Откуда она меня знает? — обеспокоенно спросил Таран.

— Только с моих слов. Такую рекламу выдал, будь здоров, — засмеялся Червончик. — Иначе нельзя. Без паблисити нет просперити!

— Это что же значит?

— Американский принцип: без рекламы нет процветания. Здорово?

— Вообще-то, конечно, — не очень уверенно ответил Таран.

Ему было не по себе в этот вечер. Впервые он подвел, обманул ребят. Ведь ему надо быть сейчас совсем в другом месте. Там его действительно ждут.

«В конце концов имею я право на личную жизнь? — убеждал он себя. — Некоторые другие тоже имеют».

При мысли об Ане его разбирало зло и упреки совести окончательно отступили.

Некоторое время шли молча, причем Таран старался держаться по возможности в тени деревьев, обходя людные места.

Червончик одобрительно заметил:

— Избегаешь компрометажа?

Они свернули в одну из улиц, стороной миновали ярко освещенный кинотеатр, затем оказались на другой улице и вскоре подошли к подъезду высокого нового дома.

Дверь им открыл Валерий. Увидев Тарана, он воскликнул:

— О, кого я вижу?! Рад, сердечно рад! Прошу.

Ребята вошли в большую полутемную комнату.

Только в дальнем углу ее горела настольная лампа под плотным абажуром.

На круглом столе возле дивана валялись пачки сигарет, поблескивали целлофановые обертки от жевательной резинки, стояли замысловатые бутылки с пестрыми, незнакомыми этикетками.

Таран узнал сидевшего на диване Жору, возле него полулежали, облокотившись на подушки, две девушки и еще какой-то паренек в пестрой рубашке.

В стороне на кушетке сидела Марина — ее Таран тоже узнал — и о чем-то оживленно болтала с мордастым толстым парнем в черном костюме с белым галстукомбабочкой. Рядом с ними, около радиолы, столпились еще несколько молодых людей и девиц.

В комнате было шумно, накурено. Радиола играла что-то бравурное, бьющее по нервам и совсем незнакомое.

Жора поздоровался с Тараном весело, как со старым знакомым, и представил своих соседок.

— Это Стелла, — указал он на высокую яркую девушку с капризным лицом, и та ослепительно улыбнулась ему, изящно протянув тонкую обнаженную руку. — Жемчужина Черноморья, галантно добавил Жора, целуя девушку в плечо, потом указал на вторую свою соседку. — А это Кира. Шаловливая наша малютка. Знал бы, как она ждет тебя!

И Жора многозначительно подмигнул Тарану.

Невысокая, чуть полная девушка с большими карими плутоватыми глазами и курчавой копной каштановых волос задорно ответила, смерив Тарана быстрым взглядом:

— Ваши друзья говорили о вас слишком много хорошего. Это интригует. Садитесь.

Она подвинулась, освобождая Тарану немного места возле себя. Он сел, невольно опершись рукой на ту же подушку, что и она, и чувствуя сквозь рубашку волнующую теплоту ее плеча.

— Подбалдим? — спросил Жора, берясь за бутылку.

— За новых друзей движения! За модерн! — воскликнул Валерий, приветственно поднимая рюмку.

Все шумно подхватили тост.

Валерий развалился в кресле, положив ноги на край стола, и, обращаясь к Марине и Анатолию, продолжал прерванный приходом новых гостей разговор:

— Я утверждаю: они задушат газету. И это террор, черная реакция! Где их хваленая свобода слова? Я, кажется, не поджигатель войны!

— Правильно! — откликнулся с дивана Жора. — Война мешает бизнесу!

Валерий раздраженно махнул рукой.

— Я не о том! Итак, я не поджигатель войны. Но позвольте мне иметь свое мнение о живописи, например. Меня, скажем, волнует это, — он указал на одну из висевших репродукций, нервное сплетение стрел, каких-то молний, трепещущих линий. — Это искусство нашего двадцатого века. Тебя это волнует? — неожиданно обратился он к Тарану.

Василий посмотрел на репродукцию, где в фантастическом бедламе перемешались зеленые, красные, желтые линии, кляксы и брызги, и невольно пожал плечами.

— Разве здесь поймешь чего-нибудь?

