"Дуйбол-привет!" - читать интересную книгу автора (Нёстлингер Кристине)

Удивительный самородок Ханси ничему не удивляется

Утром, перед открытием чемпионата мира, на Верхний Дуйберг было любо-дорого посмотреть. Огромную серую тучу, казалось бы намертво прибитую к небу, пронизали солнечные лучи, воздух был нежен и терпок, легкий ветерок шевелил бурый травяной покров на размеченных дистанциях. Все было в праздничном наряде. Каждый дом перевит гирляндами В каждом окне и на каждой крыше трепыхались флажки с коровьей эмблемой. Через всю Главную площадь крест-накрест протянулись приветственные транспаранты. Перед церковью застолбили лучшие места два телетрансляционных автобуса.

Рядом припарковалось стадо машин с маленькой табличкой ПРЕССА на ветровом стекле. Станционное здание спусколифта «Долина», еще недавно темно-коричневое, сверкало ярко-красной краской, и по ярко-красным стенам бежала крупная белая строка:

Станция спусколифта «Горы» сияла ослепительно синим цветом. По ослепительно синему желтыми буквами было начертано:

На кухне в трактире «Харчмайер» стояли на плитах семь поместительных чанов с водой, готовых принять спецсосиски.

В гостинице «Лисмайер» не было ни одной свободной койки. Даже кладовка и комнаты для игры в настольный теннис и карты были нашпигованы двухъярусными кроватями. «Матрасный привал» — так окрестил это господин Лисмайер и ввел особую таксу за каждое койкоместо на привале. В связи с чемпионатом мира.

В магазине «Тюльмайер» полки гнулись от обилия дуйбольного снаряжения, сувениров и всевозможных безделушек. Каждую безделушку и каждый сувенир украшала сделанная вручную надпись:

Или:

(К этому приложили руку сестры Зудмайер и пасторская кухарка. Тогда же у каждой из них на среднем пальце руки вскочило по внушительной кисте — результат многосуточной возни с кистями.)

В своем доме господин учитель, стоя перед зеркалом, разучивал наизусть приветственную речь на открытие чемпионата мира.

В доме пастора господин пастор делал гимнастику. Он рассчитывал занять второе место, хотя бы в альпийской горке.

В доме Тюльмайера шестерка полунатуральных новозеландцев осторожно выглядывала из-за пестрых занавесок на Главную площадь. Один из Погонщиков, тот, что с бородавкой и двумя седыми волосками на ней, вздохнул:

— Я думал, все будет полегче!

В это время по шоссе в сторону Верхнего Дуйберга шла колонна из пяти машин. В первой сидел бургомистр Альпийского Колена. Во второй и третьей машинах разместилась дуйбольная команда Альпийского Колена, а в четвертой и пятой ехали члены совета общины Альпийского Колена с супругами Все пять машин были увешаны вымпелами. С геральдикой Колена: комбинация из кожаной штанины, колена и вязаных гетр.

А Титус Низбергер сидел в пижаме за маленьким столом в своей маленькой комнате, уминал бутерброд с абрикосовым джемом, запивая его какао, и писал тетушке Мелании такое (весьма пространное) письмо:

Закончив это длинное послание, Титус допил какао и дожевал бутерброд с джемом. Затем он облачился в свой новый послетренировочный дуйбольный костюм и отправился в деревню. Перед этим он еще раз заглянул к сестре, спросил, не пойдет ли она с ним, на что Тита ответила:

— Иди, братец, лесом!..

