"Секретарь обкома" - читать интересную книгу автора (Кочетов Всеволод Анисимович)

22

С наступлением холодов с Павлушкой стало труднее. Даже и в эти темные утра вставал он довольно бодро, сам хлопотал о своих сборах, чем мог, тем и помогал отцу. Но все-таки он был ещё до отчаяния мал. На него надо было натягивать теплые рейтузы, валенки с галошками, пальтецо на шерстяном ватине, обвивать его поднятый меховой воротник пуховым шарфиком, завязывать под подбородком тесемки шапки с ушами, надевать и уговаривать не терять вязаные рукавички.

Это была долгая и кропотливая работа. Иногда, чтобы помочь Александру, выходила София Павловна; иногда вставала и Юлия. Но только иногда. Обычно же Александр все делал сам. Как он чувствовал себя в этот утренний час, судить можно было по вопросам, которые ему задавал миролюбиво настроенный Павлушка.

— Папочка, почему, как утро, ты такой сердитый? Ты ложился бы пораньше. Ты, наверно, не наспишься ночью?

Превращенный с помощью теплых одежд в неповоротливый тючок, Павлушка еле шагал по улице. Александр хватал его на руки, тащил до автобуса почти бегом.

Но и в автобусах в зимнее время стало хуже. То ли народу в них прибавилось, — летом все-таки речной трамвай помогал, да и пешком кое-кто бегал, или на велосипеде, — то ли из-за теплых одежд, из-за ватных пальтищ, люди увеличились в объеме. Так или иначе, но в автобусах стало очень тесно. Павлушке, правда, местечко посидеть выгораживали. Сочувствовали иной раз и его папаше, расспрашивали: а где же мамочка?

Ни одно утро не обходилось без происшествий: то варежку потеряли, то галошу с валенка; а то и вместе с валенком. Хорошо, если заметят вовремя и выбросят из автобуса вслед. А то и увезут; ходи спрашивай в автобусных парках или покупай новые. А новые — не каждый раз и не сразу найдутся нужного размера.

— Шурик, — глядя на мучения сына, сказала София Павловна строго. — Мы с папой решили пригласить к Павлику няню. Слышишь?

— Прекрасно слышу. Но нянчить она будет тебя с папой, мама. А я уйду. Сниму частным образом комнату.

Он ещё упорствовал. Но силы его понемногу таяли.

И вот пришло такое осложнение, перед которым Шурик просто дрогнул: Павлушка заболел. Простудился и заболел. В одно непрекрасное утро он не смог встать. Измерили температуру: сорок. Вызванный Александром врач сказал, что ничего, в общем, опасного, пройдет, но мальчику придется побыть в постели, и побыть по меньшей мере с недельку. Он выписал Александру больничный лист: освобожден от работы для ухода за больным ребенком.

Александр был ошеломлен. Он не может сидеть дома. С недельку! — это же катастрофа. Идут ответственные дни — на десять дней раньше срока цех решил завершить годовую программу, к двадцатому декабря. Не может он сидеть дома бесконечно долгую неделю. Юлия сказала:

— Ну что ты так отчаиваешься? Когда ты уезжал в Ленинград, я и твоя мать сидели по очереди. Снова посидим. Сегодня я ещё не могу, а завтра…

— А завтра будет: послезавтра! Знаю. Все прекрасно знаю.

А София Павловна решительно заявила:

— Начинаю искать женщину. Понял? Павлушка был непривычно тихий в тот день.

Смирно лежала его светлая головенка на подушке. Глаза были закрыты. Он открывал их по временам — чтобы взглянуть на отца и хоть немного да улыбнуться ему, или когда просил: «Папочка, дай попить». Александр сидел рядом, с книгой, но чтение не шло. Каждый час ставил градусник — а вдруг температура уже снижается? Она не снижалась. Юлия леред уходом в театр сходила в аптеку, принесла прописанные врачом лекарства. Александр позвонил в цех Булавину: так, мол, и так. Булавин сказал, что пусть он не переживает, все будет в порядке, лишь бы поскорее поправился сынок.