— И не надо понимать, надо чувствовать! Воображать! Ассоциировать наконец! Здесь же вся наша жизнь! Это ты чувствуешь?

Таран усмехнулся.

— Я нашу жизнь по другому представляю. А этот… узор, может, на юбку какой девчонке сойдет. И то не всякая наденет, постесняется.

— О ортодокс! — насмешливо воскликнул Анатолий. — О плоды воспитания!

Валерий убежденно продолжал:

— Абстракционизм — это модерн, это знамя века. Он рождает, к вашему сведению, новые формы всюду. Вот литература, например. Кому нужен теперь неторопливый, последовательный рассказ, копанье в душе и психологии героя? Вот я читал недавно. Все летит вверх дном! Сюжет — в клочья! Логика развития характеров — тоже! Никакой психологической волынки!

— Да, да, колоссально! — подхватил Анатолий.

Валерий иронически улыбнулся.

— А официальная критика отнеслась отрицательно.

— Чепуха! — Анатолий раздраженно махнул рукой.

— Мне тоже это не понравилось, — заметила Марина.

— Детка, — с усмешкой обратился к ней Валерий, — оставь это для собрания. Там она нам всем не понравится. А здесь будем искренни.

Марина покраснела.

— Я всюду говорю искренне. Ненавижу лицемеров, — и упрямо повторила: — Мне не понравилось. Вот и все!

Жора вскочил с дивана и, притопывая, залихватски пропел:

Валерий, улыбаясь, вышел из комнаты и через минуту торжественно вручил ему журнал.

— Подбалдить! Немедленно подбалдить! — закричал Жора. Виват! Ура! Банзай!..

Все охотно выпили.

— Нох айнмаль! — не унимался Жора. — Повторим на бис!

И снова выпили. Лица у всех раскраснелись, возбужденно заблестели глаза. И только Марина поморщилась.

— Я не могу больше пить, — призналась она.

— Ей надо кальвадос! Как у Ремарка! — воскликнул Анатолий.

— И такую же любовь! — Валерий пьяно засмеялся. — Всех со всеми!

— Перестань! — У Марины на глаза неожиданно навернулись слезы. — Гадости говоришь! У него не так! У него…

— Нет, почему же «перестань»? А свобода слова? Теперь это модно!

— Не очень-то модно, — вмешался Жора. — Газету вашу все-таки прихлопнут. И охота вам в самом деле копья ломать? Вернее — шеи? Добрый мой совет — покайтесь. Авось простят.

Валерий возмутился:

— Какими же трусами и идиотами мы будем выглядеть?! Кайся сам!

— А в чем, в бизнесе? Пожалуйста! Попросят — покаюсь. С меня не убудет.

— И все бросишь?

— Ну, зачем так ставить вопрос? — тонко усмехнулся Жора и подмигнул Стелле. — Одно дело покаяться, другое дело бросить. Бизнес — дело реальное, солидное, а главное — прибыльное.

Жора, обняв Стеллу, развалился на диване и самодовольно продолжал:

— На что тратите свои молодые силы, мальчики? Надо жить весело в наш суровый век. Курите «Честер», жуйте вкусную резинку, выдавайте «рок», но без всякой идеологии, и будьте счастливы! Все это даст вам бизнес. Как говорил один великий человек: «Вы хочите песен? Их есть у меня!»

Из другого конца комнаты Червончик патетически воскликнул:

— Вот слова не мальчика, но мужа!

— Жора, ты прелесть! — засмеялась Стелла, прильнув к его плечу. — Ты почти мой идеал.

— «Рок» без идеологии, — презрительно скривился Валерий. — Какая трусливая и нищенская философия!

Жора снова усмехнулся, на этот раз снисходительно.

— Говоришь, нищенская? И к тому же трусливая? На этот счет могу дать одну деловую справку. Фамилий и цифр не называю исключительно из соображений здоровой конкуренции и личной безопасности. Я сейчас все наличные средства и все, какие только удалось достать, кредиты ставлю на одну карту. Случайно найденную карту! Если выиграю — могу приобрести тачку системы «Волга», даже две, если захочу.

— Бери выше, — откликнулся Червончик. — Любой дизельэлектроход на Черном море!