Титус Низбергер, конечно, заранее предвидел, что внизу, в деревне, будет невообразимая кутерьма, но действительность затмила все его самые смелые предвидения! У Титуса был очень нежный, восприимчивый слух. Пронзительные гудки всегда действовали ему на нервы. А дорога на Верхний Дуйберг являла собой гигантскую автомобильную пробку. Машин в ней было намного больше, чем тогда, когда визит мистера Сэма Промоузглинга привлек сюда толпы его обожателей. Только сегодня господин Харчмайер и господин пастор не регулировали движение. Они возложили эту суровую миссию на Рогмайерова сына и Быкмайерову дочь, а те со своей миссией не справлялись. Да и как они могли с ней справиться, если, каждая пядь дороги на Верхний Дуйберг была под колесом. Ни одна машина просто уже въехать в деревню не могла. Так что гости чемпионата мира устроились прямо на радиаторах и багажниках. Узкие просеки, разбегающиеся от деревни, также были забиты транспортом. Рогмайеров сын бросил свой регулировочный пост и что есть духу помчался к Харчмайеру. Он прохрипел:

— Господин Харчмайер, надо домой народ поворачивать, совсем машины ставить некуда!

Но господин Харчмайер принял это известие в штыки:

— Домой никого не отправлять! Сосисок хватит на всех!

— Так машины ставить некуда! — взмолился Рогмайеров сын. Но Харчмайер уже ничего не слушал. Кто-то позвал его. В это утро он был нарасхват. Он был не только трактирщиком, но еще и бургомистром, и председателем оргкомитета, чемпионата мира, и директором компании «Спусколифт», и отцом Ханси-самородка.

Никуда не денешься — пришлось Рогмайерову сыну вернуться ни с чем на свой пост. А там надсаживали клаксоны те же самые машины, что и полчаса назад. Водители опустили стекла и крыли на чем свет стоит не только друг друга, но и Верхний Дуйберг и несчастного Рогмайерова сына.

— Неслыханное хамство! Никакой организации! В жизни сюда больше не приедем! — ругались они.

Они говорили и кое-что похлеще, такое, от чего и бумага покраснела бы. Громадный автобус перегородил шоссе, перед автобусом стоял руководитель туристской группы и уже битый час возмущался:

— У нас же второй завтрак у Харчмайера заказан! Нам наверх нужно! Бюро путешествий будет жаловаться!

Ханси лежал в своей комнате, в постели. Он не был переутомлен, и лежать в постели ему вовсе не хотелось. Но его заставили. Чтоб он настроился на первый забег чемпионата. А это лучше всего удается в постели, уверяла госпожа учительша. Она сидела возле Ханси и ухаживала за ним. Она массировала ему икроножные мышцы, что было нестерпимо щекотно. Кроме того, каждые две минуты Ханси полагалось принимать через соломинку по глотку питательной смеси. Необходимо было также делать разминку для пальцев. Пальцы надо было растопыривать, сжимать и снова растопыривать. Без этого, уверяла госпожа учительша, он не сможет свободно владеть дулом. «За что мне такое наказание?» — жалел себя Ханси.

— Можно хоть открытие посмотреть? — спросил он. Госпожа учительша не разрешила. Она сказала;

— Команды выйдут строем на поле только после открытия. Сначала выступает мой муж, затем играют пожарники, потом выступает твой отец, за ним играют пожарники, потом выступает спорторганизатор (почтальон), затем играют пожарники, потом выступает бургомистр Альпийского Колена, опять играют пожарники, и лишь тогда очередь дойдет до вас!

Ханси ничего не оставалось, как лежать в кровати, потягивать через соломинку смесь, разминать пальцы, терпеть массаж и умирать от скуки. Через открытое окно доносилась пожарная медь. Слышно было, как что-то ревели в микрофон его отец и господин учитель, но против кошмарной автомобильной какофонии даже луженая глотка господина Харчмайера была бессильна.

— Ханси, я на минутку! — сказала госпожа учительша и вышла из комнаты.

Этого момента Ханси и ждал. Он выскочил из кровати, быстро натянул брюки, свитер и дал деру. Он хотел сбежать. Он не хотел участвовать в чемпионате мира. Он вообще ничего слышать не хотел — ни о ком и ни о чем. Ни о спецсосисках, ни тем более о пенах, ни об Альпийском Колене, ни тем более о дяде Густаве. Он мечтал выбраться незамеченным из Верхнего Дуйберга, внизу, на шоссе, встретиться с Титой Низбергер и удрать с ней в город. Тита пообещала:

— Поедем к моей тете Меланин! И пробудем там, пока все не закончится! Моя тетя — человек! Она нас поймет!