Часа в три дня в дверь позвонили. Александр отворил и не мог даже слова сказать — так удивился. За дверью стояли Сима Жукова и Майя Сиберг.

— Извините, Александр Васильевич, — сказала Сима.

— Да, да, входите! Пожалуйста, входите! — Александр засуетился от неожиданности. — Что-нибудь серьезное случилось?

— У нас ничего, — ответила Сима, подталкивая вперед Майю. — Но девочки позвонили, что вы не пришли на работу, что у вас мальчик захворал и вы с ним возитесь. А нам сегодня в ночную смену заступать. Мы и решили навестить вас: может быть, нужно что? Мы все сделаем.

Александр разволновался.

— Нет, нет, ничего не надо, ничего. Спасибо. Большое спасибо.

Майя смотрела на него огромными ясными глазами, того цвета, какой лесные эстонские озера принимают в утренний ранний час, когда в них до самого дна отражается безоблачное летнее небо.

— Если бы вы позволили, — сказала она, — я бы посидела с вашим ребенком. Я очень хорошо умею заниматься с детьми. У моей сестры двое детишек. Позвольте, пожалуйста, я приеду к вам завтра утром?

— Что вы, что вы, Майя! После ночи? Вам же спать захочется.

— Я буду потом спать. Вечером. Вы не знаете мою жизнь. Если бы знали, так бы не говорили. Мы с сестрой перенесли много лишений. Мы очень… Мы очень… — Она искала слово. — Да… — сказала, найдя его наконец. — Мы очень закаленные.

Александр не мог отвести взгляда от ее добрых красивых глаз, ожидающих его ответа; он смотрел на упавшее до плеч белое золото ее волос, на эти крепкие широкие плечи, на руки, большие, с длинными сильными пальцами.

— Вы занимаетесь музыкой? — спросил он неожиданно.

— Да, — ответила Майя просто. — Я могу играть на рояле и могу петь. Моя сестра учит своих детей музыке. Я тоже учусь вместе с ними. Я приду завтра, Александр Васильевич?

— Нет, нет. Спасибо, большое спасибо. Этого делать не нужно, девушки. Что вы!

Они ушли. На прощание Александр попросил их передать всем в цехе привет. Он был взволнован такой заботой, таким вниманием. Для него приход молодых аппаратчиц означал, что он прочно и основательно принят коллективом; и ещё это означало, что он обязан платить коллективу теми же чувствами.

Вечером он спросил Софию Павловну: ищет ли она няньку.

— Да, — ответила София Павловна. — Конечно. Но это не так просто — найти ее. Я рассказала всем своим знакомым. Обещали поспрашивать. Время необходимо, Шурик. Ты сам, милый, немножко виноват, что так долго упорствовал.

Утром, когда он ещё лежал в постели, к нему пришла в халатике Юлия.

— Шура, вставай и отправляйся на завод. Я вижу, как ты мучаешься. Поезжай, поезжай, все будет, как надо, за Павликом будет полный уход. Ты же знаешь меня. У меня в эти дни такая работа, что ее можно делать и дома. Вставай, Шура, не торгуйся со мной.

Но когда он возвратился с завода, Юлии дома не было. Возле Павлушки, одетая в белый медицинский халат, сидела Майя.

— Вы? — сказал он. — Как? Почему? Что это значит?

— Я немножко опоздала утром, — ответила Майя, смущаясь и краснея. — Вы уже ушли. Здесь была сестра вашей мамы. Я сказала ей, что меня прислали из детского сада. Но я не совсем сказала неправду. Я заходила к заведующей детским садом. Она мне вот этот халат дала.

Получалась нелепость. Работницы его участка в ущерб своему отдыху возятся с его ребенком… Что же это такое?

— Майя! — Он был строг. — Вы этого не должны делать.