— Именно. А проиграю — буду стрелять у вас сигареты и клянчить на пиво. Это к вопросу о смелости и нищете.

Анатолий поморщился и сказал, обращаясь к Марине:

— Ох, уж эта торгашеская бравада! Он неисправим.

— Он противен, — тихо поправила его Марина.

Стелла пристально взглянула на Жору и отодвинулась, капризное лицо ее стала почти злым.

— А как к вопросу о дружбе? — тихо, с угрозой спросила она.

Жора поспешно наклонился и прошептал:

— Стеллочка, радость моя, к нашим делам с ним это отношения не имеет.

Стелла враждебно отстранилась.

— Но ты сказал, что все средства…

— Абсолютно все. И даже еще больше. Таковы суровые законы бизнеса. Но дело стоит того, будь уведена.

— Тогда скажи, что это за дело.

Жора загадочно улыбнулся.

— Это коммерческая тайна. Ты первая не будешь меня уважать, если я проболтаюсь.

— Ты меня не любишь… — Стелла капризно надула губки. — Я не останусь с тобой…

— Останешься, — Жора привлек ее к себе. — Твой дорогой уже пса спустил. Теперь не только ваш дом, а всю Красноармейскую за два квартала обходить надо. Представляешь? — обратился он к Тарану.

Василий усмехнулся. Прислушиваясь к их разговору, он не мог побороть в себе растущее чувство неловкости и какого-то смущенного протеста. Но росло в нем и любопытство. Никогда раньше не попадал он в такие компании, не слышал таких споров. За многими словами он угадывал какой-то скрытый и нехороший намек или иной, более широкий и важный смысл, который не мог понять. Ему даже казалось, что эти люди вдруг переходят в разговоре на другой язык, лишь внешне кажущийся русским.

И только Кира, сидевшая рядом и как бы невзначай прижавшаяся к нему плечом, казалась близкой, понятной. Он вдыхал крепкий запах ее духов и, то ли от этих духов, то ли от выпитой водки, чувствовал, как хмель туманил голову.

— Вы всегда такой скромный? — смеясь, лукаво спросила Кира. — Все молчите, что-то думаете. Вам приятно здесь? Правда, весело?

— В общем весело, конечно. А скромный… но все я не такой уж скромный, — усмехнулся Таран и, решив доказать свою нескромность, крепко обнял ее за талию.

— Ого, какой вы сильный! Пойдемте танцевать?

Из радиолы уже рвались раздирающие, прыгающие, визжащие звуки, и несколько пар скакали и кружились посреди комнаты.

Таран почувствовал, что танцевать так, как он привык, под эту музыку невозможно, она подмывала к чему-то необычному и азартному.

— Ой, ля!.. Ой, ля!.. — возбужденно кричал Валерий. — Больше жизни! Больше страсти!..

И Таран, подчиняясь охватившему его вдруг озорному, бесшабашному веццчью, завертелся с Кирой по комнате. Он смотрел на ее смеющееся лицо, ловил дразнящие искорки в глазах, а в чувственном изгибе ярких, влажных губ угадывал что-то вызывающе грубое и доступное. Василий неожиданно для самого себя нагнулся, и Кира, полузакрыв глаза, ответила ему долгим поцелуем.

Никто не обращал на них внимания, все вертелось и бесновалось вокруг. Дико взвизгивала, стонала и грохотала радиола.

Задыхающийся и взволнованный опустился, наконец, Василий на диван возле Киры.

— Ну и музыка… — только и мог он сказать.

Ему на минуту вдруг показалось, что музыка эта прилипчива и противна, как грязь на улице, что она испачкала его чем-то. Поглядывая на танцующих, Василий с невольным смущением подумал, что и он только что вот так же нелепо бесновался под эту сумасшедшую музыку. От этой мысли ему стало не по себе.

— Классический «рок», — тоном знатока ответила Кира и, кивнув на Жору, добавила: — Уж он понимает, что выдать.

— Вы с ним давно знакомы?

— Ревнуешь? — лукаво засмеялась Кира, легко и свободно переходя на «ты». — Не надо. Одно время встречались, но потом у нас все порвалось. И сейчас «сердце свободнее ищет любви», — пропела она и, проведя горячей ладонью по его лицу, сказала: — Ты хороший. Опиши немного о себе. Где ты работаешь?