Ханси, крадучись, спустился по лестнице. Он сунул руку в карман и нащупал плотную пачку денег. Это были его сбережения. То, что он заработал уроками дуйбола. Их должно хватить по крайней мере на неделю, в случае если тетя Мелания их не примет.

Ханси услышал шум спускаемой воды в туалете. Ханси промахнул последние ступеньки и бросился к входной двери. Дверь перед ним распахнулась, и стало нестерпимо светло. Как минимум, десять вспышек полыхнуло одновременно, и, как минимум, десять фотографов щелкнули Ханси в упор. Ханси развернулся, надеясь удрать через черный ход, но рядом с черным ходом была дверь в подвал, и из нее как раз выходила госпожа Харчмайер с коробом, полным спецсосисок. Ханси решил было снова рвануть наверх, а там выпрыгнуть из коридорного оконца. Для него это пара пустяков. Прямо под окнами коридора — сарай. Ханси уже неоднократно прыгал из этого оконца на крышу сарая, а с нее — на землю. Ханси повернулся к лестнице. И на верхней ступеньке увидел госпожу учительшу. Она всплеснула руками:

— Эй, Ханси, где это тебя носит? Что это ты надумал?

И тут Ханси сдался! Он застыл на месте, он дал сфотографировать себя со всех сторон. Госпожа учительша сошла вниз и пристроилась рядом с Ханси, чтобы попасть в кадр. Ханси даже улыбался, как положено, когда тебя снимают. Улыбался сквозь слезы. Он думал о том, что Тита уже давно поджидает его за деревней, у дорожного указателя. В голове у него вертелось: «Тита, я тут, честно, не виноват! Поверь, Тита!»

На Главной площади пожарники выдували последние такты последней фразы дуйбольного марша.

— Пора, Ханси, вперед! — сказала госпожа учительша. Она вывела Ханси из-под слепящих вспышек и через запасный ход затолкала в Комнату для Особых Торжеств.

В КОТе собрались все участники верхнедуйбержского чемпионата мира. Господин пастор, Лисмайер, Фанни, Марианна, Хансина сестра, и госпожа Харчмайер. Госпожа Харчмайер охала и ахала, что она совершенно не в форме. Сосиски, которые она сотнями перетаскивала наверх и готовила, вымотали ей все жилы. Марианна ныла, что она тоже ни рук, ни ног не чует и что только по закону подлости ей могла достаться в напарницы по забегу Фанни Тюльмайер. Лично она, Марианна, каждый день с утра до вечера вкалывала на кухне и в зале.

Ханси было жаль сестру. Он с радостью открыл бы ей свой фокус с дыркой в шаре. Но сейчас дело уже зашло слишком далеко.

В КОТ вошел господин учитель и раздал всем форму участника чемпионата мира. Зеленые костюмы, к ним красные наколенники, красные кроссовки с шипами, красные трехпалые рукавицы и спортивные в красно-зеленую полоску кепочка с козырьком. Госпоже Харчмайер новые штаны оказались чересчур узки, а Марианне ее штаны оказались чересчур велики.

— Сильнейшее сопротивление воздуха, никакой обтекаемости! — громко сетовала она.

Господин учитель и госпожа учительша помогли госпоже Харчмайер напялить на себя штаны, уняли Марианну с ее сопротивлением воздуха, а также утешили Губерта, разнывшегося из-за новой кепочки с козырьком, у которой обтекаемость якобы хуже, чем у старой. А господин пастор призывал всех членов команды собраться как следует и держаться по-товарищески и как одно целое.

— Помните, — сказал он, — не важно, как воздастся за успех каждому в отдельности, важно, чтобы мы боролись храбро, честно и упрочили добрую славу нашего родного уголка, явив пример всему необъятному миру!

Затем господин учитель раздал дула; утром они прошли контроль в оргкомитете чемпионата, который удостоверил их безупречное состояние. Затем господин учитель раздал пены. Их тоже проверили и признали безупречными! На самом-то деле до проверки пен не дошло, ни у кого на это времени не оказалось. На самом-то деле члены комитета лишь бросили беглый взгляд на пены, кучей громоздившиеся друг на друге, и сказали:

— В полном порядке!