— Извините, Александр Васильевич. — Майя поднялась со стула. — Я это очень должна делать. Вы сами говорили, что наш участок станет участком коммунистического труда. Значит, мы уже теперь обязаны относиться друг к другу так, как будет при коммунизме.

Александр понял ее маленькую хитрость и улыбнулся. Тогда улыбнулась и она:

— А разве не правда?

— Правда, Майя, правда. Но делать этого все-таки не надо.

Его радовало, что Павлушке было уже значительно лучше, что градусник, как Майя дважды записала на листе бумаги, показывал тридцать семь и восемь и тридцать семь и четыре, что Павлушка уже вовсю возится в кроватке с сеткой. К нему туда были перетащены почти все его игрушки; он сидел среди плюшевых медведей и жестких железных пожарных машин, автобусов, обломков «металлоконструктора» и то и дело звал: «Тетя Майя, тетя Майя!..»

Александр попросил:

— Майя, может быть, вы сыграете что-нибудь? У нас, правда, не рояль, а пианино. И его давно не настраивали.

— Нет, ничего, — ответила она. — Я пробовала. Я играла вашему малышу баю-баю. Хорошо, я, пожалуйста, сыграю.

Майя пошла к пианино, в столовую; Александр поставил стул в дверях, чтобы одновременно видеть и Майю и Павлушку.

У Майи не было техники, играла она любительски. Но вкладывала в игру такое чувство, что пианино негромко и задумчиво пело под ее пальцами. Майя играла незнакомые Александру небольшие и несложные пьески.

У всех в семье были свои ключи от квартиры, никто из Денисовых не звонил у дверей. София Павловна, возвратившаяся с работы, так и застала Майю у пианино и Александра на стуле в дверях.

После появления Софии Павловны Майя пробыла не более пяти минут, попрощалась и ушла, сказав, что ее ждет сестра, что уже скоро и на работу надо. Александр сказал, что проводит ее до автобуса, и, как Майя ни упрашивала его не ходить на улицу, отправился вместе с нею.

— Я ведь завтра все равно приду снова, — сказала Майя мягко, но упрямо, когда они уже стояли на автобусной остановке.

— Я это понял, — ответил Александр. — И хорошо, что послезавтра воскресенье, иначе вы бы свалились сами.

София Павловна встретила его вопросительным взглядом.

— Кто эта златокудрая фея, сын мой? Хотя бы в общих чертах. И как она здесь оказалась? А?

— Это, мамочка, я же тебе сказал: Майя Си-берг, аппаратчица из нашего цеха. А как она здесь оказалась, с этим вопросом ты лучше обратись к своей сестре, к Юлии Павловне.

Оба они, и Александр и София Павловна, дружно набросились на Юлию вечером, едва та возвратилась из театра.

— Я одно тебе скажу, Шурик, — ответила Юлия, — не всему, что происходит с нами в жизни, непременно надо сопротивляться. Так ведь, ненароком, и очень хорошее оттолкнешь от себя. Иногда полезно поплыть немножко по течению.

— Юлия, оставь эти теории при себе, — сказала София Павловна.

Александр не сказал ничего.

Майя пришла, конечно, и назавтра. И, действительно, хорошо, что затем было воскресенье, а к понедельнику Павлушка окончательно поправился, иначе, по мнению и Александра и Софии Павловны, она бы уже не смогла стоять на ногах. Но это только по их мнению; сама Майя утверждала, что чувствует себя прекрасно, а Юлия сказала о ней:

— Чудаки вы! Молодая и крепкая девушка, не изнеженная, выросшая в труде и заботах… Вы даже не представляете запаса ее сил и ее возможностей, уважаемые.

В понедельник Александр свез Павлушку в детский сад и сразу же встретил в цехе Майю: наступила такая неделя, когда Майя работала в дневную смену. Они поздоровались, как старые, хорошие и добрые друзья.

— Я этого никогда не забуду, Майя. Она промолчала.