Таран ответил и, в свою очередь, спросил:

— А ты?

— Я в магазине. Знаешь, на Черноморской? В отделе спорттоваров. Придешь?

— Приду.

— У нас такой зав, кошмар! — увлеченно защебетала Кира. — Мы на него все психуем. У него роман с Веркой из посудного отдела. Вот он однажды зазвал ее в кабинет, а она такая ехидна. И вдруг его сынок Олежка приходит. Ну, мы его туда и послали. Хорошо, она выскочила… А Олежка этот хитрый, хоть и в школе еще учится…

Таран плохо слушал.

Но вот радиола стихла, и пары, возбужденные, усталые, начали расходиться по углам.

— Это какой-то припадок, — говорила Анатолию Марина. А на некоторых это вообще плохо действует.

Анатолий шутливо потер руку.

— Я это почувствовал.

В это время Валерий озабоченно поглядел на часы и громко объявил:

— Дорогие друзья, я вас ненадолго покину.

Уважительная причина интимного свойства.

— Объясни, тогда отпустим! — крикнул Червончик.

Валерий театрально вздохнул и развел руками.

— Ну, если вопрос ставить так, извольте. Свидание. Девушка неслыханной красоты и обаяния. Постараюсь уговорить прийти к нам.

— Кто такая?.. Откуда?.. Как зовут?.. — посыпалось со всех сторон.

— Похоже на пресс-конференцию, — рассмеялся Валерий, затягивая галстук, который он достал из шкафа. — Это жемчужное зерно я раскопал… где бы, вы думали? В библиотеке! Как видите, иногда полезно туда заглядывать. Она там работает. В прошлом году окончила наш факультет. Мы разговорились, и я умолил ее сегодня встретиться. Ровно в десять.

— Это все, признавайся? — с напускной суровостью спросил Анатолий.

Валерий усмехнулся.

— Есть одна пикантная подробность: она пока влюблена в другого. И это вопиющий нонсенс, абсолютный мезальянс. Я уже все узнал.

— Почему нонсенс? — продолжал с пристрастием допытываться Анатолий.

— Отвечу текстом известной телеграммы: «Волнуйся. Подробности письмом». Мне некогда. Ждите нас через полчаса.

И Валерий, отвесив театральный поклон, сдернул со спинки стула пиджак и направился к двери.

Если бы кто-нибудь спросил Машу, чем ей понравился высокий белокурый парень с большими светлыми глазами на худощавом лице, в красивом заграничном свитере, она не смогла бы сказать.

Остроумный, неглупый, начитанный, Валерий весь вечер не отходил от стойки, где Маша выдавала книги. И ей было интересно слушать его — в этом она призналась себе сразу. У него были какие-то необычные, оригинальные суждения, широкие взгляды.

Часто ей хотелось с ним поспорить, иногда она вынуждена была соглашаться или вдруг сама удивлялась, как раньше не замечала того, о чем он ей говорил. А разговор у них, естественно, шел о самом дорогом и любимом для Маши — о книгах.

Разговор был отрывочный, потому что Маше время от времени приходилось принимать заказы, выдавать отложенные книги и журналы, бегать в книгохранилище. Но каждый раз в таких случаях Маша ловила себя на том, что с интересом ждет продолжения этого разговора, гадая, что возразит ей Валерий, что скажет такого, чего она не знает, чего не видит.

А он так же свободно, горячо, остроумно говорил и о живописи, и о театре, и о музыке, и Маша со стыдом признавалась себе, что многого она не видела, не слышала.

Маша с детства любила книги. Этой любовью был пропитан весь их дом. И мать, научный сотрудник публичной библиотеки, и отец, преподаватель литературы в школе, страстный книголюб и собиратель, вольно и невольно передавали дочери свою любовь к книге. И эта любовь, в свою очередь, окрашивала всю жизнь семьи, придавая ей особую, утонченную интеллигентность.