Ханси взял свою пену и незаметно ощупал ее. Он облегченно вздохнул, когда обнаружил конусообразное углубление. С Главной площади донесся резкий свист.

— Пора, — сказал господин учитель.

— В затылочек друг другу встали! — скомандовала госпожа учительша.

Колонну повел господин пастор. За ним шла госпожа Харчмайер, далее Марианна, далее Губерт, далее Фанни, Ханси тащился в хвосте. Замыкали колонну господин учитель и его жена (оба надели черные спортивные костюмы, чтобы сразу было видно, что они тренеры).

Мерным шагом, исполненные достоинства, они прошествовали от КОТа через Главную площадь до памятника. Одновременно из тюльмайеровского дома вышли Погонщики Пен в спортивных костюмах желтушного цвета. Все в очках! И у каждого массивные начелюстники.

— А у нас почему таких нет? — шепнула Фанни идущему впереди Губерту.

— Зато у нас наколенники, а у них нету! — прошелестел Губерт.

— Такие намордники не от большого ума! — шепнула Ханси госпожа учительша. — Неудобно, да и лица совсем не видно!

— И слава богу! — буркнул Ханси. Но так тихо, что госпожа учительша ничего не разобрала.

Погонщики Пен шествовали по Главной площади. Они старались шагать в ногу, но это им никак не удавалось.

— Ну и сброд, никакой дисциплины! — не без удовлетворения заметил господин учитель.

Погонщики Пен выстроились в колонну рядом с верхнедуйбержцами.

С противоположной стороны Главной площади, из пасторского дома, где их разместили, появились члены команды Альпийского Колена. В синих спортивных костюмах. Без наколенников и начелюстников. Они выступали парадным шагом. Впереди близнецы Лесниц. За ними еще две пары участников из Альпийского Колена — в небесно-синих костюмах.

Отдыхающие и болельщики, приехавшие на чемпионат мира, устроили восторженную овацию. Они до того бурно аплодировали и выражали свой восторг, что на время даже заглушили какофонию автомобильных сигналов. Телевидение начало прямую трансляцию.

На Главную площадь выполз тонваген, стало светло от вспышек фотокамер — за дело принялись репортеры: спорторганизатор (почтальон) поприветствовал от имени оргкомитета команды-участницы я пожелал всем «тройного дуйбольного ни пуха ни пера» и «тройного дуйболспортивного энтузиазма», а также подчеркнул, что дуйбол призван, помимо чисто спортивной стороны, еще и служить единению народов и наций в братской любви. (Между прочим, господину Тюльмайеру накануне завезли четыре больших картонных ящика с блок нотами. На обложках у блокнотов были фото. Два ящика с портретом Ханси и по ящику — с Фанни и близнецами. Блокноты, разумеется, шли в одну цену, но пока господин почтмейстер толкал свою дуйбольную речь, господин Тюльмайер терзался сомнениями: нельзя ли толкнуть блокноты с фотографией чемпиона мира по двойной цене.)

Как только господин почтмейстер возвестил, что командам следует немедленно перейти на большое поле, а мужчинам приготовиться к первому забегу по пересеченной местности, тут оно и случилось! Один из близнецов (мужского пола) уже давно проявлял сильное беспокойство, мычал что-то угрюмо-угрожающе и при этом не сводил глаз с самого видного Погонщика Пен (мужского пола). У видного Погонщика (мужского пола) был довольно солидный и неестественно острый живот!

Но близнец думал, что здоровяк Погонщик прячет под желтушной курткой клиновидный нагрудник. Строго-настрого запрещенный нагрудник! Сквозь стиснутые зубы близнец проскрипел:

— Мухлеж! Нечестная игра! Свинство!

Но стоял такой невообразимый гвалт, что его никто не услышал. Даже капитан собственной команды. Тогда он решил удостовериться самолично! Он шагнул из строя — прямиком к самому мощному Погонщику Пен.