В тот день Булавин сказал Александру:

— Я иду сегодня к директору. Буду острейшим образом ставить вопрос о ремонте оборудования. Может быть, сходим вместе, Александр Васильевич?

«Он же знает отношения отца и Суходоло-ва, — подумал Александр. — Почему он зовет с собой меня: потому ли, что мне не верит, или потому, что как раз верит?» Его сомнения рассеялись в кабинете Суходолова. Булавин начал там разговор так:

— Я нарочно привел с собой Александра Васильевича. Вы друг его отца, и вы не сможете заподозрить его в том, в чем постоянно обвиняете меня: в петушиных наскоках на вас, в предвзятости, в склочничестве. Александр Васильевич — человек принципиальный, это уже все в цехе по-чувст Еовали. Пусть он меня опровергнет, если я хоть в чем-то неправ, хоть что-то преувеличиваю. Цех надо останавливать. Мы не можем…

— Нельзя его останавливать! — Суходолов поднялся с кресла. — Ни в коем случае. Вы обязались на декаду раньше выполнить годовой план. Вот и выполняйте. И перевыполняйте. А затем… уж тогда… с Нового года…

— Это риск, риск! — Булавин повысил голос.

— Вы пределыцик! — повысил тон и Суходолов. — Напрасно вы притащили с собой инженера Денисова. Вы и его хотите втянуть в интриги, в свою мышиную возню.

— Николай Александрович, — сказал Александр. — Начальник цеха прав, требуя остановки на ремонт. Лучше мы потом наверстаем упущенное.

— Да? Потом? А год закончим с позором? Нет, дружки дорогие! Так большевики никогда не рассуждали. Кровь из носу, а дай то, что от тебя требуют, что ждут от тебя партия и правительствен И я дам продукцию сверх плана, чего бы это и вам и мне ни стоило! Ясно?

— Но это же неразумно. Это просто глупо! — Александр краснел от волнения.

— Тебе рано, Александр, судить старших. Ты же не этот крикун и склочник. — Суходолов кивнул на Булавина. — Я пожалуюсь отцу.

— И я пожалуюсь отцу, — твердо ответил Александр. — Но не как сын, а как член партии и инженер, и не как отцу, а как секретарю обкома и кандидату в члены ЦК.

— Воспитали тебя здесь, Шуренька, воспитали!.. — Суходолов опустился в кресло, с деланным сожалением смотрел на Александра.

— Меня хорошо воспитали. И не здесь. А ещё в комсомоле начали воспитывать. Я бы не хотел, чтобы вы думали, будто только один вы и заботитесь о выполнении планов комбината, будто только вы, и никто другой, в ответе перед партией и правительством. Начиная с уборщицы и самой молодой из аппаратчиц…

— Пожалуйста, хоть ты-то меня не учи. Устал от наставлений. Довольно, будьте здоровы. Идите и работайте. Митинги устраивать не позволю. А не угодно — подавайте заявления и ищите другое место. Оба.

— Это вы должны подавать заявление! — сказал Булавин. — Но никаких мест уже не искать, а идти по-честному на пенсию.

С улыбкой, за которой с трудом скрывалась ярость, Суходолов сказал:

— Прошу очистить помещение! Хамье! Мальчишки!

Уже к вечеру всем начальникам цехов, всем инженерам и мастерам несли, чтобы прочесть под расписку, приказ директора: начальнику цеха № 42 инженеру Булавину и начальнику участка инженеру Денисову Суходолов объявлял по строгому выговору — за безобразное, развязно-недопустимое поведение в его кабинете, и предупреждал их о том, что при повторении подобной выходки оба будут немедленно уволены.

— С боевым вас крещением! — сказал Була-вин Александру, надписывая поперек листка с текстом приказа: «Это директорское самодурство, и больше ничего. Булавин». «Присоединяюсь. Денисов», — надписал и Александр. — Наплевать и забыть, как говорил Чапаев, — добавил Булавин. — А мы на своем все равно стоять будем. Собирайтесь-ка, пойдем в партийный комитет комбината.