Игорь Афанасьевич, отец Маши, низенький, щуплый человек, очень мягкий и отзывчивый, был, однако, болезненно нерешителен в вопросах практических, житейских и этим доводил до отчаяния свою жизнерадостную и деятельную супругу. Наблюдая родителей, Маша рисовала в своем воображении совсем другой облик человека, которого она когда-нибудь полюбит. Отец — это отец, он был ей дорог со всеми своими недостатками. А вот тот, другой, должен быть обязательно высоким и сильным, решительным и умелым, ну и, конечно, благородным и добрым, как отец.

Таким, ей казалось, и был Николай, это и привлекало в нем Машу. Но только сейчас, встретив Валерия, Маша поняла, чего же ей не хватало в Николае.

Ей никогда не было так интересно с ним. Конечно, отец знал гораздо больше и умел рассказывать еще интереснее, чем Валерий. Но здесь прибавлялось то, чего не мог дать и отец, — молодой задор, будоражащее душу ощущение новизны и… кажется, влюбленность. Нет, нет, Маша не влюбилась, ей было просто интересно. Но он… он, кажется, увлекся, и серьезно. Что же делать? Ведь каждая встреча дает ему новый повод, новую надежду. А Маша не хотела этото. И не только из-за Николая. Каким-то особым чувством улавливала она в своем новом знакомом что-то непонятное и чуждое ей. Николай, тот был прост и прозрачен, он вызывал бесконечное доверие, а Валерий — нет, его она почему-то безотчетно боялась.

И все-таки после нескольких, казалось, невольных встреч в читальном зале она разрешила Валерию ждать ее после работы, хотя кончала она сегодня поздно. И сама, почему-то волнуясь, ждала этого часа.

И вот, наконец, Маша выбежала из освещенного подъезда библиотеки на мокрый от только что прошедшего дождя тротуар. От дерева отделилась высокая фигура в плаще. Валерий был без шляпы, светлые, небрежно зачесанные назад волосы потемнели от дождя, глаза блестели. Он бережно поцеловал Маше руку.

— Наконец-то! Мы вас так ждем.

— Мы? — удивилась Маша. — Вы же один.

Валерий засмеялся громко и возбужденно, громче, чем хотелось бы Маше.

— Остальные вас ждут в другом месте. Очень милая и веселая компания.

— Но… уже поздно.

— Что вы! Как раз! Мы совсем недавно собрались и даже не успели как следует выпить. Завязались только первые споры! На повестке дня абстракционизм и романы Ремарка. Сталкиваются самые крайние мнения. Кошмар! Можно ждать рукопашной.

Он нежно, но решительно взял Машу под руку.

Говорил Валерий так же громко и возбужденно, как и смеялся, низко наклоняясь к Маше и заглядывая в глаза. Неожиданно она ощутила на своем лице его дыхание. «Он же пьяный», — со страхом и отвращением подумала Маша.

— Нет, я никуда не пойду. И лучше ступайте к своим друзьям, я дойду одна.

— Ни за что! Вы пойдете со мной! Машенька, клянусь вам, мы больше не выпьем ни капли! Мы будем говорить о литературе! Читать стихи! Вы же любите стихи, правда?

— Очень. Но… но все-таки поздно, честное слово.

Валерий почувствовал нерешительность в ее тоне и усилил натиск.

— Нет, вы просто испугались! Действительно, идти в незнакомую, пьяную компанию! Отвратительно! Но это не так, клянусь вам!

Они медленно шли в тени деревьев по пустому, мокрому тротуару. Снова начал накрапывать дождь.

— Я не могу… поймите, не могу.

Валерий внезапно остановился и пристально, с вызовом посмотрел на Машу.

— Я знаю, почему вы не можете! Вы увлечены другим! Вам кажется, что вы его любите? Простите меня за дерзость, но вы ошибаетесь. Клянусь! Вам все только кажется. Это нонсенс, поймите! Простой рабочий парень. Что общего?

Маша опустила глаза и почувствовала, как краска залила ей лицо.

— Я не хочу об этой говорить.

— Надо! Пока не поздно, надо! Вы же никогда не будете счастлива. Подумайте, Машенька.

Валерий говорил с подъемом, сам почти веря в этот момент в благородство и чистоту своих слов.

Его на минуту как будто околдовали глаза Маши, такие чистые, глубокие и тревожные.