— Куда это тебя понесло, Флори? — одернул его капитан, но Флори пропустил эти слова мимо ушей, вплотную приблизился к Погонщику и бросил ему в лицо:

— А что у тебя там под курткой?

Телевизионщики снимали эту сцену с нескрываемым удовольствием, газетчики тоже были рады-радешеньки. Правда, снимать им пришлось со вспышкой, так как огромная серая туча, нависшая над Верхним Дуйбергом, раздулась во все небо и налилась свинцом.

Погонщик Пен, здоровяк с острым животом, вконец растерялся. Он не знал, что ему отвечать близнецу, к тому же Харчмайер запретил всем Погонщикам вступать в любые разговоры. Погонщик Пен счел за благо смолчать и сделал шаг назад. Близнецу это показалось еще более подозрительным!

— Так я и знал! — заверещал он.

И кинулся на здоровяка Погонщика, намереваясь выдрать из-под его куртки запрещенный правилами нагрудник. Погонщик Пен отбивался беззвучно и с остервенением, что, естественно, еще более распалило воображение близнеца. Члены совета общины как Верхнего Дуйберга, так и Альпийского Колена стояли как вкопанные. Верхнедуйбержцы были, понятное дело, куда вкопаннее.

Радиокомментатор, сидя в радиопередвижке, взахлеб тараторил в микрофон:

— Уважаемые дамы и господа, сейчас прямо у меня на глазах, в этот самый момент, происходит нечто, насколько мне известно, программой не предусмотренное! Очевидная накладка! Первый номер команды Альпийского Колена наседает — только не ясно почему — на третьего номера новозеландцев. Новозеландец молча отбивается, проявляя завидные бойцовские качества; лидер Альпийского Колена наскакивает на него, бьет прямой правой в корпус… Но как это понимать, уважаемые дамы и господа, мы лее с вами не на чемпионате по боксу? Сейчас я запрошу нашу летучую радиостанцию, узнаю, что там за куча-мала, а пока — студия, дайте связь! — музыкальная пауза.

Радиокомментатор дождался первых тактов музыки, затем выпрыгнул из передвижки и побежал к полю. Телевидение крупным планом показывало схватку между близнецом и Погонщиком Пен.

Телекамеры целились в упор. Харчмайер и бургомистр Альпийского Колена хотели разнять дерущихся, но запутались в густой сети телевизионных кабелей, споткнулись и упали.

Расползшаяся свинцовая туча опустилась еще ниже. И хотя день только начинался, над Верхним Дуйбергом сгустились настоящие сумерки.

Лесниц опрокинул Погонщика Пен на землю, навалился сверху и стал в ярости его обыскивать. Но запрещенный нагрудник не находился. Тогда он окончательно рассвирепел и начал лупить по большому настоящему животу, как по большой настоящей боксерской груше. Зрителей — не считая телезрителей — охватил страх. Но неизмеримо сильнее напугался малютка Пеперл. Малютка Пеперл очень любил своего папу. Малютка Пеперл сперва горько заревел, но, убедившись, что никто не может или не хочет помочь толстопузому Погонщику, он протиснулся к самому ограждению и истошно завопил:

— Папа, папочка, я сейчас, не давай себя в обиду! Как раз в это время телекомментатор вещал:

— Дамы и господа, видимость здесь постоянно ухудшается, с трудом различаю лица…

… На этих словах Пеперл ловко перескочил через хитросплетение телекабелей, прорвался сквозь бригаду телевизионщиков и прыгнул близнецу Лесниц на спину. Комментатор от телевидения закричал:

— Дамы и господа, несмотря на скверные видимость и освещенность, вы, надеюсь, можете следить за этим поистине уникальным представлением! Видите, как мальчонка, сущая кроха, обхватил голову первого номера Альпийского Колена и тянет ее на себя. Слышно, как Лесниц издает какой-то гортанный звук и падает, падает на лопатки. Ах, дамы и господа, Давид против Голиафа. Причем Давид без умолку выкрикивает — не знаю, слышно ли вам? — он кричит в голос: «Папа, папа!»

Все было в точности так, как живописал телекомментатор. Повергнутый Пеперлом Лесниц лежал на лопатках рядом с Погонщиком Пен, отдуваясь и подвывая. Пеперл сидел в изголовье у Погонщика Пен и жалобно скулил: «Папа, папуся!» По толпе прокатился ропот удивления, в толпе судачили:

— С какой стати этот деревенский карапуз называет папой новозеландца?

И жители Верхнего Дуйберга спрашивали друг друга:

— С какой стати Козмайеров сынишка называет папой новозеландца?

Только Лисмайер, Харчмайер, Тюльмайер и Низбергер ни о чем друг друга не спрашивали. От леденящего страха они закрыли глаза. И потому не смогли увидеть, как Пеперл осторожно снял с отцовского лица солнечные очки, полумаску и тихо спросил:

— Пан, живой?

Зато они отчетливо услышали, как Козмайер простонал в ответ:

— Да, малыш, еще дышу!

И тут же двое других Погонщиков Пен посрывали с лиц всю маскировку, и Курицмайер с Курицмайершей в один голос взревели:

— Ничего себе, легкий заработок! При этаком обхождении!

Курицмайерша подхватила Козмайера под руки, Курицмайер подхватил под ноги, и они унесли его с Главной площади. Трое других Погонщиков Пен последовали за ними. И Пеперл, ясное дело, тоже.

Лица у господина учителя, его жены и у господина пастора побелели как накрахмаленные льняные скатерти.

— Меня увольте! — вскричал господин пастор.

— Воспользовались моей доверчивостью! — воскликнул господин учитель.

— Они лишили меня веры в спорт, — выкрикнула госпожа учительша.

После чего учитель с женой бросились к учительскому дому, а господин пастор — к пасторскому. Они заперли все двери на все засовы и уже больше не показывались.

На Главной площади началась безумная давка. Оператору телевидения отдавили два пальца на ноге, Харчмайеру поставили синяк под глазом. У радиопередвижки помяли крыло, у почтальона пропала шапка, господину Тюльмайеру расколотили вдребезги витрину, у пуделя одного из отдыхающих недосчитались полхвоста, одна дама сломала себе палец.

Меж тем свинцовая туча густо почернела и опустилась ниже обычного. Ханси забрался в скульптурный ансамбль и спрятался за лежащим воином. Рядом стояла Тита. Не дождавшись Ханси, она сама пришла на Главную площадь.

— Что же теперь будет? — спросила она.

— Теперь всему конец! — кисло отозвался Ханси. Но вдруг он осекся и зажмурил глаза. Что-то белое и прохладное лежало на его ресницах.

— Ханси! — заорала Тита.

— Тита! — заорал Ханси.

Они взглянули на небо — его не было видно. Снег валил с небывалой густотой, словно все до единой невыпавшие снежинки собрались в черной туче. В считанные минуты Главная площадь со всем ее коловоротом оказалась под снегом. Заметенные снегом люди напоминали пломбирные брикеты. Снегопад остудил их разгоряченные головы, смягчил гнев и разочарование.

— Снег идет! — вопили люди.

А радиокомментатор сказал в микрофон:

— Последняя новость, которую мы вам можем сообщить: в Верхнем Дуйберге, увы, идет снег!

Ханси и Тита с трудом выбрались из залепленного снегом памятника. Ханси высоко поднял свою пятнистую пену и зашвырнул ее изо всех сил куда подальше. Пена упала в Большой Дуй, и ее унесло течением. Ханси снял с плеча дуло и зашвырнул его туда же. Дуло шмякнулось об воду, коротко побулькало, пуская пузыри, и пошло ко дну.

— Теперь все снова будет хорошо! — сказала Тита.

— Думаешь? — спросил Ханси.

Тита кивнула. Она сказала:

— Во всем, что произошло, виноват только снег! Снег, которого не было!

Ханси почесал в затылке. Как следует почесал. Как следует подумал. И сказал:

— Хочется верить, Тита! Очень хочется! Но лично я не уверен на все сто!