Но Маша снова, как и каждый раз при встрече с ним, уловила в его словах, вернее — в тоне, какими они произносились, что-то непонятное к чуть-чуть пугающее. «Боюсь всего, как папа», — мелькнула у нее протестующая мысль, но побороть себя она не могла и… и, пожалуй, не хотела.

— Нет, я все-таки… сегодня не пойду с вами.

Валерий еще долго уговаривал ее, и Маша не спорила, у нее не было для этого нужных слов, но чем больше он уговаривал, тем сильнее росло в ней убеждение, что идти с ним сегодня не надо, что ей этого совсем-совсем не хочется, и при этом она почему-то не думала о Николае.

— Ну, хорошо, — покорно вздохнул, наконец, Валерий. Сегодня вы не пойдете. А завтра, а потом?

Маша, не имея сил отказать решительно и бесповоротно, мягко, как капризному ребенку, ответила:

— Там видно будет. Ступайте, вас ждут. Я дойду сама.

— Пусть ждут хоть до утра! Я провожу вас.

Квартира встретила Валерия грохотом и визгом радиолы. Посреди комнаты кружились и прыгали две или три пары. А на диване, забравшись на него с ногами, о чем-то горячо спорили Анатолий, Марина, Жора и еще несколько человек. Рядом, прислушиваясь к спору, сидел и курил Таран. Кира, прильнув к его плечу, время от времени с лукавой усмешкой шептала ему что-то на ухо, и Василий беззаботно и пьяно улыбался ей в ответ, кивая головой.

Появление Валерия одного было встречено громкими возгласами удивления.

— Прокол, господа присяжные заседатели! — как можно беззаботнее объявил он. — Девица закапризничала.

Стелла насмешливо поморщилась.

— Фи! Это сейчас не модно! Познакомь меня с ней, я займусь ее воспитанием.

— Передаю в твои опытные ручки, о Жемчужина Черноморья, — иронически поклонился Валерий и захлопал в ладоши. — Наполним чарки, леди и джентльмены! Все к чертям! Пить и веселиться!

— Гип! Гип! Ура! Банзай! — пьяно заорал Жора.

Все снова выпили, и опять завизжала радиола.

На диване продолжался спор.

— О чем шумите вы, народные витии? — спросил Валерий, подсаживаясь на край дивана и небрежно обнимая одну из девиц.

— О Рогове, — ответил Анатолий. — Я считаю, он просто рвется к власти и хочет приобрести политический капитал на наших трупах. Он мечтает о кресле секретаря бюро.

— Глупости говоришь, — возмутилась Марина. — Он вовсе не такой. И лично против вас ничего не имеет.

Анатолий раздраженно махнул рукой.

— Слова, слова… Не идеализируй его, дорогая.

— Ты брось! Это парень что надо! — горячо вмешался Таран.

Он хотел еще что-то сказать, но Кира обвила его шею рукой и притянула к себе.

— Лично я не верю Рогову, — заявил Валерий. — Типичный карьерист, — и, обращаясь к Марине, спросил: — Он тебе, конечно, пел насчет своего благородства? Откуда ты взяла, что лично против нас он ничего не имеет?

— Он… он даже прийти сюда хотел! — запальчиво выкрикнула Марина.

Все громко расхохотались.

— Ну, это ты уж слишком, — сказал Валерий. — Чтобы Рогов… сюда?..

— Да, да! Мы сегодня с ним в библиотеке виделись! Он даже записку мне написал!

Валерий переглянулся с Анатолием, и они сразу поняли друг друга. Анатолий незаметно кивнул головой.

И снова вспыхнул спор.

— Если они запретят газету, — горячился Анатолий, — это будет нечестный прием! Нас лишают трибуны.

Между тем Валерий лениво поднялся с дивана и не спеша вышел в переднюю. Закрыв за собой дверь, он подскочил к столику у зеркала и, перерыв лежащие там сумки, шляпы, перчатки и косынки девушек, вытащил сумочку Марины и раскрыл ее. Воровато озираясь, он порылся в ней и, наконец, нашел, что искал: смятую записку Андрея Рогова. Он поспешно ткнул сумку на старое место и побежал на кухню. Там он несколько раз с усмешкой перечел записку и, бережно сложив ее, спрятал в карман.

…Василий Таран только делал вид, что ему сейчас так уж безмятежно хорошо и приятно. Он и себя самого пытался убедить в этом. Действительно, все было необычно вокруг. Бешеная музыка, к которой он не привык, взвинчивала нервы, возбуждала его.

Да и Кира — девчонка красивая, ласковая.

Но чем больше Василий пил, тем все противнее становилось на душе. Обманул… И кого обманул?

Своих, до гроба своих ребят. Как он посмотрит теперь в глаза Николаю, Коле Маленькому, Борису, когда они спросят: «Где был?» Соврет? Впервые в жизни соврет им? Все эти — Таран огляделся — враги Андрея Рогова. А он тоже свой. Выходит, это враги и его, Тарана? А Жорка? А Червончик? Да разве когда-нибудь он сможет признаться, что пил с ними? Эх!.. Все пропало! Николай после этого не подаст руки, и другие ребята тоже… Николай… Он тогда не позвал Машу, побоялся за нее. Только и всего. Но Таран видел, что ребята до сих пор не простили этого своему бригадиру. Таран тоже не простил. И Николай чувствует это, все время чувствует!

И мучается. Но ведь он поступил так только потому, что любит Машу. А почему поступил сегодня так он, Василий, почему пришел сюда? И что же будет, если ребята узнают о его поступке? И вдруг новая мысль обожгла мозг: Аня!..

Глаза Тарана сузились, сошлись у переносицы густые, черные брови, между ними залегла горькая складка.

Аня, Аня… Уж она-то этого но простит никогда.

Ребята, те, может быть, и простят, а она…

Но тут теплые руки порывисто обхватили его шею, и губы, нежные, влажные, коснулись его разгоряченной щеки. Кира томно прошептала в самое ухо:

— Ну что же ты молчишь? Я тебе не нравлюсь?

Она вскочила с дивана и потянула за собой Тарана.

— Танцевать, танцевать!.. Жорочка! — возбужденно крикнула она. — Поставь что-нибудь необычное, что-нибудь экстра!..

Жора понимающе рассмеялся и оглянулся на Стеллу.

— Поставим экстра, а? Из его товара?.. Айн минут!..

Он, как фокусник, опустил руки куда-то под тумбочку, на которой стояла радиола, и вдруг Таран увидел перед собой странные, полупрозрачные пластинки с бело-серыми тенями и силуэтами на них. Эти белые силуэты на сером фоне были чем-то удивительно знакомы ему.

Жора, наслаждаясь изумлением на лице Тарана, с усмешкой спросил:

— Непонятно, что к чему? — И, ткнув пальцем в какую-то длинную белую тень на пластинке, сказал: — Это же берцовая кость, понял?!

— Кость?! — не поверил своим глазам Таран.

Теперь уже вместе с Жорой смеялись и Стелла и Кира.

— Ну да, кость, — весело пояснил подошедший Червончик. — А все в целом — бывшая рентгеновская пленка. Теперь уразумел?

О да, теперь Таран уразумел. Он никогда не видел, но, конечно же, слышал о кустарных патефонных пластинках из рентгеновской пленки, продающихся из-под полы.

Он удивленно спросил Жору:

— Где ты их раздобыл?

— Связи, — лукаво подмигнул тот. — Умный человек делает свой бизнес.

— Какой же это человек?

— Ну вот, — Жора развел руками и посмотрел на Стеллу. Все ему расскажи. Ну, так и быть. Это некий…

— Жора! — резко перебила его Стелла, и красивое лицо ее вдруг стало неприятно-злым. — Язык тебя не доведет до добра.

— Что ты, Жемчужина! Твой семейный покой мне дороже всего!

— Ах, оставьте, мы не такие, — гримасничая, заявил Червончик. — Пожалуйста, без слез и подозрений. — И, обращаясь к Тарану, сказал: — Его зовут Король бубен. Неплохо, а?

Таран мрачно констатировал:

— Жулик.

— Ну зачем так? — поморщился Жора. — Законы создаются, чтобы их обходить. Это изречение великого мудреца. И так было во все века.

«Вот попал, — с горечью думал Таран. — И ведь не пойдешь, не расскажешь теперь. Эх! Хоть головой в море».

Но тут к нему снова, как будто чувствуя неладное, потянулась Кира и увлекла за собой.